CC BY
105
Е. Е. Макарова
ЛИКУРГОВЫ ТРАДИЦИИ И ПИФАГОРЕЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА (на примере Кротона)
Вот уже на протяжении двух с половиной тысяч лет личность Пифагора вызывает к себе неослабевающий интерес. Это объясняется, с одной стороны, многогранностью его натуры и широтой интересов, с другой — неоднозначностью его роли и того влияния, которое он и сформированное им общество оказали на историю развития полисов Великой Греции и философскую мысль древних. Попытка рассмотрения традиций спартанского законодательства на примере пифагорейской политической практики может показаться на первый взгляд парадоксальной. Молчат об этом и такие знатоки политического устройства полисов Древней Греции, как Платон и Аристотель [1, р. 232, n. 32]. Мнения исследователей, существующие на этот счет, порой диаметрально противоположны: от полного неприятия Дж. Бёрнетом до признания такой связи Э. Тигерштедтом [2, р. 8992; 1, р. 306]. Отечественные исследователи, уделяя много внимания восточным путешествиям Пифагора, вопрос о посещении им Спарты и Крита и возможных влияний этих областей Греции на формирование его политических идей и деятельность пифагорейского сообщества в Кротоне, не ставили вообще [3, с. 102-105; 4, с. 18-23; 5, с. 59-68; 6, с. 160-200]. Но это не значит, что мы абсолютно лишены возможности рассматривать этот сюжет и обречены лишь на спекулятивные рассуждения. Попробуем сопоставить имеющиеся в нашем распоряжении факты.
Мы знаем, что до своего отъезда в Великую Грецию Пифагор посетил Спарту и Крит (Just., XX, 4,4; Iambl. De Vit. Pyth., 25; Valer. Max., VIII, 7 ext. 2)1. Было ли это путешествие случайным? Очевидно, нет. Спарта в середине VI в. до н. э. благодаря законодательству Ликурга имела репутацию, по оценке последующих поколений, «идеально устроенного государства» [7, с. 71 сл.] и вызывала к себе интерес, тем более, что в большинстве полисов Древней Греции того времени политическая ситуация была нестабильной. Поэтому за пределами родного полиса многим хотелось найти те идеальные формы государственного устройства, которых так не хватало дома и которые вызывали естественный интерес [8, с. 68; 75 и сл.; 263-264]. Это была эпоха раннегреческой тирании [9, с. 158-166]. К ней относится и правление Поликрата — тирана Самоса, родины Пифагора. Возможно, Пифагор и сам искал власти, по крайней мере, Порфирий намекает на это говоря, что Пифагор из-за гражданских смут находился в изгнании (V.P., 15). Порфирий (V.P., 9) и Диоген Лаэртский (V.P., VIII, 3) выдвигают недовольство Пифагора властью Поликрата главной причиной его отъезда в Италию. По мнению Ямвлиха, существовала еще одна, не менее значимая причина отъезда Пифагора — это желание философа распространить свое учение шире и невежество его сограждан, которые не могли это учение воспринять (Iambl. De Vit. Pyth., 28). Возможно, невосприимчивость соотечественников к новым идеям — это своего рода
хЯмвлих (De Vit. Pyth. 35) говорит, что Пифагор прибыл в Италию в 62-ю Олимпиаду (532—529 гг. до н. э.); Диоген Лаэртский (V.P.; VIII, 45) утверждает, что его акме пришлось на 60-й Олимпиаду (540—537 гг. до н. э.); согласно Диодору, Пифагор «был признан» в 61-ую Олимпиаду, когда Ферикл был архонтом в Афинах, т. е. в 533 г. до н. э. (X, 3, 1—3).
© Е. Е. Макарова, 2010
показатель их (новых идей) неуместности в условиях новой власти. Как бы то ни было, Поликрат был слишком сильным соперником, поэтому пришлось уступить (Hdt., III, 125; ср. Porph., V.P. 9)2, но уступить, скорее, только территорию, но не идею власти как таковой. Так нам видится причина отъезда Пифагора.
