CC BY
56
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
97.04.031. ФИЛОСОФСКИЕ ИДЕИ ЛЮДВИГА ВИТГЕНШТЕЙНА/Под редакцией Козловой М.С. - М.: Ин-т философии РАН, 1996. - 169 с.
Сборник содержит статьи, посвященные различным аспектам философии Витгенштейна и влиянию его идей на современную аналитическую философию, а также три приложения: Материалы коллоквиума "Людвиг Витгенштейн и философская мысль ХХ века" (Минск, 1990); переведенные на английский язык некоторые сообщения, сделанные нашими исследователями на различных международных конгрессах, затрагивающих творчество Витгенштейна; библиография основных публикаций российских специалистов о философии Л.Витгенштейна.
Сборник открывается статьей М.С.Козловой "Идея "языковых игр". По ее мнению, в поздних трудах Витгенштейна на первый план выступает "творческий практикум концептуальных прояснений", который требует от интерпретатора предельного внимания к "текстуре" размышлений философа, отражения функционально-деятельностного подхода к языку.
На формирование антиплатоновской идеи "языковых игр", как отмечает автор, оказали влияние сразу несколько факторов: учительский опыт Витгенштейна, обучение детей счету, письму, чтению, изучение прагматизма, критика "Логико-философского трактата" друзьями Витгенштейна в Кембридже.
"Элементарным введением" в концепцию "языковых игр" является "Коричневая книга". В дальнейшем метод рассмотрения языка через призму взаимосвязанных игр был развит в "Философских исследованиях", а также в последней работе Витгенштейна "О достоверности". Витгенштейн как бы "сканирует" речевую практику, воссоздавая "лесенку" усложнения языка, когда "над простейшими постепенно надстраиваются все новые, более сложные игры".
Языковые игры - "своеобразный аналитический метод (совокупность приемов) прояснения языка, высвечивания его функций, работы" (с.10).
В отличие от ранней концепции язык мыслится как укорененный в человеческой жизни, он больше не противопоставлен миру как его логический "двойник". Языковые знаки предстают не как совокупность материальной формы и нематериального смысла, а обретают свою жизнь в применении. Языковые игры, соответственно, понимаются как модели применения языка, "простейшие формы языка". Для каждой развитой речевой практики существуют ее элементарные образцы ("языковые игры"). Но существуют более простые и более сложные практики. Для концептуального прояснения исключительное значение имеет выявление логико-генетической соподчиненности языковых игр.
Понятие "языковой игры" не принадлежит к числу теоретически определенных, и это не случайно. Витгенштейн приходит к выводу, что "в практике языка альтернатива "точное-неточное" делается весьма подвижной и относительной" (с.13). Игры вообще не обладают набором устойчивых типовых признаков. Сходство между ними носит тот особый характер, который Витгенштейн назвал "семейным сходством". Языковые игры бесконечно разнообразны, причем это разнообразие не является устойчивым - языковые игры могут забываться, устаревать, но могут возникать и совершенно новые их типы. Существование некой универсальной, базовой игры Витгенштейн полностью отрицает.
Концептуальное прояснение с помощью "языковых игр" эффективно хотя бы потому, что выявляет в языковой динамике то, что обычно скрыто в статике языка. Кроме того, создавая функционально-игровую модель языка, Витгенштейн стремился развенчать традиционную именную модель языка, согласно которой суть языка сводится к именованию предметов и рассуждению о них. Разнообразные примеры и рассуждения Витгенштейна предусматривают "особую тренировку концептуального рассуждения, формирование особого рода иммунитета против "заморочек" языка" (с.21).
Статья А.Ф.Грязнова "Как возможна правилосообразная деятельность?" посвящена анализу дискуссии западных философов по поводу так называемого скептического парадокса. Основное внимание автор уделяет нестандартному подходу С.Крипке, но излагает также и другие трактовки парадокса (М.Макгинн, К.Райт, У.Голдфарб, Д.Пэрс, С.Шенкер, У.Тейт, К.Макгинн, Г.Бейкер, П.Хакер).
