CC BY
51
УДК 81-13 ББК 81.1
В. И. Теркулов
г. Горловка, Украина
Лингвистическая теория: новое измерение глоссематики
В работе констатируется порочность придуманных классической лингвистикой индульгенций для «необъяснимых» языковых фактов - тезиса об их периферийности и обусловленности не поддающейся объяснению деятельности индивида. Взамен этого предлагается методология неоглоссематики, основанная на совмещении гносеологических техник глоссематики и когнитивно-коммуникативного номинатемного подхода.
Ключевые слова: глоссематика, когнитивно-коммуникативный, номинатема, неоглоссе-матика, периферия.
V. I. Terkulov
Gorlovka, Ukraine
Linguistic Theory: New Dimension of Glossematics
The article deals with the cognitive-communicative approaches to the explanation of linguistic facts which traditional linguistic theory could not explain. This approach is based on the new term nominatema. New methodology belongs to neoglossematics. A comparison with well-known theories helps to prove that creativity in language has a cognitive-communicative character. Nominatema is especially important for the explanation of word-building and lexical nominative process in the Russian language.
Keywords: glossematics, cognitive-communicative, nominatema, neoglossematics, periphery.
Можно констатировать кризис классической лингвистики в том её аспекте, который касается определения истинности полученного знания. Справедливы слова О. Лещака: «Зачастую лингвисты вообще не задаются вопросом о методологической базе своего исследования, полагая, очевидно, что простое строгое следование фактам или традиционным (и оттого кажущимся очевидными, единственно верными и незыблемыми) постулатам обеспечит необходимый уровень “научности” и “объективности» их работы”» [13, с. 46]. В ряде случаев, однако, факты не поддаются однозначной трактовке при помощи «традиционных постулатов». Тогда исследователи пытаются создать «индульгенции» для своих теорий, объясняя их неуспешность тем, что:
(а) язык - это сложная система, у которой есть центр и периферия; а на периферии отмечаются переходные явления, не подпадающие под действие закономерностей, являющихся обязательными для центра системы;
(б) язык - это антропоцентрическая система; в силу же того, что человек - существо, мало поддающееся систематизации, и язык является лабильной системой, допускающей отступления от правил, мотивированные нестабильностью поведения его носителей.
Мне эти доводы представляются малоубедительными.
(а) Мне непонятно, что такое периферия в системе языка. Этот компонент системы не определен. Я знаю, что периферия в географии - это
глубинка, провинция, в компьютерной технике -внешние устройства, в теории управления - организации или учреждения, не являющиеся центральными органами, находящиеся на местах, не в центре. Что же такое периферия в языке? Создается впечатление, что это некое вместилище всех труднообъяснимых фактов, некая «внесистемная» часть системы. Например, наука не может объяснить существование безаффиксных падежных форм существительного типа дождь, вод. Их существование противоречат нашей убеждённости в том, что у падежных форм обязательно должны быть окончания. Поэтому наукой и вводится понятие находящегося на периферии языковой системы нулевой (невыраженной) флексии - странного явления, противоречащего самой природе знака, который, как известно, выступает в качестве материально-идеального образования, репрезентирующего предмет, свойство и т. д. Флексия является знаком-маркёром, указывающим на те отношения, в которые вступает, с одной стороны, реалия, обозначенная глоссой, то есть реализацией слова в речи, с другими реалиями мира, а с другой - сама глосса с другими глоссами в речевом потоке. Это предполагает, что план выражения флексии является элементом, субституирующим указанные отношения, причём эта способность к субституции и является сущностью знака. Если же у знака нет плана выражения, то отсутствует и способность к субституции, и, следовательно, отсутствует и сам знак.
170
© В. И. Теркулов, 2011
Научные исследования
Это не смущает учёных - они считают, что отсутствие плана выражения у знака - явление, оправдываемое этой самой таинственной периферией системы. При этом убежденность в существовании нулевых аффиксов основывается только на механистически абсолютизированном принципе подобия: необходимость словоизменительных аффиксов определяется не столько внутренними закономерностями существования системы, сколько необходимостью заполнения парадигматических лакун. Иначе говоря, у глоссы, например, сон выделяют нулевую флексию только потому, что флексии есть в формах косвенных падежей этой номинатемы (сна, сном и т. д.).