Не случайным был и выбор Пифагора. Кротон — ахейская колония Великой Греции, которая незадолго до его приезда потерпела страшное поражение в битве при Сагре от Локров Эпизефирских (Paus., III, 19, 11-13; Diod., VIII, 32; Just., XX, 4, 2-3; Strab., VI, 1, 10, p. 261; Conon. Narr., 18) и тяжело переносила сложившееся унизительное положение3. Потрясение было так велико, что, по сообщению Юстина (ХХ, 4, 1), после этого «у кротонцев не было ни упражнения в мужестве, ни заботы об оружии. Ненавидели те дела, которые начинались несчастливо. И жизнь променяли бы на роскошь, когда бы не было философа Пифагора» («Post haec Crotoniensibus nulla virtutis ex-cercitatio, nulla armorum cura fuit. Oderant enim quae infeliciter sumpserant; mutassenque vitam luxuria ni Pythagoras philosophus fuisset». В дальнейшем по умолчанию перевод наш. — Е. М.). В силу этих обстоятельств Кротон был, возможно, «более открыт влиянию сильного духовного лидера, чем во времена стабильного процветания» [13, р. 60].
За двадцать лет своей деятельности (с 530/529 по 510/509 гг. до н. э.) в Кротоне Пифагор создал там твердый оплот из молодых людей, или гетерию [14, Sр. 1373-1374; 15, Sр. 1374-1380; 16, p. 25, 11-48; 17, c. 32-51; 18, c. 49-107]4. Само слово èxalpoç в значении «товарищ» встречается еще у Гомера (Il., I, 5; 6; 182; 237; 306 ff.), где оно относится к аристократам, объединяющимся для различных целей, из которых война, несомненно, стояла на первом месте. У Гомера гетайры выдающегося полководца собираются для общей трапезы, и все вносят свою долю. Они сражаются вместе на войне, но отношение между ними, что и составляет понятие «гетерия», очевидно, существовало еще дома до войны. На Крите словом «гетерия» обозначалось объединение граждан, которое устраивало совместные трапезы в специальных помещениях avSpeia (Athen., IV, 143b; Strab., X, 4, 16, р. 480) и почитало Зевса Гетайра. По мнению Э. Майнера, этот тип организации сохранился у аристократии и со временем преобразовался в своеобразное объединение, которое с успехом могло решать и политические задачи [21, р. 23]5. В основном такие объединения, или клубы, были организованы на основе равенства социального положения, возраста (Hdt., V, 71) и проведения совместных трапез [16, р. 15]. Именно это и отличало организацию воспитания юношества на Крите и в Спарте. «За трапезами бывали и дети. Их приводили туда точно в школу здравого смысла» (Plut. Lyc., XII; пер. С. П. Маркиша) [22, р. 84ff, 245]. Наличие возрастного стандарта предполагает, что некоторые гетерии, вероятно, вели свое начало из дружбы, которая возникала среди
2Л. Я. Жмудь считает, что Самос был слишком мал для обоих [5, с. 18].
3 Датировка этого события остается спорной. Т. Данбебин датировал это событие 540 г. до н. э. [10, 359]. П. Бикнелл предлагал в качестве наиболее вероятной даты 576 г. до н. э. [11, р. 294—301]. Мы подробно рассматриваем вопросы хронологии битвы при Сагре в другой нашей статье [12, с. 23—26].
4Об этимологии слова étoipoç [19, c. 18; ср. с. 20, p. 306]. При этом сторонников Пифагора называли также auvrjeLç (близкие знакомцы или друзья), suvóvte; (последователи, приверженцы), oÉ áp' autoü (те, что от него (имеется ввиду Пифагора, когда избегали называть его имя)) или yvwpL[ioL (последователи, ученики) (Iambl. De Vit. Pyth., 255; cf. 53; 88). Последний термин используется в политическом смысле у Порфирия (V. P., 55; «&ç EPißouleuauv aujtö te xai tou; yvupimoic» — «когда замыслил заговор против него самого (Пифагора) и его учеников»). Намного чаще называли последователей Пифагора просто oÉ nujagópeLoL, и в большинстве случаев этот термин не имел политического смысла.
5Ср. с тем, что сторонники Килона, противника Пифагора, тоже назывались гетайрами (Iambl. De Vit. Pyth., 249; с£ Porph.V.P., 54; 55); не путать с группой поддержки Килона, представленой также гетайрами, в его попытке стать тираном Афин (Hdt., V, 71).
