CC BY
383
1. Отсутствие соответствующего понятия в когнитивной базе языка-рецептора.
2. Отсутствие соответствующего или более точного наименования, а равно и его «проигрыш» в конкуренции с заимствованием в языке-рецепторе.
3. Обеспечение стилистического (эмфатического) эффекта. Эмфатическая функция может быть обусловлена и омофонией, соединяющей межъязыковые смыслы. Действие этого фактора нечастое и рассчитано на высокую степень языковой компетенции говорящих.
4. Выражение позитивных или негативных коннотаций, которыми не обладает эквивалентная единица в языке-рецепторе [15].
Принимая во внимание заимствуемый характер интернациональной лексики, следует сказать, что эти два явления в языке не являются тождественными. По мнению В.В. Акуленко, невозможность их отождествления состоит в том, что «интернационализмы являются объективно существующей межъязыковой категорией синхронии со своими специфическими характеристиками, а заимствования - суть вспомогательное построение исследователя, условная для синхронии группа фактов, вычленяемых на основе совершенно иных диахронических критериев» [16].
Библиографический список
1. Розенцвейг В.Ю. Основные вопросы теории языковых контактов// Новое в лингвистике, вып. 6. — М.: Прогресс, 1972. — с. 5-22
2. Русско-французский словарь под редакцией проф.Л.В.Щербы. Гос. изд. иностр. и нац. словарей, Москва, 1939, Предисловие.
3. Леман Л.Ф. Индоевропеистика сегодня//Вопр. языкознания. — 1987. - № 2. — с. 22.
4. Жлуктенко Ю.А. Лингвистические аспекты двуязычия. — Киев: Вища шк., 1974. — с. 25
5. Жлуктенко Ю.А. Лингвистические аспекты двуязычия. — Киев: Вища шк., 1974. — с. 17
6. Haugen Е. Bilingualism, language contact and immigrant language in the United States. A research report 1956 — 1979/ /Current trends in linguistics — The Hague — Paris, 1973. — Vol. 10. — Linguistics in North America. — p. 589.
7. Нечаев Г.А. Краткий лингвистический словарь.
— Изд-во Рост, ун-та, 1976. — с. 52.
8. Караулов Ю.Н. Обратный словарь заимствований как способ изучения лингвоэкологии //Научн. докл. высш. шк. — 1979. — т. 38. - №6. — с. 552.
9. Вайнрах У. Языковые контакты. — Благовещенск: БГК им. Бодуэна де Куртенэ, 2000. — с. 264.
10. Хауген Э. Процесс заимствования//Новое в лингвистике, вып. 6. — М.: Прогресс, 1972. — с. 344-382.
11. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. — Л.: Наука, 1974. — с. 60-66.
12. Вайнрах У. Языковые контакты. — Благовещенск: БГК им. Бодуэна де Куртенэ, 2000. — с. 264.
13. Крысин Л.П. Иноязычные слова в современном русском языке. - М.: Просвещение, 1968. — с. 12.
14. Крысин Л.П. Иноязычные слова в современной жизни // Русский язык конца XX столетия. - М., 1996.
- с. 58.
15. Брейтер М.А. Англицизмы в русском языке: история и перспективы: Пособие для иностранных сту-дентов-русистов. - Владивосток: изд-во «Диалог - МГУ», 1997. - с. 132-135.
16. Акуленко В.В. Вопросы интернационализации словарного состава языка. — Харьков: Изд-во Харьк. ун-та, 1972. - с. 162.
МЖЕЛЬСКАЯ О. К.
Дата поступления статьи в редакцию: 27.12.2006 г. © Мжельская O.K.
удк 80113 Е. р. фАЗЫЛОВА
Казанский государственный энергетический университет
ЛИНГВИСТИЧЕСКИИ ПОВОРОТ И ЕГО РОЛЬ В ТРАНСФОРМАЦИИ ЕВРОПЕЙСКОГО САМОСОЗНАНИЯ XX ВЕКА
Объектом осуществляемого в статье исследования выступает «Лингвистический поворот» как событие, приведшее к трансформации классической европейской гносеологической установки Нового времени. В фокусе внимания две ключевые работы Людвига Витгеншейна: «Логико-философский трактат» и «Философские исследования», давшие толчок означенному событию.