Любая система в любой своей части отражает себя, поскольку основным принципом её существования является её целостность. Система - это «объединение некоторого разнообразия в единое и чётко расчленённое целое, элементы которого по отношению к целому и другим частям занимают соответствующие им места» [9]. Следовательно, если какой-то факт противоречит нашему представлению о системе, виновата в этом не она, а именно наше представление. Если говорить о нулевых флексиях, следует констатировать, что никем не доказано, что флексия действительно является обязательным средством выражения падежного значения глоссы. Более того, что в ряде исследований утверждается, что «на деле падеж и флексия не одно и то же» [14, с. 61]. Когда речь идет, например, о несклоняемых существительных, типа кофе, пальто и т. п., нельзя утверждать, что они лишены падежа, поскольку различие падежного значения явно просматривается в разных контекстах их употребления. Например, кофе в контексте «кофе был горячий» явно употреблена в значении им. пад. ед. ч., а в контексте «он выпил кофе» - в значении вин. пад. ед. ч. и т. д. То же можно сказать и о склоняемых именах. Например, падежное значение словоформы мыши определяется не через ее парадигматические противопоставления, а через определение её места в синтагме: нет мыши (род. пад. ед. ч.), думал о мыши” (предл. пад. ед. ч.), приблизился к мыши (дат. пад. ед. ч.). Следовательно, основанием для выделения падежа в первую очередь является контекст, дистрибуция глоссы. Флексия в этом случае выступает лишь в качестве «избыточного» маркёра. Поэтому падежная парадигма имеет вид не парадигмы флективных форм, а парадигмы контекстов, в которых употребляются глоссы, различающиеся падежным значением. А такое утверждение делает факт употребления падежной флексии - фактом, не мотивированным системой. Следовательно, флексия необязательна для системы. Поэтому выведение нулевой флексии - только дань традиции.
Тезис о разграничении фактов центра и периферии языковой системы является, на мой взгляд, ничем иным, как индульгенцией для любой «теории», какой бы абсурдной она ни была, поскольку любое её противоречие можно списать на «пери-ферийность» и «переходность» не поддающихся верификации явлений. Но такой подход ставит под сомнение научность лингвистики. Если можно доказать всё, а то, что не доказывается, объявить переходным и периферийным, то все правы, а значит не прав никто.
(б) Деятельность, психика, физические особенности человека, хоть и действительно сложны, но всё же реализуют некие стереотипы, достаточно чётко, как показали исследования психологов, социологов и т. д., классифицируемые и описываемые. Если какое-то состояние индивидуума выпадает из описанных, например, психологией моделей, она отказывается от признания данной модели правильной и ищет новую модель, адекватно описывающую ситуацию. Лингвистика же в таких случаях просто опускает руки и оправдывает свое существование тезисами о центре и периферии и сложности антропоцентричного языка.
На мой взгляд, нужно отказаться как от первого, так и от второго оправдания. Система языка непротиворечива, а человек, как факт языка, входит в эту систему, обеспечивая гармонию её существования. Просто мы ещё не смогли, отчасти из-за того, что свято верим в «языковедческие индульгенции», осознать эту непротиворечивость. В противовес традиции я стремлюсь творчески осмыслить методологические принципы забытой глоссематики, которая вывела три основных критерия истинности лингвистической теории. Напомню, что это критерии непротиворечивого, исчерпывающего и простого описания. Последний становится мерилом окончательного выбора в тех ситуациях, когда две и более интерпретации фактов являются непротиворечивыми и исчерпывающими. В этих случаях именно простота обеспечивает выбор правильной теории: «Если несколько методов представляют в равной степени простые описания, должен быть выбран тот метод, который приводит к конечным результатам путем наипростейшей процедуры. Этот принцип, выводимый из нашего так называемого “эмпирического принципа”, мы назовём принципом простоты» [11, с. 278].
На мой взгляд, все три принципа абсолютно поддерживают нашу уверенность в возможности одинаковой трактовки тех или иных однотипных языковых явлений. Непротиворечивость теории формирует невозможность формулировок, которые не находят своего воплощения в языковых/ речевых фактах. Исчерпываемость предполагает отсутствие фактов, не подпадающих под действие
формулировок. Теория находит своё воплощение и «в центре» системы, и на ее «периферии», и не допускает никаких гибридных явлений, исключений из себя. Обнаружение исключений является сигналом неправильности либо трактовки факта, либо самой теории. Отсутствие исключений позволяет сформулировать теорию с использованием минимального числа аргументов, что и обеспечивает её простоту.
Сомнение вызывает у меня только отсутствие в методологии глоссематики собственно языкового критерия истинности. Перечисленные принципы являются только гносеологическими техниками. На мой взгляд, необходимо отграничить эти техники от того параметра существования языка, который и поверяет правильность пути их использования, становится доминантой выбора из нескольких непротиворечивых, исчерпывающих и простых теорий.
