CC BY
77
ПСИХОЛИНГВИСТИКА
УДК 81'246.2, 81'246.3
М. Дебренн
Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ИНТРОСПЕКЦИЯ ПЛЮРИЛИНГВА
Методом самонаблюдения анализируются отдельные аспекты динамического сосуществования различных языков в одной языковой личности. Рассмотрено соотношение Я1 и Яп на разных этапах жизни автора, а также типичные аспекты внутреннего межъязыкового диалога: использование табуированной лексики и этикетных формул.
Ключевые слова: лингвистическая интроспекция, билингвизм, плюрилингвизм, вежливость, табуированная лексика.
Введение
Индивидуальная языковая личность по определению индивидуальна. Она складывается из того, что предлагают язык и социум, и из персональной истории каждого человека: где учился, какие книги читал, какие фильмы смотрел, песни пел, с кем общался. Это вдвойне применимо к билингвам: нет двух одинаковых билингвов (даже внутри одной языковой пары). К тому же индивидуальная языковая личность - не застывшее понятие, она находится в постоянном движении, сначала эволюционном, пока человек накапливает слова и конструкции, обогащает свой языковой репертуар, в том числе когда меняет профессию, круг общения. Потом, из-за ухода на пенсию, сужения круга общения,старения, ухудшения памяти, старческого маразма и т. д., языковая способность деградирует, иными словами, происходит инволюция языковой личности. К тому же язык в целом меняется - мы сей-
час говорим не так, как, например, говорили в 1970-е гг. в СССР. А у билингва / плюри-лингва, кроме этого, постоянно меняется соотношение языков, которыми он пользуется. Вслед за А. Павленко 1 понимая условность этого деления, мы различаем плюрин-гва (multilingual) - человека, владеющего несколькими языками и пользующегося ими в ежедневной жизни, и полиглота - ученого, тратящего время на изучение большого количества языков, но не для практических целей ежедневного общения.
В ряде работ, посвященных изучению как коллективных, так и индивидуальных языковых личностей, рассматривается то, что Ю. Н. Караулов определяет как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание им речевых произведений (текстов)» [1987. С. 3]. Одним из методов изучения языковой личности является портретирование. Понятие «речевого портрета» вытекает из разработанного в 60-х гг. ХХ в. понятия фонетиче-
1 Pavlenko A. The Dark Side of the Recent Polyglot Hype. URL: https://www.psychologytoday.com/blog/life-bilingual/201507
Дебренн М. Лингвистическая интроспекция плюрилингва // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 3. С. 5-14.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Том 13, выпуск 3 © М. Дебренн, 2015
ского портрета человека [Панов, 1990]. Оно соотносится с имеющим хождение в диалектологии понятием социально-речевых портретов, когда речь идет об описании говора жителей нескольких деревень или одной деревни [Крысин, 2001. С. 90]. В какой-то мере это то, что некоторые лингвисты, и в том числе французский писатель А. Флейшер, называют акцентом в широком смысле: все то - не только в области произношения, - что позволяет безошибочно узнать в собеседнике человека, говорящего на не-родном для него языке [Ие18Ьег,
2005].Среди коллективных языковых личностей свой речевой портрет получили «современный русский интеллигент» [Панов, 1990], «современный студент» [Леорда,
2006], а в Интернете можно найти немало рефератов на модную тему «речевой портрет юриста» или «оратора».
Кроме коллективных, существуют и индивидуальные речевые портреты. Известны исследования речевых особенностей отдельных неординарных личностей, например, М. Ю. Лотман в исследовании В. Я. Парса-мовой [2004] или А. А. Реформатский у Р. Ф. Пауфошимы [1989]. В этом же контексте в последнее время проводился анализ
речи политических деятелей, президентов и телеведущих (см. [Бирюкова, 2012]). Подобно тому, как в живописи возможен не только портрет чужой личности, но и автопортрет, в лингвистике возможен и лингвистический автопортрет, как результат применения метода самонаблюдения, или интроспекции. В подробном анализе интроспекции как предмета и как метода лингвистики М. К. Тимофеева показывает, как самонаблюдение дополняет психолингвистические и когнитивные методы сбора эмпирических данных (см. [Timofeeva, 2006; Тимофеева, 2010; Talmy, 2006; 2007].