Проблема, оказавшаяся в фокусе нашего внима- ся от сциентизации языка средствами логики, полу-
ния, вероятно, еще не может претендовать на адекват- чившей хождение в рамках философии анализа, струк-
ное своим масштабам осмысление в силу того, что нам турной лингвистики Ф. Де Соссюра до лингвистичес-
подчас не хватает той исторической дистанции, кото- ких интуиций Гуссерля, онтологизации языковой
рая для этого необходима. То, что в XX веке получило парадигмы Хайдеггером, структурализма и герменев-название «Лингвистического поворота», простирает- тики, семиотики, кибернетики, модальной логики.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (59), СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 2007
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (59), СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 2007
Если вся совокупность этих дисциплин и под дается некой тематизации, то сделать это возможно лишь на основании понимания языка в качестве смыслового поля, образованного множеством центробежных сил, составляющих в своей целокупности то, что принято называть «лингвистическим поворотом» как концептуальной трансформацией философской парадигматики.
Обращаясь к истокам «лингвистического поворота», мы приходим к осознанию того, что за отправную точку посвященного ему исследования может быть принята как лежащая в непосредственной исторической близости ситуация кризиса позитивизма, являющаяся логическим завершением проекта Просвещения Нового времени, так и находящееся на более солидном в человеческом понимании временном расстоянии метафизическое наследие классической Греции, истолкованное Хайдеггером в терминах соотношения бытия и сущего.
Актуальность исследования коренится в имманентных самому предмету неисчерпаемых возможностях его интерпретации, не только позволяющих, но и требующих периодического возвращения к означенной проблематике с целью осмысления события в новой точке временного континуума, а, следовательно, и обогащения применяемых к нему герменевтических процедур. А так как сам лингвистический поворот сравним по значимости своих притязаний и полученных результатов, пожалуй, лишь с картезианским поворотом Нового времени в его философском приложении либо коперниканским поворотом в науке, то эксплицировать его значимость не представляется даже необходимым. Вопрос в другом — эксплицировать сам факт явленности «явления» как некоего центра бифуркации устоявшейся системы существующих парадигматических установок. Подобный интеллектуальный взрыв имеет своим следствием неуправляемую цепную реакцию со шлейфом расходящихся следствий, что имело место и в рассматриваемом нами случае: философия, история, политические и социальные науки ассимилировали и развили новейшие достижения, полученные в результате лингвистической революции.
Отдаваясь размышлениям о лингвистическом повороте, нам придется еще раз констатировать, что место и время интеллектуального события неуловимы в своем вот, поэтому единственная возможность воззвать к его явленности — это попытаться «стянуть» явление к триадическому единству его настоящего, осуществившегося и наступающего, чтобы в нем явление обнаружило свое само-по-себе-себя-выказывание.
Начнем с ретроспективы философской ситуации, предшествовавшей Повороту.
Формулируя положение об основании, эксплицирующее существо европейской мысли и задающее тон всему ее нововременному развитию, мы вправе детерминировать его как «философию сознания», или «философию субъективности», фундированную в картезианстве и исходящую из самоочевидности мира сознания, субъективных феноменов, и не очевидности внешнего сознанию мира.
Вместе с тем та же нововременная установка нашла свое выражение в экспериментальном методе научного естествознания, основанного на идее методологического монизма, опирающегося, с одной стороны, на эксперимент, а с другой — на «непогрешимый» базис точных наук — математики и физики, сопоставлением с которыми измерялась степень развития и совершенства всех других отраслей знания, включая гуманитарное.
Подобная двойственность, заложенная в фундамент нововременного «измерения» так или иначе тре-
бовала решения, позволявшего раз и навсегда разрубить гордиев узел концептуальной дихотомии реализма и субъективизма, доминировавших, соответственно, в науке и философии.