Я считаю, что любое явление будет трактовано правильно, если указанные гносеологические техники, применённые при его трактовке, будут поддержаны непротиворечивостью, ис-черпываемостью и простотой его когнитивноономасиологического описания. Как писала Е. С. Кубрякова, «каждое языковое явление может считаться адекватно описанным и разъясненным только в тех случаях, если оно рассмотрено на перекрёстке когниции и коммуникации» [12, с. 16]. Иными словами, предтеорией для любого лингвистического построения должна быть когнитивная теория, определяющая базовые параметры процесса и результата означивания. Я провожу описание языковых фактов на базе теории номинатемы как основной номинативной единицы языка. Есть три параметра верификации явления:
место явления в дихотомии «языковая номинация - речевая номинация»;
его участие в тема-рематической интерпретации ситуации;
статус явления в мотивационных процессах (внешняя - внутренняя мотивация).
Такую методологию я называю когнитивной глоссематикой (неоглоссематикой).
Что же такое «номинатема»? Можно констатировать: традиционная лингвистика в основном считает базовой номинативной единицей слово. Однако многочисленные попытки толкования понятия «слово» показали, что как только речь заходит о его определении, многое сразу же становится сомнительным и спорным. Как известно, слово реализовано в эмпирических представлениях говорящих. Эта эмпиричность и является фактором априорного признания первостепенной значимости слова для языка, того, что именно оно считается основной номинативной единицей языка. Традиция предполагает, что слово - это
«живой психологический факт, и он может, даже вопреки действительности, представляться как первосущность» [17, с. 94].
Но именно эта эмпирическая «очевидность» слова становится преградой для его полноценной дефиниции. Неслучайно еще в 1925 г. М. Н. Петерсон писал: «Вообще удовлетворительного определения слова нет, да и едва ли можно его дать <.. .> слово - такое простое понятие, которому нельзя дать логического определения, а поэтому приходится пользоваться простым указанием или описанием» [16, с. 23]. Как видим, в здесь ярко представлено то, о чем писал О. Лещак: абсолютизация слова - это «простое строгое следование фактам или традиционным постулатам».
Если же подходить к слову с точки зрения неоглоссематики, следует констатировать, что оно может быть определено только как одно из речевых воплощений номинатемы. Доводы здесь таковы.
1. В базовой номинативной единице должно найти конкретное воплощение глобальное противопоставление языковой и речевой номинаций. Номинация в этом случае понимается как выбор из возможных модификаций языковой номинативной единицы для реализации интенций конкретной речевой ситуации именования.
Модель номинации представляется следующим образом. На уровне схемы (модели) и нормы (реестра) существует инвариантная единица, которая реализуется и актуализируется в речи -узусе.
Объединение глосс в лексему традиционно осуществляется на основе методологически необоснованного априорного ограничения реализаций последней только однословными единицами. Как аксиома звучит утверждение о том, что «единица словаря не тождественна словоформе, но совпадает с ней в протяжённости (выделено мною. - В. Т.)» [2, с. 69]. Однако даже для словоцентрического подхода это утверждение достаточно противоречиво. Существуют, например, большие сомнения в возможности трактовки как совпадающих по протяженности супплетивных форм слова: человек - люди, я - меня и т. д.
Ограничение манифестаций одной номина-темы только словами представляется мне неубедительным еще и потому, что в речи границы семантического тождества единой номинативной единицы преодолевают пределы реестра слов, которые с ней эмпирически связываются в сознании носителей языка. Отождествление языковой «унифицирующей» единицы со словом есть не что иное, как дань эмпирической очевидности слова. Видимо, именно осознанная «недостаточность» словной интерпретации номинативной базы языка привела к тому, что некоторые исследователи
Научные исследования
вынужденно приходят к выводу, что «все единицы языка и речи, кроме предложений, обладают только свойством номинативности» [18, с. 133], то есть являются только реализаторами номинативной функции. Это позволяет предположить, что ни одна из разновидностей синтагм - слово, сочетание слов, словосочетание - не может считаться её основным носителем. Основная номинативная единица всегда находится на границе между собой и не собой. Она может быть и словом, и словосочетанием, и сочетанием слов. Другими словами, номинативный инвариант должен трактоваться как некая абстрактная сущность, отвлеченная от своих реализаций, но одновременно с этим представляющая собой то общее, что в той или иной степени в них присутствует.