В исследовании билингвизма и плюри-лингвизма также используется сочетание различных методов, среди которых самонаблюдение играет большую роль. Так, проведенное в 2001-2003 гг. обширное психолингвистическое исследование билингвов [Dewaele, Pavlenko, 2003], в которомприня-ли участие 1 459 человек, состоит не только из параметрических шкал, легко превращаемых впоследствии в статистические данные, например:
14. Which language (s) do you use for mental calculations / arithmetic? (Click where appropriate)
Never Rarely Sometimes Frequently All the time Not applicable
L1
L2
L3
L4
L5
В данной анкете также содержатся девять открытых вопросов, в которых опрошенные описывают в свободной форме проявление своего билингвизма в определенных жизненных ситуациях, например:
27. Does the phrase «I love you» have the same emotional weight for you in your different languages? Whichlanguagedoesit feel strongest in?
Наконец, такой письменный жанр, как «языковая автобиография», также представляет большой интерес для изучения билингвизма. В некоторых американских университетах написание собственной «языковой автобиографии» является обязательным упражнением, предваряющим освоение опре-
деленных курсов межкультурной коммуникации. В этом ключе выполнены, например, известное эссе А. Вежбицкой [^егсЫска, 1997], работы М. Дебренн [2014], Ж.-М. Де-вэль [Dewaele, 2015]. В декабре 2015 в г. Амьене (Франция) состоится конференция, посвященная изучению взаимосвязей между (авто)биографическими рассказами и зарождением лингвистических теорий.
Далее предлагается анализ некоторых аспектов билингвизма одной языковой личности в жанре эссе-самонаблюдения. За редким исключением речь пойдет о французском (Я1) и русском (Я3) языках из языкового портфеля автора, содержащего еще Я2 - немецкий, Я4 - английский и рудимен-
ты еще нескольких европейских языков, не считая отдельных полузабытых древних языков.
Модусы билингвизма
и языковая личность
Среди вопросов, предложенных в анкете Девэль-Павленко, есть следующий: 33. Do you feel like a different person sometimes when you use your different languages? Полученный массив ответов позволил авторам аргументированно прокомментировать известное высказывание различных билингвов о том, что они чувствуют себя разными, говоря на разных языках, учитывая при этом такие важные факторы, как возраст человека на начало изучения иностранного языка, уровень владения, чувство тревожности при пользовании тем или иным языком [Dewaele, Nakano, 2012; Dewaele, 2015]. Ниже попытаюсь представить то, как это выглядит под углом интроспективного зрения.
В чем проявляется то, что я чувствую себя другим человеком, даже веду себя по-другому, в зависимости от языка, на котором говорю? Во-первых, выявляется важность тематического фактора: есть темы, на которые мне сложно говорить по-французски, потому что мне кажется, что слова звучат фальшиво. В отличие от интеллектуальных тем, для которых французский вполне подходит, на этом языке мне сложно обсуждать вопросы духовные, душевные, религиозные. Проблема не в том, что нет слов подходящих или что я их не знаю, наоборот, я автор большого количества переводов на французский язык, в которых эта тематика центральна. Но эти слова кажутся мне лишенными объема, как будто пустыми, если не смешными. Возможно, конечно, здесь проблема не языковая, а лежит во французской привычке высмеивать все высокое. Иначе говоря, некоторые категории тем вызывают чувство психологического дискомфорта при их обсуждении на французском языке (Я1), которое ослабляется или снижается при переключении на русский язык (Я3).
Богатство абстрактной лексики русского языка, располагающего, кроме исконно славянских слов, заимствованиями из греческого и латинского языка, пришедшими вместе с переводами из европейских языков, а так-
же словами английского или немецкого происхождения, приводит к тому, что русская палитра слов, обозначающих чувства, на мой взгляд, богаче французской. По крайней мере, мне проще называть соответствующий оттенок испытываемого мной чувства на русском, нежели на французском. Что касается эмоциональной силы слов, выражающих чувства, я явно отношусь к той четверти испытуемых, для которых эти слова кажутся более весомыми на Яп, нежели на Я1 (см. [Dewaele 2008]).
Рассмотрим детальнее, в чем проявляется разница в поведении в зависимости от языка. Дело в том, что общение на русском или французском происходит чаще всего с разными людьми, в различных условиях. Возможно в таком случае, что разница в поведении, даже в характере, связана не с языком, а с этими, внешними, обстоятельствами? Проще говоря, я чаще всего разговариваю на французском языке с французами во Франции, а на русском - в России с русскими. Тем не менее хорошо знающие меня близкие, с которыми я всегда говорю на одном и том же языке независимо от места (например, по-французски с матерью, а с мужем или с коллегами по работе - по-русски), замечают отличия не только в стилистике, модальности и тональности моего речевого общения, но даже и в моем характере, в зависимости от того, где этот разговор происходит, т. е. от языкового окружения (социолингвистических параметров ситуации речевого общения): иначе говоря, социолингвистические, модальные и тональные характеристики разговора с матерью во Франции, когда все остальные разговоры тоже происходят по-французски, отличаются от аналогичных характеристик разговора с ней же в России. Как мне кажется, в иноязычном не-русском и не-француз-ском окружении (например, каникулы с мужем в Венгрии) мое поведение и мое самоощущение соответствуют используемому с собеседником языку: грубо говоря, разговаривая по-русски, веду себя «как русская», независимо от страны пребывания, если только это не Франция.