Говоря о методологическом монизме, мы не можем не отметить, что общим знаменателем научной установки XIX столетия оказалась так называемая тенденция онтической редукции, базирующаяся на сведении одного сущего к другому сущему. В области эмпирической науки ее истоки можно усмотреть в галилеевской традиции, с присущим ей каузальномеханистическим подходом, в области же исследования механизмов сознания она связана с английской ассоциативной психологией, со времен Гоббса и Юма составлявшей хребет любой позитивистской теории познания. Здесь речь идет о том, чтобы с помощью ассоциаций представлений, выступающих в роли психических законов причинной механики, свести одно фактическое к другому фактическому как его исходному пункту.
Подобный эпистемологический оптимизм позитивистов с их безграничным доверием к субъективному сознанию, с одной стороны, и последовательным эмпи-рицизмом, с другой, к концу XIX века был как минимум поставлен под сомнение. И это означало не что иное, как кризис позитивистского движения, наследовавшего познавательные установки Нового времени.
Кроме того, акцент ассоцианизма на ментальных образах, непосредственно основанных на данных перцепции, расходился с логоцентрической традицией европейской философии. В силу эффекта реакции лого-центризм взял верх, что проявилось в заметном оживлении логических исследований. Тем самым преодоление психологизма началось практически в том пункте, где логика и математика должны были редуцироваться к реальным психическим процессам. Одним из инициаторов антипсихологизма в логике и математике выступил Г. Фреге, объявив локковское понимание языковых значений как «внутренних психических представлений» субъекта крайней релятивизацией последних.
Особо выделим тот факт, что именно от логического анализа оснований математики берет свое непосредственное начало целый комплекс логических и философских вопросов, связанных с анализом языка науки и соответствующей критикой естественного языка.
Дело в том, что дополнение теории истины семантическими понятиями, такими, например, как градация высказываний на осмысленные и бессмысленные в связи с их репрезентативными возможностями по отношению к реальной ситуации закономерно вызвало повышенный интерес к соотношению знака и обозначаемого, смысла и значения.
Логическое изучение языка привело в результате к признанию явного несоответствия обыденного общеупотребительного языка критериям ясности и точности, выдвигаемым положениями современной науки. Тем самым ключевым словом к пониманию восприятия языка Расселом и Фреге является «прояснение» (языка). Прежде всего, логики и математики, они ратовали за предельную чистоту и прозрачность языкового материала. Неточности естественного языка — есть основная помеха логической точности. Отсюда выход — разработка аналитического аппарата символической логики и перевод содержательных фрагментов знания на искусственный формализованный язык.
Критикуя в этом плане естественный язык, Рассел всемерно подчеркивал преимущества искусственного языка математической логики, обнажающего логическую структуру мысли и, наконец, снимающего все психологические оттенки смысла.
Во многом именно Расселу принадлежит разработка логических основ учения зарождающейся аналитической философии, однако понятие «лингвистического поворота», возникшее, безусловно, многим позже, как ретроспективное обращение к заставившему говорить о себе явлению, связано своим вот с «Логикофилософским трактатом» Л. Витгенштейна, впервые сформулировавшего максиму о том, что целью философии является логический анализ языка. Его учение
— квинтэссенция всех предыдущих представлений: согласно Витгенштейну, язык идеален, рационален сам по себе. Он должен лишь пройти очистку в горниле логически рационализированных процедур — и тогда откроется его истинная природа - а именно быть объективным отображением фактов мира.
Согласно Витгенштейну, природа значимых пропозиций заключена в том, чтобы быть чувственно выраженными (в знаковой форме) образами, картинами реального мира. То же, что делает возможным отображение действительности посредством знака-предложения — есть изоморфная связь Мир — Сознание — Язык, возникающая между элементами мира в силу универсальной «логической формы», как мироорганизующего логического закона.