молодых людей одинакового возраста в гимнасиях и в период служения эфебами [21, р. 25; 22, р. 219, n.1, cp. р. 93]. Для Пифагора же гимнасий выступает в первую очередь как место, где одновременно он может общаться с большим числом молодых людей, и не случайно, что свое первое обращение к ним он произносит в гимнасии (Iambl. De Vit. Pyth., 37). Но было бы неразумно свести членство в пифагорейском обществе только к связям с гимнасием, поскольку связь эта, взятая в отдельности, не может стать залогом политической деятельности. Но можно добавить, что, по крайней мере, одна «конституция, которой пифагорейцы содействовали, в обнародовании была названа в честь ее происхождения в гимнасии — конституция Регия» [21, р. 25]. Говоря современным языком, гимнасий рассматривался как чрезвычайно выгодная во всех отношения агитационная площадка.
Совершенно очевидно, что ограничения относительно социального статуса, имевшие место на Крите и в Спарте (Arist. Pol., II, 9, 32) [22, р. 219], подразумевались и у пифагорейцев. Едва ли можно толковать по-другому слова Ямвлиха о том, что Пифагор «собрал большое общество из молодых людей, кто пользовался уважением и выделялся имуществом» (De Vit. Pyth., 254).
Известное Пифагорово высказывание «у друзей все общее» (Porhp., V.P. 3; 20), которому следовали вступающие в его общество, также позволяет увидеть в своих истоках связь со Спартой и Критом. Это были общества, одной из самых примечательных черт которых был институт совместных трапез, или та xoivà auaaÍTia, происходивших вскладчину при небольшим числе участвующих (Plut. Lyc., XII; для Спарты: ср. Arist. Pol., II, 9, 31; 32; II, 10, 7; Plut. Lyc., X; для Крита: Dosiad. ap. Athen., IV, 143a; ср. Dicearch. ap. Athen., IV, 141a ff.)6. Этот обычай берет начало в глубокой древности. Сообщение о нем встречается еще у Гомера:
Мы же, ахейский народ, разделялся тогда на десятки,
Взяли б на каждый из них от троянских мужей виночерпца.. .
(II., II, 126, пер. Н.И.Гнедича)
Но разве не аналогичную картину мы видим в Кротоне, когда после прогулки и омовения ученики Пифагора сходятся на общую трапезу числом не более десяти человек (Iambl. De Vit. Pyth., 98)? В любом случае и Ликург и Пифагор поставили этот обычай, имеющий своим началом сходки мужчин призывного возраста в андрейа, на службу совершенно определенным политическим целям. Геродот говорит о сисситиях, учрежденных Ликургом, как об одном из основных элементов спартанской армии («та èç nóXe^ov e/ovTa»—Hdt., I, 65). По мнению Ю. В. Андреева, «можно поэтому предполагать, что сисситии, первоначально включенные непосредственно в состав боевых подразделений спартанской армии, потом по каким-то причинам обособились от них» [23, с. 9, примеч. 11].
Говоря о гетерии, нельзя не сказать и о секретности, которая сопровождала собрания ее членов. Так, в Спарте, каждому из входивших старший за столом говорил: «Речи за порог не выходят» (Plut., Lyc., XII). Плутарх рассказывает, что члены гетерии Милета, после того как взяли под контроль ситуацию в полисе, ради своих совещаний отплывали на лодках подальше от берега, когда же заканчивали их, то снова возвращались в город (Mor., 298C). Тем большую секретность мы видим в кружке Пифагора, приправленную значительной долей мистицизма. Диоген Лаэртский сообщает нам, что
6 Именно это, сохраненное Афинеем сообщение Дикеарха и позволило Тигерштедту усмотреть связь Пифагора с Ликурговым законодательством [1, р. 306].
на первом этапе обучения, который продолжался пять лет и сопровождался полным молчанием учеников, им не разрешалось даже видеть Учителя (V.P., 10).
Юстин считал воспитательный момент главной заслугой Пифагора [ср.: 13, р. 6769]. «Он (Пифагор) прибыл в Кротон и народ, впавший в роскошь, увещеванием своим к чувству меры призвал (курсив наш. — Е. М.)». («Crotonam venit populumque in luxu-riam lapsum auctoritate sua ad usum frugalitatis revocavit» — (Just., XX, 4, 5). Понимая выражение Юстина «usus frugalitatis» как определенную стилистическую фигуру, один из вариантов перевода которой — «чувство меры» — в значительной степени представляет собой интерпретацию, попытаемся, обращаясь к Плутарху, сопоставить понимание чувства меры в законодательстве Ликурга и шагов, предпринятых в этом направлении Пифагором.