Зато в тех случаях, когда приходится много говорить по-французски в России, с французами, я начинаю вести себя, ощущать себя и разговаривать (в том числе по-русски) так, как будто я - во Франции. Выражается это как в изменении объективных
показателей (увеличиваются громкость и темп речи), так и поведенческих: я веду себя и, главное, ощущаю себя более требовательной, приземленной, слегка самодовольной и даже эгоистичной. Мое русское «Я» мягче, добрее, внимательнее к другим. Я также больше шучу и смеюсь, когда превалирует мое французское «Я». При этом я научилась играть этими ипостасями и могу «включить француженку» перед студентами, чтобы либо соответствовать образу, либо его продемонстрировать.
Чтобы доказать связь между выбором языка в отдельных ситуациях общения и особенностями поведения и характера, я постараюсь выделить этапы и «модусы» своего билингвизма. Согласно Ф. Грожану, «языковой модус - состояние активации языков и механизмов обработки языка билингва в определенный момент времени» [О^еап, 2008. Р. 48]. Если Ф. Грожан предлагает учитывать этот важнейший аспект любого межличностного общения в любом акте коммуникации (между собеседниками А и Б в определенный момент Т), то мы предлагаем здесь рассматривать модус в обобщенном виде, на протяжении определенного периода. Таким образом, в эволюции моего билингвального статуса можно субъективно выделить ряд периодов, каждый из которых характеризуется сменой модуса общения.
Дело в том, что, по причинам как геополитическим, так и семейным, пропорция моего общения на французском и на русском сильно менялась на протяжении тех 40 лет, что я живу в России (правда, остается непонятным, в каких единицах измерять это общение: во времени? в словах? в битах информации?). Напомним, что под Я1 подразумевается родной французский язык, под Я3 - русский. По субъективным ощущениям и согласно свидетельству тех, кто меня знал в это время, к тому времени, когда я обосновалась в Новосибирске (1975 г.), моя языковая компетенция на этом языке достигла уровня С1 или С2 согласно нынешней шкале, и особых сложностей в общении я не испытывала.
1. 1975-1983 гг.: период учебы в НГУ, затем работы в научной лаборатории, интенсивной аккультурации в виде чтения литературной классики, просмотра киноклассики (эти фильмы тогда показывали по телевидению каждое воскресное утро), про-
слушивания бардов. Это также время интенсивной социальной жизни - много друзей и знакомых, типичные молодежные тусовки тех лет - разговоры на кухне, песни под гитары, шашлыки на природе. Для меня это проявляется, в области устной речи, в моноязычном домашнем общении на Я3, слабо разбавленном несколькими часами преподавания французского языка как иностранного на элементарном (А1-А2) уровне и регулярным посещением знаменитого французского клуба Дома ученых Академгородка, члены которого всегда, при любых условиях, в том числе и по телефону, на улице и на работе говорили между собой по-французски, но для которых этот язык не являлся родным (большинство членов Французского клуба того времени никогда не бывали во Франции и очень редко имели возможность общаться с «настоящими» французами).
В области чтения также сильно превалировал Я3 - нет доступа к прессе на французском языке, библиотека из французских книг, полученных по почте, только начинает постепенно складываться, но времени на чтение мало, из-за упомянутых выше сознательных усилий по адаптации к русской и советской культуре. Что касается продуцирования письменной речи, оно, в основном, происходит на русском языке - написание конспектов, письменных заданий, курсовых работ, затем статьей и диссертации. На Я1 писались только письма французским родным во Францию, в среднем по одному письму в неделю.
На протяжении всего этого периода общение на Я1 происходило только во время каникул, что составляет в среднем один месяц в году. В ходе двух таких поездок общение было исключительно на французском языке, в остальных - в равной пропорции на двух языках, поскольку приходилось переводить для супруга.