Согласно Крипке, автор "Философских исследований" в 201 параграфе сформулировал скептический парадокс, который Крипке иллюстрирует своеобразным мыслительным экспериментом. Суть этого эксперимента можно
свести к тому, даже при проведении элементарной арифметической операции сложения результат не может считаться гарантированным, поскольку знание значения конкретного выражения нельзя вывести из прошлых фактов. Собственное решение Крипке лежит в социоцентристской плоскости. То, что представляет собой то или иное арифметическое действие, зависит от сообщества.
А.Ф.Грязнов воспроизводит целый спектр возможных интерпретаций «парадокса Крипке - Витгенштейна». Так, согласно М.Макгинну, предметом критики со стороны Витгенштейна было понимание значения как феномена, который предопределяет все будущие практики. Именно с этой целью Витгенштейн предельно заострил ситуацию. Гипотеза Крипке, соответственно, рассматривает парадокс поверхностно. Сходной точки зрения придерживается С.Шенкер.
По мнению У.Тейта, в § 201 Витгенштейн стремится рассеять те заблуждения, которые создаются видимостью наличия парадокса. Следует различать понимание правила и его интерпретацию. Понимание является диспозиционной способностью, означающей умение действовать определенным образом.
К.Макгинн "противопоставляет "эпистемологический натурализм" позднего Витгенштейна концепциям, в той или иной мере интеллектуализирующим практику следования правилам" (с.32). Неверно рассматривать интерпретацию в качестве необходимого посредника между правилом и его выполнением.
Дискуссия о парадоксе и следовании правилам позволила прояснить ряд важных понятий в творчестве позднего Витгенштейна ("правило", "следование", "интерпретация" и др.). Помимо этого, в данной дискуссии заостряется кантианский по форме вопрос: как возможна правилосообразная деятельность человека? В такой философской трактовке данный вопрос может рассматриваться уже вне зависимости от философии Витгенштейна, что, в свою очередь, оправдывает разнообразие существующих подходов.
Тему "следования правила" продолжает статья З.А.Сокулер "Проблема "следования правилу" в философии Людвига Витгенштейна и ее значение для современной философии математики". Как и А.Ф.Грязнова, автора статьи интересует в первую очередь "скептическая" интерпретация парадокса, предложенная Крипке. Крипке задает следующий вопрос: откуда мы знаем, как нужно следовать правилу в случае, с которым встретились впервые? На первый взгляд, речь здесь идет о некоем "психическом механизме, который срабатывает определенным образом, когда обладающий им человек сталкивается со знаком сложения" (с.39). Но в §§ 143-184 "Философских исследований" Витгенштейн говорит как раз о том, что следование правилу нельзя рассматривать как
внутреннее ментальное состояние. Витгенштейн фактически утверждает, что "между актами следования правилу и состояниями и процессами в сознании нет однозначного соответствия" (с.40).
Ранний Витгенштейн еще допускал, что предложениям языка соответствуют особые психические образования - мысли. Такое допущение приводит, однако, к серьезным трудностям философского порядка, поскольку дает повод для введения особых психических единиц, соответствующих словам "понимание", "внимание", "чтение" и т.п. В поздний период творчества Витгенштейн выступает как раз против такого введения особых ментальных сущностей, которое является неоправданным и ничего не объясняет.
Крипке утверждает, что человек следует арифметическому правилу для операции сложения тогда, когда, по мнению большинства здравомыслящих людей, умеющих складывать, он делает именно это. З.А.Сокулер принимает позицию Крипке и полагает, что "введение социального измерения в феномен следования правилу отвечает содержанию витгенштейновских заметок" (с.45).
Суть позиции Витгенштейна автор видит в двух основных моментах: 1) содержание сознания не является основанием для объяснения того, что
означает следование правилу; 2) интерпретация не детерминирует и не
объясняет следование правилу. "Правило "живет" практикой его применения" (с.51).