Чувство меры было одним из основополагающих моментов воспитания и в Спарте (Plut. Lyc., IX; XIII). Но понималось оно незатейливо односторонне. Плутарх прямо указывает, что все шаги, предпринятые Ликургом, сводились к имущественному уравниванию. «Затем он <Ликург> взялся за раздел движимого имущества, чтобы до конца уничтожить всякое неравенство...» (Plut. Lyc., IX, 1; пер. С. П. Маркиша). «Чтобы нанести роскоши и богатству еще более решительный удар» (X, 1; пер. С. П. Маркиша). Борьба с роскошью и страстью к богатству — вот что составило одну из основ Большой Ретры Ликурга и явилось «знаком начавшейся консолидации гражданского коллектива, в котором не аристократия была низведена до народа, а наоборот, весь спартанский народ превратился в правящее сословие» [7, с. 53]. Добавим, что если данный процесс в Спарте, начало которому положил Ликург, был достаточно протяженным во времени, то Пифагор в Кротоне смог добиться результата уже на протяжении жизни одного поколения.
Не менее важным находил воспитательный момент в деятельности Пифагора и Ям-влих, который отмечал, что «Пифагор стремился исправить нрав каждого человека по-разному, в зависимости и от природы, и от возможностей этого человека» (Iambl. De Vit. Pyth., 93; пер. В. Б. Черниговского). Безусловно, следует принимать во внимание, что трактат Ямвлиха — это источник достаточно поздний, относящийся к концу III-IV вв. н. э., когда уже другая эпоха наложила свой отпечаток на видение отдаленно отстоящей во времени фигуры древнегреческого философа Пифагора. Сочинение Ямвлиха может быть отнесено к жанру агиографии со всеми вытекающими отсюда особенностями освещения биографии, деятельности и религиозно-философских взглядов и убеждений Пифагора. Большая часть этого трактата посвящена вопросам воспитания, меньшая — самой биографии Пифагора, истории возглавляемого им общества и отдельным философским проблемам. Следует признать справедливым замечание В. Б. Черниговского, что даже само «название трактата ПЕР1 TOY PYQArOPEIOY В10Г (буквально «О пифагорейской жизни»), исходя из его содержания, можно понимать двояко: и как «Жизнь Пифагора», и как «Образ жизни пифагорейцев» [24, c. 1-3].
С чего же начал Пифагор свою деятельность? Какие использовал методы и приемы? Помпей Трог сообщает, что «каждый день он (Пифагор) хвалил добродетель и перечислял пороки роскоши и погибшие этой чумой государства, и он вызвал столь великое усердие к умеренности в массах, что казалось невероятным, что некоторые из них жили в роскоши. Он также часто наставлял замужних женщин отдельно от мужей и детей отдельно от родителей. Он учил женщин быть целомудренными и послушными их мужьям, детей быть скромными и прилежными в учении. Между тем он убеждал всех, что умеренность является матерью добродетели, и часто повторяя эти разговоры добился того, что замужние женщины отвергли шитые золотом одежды и прочие
украшения согласно их достоинству, как орудия роскоши, и отнесли это все в храм Геры и посвятили их самой богине, открыто провозглашая, что истинным украшением замужних женщин является целомудрие, а не одежды» (Pomp. Trog. ap. Just., XX, 4, 612). Ямвлих в каталоге знаменитых пифагорейцев перечисляет немало женских имен (De Vit. Pyth., 267; ср.: Porph. V.P., 20). Победа над привычками женщин, которые обычно трудно поддаются изменениям, и привлечение их самих как деятельных участниц на свою сторону — вот, что отличает, на наш взгляд, понимание роли женщины в пифагорейском обществе и Спарте.
Если мы продолжим сопоставление со Спартой, то следует отметить разительное несходство понимания роли женщины в пифагорейском обществе и у лакедемонян, но в том и другом роль женщины понималась достаточно высоко. При этом спартанцы желали видеть в женщине прежде всего здоровую продолжательницу рода воинов, которая своей природной функцией была, по сути, поставлена на службу государству. И не за это ли предназначение в Спарте ей был положен законодательством Ликурга фиксированный доход — двенадцать медимнов ячменя и соответствующее количество жидких продуктов (Plut. Lyc., VIII, 4)—именно столько получала женщина с надела мужчины-спартиата, очевидно, ее мужа [25, с. 422]. И в этом, очевидно, заключалась ее основная заслуга, соответственно и признание. В Кротоне же, наверное, впервые в истории Древней Греции, женщины стали членами искусственно созданной организации. Они, очевидно, разделяли не только образ мыслей наставника Пифагора, но следовали и его образу жизни. Конечно, было бы наивно полагать их активное участие в политических делах пифагорейцев. Скорее всего, привлечение женщин было работой на перспективу, под которой понималось воспитание нового поколения в определенных традициях и устоях религиозно-философского общества, заложенного Пифагором, в то время как в Спарте воспитание граждан было прерогативой государства (Plut. Lyc., XVI-XXII; XXIV).