Результатом описанного модуса общения в виде сильного превалирования Я3 стала наблюдаться легкая аттриция (снижение автоматизма навыков владения) Я1 (к чему я совершенно не была готова), проявляющаяся, например, в искажении интонационного рисунка, запаздывании в поиске нужных слов, непреднамеренном переключении кодов (например, смешение французского déjà и даже). Явления эти были, впрочем, кратковременными и исчезали после не-
скольких дней погружения во французскую языковую среду. В силу изоляции СССР от французской культурной среды не было доступа к сиюминутным прецедентным текстам (модным песням, рекламным слоганам, политическим событиям, громким именам и т. п.), из-за чего становилось сложно, при случае, читать свежую французскою прессу, особенно сатирический журнал le Canard Enchaîné, юмор которого полностью основывается на обыгрывании наиболее актуальной информации из политической и общественной жизни Франции. В голове тогда было четкое разделение французского и русского / советского миров: когда жила во Франции, я практически не думала о России, и наоборот.
2. 1983-1994 гг. Рождение детей (1983, 1984 и 1988 г.) и установление «классического» домашнего билингвизма по Ронжа [Ronjat, 1913] - один родитель, один язык. На практике этот модус общения выглядел так: между мной и сыновьями (а также французскими родными во время «французских каникул» на два месяца каждые два года) общение было исключительно моноязычное, на (моем 2) Я1. С мужем и всем остальным русскоязычным семейством - на Я3 (тоже моем). Между собой сыновья всегда разговаривали исключительно на русском. По возможности все старались избегать переключения кодов, для чего придумывали «французские» названия для различных реалий, предметы русского обихода, блюда и одежду. Присутствие французского языка в ежедневном общении усиливалось регулярными посылками с французскими журналами, книгами и пластинками для детей, а также, после появления видеомагнитофона, с детскими (и не только) фильмами и мультиками, которые просматривались до выучивания наизусть.
На практике для меня и для них постоянно происходит переключение с одного языка на другой в ходе одного разговора в зависимости от собеседника: между собой мы говорим по-французски, при третьих лицах тоже, но с этими лицами - по-русски. При
2 Я не берусь судить, какой язык сыновья считают своим родным, а какой - «вторым», тем более для каждого в отдельности, поскольку у каждого из них ситуация освоения обоих языков была своя и отличалась от ситуации братьев. Хотя они все учили оба языка с рождения, русский язык явно превалирует, хотя бы потому, что это язык их школьного обучения.
необходимости прибегаем к переводу для обеспечения общения французских и русских родственников не-билингвов (т. е. почти всех). Несмотря на то, что в остальном не происходит существенных изменений - работа в лаборатории и написание русскоязычных статьей по-прежнему продолжается, - аттриция французского языка прекратилась и больше не повторялась. Это был период, когда мой билингвальный статус характеризовался равновесием, без явного доминирования одного языка над другим, но и без актуальных французских культурных референций.
3. 1994-2003 гг. Начиная с этого времени явно заметен рост общения на французском языке, благодаря, в первую очередь, появлению компьютерной почты (1998) и Интернета (с 2000 г.), облегчающих и интенсифицирующих переписку. В это же время происходит переход на работу преподавателем французского языка в НГУ, существенно увеличивающую «нагрузку» на Я1. Стараюсь говорить только на французском со студентами, даже с начинающими. После полученного упрека в том, что я «слишком мало рассказываю студентам о Франции», стараюсь немного вернуться во французский образ и предстать перед ними той «обрусевшей француженкой» - но все же француженкой, - которую они во мне видят. Таким образом, чередуются два модуса общения: билингвистический в профессиональной сфере, с преобладанием русского с коллегами и французского языка со студентами, и билингвистический же дома, но, в отличие от предыдущего периода, с преобладанием русского языка: с подросшими сыновьями говорим на Я1 только в ситуации «один на один», а с их сверстниками приходится говорить на Я3, по возможности избегая, тем не менее, общения с сыновьями на русском.
Параллельно с интенсификацией профессионального и компьютерного общения на французском языке происходит и интенсификация общения на русском языке - это период активной социальной жизни и снова обильного чтения на русском языке (в основном по одной тематике, которую можно обобщить словами «внутреннее самосовершенствование»). Таким образом, даже если соотношение Я1 и Я3 в целом сохраняется, меняется набор социолингвистических ситуаций, в которых эти языки применяются,
и само содержание коммуникации. В личном плане я воспринимаю этот период как пик своей «русификации», с развитием таких качеств в себе, как жертвенность или духовность. Но в это же время приходит осознание того, что полная лингвокультур-ная ассимиляция невозможна, главным образом из-за взгляда окружающих на меня. Спустя некоторое время данная ситуация выкристаллизовалась в виде следующей «басни», которая и позволила мне смириться со своим положением и неизбежностью пребывания в межкультурном пространстве.