Так как предложение призвано описывать действительность, т.е. отражать лишь факты этой действительности, оно, соответственно, не должно содержать «пустых» знаков, т.е. знаков, не наделенных значением, иначе оно рискует стать бессмысленным. Отсюда знаменитый витгенштейновский критерий «чистоты» языка: «То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать» [1. С. 5]. Таким образом, всякая метафизика изгоняется из языка как не выдерживающая критерия ясности и становится частью области невыразимого. Цель же философии Витгенштейн определяет не поиском истины (истинностных предложений), а видит ее задачу в «логическом прояснении мыслей», их облачении в ясную логическую форму, упорядочивании и организации.
Размышляя о природе пропозиций, Витгенштейн закладывает совершенный фундамент познания, как воплощенного триединства Мира, Языка и Мышления, в котором сходятся магистральные направления познавательных сил человечества. Рационализм, эмпиризм, языковые структуры — все зиждется на одной всепроникающей и всеобъемлющей логической форме. При подобном подходе «нововременная» дилемма субъективизма: каким образом от непосредственных данных сознания мы можем перейти к знанию интерсубъективного мира, преодолевается путем введения надежного гаранта в виде изоморфного образования мир — сознание — язык, пронизанного универсализмом логического закона. Тем самым субъект-объектная дихотомия вылилась у Витгенштейна в объективизм и логоцентризм, а наукоцентристская установка воплотилась в концепции языка как границы смысла и бессмыслицы.
И если «Логико-философский трактат» не готовился Витгенштейном как некий эпистемологический прорыв, а возник из методичной разработки логических проблем, затрагивающих обоснование оснований математики, то гносеологами он был истолкован как переход от теории познания к аналитике языка, означавшей в неопозитивистском толковании еще большее заострение дихотомии субъективизма и реализма, взятых в единстве концептуально несовместимого. Тем самым в рамках логического позитивизма осуществлялась явная абсолютизация репрезентативной функции языка, имплицировавшая анализ воплощенного в язы-
ке знания по образу и подобию отношения субъекта (депсихологизированного сознания) к внешнему миру. Подобный подход может быть описан как метафизика языка, т.к. он сохраняет основные установки эпохи Нового времени, которая со времен Декарта выдвигала разнообразные проекты улучшения языка.
Тем самым, признав за философией исключительно право анализа языка, Витгенштейн задал вектор всего дальнейшего развития новейшей философской мысли, сфокусировавшей свои познавательные интенции на языке.
Финальным аккордом уходящей в прошлое эпохи Нового времени стал логический позитивизм, интегрировавший выводы витгенштейновской философии в познавательную установку эмпиризма. То, что дало «венцам» возможность перевести всю проблематику «Трактата» в плоскость гносеологии определяется тем, что Витгенштейн декларировал язык «границей мышления», а соответственно и мира, определив все, что лежит по ту сторону - бессмыслицей. Область его действия ограничивается, следовательно, областью фактов, чья дескрипция, по мнению «венцев», может быть получена путем фиксации чувственных впечатлений посредством протокольных предложений. Задача же философии сводится, таким образом, к окончательному прояснению языка путем его приведения в соответствие с изучаемыми явлениями и к полному контролю над соблюдением правил логического синтаксиса.
Соединяя, таким образом, в себе рациональные логические процедуры анализа с классическим идеалистическим сенсуализмом, логический позитивизм стал завершающей фазой гносеологической установки Нового времени, фундированной в субъекто- и наукоцентризме.
Таким образом, стало ясно, что не что иное, как субъективизм (с парной ему категорией объективизма), выраженный будь то в чувственной, будь то рациональной форме, суть корень неразрешимой проблемы познания. А следовательно, и двухчастная эпистемологическая модель требовала кардинального пересмотра.
В этих условиях язык, но не мертвый язык науки, а обыденный, оказывается идеальным претендентом на роль субстрата мышления и, в конечном счете, самого мышления: средство коммуникации par excellence, преодолевающий индивида социальный институт, он снимает дуализм благодаря двойственности своего существования — внешнего и материального, с одной стороны, внутреннего и психического — с другой. Именно к такому языку обращается в своей поздней концепции Витгенштейн, «открывая» тем самым так называемую вторую волну лингвистического поворота. Отказываясь от лейбницианс-ких проектов улучшения языка, он заменяет их исследованием и описанием различных практик языка в его обыденном функционировании.