2. Тема-рематичность предполагает различие исходного знания (концепта) и актуализированного знания. Тема находится на уровне семантического инварианта, а рема - на уровне узуса. Основой тождества номинатемы является тождество его лексического значения, реализованное по схеме: «инвариантное общее значение» -«актуализированное общее значение» («частное значение»). Инвариантное значение номинатемы определяется мною как концепт, в том понимании, которое предлагается Л. П. Бабушкиным, рассматривавшим его «не в виде когнитивных процессов, а в качестве основного содержания тех или иных семем», которые, в сущности, являются «содержанием слова» (в нашей терминологии -номинатемы. - В. Т.) [5, с. 30].
Процесс речевого означивания на базе языкового инварианта всегда имеет вид рематической актуализации последнего в связи с целями номинации. Именно различие целей и формирует лексико-семантическую вариативность. Существует два типа актуализации инвариантного концептуального значения номинатемы в ее лексикосемантических вариантах: семная актуализация с сохранением денотата / референта (денотация), и абсолютизированная семная актуализация с замещением денотата / референта (коннотация).
Сущность денотации состоит в том, что «различные аспекты поведения <.> объекта» [4, с. 87] реализуются в речи в виде «актуального смысла номинатемы», под которым понимается «актуально значимая часть системного значения языкового знака, актуализировавшаяся в данных коммуникативных условиях» [7, с. 14]. Например, значение слова снег «вид осадков» может быть реализовано и с актуализацией семы «осадки» («за окном шел снег») и с актуализацией семы «требующие особой защиты здоровья человека» («надень шапку -идет снег») и т. д.
В тех же ситуациях, «когда слово, не теряя прежней связи с денотатом, получает и новую
связь, с новым денотатом» [6, с. 19], что отмечается, например, в случае сосуществования значений «животное семейства лошадиных отряда непарнокопытных» и «глупец» у слова осел, речь идет о замещении денотата (референта) - коннотации. Как известно, «концепт - это многомерное смысловое образование, имеющее образное (фреймовое), описательное (понятийно-дефиниционное) и ценностное измерение» [10, с. 148]. Однако образ «дает знание не об отдельных изолированных сторонах (свойствах) действительности, а представляет собой целостную мысленную картину отдельного участка действительности» [15]. Иначе говоря, образ возникает путем замещения, при котором один из отрезков действительности (в нашем случае - «человек») воспринимается как другой отрезок действительности (в нашем случае - как «животное») целостно - он не в онтологической, но в лингвальной реальности как бы осел. Конечно же, образное отождествление осуществляется на основе актуализации семы «глупый», однако это не перенос по сходству, декларируемый семантическим словообразованием, а образное представление одного другим, мотивированное семной актуализацией с замещением денотата.
Семантическое тождество номинатемы поддерживается ещё и её формальным тождеством, выступающим в виде формальной связанности глосс одной. Формально связанные единицы, реализующие семантическое тождество во всех его разновидностях, и будут считаться мною суб-стантными разновидностями номинатемы.
3. Явление мотивированности описывается мною с точки зрения тех механизмов, которые обеспечивают акт номинации. Необходимо различать два типа мотивации (мотивированности) -внутреннюю, речевую, выступающую как фактор модифицирования единого номинативного инварианта - номинатемы в речи в её глоссах, и внешнюю, языковую, выступающую как фактор образования новых номинативных единиц. Именно внутренняя мотивированность глосс одной номинатемы и обеспечивает ее тождество самой себе во всех своих реализациях. Любая глосса но-минатемы, актуализирующая в речи инвариантный концепт и находящаяся в рамках формальной взаимосвязанности с другими воплощениями этого концепта, внутренне мотивирована номи-натемой. В этом случае номинатема может быть реализована, в первую очередь, в слове, которое в данном случае определяется только как минимальная речевая модификация номинатемы, способная самостоятельно реализовать её инвариантное значение. Кроме слова статус реализации номинатемы может иметь ещё и словосочетание и сочетание полнозначного слова со служебным.