О французском бульдоге и лайках
Жил да был французский бульдог. Судьбе было угодно закинуть его в холодную страну, где жили лайки и прочие маламуты. Ему там было хорошо, его хорошо приняли, поскольку собакам, в отличие от людей, расизм чужд, и они без труда понимают друг друга. Жил он там долго, привык к длинным морозным зимам и коротким жарким летам. Тем не менее, прожив там 40 лет, он так и остался со своими большими ослиными ушами и плоским носом, кривыми лапками и короткой шерстью, которая стала только чуть гуще. В общем, как был французским бульдогом, так им и оставался, лайкой стать не смог, потому что этого не бывает.
Мораль сей басни соответствует взгляду носителей русской ментальности на эту ситуацию. Французская сказка закончилась бы по-другому: спустя 40 лет, герой басни стал бы помесью бульдога с лайкой. Знание биологии помогло мне принять точку зрения тех, кто меня окружает.
4. Начиная с 2003 г. общение на французском языке стало еще более интенсивным в связи с работой по координации сотрудничества своего вуза с французскими университетами: значительно увеличилась корреспонденция, появились командировки во Францию, причем часто в составе делегации коллег, для которых нужно было одновременно вести и переводить переговоры. Также в связи с подготовкой и защитой докторской диссертации потребовалось писать статьи на французском языке, выступать там на конференциях. В силу профессиональной необходимости (поиск актуального учебного материала) и в связи с обогащени-
ем Интернета качественным контентом на французском языке пришлось много «ша-риться» по французскому Интернету. В университете вела, в основном, лекционные курсы, на таком французском языке, который максимально приближен к языку носителей. Продолжались и интенсивная работа на русском языке, участие в собраниях, конференциях и проч., а также освоение специфического вида русского письменного языка - канцелярского жаргона, для написания разного рода договоров, положений и прочих «произведений» бюрократического жанра. Зато ежедневное домашнее общение проходит теперь почти исключительно на русском языке, в связи с отделением или отъездом детей.
В целом, билингвальный модус реализации языковой личности на данном этапе характеризуется увеличением объема двуязычного общения в профессиональной сфере - общение с французами в России, с русскими во Франции. Приходится также много переводить, хотя я себя не позиционирую как профессиональный переводчик и не пробовала свои силы в синхронном переводе. Привычка читать по-французски, как только для этого появляется возможность, выработанная в то время, когда франкоязычная пресса и литература были редки (в том числе и для того, чтобы максимально держаться в курсе событий и практиковать язык), сохранилась и сейчас, в век электронных носителей. В результате сейчас я, скорее всего, читаю книг и журналов и слушаю радио больше на Я1, чем на Я3. Полно -стью исчезло отставание от французской политической и общественной жизни, прецедентные тексты распознаются также, как и русскоязычные.
Билингвальный статус претерпел очередные изменения психо- и социолингвистического характера. Я приняла (или смирилась?) свою роль моста между мирами, согласилась с ролью сибирской француженки, которую во мне видят, и не пытаюсь больше «стать русской». С увеличением живого общения на французском языке четко ощутила изменения в своем характере: возвращение некоторого критического настроя, прагматизма, картезианства, резко контрастирующие с моим недавним «одухо-творенным»мироощущением. Совершенно четко могу сказать, что это, а также усиление во мне таких ценностей, как терпи-
мость, разумный феминизм и трезвая светскость, не вытекает из какой-либо идеологической обработки, оно связано с изменением пропорций между Я1/Я3 в речевой деятельности. Эти изменения практически физически ощущаются после каждого интенсивного периода общения по-французски, потом слегка «спадают» до разумных пределов, приемлемых в русском окружении.
Нужно еще указать на то, что глобализация и интернационализация высшего образования (под этим эвфемизмом во Франции и в России одинаково понимаются переход к преподаванию на английском языке) приводят к увеличению общения на английском языке (моем Я4). На данный момент, однако, ни мой уровень, ни уровень моих коллег (как французских, так и русских) не позволяют полностью обходиться без французско-русского общения с переводом, тем более что мой быстрый темп речи не слишком замедляет ход переговоров и гарантирует большую точность передачи мысли, чем если бы оно проходило на примитивном «аэропортовом» английском.