Подобная интерпретация не устраняет объективность законов, в том числе законов арифметики, поскольку речь идет всегда о законах в их применении, а значит, произвольное изменение какого-либо фрагмента системы неизбежно вызовет сопротивление реальности. Однако никаких арифметических правил самих по себе, как объектов "третьего мира", согласно Витгенштейну, не существует. Объективность реализуется во множестве актуально и потенциально существующих форм жизни. Автор статьи обращает наше внимание на то, что то или иное толкование арифметического действия зависит в конечном итоге от той формы жизни, в рамках которой оно осуществляется. Таким образом, математика существует не как автономная реальность, а является "формой человеческой деятельности и не может быть осмыслена в абстракции от традиций, культуры, формы жизни занимающего ею человеческого сообщества" (с.53).
Еще одной важной проблемой философии Витгенштейна является проблема, которой целиком посвящена его последняя работа "О достоверности'. Анализу феномена веры и его соотношению с понятием "достоверности" посвящена статья Л.А.Микешиной "Витгенштейн: Проблема веры и достоверности в познании". По мнению автора, прежде всего необходимо уяснить отличие позиции Витгенштейна
от позиции логического позитивизма, согласно которому понятие достоверности применяется для характеристики посылок и выводов в дедуктивной логике или для выявления вероятности в контексте индуктивной логики. Позицию Витгенштейна можно назвать "антипозитивистской", его понимание достоверности, скорее, близко к герменевтическому, в том смысле, что оно также является вненаучным и внелогическим.
Понятие достоверности у Витгенштейна Л.А.Микешина соотносит с тремя другими понятиями его поздней философии: "формой жизни", "языковыми играми" и верой. Достоверность укоренена в "допредикативных" феноменах, на уровне более глубинном, чем субъект-объектные отношения. В таком случае достоверность выступает как "форма жизни". Дети усваивают картину мира на основании доверия взрослым, и достоверность их познания означает скорее "уверенность", чем "объективность". "Итак, достоверность не объясняется, не обосновывается, не доказывается - она принимается как данность, условие и "форма жизни" человека среди людей" (с.58).
"Языковые игры" суть формы проявления достоверности, поскольку именно они выступают в качестве условий успешной деятельности, общения и поведения людей. Усвоение правил "языковой игры" предполагает их практическое освоение в совместной деятельности, т. е. участие в "языковых играх". Таким образом, "проблематика достоверности переводится Витгенштейном в жизненно-бытийный план" (с.59).
Вера, по Витгенштейну, является неотъемлемым компонентом знания. В обыденной речи предложение "Я знаю" фактически эквивалентно предложению "Я верю". Все наше познание, в том числе научное, строится на основании того, что принимается в качестве несомненного. Витгенштейн показывает не только конструктивную, но и социально-коммуникативную природу веры, которая возникает как "необходимое следствие нашего существования среди людей" (с.63). Вера базируется на социальной санкции и общезначимости того, во что верят.
Т. Н.Панченко посвящает свою статью "Стросон и Витгенштейн: Анализ как выявление формальной структуры неформального языка и анализ как терапия" проблеме неадекватного понимания философии Витгенштейна на примере П.Стросона. Статья начинается с анализа самой известной работы П.Стросона "Индивидуалии: Опыт дескриптивной метафизики" (1959). Свою дескриптивную метафизику Стросон создает на основе обыденного языка и противопоставляет метафизике ревизирующей, полагая, что "первая стремится к описанию реальной структуры нашего мышления, а вторая пытается продуцировать лучшую
структуру" (с.68). Он надеется на возможность прямого онтологического вывода от языка к бытию.
В книге "Пределы смысла: Заметки о кантовской "Критике чистого разума" Стросон переходит на позиции философии здравого смысла, от прямого вывода к выводу по аналогии: "основные структурные зависимости бытия должны быть аналогичны структурным зависимостям языка" (с.69).
Далее автор вкратце характеризует три образа философии, о которых рассуждает Стросон в статье "Различные концепции аналитической философии" -первый, предложенный Райлом, можно назвать "картографическим" - здесь философия выступает в качестве концептуальной географии; второй, предложенный Витгенштейном, - образ терапевтический, согласно которому философ выступает в роли терапевта, занятого лечением интеллектуальных расстройств; третий - образ грамматический, его предлагает сам Стросон, который понимает деятельность философа как "систематическое описание той понятийной структуры, которой, как показывает наша повседневная практика, мы владеем с бессознательным мастерством" (с.71). Естественно, что свое грамматическое понимание философии Стросон противопоставляет ее терапевтическому пониманию у Витгенштейна.