Так как поздняя философия Витгенштейна не может быть представлена как некая законченная система, с четко определенными границами и жесткими внутренними связями, мы попытаемся представить ее путем сопоставления в ряде ключевых вопросов с ранней концепцией философа. Подобный анализ должен, как нам кажется, пролить свет на причины, обусловившие поворот Витгенштейна от философии логического атомизма к философии обыденного языка.
Сходства:
1. Витгенштейн пришел в философию через поиск оснований математики. И то, чему он ни разу не изменил на протяжении всей своей жизни — это поиск, как он сам выражался, «основания возможного здания». И в «Логико-философском трактате» и в «Философе-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (59), СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 2007
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (59), СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 2007
ких исследованиях» его устремления направлены на одну Цель — на понимание как. Единственно, в «Трак-® тате» он подходит к решению своего главного вопроса,
используя аппарат классической логики, в «Исследованиях» же обращается к обыденному языку.
Как возможна значимая пропозиция? — Один из центральных вопросов «Трактата». Поставив вопрос в подобной форме, мы можем продолжить ряд: «Как возможна философия как строгая наука?» Что позволяет философии вводить и оперировать такими метафизическими сущностями как «Бог», «душа», «вечность», «свобода», и др. как истинными? (кантовская проблематика). — Как строгая наука философия возможна исключительно как «критика языка», введение же в философию всех вышеизложенных и им подобных метафизических сущностей абсолютно неправомерно (постановкапроблемы Витгенштейном). Отсюда, мы можем определить раннюю философию Витгенштейна как «критику чистого языка».
«Как возможно понимание? » - Один из центральных вопросов «Философских исследований». При неизменном критическом подходе, радикальные изменения происходят в методе и выборе самого объекта изучения.
Если говорить о степени влияния Канта на философию Витгенштейна (о чем в последнее время появилось достаточное количество публикаций) сейчас мы отметим лишь то, что тот, кто всю свою жизнь стремился постичь основания возможного знания, не мог обойти критического подхода как такового.
2. В предыдущем пункте мы отметили смену объекта изучения, связанную с проблематикой «Исследований».
Парадокс в том, что объект не менялся. Интенции Витгенштейна всегда были направлены исключительно на язык. Однако эволюция данного понятия в рамках философии Витгенштейна позволяет нам говорить о разных объектах исследования.
То, что называл «языком» поздний Витгенштейн, ранний бы определил как бессмыслицу. «Язык» «Ло-гико-философского трактата» — язык фактов (не будем вслед за логическими позитивистами говорить «язык науки»), так как в силу своей логической формы, общей миру, он «накручен» исключительно на факты. Язык же позднего Витгенштейна — обыденный язык (однако это не значит, что в качестве своей составляющей он не содержит «языка науки»).
3. Через все творчество Витгенштейна проходит и «контекстуальность» языка. «Как всякий знак, который сам по себе, имя самостоятельно не имеет значения» [1. С. 14].
Так, при всем различии в понимании природы языка, предпосылки к позднейшему пониманию значения как употребления, с точки зрения его обусловленности языковым окружением, невозможностью его существования вне контекста, можно найти уже на страницах «Логико-философского трактата».
Начиная разговор о «значении», обратимся к существенным различиям в языковой парадигме двух периодов.
Какова природа «ранней» витгенштейновской критики языка? Она имеет логико-лингвистические корни, уходящие в логическую семантику Фреге и логический атомизм Рассела.
Напомним, что, согласно Витгенштейну, природа значимых пропозиций заключена в том, чтобы быть чувственно выраженными (в знаковой форме) образами, картинами реального мира. Принципиальную важность понятие «значение» приобретаетв силутого, что система предложений Витгенштейна рассматривается им в рамках экстенсиональной логики выска-
зываний, допускающей два значения истинности анализируемых предложений: «истина» и «ложь». Последние складываются из истинностных возможностей входящих в предложение элементарных предложений. Таков статус значения на уровне пропозиций.