Прагмалингвистические вопросы
В этом разделе я хочу подробнее рассмотреть некоторые конфликтные аспекты, с которыми приходилось бороться на протяжении всех этих лет постоянной практики общения на французском и русском языках. Первый из них - обращение на «ты». Казалось бы, для носителей французского и русского языков не должно быть больших проблем - правила, в целом, схожи, и претерпевали они более или менее одинаковую эволюцию: от обращения на вы к римскому императору или к царю до постепенного перехода к использованию местоимения вы по отношению к старшим или к тем, кто выше по иерархической лестнице. Как в России, так и во Франции революция принесла упрощенное понятие «равенство», с всеобщим переходом к обращению на «ты», которое постепенно сменилась на ту систему, которую мы имеем в настоящее время [Rouvillois, 2006; Dumas, 2014]. Конечно же, в деталях система этикетного обращения в русском и во французском языках имеют много отличий - наличие отчества в русском языке (постепенно уходящее на второй план в связи с глобализацией), обязательная
заглавная буква на письме для местоимения Вы в функции обращения, до конца не осуществленный переход от «советской» системы товарищ-гражданин к новой системе, курьезное «девушка» в профессионально маркированном обращении (сфера обслуживания) к женщине любого возраста и проч., но выканье / тыканье, в целом, казалось бы, функционирует одинаково. К примеру, в обоих языках имеются эквивалентные формулы для перехода от одного обращения к другому при изменении степени близости. В постмодерной Франции переход к обращению на «ты» происходит быстрее, чем в России (хотя, кажется, от этого «амикошонства» в последнее время отказываются (см.: [Dumas, 2014. Р. 61]), и мне, воспитанной в среде интеллектуалов левого толка, пришлось к этому привыкнуть. До сих пор чаще всего инициатива перехода на «ты» исходит от меня (проявление моей «французской» привычки, хотя, наоборот, французы моего возраста и социального слоя - вузовские преподаватели - удивляются, что я не сразу перехожу с ними на ты (проявление выработанной моей «русской» привычки подавлять свое французское стремление).
При этом только сейчас мне стало совершенно понятно, в чем состоит смысл одной особенности русской системы обращений, глубоко шокирующей меня. Для француза ни в какой социолингвистической ситуации речевого общения, будь оно бытовое или профессиональное, совершенно непостижимо, как можно вернуться к обращению на «вы» после того, как был перейден рубеж, и два коммуниканта договорились общаться на «ты». Такое поведение воспринимается как потеря доверия или дружбы, одним словом, как разрыв и оскорбление. Даже если тыканье / выканье у любовных пар имеет свою специфику, о которой мы здесь не говорим, можно увидеть, с какой болью такой обратный переход воспринимается в письме Наполеона своей жене Жозефине «...cependant, danstalettredu 23 au 26 ventôse, Tumetraitesdevous. Vous toi-même! Ah! mauvaise, comment as-tu pu écrire cette lettre!» 3.
3 «В письме от 23-26 вантоз, ты обзываешь меня
"вы". Сама ты "вы"! Ах ты, злая, как ты смогла такое написать!»
В русском же обществе нет ничего удивительного в том, чтобы говорить одному и тому же человеку то «ты», то «вы», потому что вступает в силу фактор уровня коммуникативной ситуации: в отличие от Франции обращение на «ты» в официальной обстановке практически немыслимо. Приведем пример: в ходе открытого собрания, посвященного наступлению нового года в самой престижной высшей школе Франции Эколь Политекник, на котором присутствуют несколько сот человек, с трибуны, в микрофон, один преподаватель обращается к директору Эколь, генералу Ксавье Мише-лью, такими словами: «Général Michel, cette année tu as réussi à....» 4 Никто не шокирован, все нормально - преподаватель с генералом на ты «по жизни», и генерал бы обиделся, если бы он услышал «вы». В России же такая ситуация практически исключена.
Сложно преодолеть в себе ощущение, что обратный переход с «вы» на «ты» не является отказом от дружбы или потерей доверия. В результате в официальных ситуациях у меня сохранилась привычка, приобретенная во времена работы в Лаборатории искусственного интеллекта (где практиковалось эдакое «командировочное тыканье»), говорить безличными оборотами «нужно сделать» вместо «ты бы сделал» и проч., или промолчать. Неудобно, но до сих пор не могу преодолеть чувство, что «выкать» человеку, которому до этого «тыкала», - это манкировать дружбой. Даже если прекрасно «знаю» (головой), что, обращаясь к человеку на ты в официальной обстановке, я как раз ставлю его в неудобное положение и он имеет полное право на меня обижаться. Несмотря на то, что с этой проблемой сталкиваюсь очень давно, разобраться в ее глубинных корнях удалось лишь спустя сорок лет.