Как и Витгенштейн, Стросон предлагает отказаться от редукционистского понимания анализа, однако этот отказ, по его мнению, не означает, что надо отказаться одновременно и от поиска базисных элементов. В этом, как считает Панченко, состоит основное отличие позиций Стросона и Витгенштейна. Подтверждение своей точке зрения Стросон находит в витгенштейновском понятии "форма жизни", которое выступает якобы в качестве базисного элемента концепции в целом. Таким образом, согласно Стросону, витгенштейновская негативная теория анализа разрушается внутренним противоречием.
Философию Стросона пронизывает пафос доверия к языку, его целью становится создание "универсальной грамматики": "Стросон, несомненно, аналитик, ибо он верит в язык как средство достижения истины. Но Витгенштейн -вовсе не аналитик, ибо для него язык - нечто, не доходящее до истины бытия" (с.80). И если Стросона можно назвать "лингвистическим оптимистом", то Витгенштейн - это мыслитель "сократического типа", главное для которого - поиск смысла бытия.
Статья Е.Д.Смирновой посвящена логико-семантическому анализу "Логико-философского трактата" Витгенштейна и носит название "Строительные леса" мира и логика". Основная идея "Трактата", как полагает Смирнова, сходна с кантианской - установить границы наших способностей познания; основная
проблема - "проблема коррелятивности принимаемых методов анализа и "картины мира"", а основная цель - построение "картины мира" (с.83-84). Таким образом, язык, логика и онтология оказываются неразрывно связанными.
Прежде чем говорить о статусе логики, следует выяснить, о каком языке идет речь в "Трактате". Казалось бы, используемый символизм адресует нас к искусственным языкам логики, но Витгенштейн подчеркивает, что речь идет о мире, соответствующем именно обыденному языку (5.62). Витгенштейн работает в рамках конкретного естественного языка (немецкого), но стремится выявить границы любого языка. Следовательно, любой язык выступает как "единственный" в том смысле, что он воспроизводит общие принципы и структуры любого языка.
Логика понимается не как наука, наряду с многими другими, но как "строительные леса" мира, как способ конструирования этого мира. Логика априори устанавливает границы "возможных положений дел". Ситуацию, нарушающую логическую "сетку" нельзя помыслить.
Витгенштейн периода «Трактата» не поднимал вопроса о возможности иных логических сеток, а потому "ключом к пониманию всей философской концепции Витгенштейна становится уяснение своеобразия метода анализа, примененного в "Трактате", и того концептуального аппарата, который лежит в его основе" (с.88-89). Логические структуры являются определяющими по отношению к языковым, а следовательно, различия в грамматиках различных языков должны рассматриваться как вариации на одну и ту же тему, диктуемую логико-семантическими основаниями. Так, предложение своей структурой, формой репрезентирует определенную связь вещей. Предложение рассматривается как логический образ действительности.
Основное отличие ранней и поздней философии Витгенштейна Смирнова видит, во-первых, в отказе от определяющей роли картины мира в обосновании правил языка и его границ, а во-вторых, в рассмотрении целостности "язык -носитель языка", тогда как в "Трактате" язык анализируется вне контекста его употребления.
"Трактату" присуща совершенно своеобразная трактовка структуры атомарных предложений, а также образа и отношения отображения. Вместо подразделения языка на объектный и метаязык вводится разграничение того, что в языке может быть сказано, и того, что может быть только показано.
Своеобразие онтологии "Трактата" Смирнова характеризует следующим образом: "Мир онтологии "Трактата" лишен таких сущностей, как свойства и отношения. Семантика Витгенштейна, в отличие от традиционной, носит не
теоретико-множественный, а необычный, "проектный", топологический характер" (с.93).