Как известно, «словосочетание служит конкретным описанием того или иного денотата (высотный дом, астрономическое число и т. д.)» [1, с. 123]. При этом, как писал И. Е. Аничков, «каждое слово сочетается с ограниченным количеством других слов, и в каждом случае границы могут и должны быть нащупаны и установлены» [3, с. 108]. Реестр этих сочетаний определяется особенностями семантики главного слова. Продуцирование словосочетаний имеет в своей основе актуализацию тех или иных семантических множителей последнего в зависимом слове, которое при такой трактовке становится вербализованным компонентом семантики главной лексемы. Например, в словосочетаниях зелёный сад, сад на окраине, фруктовый сад и т. п., имеющих тождественный референт, слова зелёный, на окраине, фруктовый, указывающие только на различные характеристики этого референта, являются реализаторами семного наполнения семантических множителей «цвет», «местоположение», «конструкты» значения слова сад как базовой единицы номинации. Это и позволяет предположить, что указанные словосочетания являются многословными речевыми аналитическими лексикосемантическими вариантами номинатемы сад. Другими словами, свободное словосочетание находится в сфере семантического тождества номи-натемы со словесной доминантой, потому что его значение представляет собой именно уточнённую семантику исходной лексемы. Это значит, что границы семантического тождества единой номина-
тивной единицы находятся за пределами реестра однословных синтагм, которые с ней эмпирически связываются в сознании носителей языка. Оно имеет статус аналитического денотативного лексико-семантического варианта номина-темы со словесной доминантой.
Как известно, «служебные слова лишены номинативной функции и относятся к миру действительности через посредничество слов-названий» [8, с. 40]. Но в этом случае мы должны констатировать монолитность номинативной функции сочетания знаменательного слова со служебным. Иначе говоря, предлог, например, за самостоятельно не выполняет номинативной функции. Он становится номинативной единицей лишь в сочетании со знаменательной лексемой, например, в сочетании за домом.
Если служебное слово самостоятельно или вместе с аффиксом знаменательного указывает на грамматическое значение знаменательного, следует определить сочетание такого служебного и такого знаменательного слов лишь как аналитический грамматический вариант знаменательного слова.
Итак, определение номинатемы в качестве основной номинативной единицы языка полностью подпадает под все приведенные выше принципы неоглоссематики, почему и должно считаться правильным. А формирование методик неоглоссематики должно стать причиной новых дискуссий и диссертаций.
Список литературы
1. Азнаурова Э. С. Стилистический аспект номинации словом как единицей речи // Языковая номинация : Виды наименований. М. : Наука, 1977. С. 86-128.
2. Алпатов В. М. О двух подходах к выделению основных единиц языка // Вопросы языкознания. 1982. № 6. С. 66-74.
3. Аничков И. Е. Труды по языкознанию. СПб. : Наука, С.-Петерб. отд-ние, 1997. 511 с.
4. Ахманова О. С. Очерки по общей и русской лексикологии. М. : Учпедгиз, 1957. 296 с.
5. Бабушкин А. П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. Воронеж : Изд-во Воронежского гос. ун-та, 1996. 104 с.
6. Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю. 3-е изд. М. : УРСС, 2004. 408 с.
7. Васильев Л. М. Современная лингвистическая семантика : учеб. пособие [для лингвистов]. М. : Высшая школа, 1990. 176 с.
8. Виноградов В. В. О формах слова // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1944. Т. 3. Вып. 1. С. 31-44.
9. Губский Е. Ф., КораблеваГ. В., Лутченко В. А. Философский энциклопедический словарь. М.: Инфра-М, 1997. 576 с.
10. Дмитриева О. А. Культурно-языковые характеристики пословиц и афоризмов (на материале французского и русского языков) : дис ... канд. филол. наук : 10.02.20. Волгоград, 1997. 202 с.
11. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. 1. М.: Изд-во ин. лит., 1960. 464 с. С. 264-389.
12. Кубрякова Е. С. Об установках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 1. С. 6-17.
Научные исследования
13. Лещак О. В. Очерки по функциональному прагматизму : методология - онтология -эпистемология. Тернополь-Кельце : Підручники & посібники, 2002. 255 с.
14. Лукин М. Ф. Единство содержания и формы в категории падежа // Русское языкознание. К. : Лыбидь, 1991. Вып. 22. С. 59-65.
15. Образное мышление // Социально-гуманитарное и политологическое образование. М. : РУДН, 2004. URL: http://www.humanities.edu.ru/db/msg/70066 (дата обращения 29.04.2011).
16. Петерсон М. Н. Русский язык : пособие для преподавателей. М.; Л. : Госиздат, 1925. 123 с.
17. Пешковский А. М. В чем, наконец, сущность формальной грамматики // Избранные труды. М. : Учпедгиз, 1959. С. 74-100.
18. Солнцев А. В. Виды номинативных единиц // Вопросы языкознания. 1987. № 2.
С. 133-137.
Рукопись поступила в редакцию 27.04. 2011.