Вторая прагматическая ситуация, в которой, несмотря на проведенные в русскоязычной среде годы, разница между Я1 и Я3 остается в моем речевом поведении заметной, относится к классической дилемме межкультурной и, одновременно, межъязыковой коммуникации - использованию та-буированной лексики. Исследования билингвизма показывают что, как правило, человек не воспринимает табуированную лексику и инвективы с одинаковой силой на
4 «Генерал Мишель, в этом году тебе удалось...»
Я1 и на Яп [Бе^'аеЬ, 2004а; 2004Ь]. Иностранец охотно изучает ненормативную лексику на новом для себя языке и использует ее охотнее, чем свою, не потому, что он не понимает, что говорит, или не знает формально, в каких ситуациях ее можно употреблять, а в каких нельзя, а потому, что иноязычная лексика кажется ему «безобиднее». Слова же родного языка бьют точно в цель и ранят более глубоко. С другой стороны, в некоторых случаях кажется, что употребление ненормативной лексики иностранцем оскорбляет больше, чем «своим» - как будто ему, также, как ребенку, запрещается употреблять эти слова.
Однако в русском языке ситуация с использованием ненормативной лексики осложняется гендерным фактором. Кроме того, что носители русского языка считают русский мат явлением уникальным и неповторимым (с чем я бы поспорила, но это предмет другого разговора), в русском обществе до сих пор действует сильное ген-дерное правило по отношению к ненормативной лексике: ни ругаться при женщинах нельзя, ни женщине ругаться нельзя 5. Как бы то ни было, носительница французского языка оказывается в затруднительном положении: невозможность прибегать в подходящих для того ситуациях к крепким словам приводит к фрустрации. Даже в профессиональном отношении, мне так и не удалось опубликовать одну свою научную статью «без...». В. И. Жельвис, единственный российский ученый, которому это удается, - мужчина! [Жельвис, 2011а; 2011б]. Следует добавить, что, по крайней мере в интеллигентской среде, этот запрет полностью интегрирован женщинами, которые не только не возмущаются, что им нельзя ругаться, а испытывают настоящий шок (будь они даже лингвисты) при столкновении со сквернословием.
В результате я наблюдаю две противоречивые тенденции в своей собственной речевой деятельности, влияющие на мой билингвальный статус и негативно сказывающиеся на (межкультурных) модусах моего общения: с одной стороны, долголетняя привычка воздерживаться от брани, на-
5 Понятно, что это зависит и от социальных слоев, и от возраста, и от эпохи. То, что я слышу от некоторых школьниц или спортсменок, явно противоречит этому общему правилу.
зываемой почему-то площадной, и более мягких бранных слов на русском отразилась на моем французском языке, и, пожалуй, я говорю приличнее (в смысле пристойнее, стараясь соблюдать русские приличия), чем среднестатистический француз моего поколения, переживший «культурную революцию» мая 1968 г. и живший под лозунгом «запрещено запрещать». Думаю правда, что старая французская, привычка может очень быстро вернуться в соответствующих лин-гво- и социокультурных условиях. Вторая тенденция - это долгая и подспудная борьба со своим новым русскоязычным суперэго за право хоть как-то выражать свои ситуативные эмоции по-русски более крепким словцом, чем «черт побери»... Для меня, однако, остается неоспоримым тот факт, что именно в силу своей табуированности русская ненормативная лексика имеет для моего би-лингвального статуса существенно больше экспрессивной силы, нежели французская, и лучше реализует функцию воздействия как на внешнюю среду, так и на мое внутреннее состояние.
Заключение
В последние годы изменилось мое наивное представление о сосуществовании языков во мне. Выражу это ощущение метафорически. Раньше оно мне представлялось как комод с ящиком для каждого языка. В каждой ситуации общения открывался тот или иной ящик и из него черпались лексика и языковые правила. В случае перевода одновременно открывались два ящика и производилась операция перекладывания из ящика в ящик. Главное состояло в том, что языковые ящики были четко отделены друг от друга прочной перегородкой. В настоящее время данная модель взаимодействия языков в моей плюрилингвальной деятельности не соответствует самоощущению моего владения языками, по крайней мере в отношении Я1 и Я3. То, что я могу одновременно думать на двух языках, подталкивает меня к выводу, что для Я1 и Я3 у меня как будто «один большой ящик», их которого я черпаю необходимые языковые средства, адекватные социолингвистической ситуации. Мой билингвальный статус в настоящее время такой, что разницы между языковыми средствами русского и французского языка не больше, чем между стили-
стическими вариантами одного языка. Таким образом, описанные выше процессы конкурентной эволюции модусов общения на Я1 и Я3, стремящейся гармонизировать мое внутреннее мироощущение и речевую деятельность, как внутреннюю, так и внешнюю, выражается в развитии смешанной языковой компетенции (это сейчас называют лингвокультурной гибридизацией). Остается, однако, проверить эти пока субъективные, интроспективные наблюдения с помощью объективных методов, например ассоциативного эксперимента.