Статья Л.А.Бобровой "Фреге или Витгенштейн?: О путях развития аналитической философии" посвящена проблеме неоднородности аналитической философии. Автор выделяет в современной аналитической философии лингвистическое, натуралистическое и метафизическое направления. Статья делится на несколько параграфов, в которых раскрывается интерпретация философии Фреге и Витгенштейна в каждом из направлений. В лингвистическом направлении и Фреге, и Витгенштейн рассматриваются как философы языка. Здесь автор обращается к полемике Г.Слуги и М.Даммита, которые неодинаково оценивают влияние Фреге и Витгенштейна на аналитическую философию 80-х годов.
Для натуралистического направления идеи Фреге оказываются более притягательными, хотя и обращаются к ним представители этого направления в основном опосредованно, через современные работы по логике и лингвистике (Я.Хинтикка, Н.Хомский и др.). Влияние Витгенштейна здесь мало заметно.
В метафизическом направлении аналитической философии произошла наиболее радикальная переоценка наследия Витгенштейна. Так, по мнению Г.Бейкера и П.Хакера, предметом изучения Витгенштейна является социальная природа языка. Цель аргумента против индивидуального языка состоит в критике теории языка логического позитивизма, согласно которому основания языка конституируются через индивидуальное приписывание значений путем ментального определения.
В заключении статьи автор рассматривает влияние идей Витгенштейна на постаналитическую философию. С точки зрения Р.Рорти, новая философия заимствует у Витгенштейна идею отказа от поиска истины. Новые явления в аналитической философии рассматриваются Рорти с точки зрения антикартезианской и антикантовской революции. Философия сохраняется как межпарадигматический дискурс. Боброва приходит к выводу, что в аналитической философии "нет единого, общего образа философии ни Г.Фреге, ни Л.Витгенштейна" (с.107).
В статье Е.А.Баллаевой "Роль иронии в философской практике Л.Витгенштейна" античным прообразом метода иронии, который применяет Витгенштейн, называется метод Сократа. Однако в творчестве Витгенштейна этот метод играет совершенно иную роль, его цель - убедить людей изменить их стиль мышления. Ирония призвана способствовать не достижению подлинной истины, а достижению того, что в действительности репрезентируется структурами языка.
Свои иронические рассуждения Витгенштейн строит по принципу контрастности, что позволяет ему избежать догматизма: ведь освобождение философии от догм - одна из основных целей Витгенштейна. Контрастность иллюстрирует также и то положение, что каждое осмысленное слово допускает существование чего-то, что им не покрывается. То или иное выражение можно прояснить, только сопоставив его с другим, противоположным.
С помощью иронических замечаний Витгенштейн стремится преодолеть различные стереотипы употребления языка, которые затемняют или даже искажают его продуктивную способность. В результате скрытая бессмысленность становится очевидной, а словам возвращается их повседневное употребление. Немаловажной является и педагогическая цель Витгенштейна. Схему античных философов он приспосабливает для решения собственных исследовательских задач. Диалогическая схема становится схемой переосмысления классической философии. Ирония выступает как метод "обессмысливания" того, чему традиционно придается некий фиктивный смысл. Другая задача иронического метода - принудить собеседника к пониманию, когда этому пониманию мешают различные предубеждения и нежелание.
"В целом, витгенштейновская ирония может быть рассмотрена в русле его поисков нового стиля философствования" (с.114), как инструмент философской практики.
Статья И.Ф.Михайлова "Витгенштейн и проблема мистического опыта" раскрывает смысл, который приписывает Витгенштейн "мистическому". Мистическое, согласно Витгенштейну, только показывает себя, но не может быть сказано. Автор статьи полагает, что мистическое у Витгенштейна не является простой метафорой для обозначения границ языка, а должно быть соотнесено с его концепцией логики и философии.
Концепция логики, как она представлена в "Трактате", делает концепцию мистического необходимой. Логические предложения - не более чем тавтологии, но они показывает нечто важное относительно мира. Показывая все возможные тавтологии, логика имеет в виду, что существуют эмпирические предложения, поскольку иначе существовал бы мир, в котором только тавтологии были бы истинными. Кроме того, логика учреждает особый "наблюдательный пункт" -субъекта.