На элементарном уровне «значение» фигурирует уже в качестве реального объекта действительности. То есть объект есть значение простого знака. И так как предложение призвано описывать действительность, то оно, соответственно, не должно содержать «пустых» знаков, что сделало бы его попросту бессмысленным.
Разочаровавшись в идее совершенного логического языка, Витгенштейн обращается к обычному естественному языку, к реальной речевой деятельности людей, к их коммуникативной практике.
Поздний Витгенштейн ставит во главу угла понимание и представляет философию как чисто дескриптивную науку, чья цель опять таки сводится к прояснению. Только на этот раз, говоря о ясности, Витгенштейн вкладывает в это понятие диаметрально противоположный смысл, нежели в своей ранней концепции. Прояснение — есть средство избавления от довлеющего над нами понятия значения, подразумевающего обращение к некоей стоящей за ним сущности, поиска предмета, якобы непременно должного соотноситься с существительным. Истоки подобных представлений кроются в остенсивных способах обучения языку, в заложенных в нас «формах» первого знакомства со словами.
Не менее важной помехой Витгенштейн считает издержки «школьной грамматики», заставляющей нас смотреть на язык под определенным углом.
Таким образом, неверно сформированное в нас понятие значения мешает нам ясно осознать, как же в действительности функционирует язык. Избавить нас от подобной путаницы — основная цель нового философского метода, предложенного Витгенштейном. Сам автор был склонен считать его не неким единым методом, а совокупностью различных «терапий».
Терапевтические меры, в их приложении к естественному языку, привели Витгенштейна к совершенно новой трактовке языка, как совокупности «языковых игр», присущих тем или иным «формам жизни».
«Языковая игра» представляется нам элементарной значимой компонентой языковой конструкции, в рамках которой функционируют слова, подчиненные определенным правилам, диктуемым «игрой». Диапазон игр довольно широк — от примитивных игр «называния», «проговаривания», до изощренных игр, включенных в канву разнообразных действий. Слова, вопреки расхожему мнению, функционируют в языке согласно правилам глубинной грамматики, отражающей концептуальные структурные связи, пронизывающие языковую практику.
Отсюда рождается новое понимание значения как употребления слова в языке. Вместо статичной конструкции значения — объекта, появляется динамичная структура понятия значения, представленная на практике разветвленной системой «семейных сходств». Витгенштейн говорит о «семейных сходствах» по аналогии со сходством тех или иных черт, свойственных членам одной семьи. Как и последним, отдельному значению присущи, с одной стороны, черты, позволяющие отнести его к данной семантической «семье», с другойже, - сугубо индивидуальные особенности, возникшие по ходу «игры» с данным словом.
Эксплицируя феномен семейных сходств языка, Витгенштейн пользуется следующей аналогией: «прочность нити создается не тем, что какое-нибудь одно волокно проходит через нее по всей длине, а тем, что
в ней переплетается друг с другом много волокон».
Подобный подход, позволяющий анализировать «значение» в рамках разнообразных языковых практик, предоставляет широкие возможности для понимания последнего. Преодолевая логическую стро-гость своего раннего подхода, Витгенштейн расширяет тем самым границы языка, устанавливая подвижные очертания для значений входящих в него слов. Если язык времен Трактата «признавал» лишь значимые пропозиции, имеющие дело с фактами и полностью «исключал» из научного дискурса «бессмысленные» метафизические сентенции, то язык времен «Исследований» включает в себя всю совокупность наличных языковых средств и явлений во всей их полноте.
Итак, необходимо констатировать, что «прагматический поворот», имевший место в «Исследованиях», во многом связан с предложенным Витгенштейном функционально-деятельностным подходом в отношении понятия «значения», позволившего расширить рамки синтаксического и семантического анализа языковых явлений. На первом плане оказывается коммуникативная функция языка, функция же репрезентации понимается лишь как производная от нее. Квази-субъектом познания выступает в таком контексте надындивидуальная языковая игра, производящая «картину мира» - эпистемическую очевидность, предпосылочную и первичную по отношению ко всем рациональным представлениям индивидуального сознания.