Список литературы
Бирюкова Е. O. Языковая личность в контексте языковой игры (на материале российских ток-шоу): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Вологда, 2012. 24 с.
Дебренн М. Языковая автобиография // Вестн. Новосиб. гос. ун-та, Серия: Психология. 2014. Т. 8, вып. 1. С. 55-64.
Жельвис В. И. «Злая лая матерная.». М.: Ладомир, 2011 а.
Жельвис В. И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. М.: Ладомир, 2011.
Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 1987. 264 с.
Крысин Л. П. Современный русский интеллигент: попытка речевого портрета // Русский язык в научном освещении. 2001. № 1. С. 90-106.
Леорда С. В. Речевой портрет современного студента: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2006.
Панов М. В. История русского литературного произношения ХУШ-ХХ вв. М.: Наука, 1990. 453 с.
Парсамова В. Я. Языковая личность ученого в эпистолярных текстах (на материале писем Ю. М. Лотмана): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2004. 27 с.
Пауфошима Р. Ф. О произносительной манере А. А. Реформатского // Язык и личность. М., 1989. C. 152-154.
Тимофеева М. К. Интроспекция как предмет и как метод лингвистики // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2010. Т. 9, вып. 2. С. 3-12.
Dewaele J.-M. Blisteringbarnacles! What language do multilinguals swear in?! // Estudios de Sociolinguistica. 2004а. P. 83-106.
Dewaele J.-M. Brussels-London: Crossing channels while juggling with social and cultural capital // In Zhu Hua & A. Komisarof (Eds.). Crossing Boundaries: Weaving Work, Life, and Scholarship. London: Routledge, 2015.
Dewaele J.-M. The emotional force of swearwords and taboo words in the speech of multilinguals // Journal of Multilingual and multicultural development. 2004b. Vol. 25 (2/3). P. 204-222.
Dewaele J.-M. The emotional weight of I love you in multilingual's languages // Journal of Pragmatics. 2008. Vol. 40 (10). P. 17531780.
Dewaele J.-M. Why do so many bi- and multilinguals feel different when switching languages? // International Journal of multilin-gualism. 2015. P. 1-14.
Dewaele J.-M., Li W. Intra- and interindividual variation in self-reported code-switching patterns of adult multilinguals // International Journal of Multilingualism. 2014. Vol. 11, iss. 2. P. 225-246.
Dewaele J.-M., Nakano S. Multilingual's perceptions of feeling different when switching languages // Journal of Multilingual and Multicultural Development. 2014. Vol. 34 (2). P.107-120.
Dewaele J.-M., Pavlenko A. Web questionnaire 'Bilingualism and emotions'. University of London, 2003.
Dumas V. Tutoyer ou vouvoyer // Historia. 2014. Sept-Oct. P. 60-61.
Fleisher A. L'Accent une langue fantôme. Paris, Seuil, 2005. 170 p.
Grosjean F. Studying Bilinguals. Oxford, 2008.
Ronjat J. Le développement du langage observé chez l'enfant bilingue. P.: Champion, 1913.
Rouvillois F. Histoire de la politesse. P.: Flammarion, 2006.
Talmy L. Foreword // Methods in Cognitive Linguistics. Benjamins Publishing Company, 2006. P. XI-XXI.
Talmy L. Introspection as a Methodology in Linguistics // Paper distributed at 10th International Cognitive Linguistics Conference. Krakyw (Poland), 2007.
Timofeeva M. K. Introspective and Traditional Views of Language // Logic and Logical Philosophy. 2006. Vol. 15. P. 217-238.
Wierzbicka A. The double life of a bilingual: A cross-culturalperspective // Bond M. (ed.) Working at the Interface of Culture: Eighteen lives in social science. L.: Routledge, 1997. P.113-125.
Материал поступил в редколлегию 28.06.2015
M. Debrenne
Novosibirsk State University 2, Pirogov Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation
micheledebrenne@gmail. com
A PLURILINGUAL'S LINGUISTIC INTROSPECTION
The paper provides an analysis of some aspects of the dynamic cohabitation of several languages in a single linguistic personality, using self-observation as a method. The proportion of L1-Ln at different stages of the author's life and characteristic features of internal plurilinguistic dialogue such as the use of rudeness (exemplified by Russian tabooed lexemes) and of politeness formulas are discussed.
Keywords: linguistic introspection, bilingualism, plurilingualism, politeness, tabooed lexemes.