И все же мистическое Витгенштейна ближе к снам визионера, чем к интуициям логика, как полагает автор статьи. В самом деле, мистическим, по Витгенштейну, является восприятие мира как целостности, восприятие конечности собственного существования и т.п. Таким образом, логика отмечает последнюю
границу осмысленности в языке, за которой находятся две важные для человека ценности - существование мира и собственное существование (с.120).
Понятие "частного языка", по мнению Михайлова, не отрицает существование мистического опыта, но полностью устраняет возможность его понять: "Поскольку понять опыт значит понять язык, на котором он (может быть) выражен, а для такого опыта не существует возможного языка" (с.121).
В качестве приложения в сборнике приводятся материалы коллоквиума, который проводился в Минске в сентябре 1990 г. в рамках Х Всесоюзной конференции по логике, методологии и философии науки.
Н.В.Рожин (Минск) сделал сообщение на тему "Л.Витгенштейн: Проблема объективной достоверности знания". Естественный язык можно представить в виде "семьи" связанных друг с другом "языковых игр". С точки зрения деятельности языковые игры представляют собой "формы жизни", а с концептуальной - "картины мира". Витгенштейн, подобно Канту, ставит достоверность знания в зависимость от концептуальной схемы, которая выступает в его философии в форме глубинной грамматики языка. Проблема объективности, если ее сформулировать в рамках философии Витгенштейна, состоит в том, чтобы понять, как возможно существование альтернативных концептуальных схем, каков способ их сосуществования. Анализ данной проблемы вызывает оживленные дискуссии о том, был ли Витгенштейн релятивистом, насколько возможно понимание другой культуры, какие суждения являются правомерными в отношении альтернативных схем.
Н.А.Циркун (Москва) в сообщении "Л.Витгенштейн и кинематографическое сознание" утверждает, что "философия Витгенштейна на рубеже 60-70 годов легла в фундамент осмысления "постмодернистской чувственности" (с. 151). Например, такой прием Годара, как съемка одной кинокамерой другой работающей кинокамеры, можно было бы сопоставить со стремлением Витгенштейна показать, не комментируя, процесс оформления чувства. Французский режиссер Трюффо, формулируя "основной закон кинематографа", фактически пользуется известной установкой Витгенштейна: все, что говорится, но не показывается, не входит в восприятие зрителя. Циркун называет также художественный прием Хичкока -непременный зазор между показываемым и диалогом, когда простота и ясность изображения и слов не означают отсутствия неявного, скрытого плана всего происходящего.
А.В.Ломанов (Москва) в качестве предмета своего сообщения избрал "Идеи Л.Витгенштейна и Венского кружка в метафизической системе "нового конфуцианства" Фэн Юланя (1895)". По мнению Фэн Юланя, "Логико-
философский трактат" есть "опыт изложения метафизики при помощи негативного метода" (с .138). Доказывая невыразимость метафизики, Витгенштейн фактически выражает ее, но при помощи негативного метода. Негативный метод Фэн Юлань сравнивает с китайской живописью, где пустота несет смысловую нагрузку.
Метафизика "нового конфуцианства" строится на основе переосмысления категорий древней китайской философии. С помощью "принципов - идеальных форм" каждая вещь соотносится с поддающимся наименованию классом. "Принципы" неощутимы, но мыслимы, прочие же категории метафизики "нового конфуцианства" означают немыслимое, неощутимое и невербализуемое, они не претендуют на описание фактуального мира, а потому остаются неуязвимыми для витгенштейновской критики (с .138).
Публикуются также материалы выступлений Л.А.Бобровой, Г.П.Григоряна, А.Ф.Грязнова, Г.А.Заиченко, М.С.Козловой, В.Г.Кузнецова, Л.А.Микешиной, А.А.Михайлова, Р.И.Павиленис, Е.Д.Смирновой, Г.Б.Сориной, Н.С.Юлиной.
Е.А. Чичнева