Подобная трансформация во взглядах Витгенштейна повлекла за собой лавинообразную реакцию всего научного сообшества: вслед за ним структурализм, герменевтика, лингвистическая философия фокусируют свое внимание на контекстах и предпосылках высказываний, на объективированных структурах языка вне связи с субъектом. Идея единого совершенного языка заменяется понятиями различия, многозначности, историчности оснований языка, описанием его политических и социальных функций.
Подводя итог вышесказанному, сформулируем следующие выводы:
— лингвистический поворот стал проявлением скачкообразного (диалектического) перехода от модели познания, соответствовавшей XIX веку и рассматривавшей сознание в качестве исходного пункта, основы и цели философствования, к философии XX века, выступившей с критикой «психологизма» и метафизически ориентированного мировоззрения;
— лингвистический поворот является, в сущности, критикой языка и раскрывается в свете его полемики с метафизикой, когда последняя признается: бессмыслицей, не отвечающей природе самого языка (ранний Витгенштейн и его последователи); падением Dasein в несобственность своего бытия (ранний Хайдеггер); судьбой бытия (поздний Хайдеггер); одной из «языковых игр» (поздний Витгенштейн);
— переход от априоризма сознания к а priori языка формирует в качестве объекта исследования надындивидуальную область языковой реальности, довлеющую над субъективным сознанием;
— имманентной причиной лингвистического поворота признается поиск решений, могущих составить альтернативу исчерпавшей себя на данном этапе и ставшей причиной затяжного кризиса «европейских наук» и всего «европейского человечества» гносеологической модели Нового времени.
Библиографический список
1. Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I / Витгенштейн Л. Пер. с нем. М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. М.: Гнозис, 1994. — 612 с.
ФАЗЫЛОВА Евгения Рафаэлевна, аспирант кафедры теоретическох основ коммуникации.
Дата поступления статьи в редакцию: 29.12.2006 г.
© Фазылова Е.Р.
Книжная полка
Издания Современного гуманитарного университета (Москва)
Померанц Г.С. Великие религии мира / Г.С. Померанц, З.А. Миркина. — Перераб. — М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2006. — 256 с. — (Серия «Ншпапйаз»).
В книге исследуются образы веры, оказавшие наибольшее влияние на историю, искусство и философию. Отдельные главы посвящены доисторическим и племенным культам, религиозным течениям Эллады, единобожию евреев, христианству, исламу, брахманизму, буддизму, послебуддийскому индуизму, дальневосточному буддизму дзэн, религиозным учителям и течениям XX в. (Кришна-мурти, Даниилу Андрееву, бахаизму). Авторам (поэту Зинаиде Мир киной и философу Григорию Померанцу) удалось создать единство стиля, в котором поэтичность сочетается с научной достоверностью. Первое издание разошлось в год выпуска. В публикуемое издание авторы внесли ряд исправлений и уточнений формулировок.
Для преподавателей, студентов, учащихся старших классов и широкого круга читателей.
Дьяконова Е.А. Дневник русской женщины / Е.А. Дьяконова. — М.: Издательский дом Международного университетав Москве, 2006. - 672 с. - (Серия «Зерно вечности»).
Елизавета Александровна Дьяконова (1874-1902) —автор «Дневника русской женщины» и публицистических сочинений. Ее «Дневник» был назван В.В. Розановым «явлением глубоко национальным, русским», «одной из самых свежих русских книг конца XIX в.». Дневник отражает внутреннюю жизнь автора, а также дает представление о жизни молодежи, студенчества 1890-х годов. Кроме того, это знаменательный документ женского движения в России и яркое литературное произведение. Незаурядность характера и литературная одаренность автора проявились в предельной искренности самоанализа, попытке осмысления особенностей повседневной жизни того времени.
Для широкого круга читателей.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №5 (59), СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 2007