Следующим шагом стало преобразование культурных и религиозных институтов Кротона. Собственно, назвать это следующим шагом будет не совсем точно, поскольку еще в обращении к совету «Тысячи» —правящему органу Кротона (Iambl. De Vit. Pyth., 45 ff), Пифагор излагает, по сути, свой план: сначала он посоветовал основать святилище Муз: «Эти богини все имеют одинаковое имя. Традиция не делала различий между ними, и они получали наибольшее удовольствие от совместных обрядов. Всегда существовал один и тот же хор Муз, и они заключали в себе все те вещи, которые порождали согласие, гармонию и ритм». Он показывал, что их влияние распространяется не только на вещи, которые очевидны, но также на симфонию и гармонию физической природы. По мнению Дж. Моррисона, эти рассуждения о Музах подразумевают, что у кротонцев был культ Муз, которым было принято давать разные имена, делая различия между ними и поклоняясь им по отдельности. Причем и для них хор Муз не был всегда одним и тем же. Более того, в нашем распоряжении, как он считает, — и мы разделяем его мнение — имеется очень важный фрагмент из Тимея (Tim. ap.Porph., V.P., 4 = FGrH 566), который дает нам возможность связать деятельность Пифагора с религиозными культами [26, р. 145]. «Тимей рассказывает, что дочь Пифагора в девичестве была в Кротоне первой в хороводе девиц, а в замужестве — первой в хороводе замужних и что дом ее кротонцы посвятили Деметре, а переулок, где он стоял, — Музам» (пер. М. Л. Гаспарова) В Метапонте дом его (Пифагора) называли святилищем Деметры, а переход при нем — святилищем Муз (Diog. Laert. V.P., VIII, 15).
Таким образом, перед нами ничто другое, как реформа полисного культа. Но почему именно святилище Муз? Насколько культ Муз неслучаен? Опять же возвращаясь к
Спарте, стоит вспомнить, что спартанские цари перед сражением приносили жертвы Музам, «чтобы войны совершили в битве достославные подвиги» (Plut, Lyc., XXI). Таким образом, мы видим, что религиозные и образовательные реформы Пифагора идут параллельно, причем религиозные обряды помогали не только соответствующим образом обставить поучения, но и обеспечивали место сбора для наставления молодежи.
Постепенно Пифагор сформировал общество, часть членов которого становилась «посвященными» (eawTepixoí) и была допущена «по ту сторону занавеса», они могли не только слышать, но и видеть Пифагора. Те же, кто после многих лет обучения терпели неудачу в том, чтобы быть признанными xaXol xaya'doí (благороднейшими, добродетельными; лучшими людьми)7 символически объявлялись мертвыми, и их выводили из собрания (Aristox. ap. Iambl. De Vit. Pyth., 248). Таким образом, допуск в общество был трудным и ограниченным, а различные ступени посвященности порождали иерархию степеней и положений среди членов [21, р. 32], что «трудно объяснить целями чисто философского или научного общества, но намного легче понять, если это понимать как обусловленное, главным образом религиозными, моральными или политическими делами» [21, р. 29]. Однако не все члены пифагорейского общества были допущены к политической деятельности. Те же, кто был наделен таким правом, назывались государственными деятелями, умели вести хозяйство, и были сведущими в законодательстве (Iambl. De Vit. Pyth., 72). Юстин сообщает: «Но 300 из юношей, в то время связанные по праву некой клятвы верности товариществу, вели отдельную от остальных граждан жизнь, словно имели тайный союз, привлекли к себе внимание города» («Sed CCC ex iuvenibus cum sodalicii iure sacramento quodam nexi separatam а ceteris civibus vitam exercuerunt, quasi coetum clandestinae coniurationis haberent, civitatem in se converterunt» — Just., XX, 4, 14). Состав узкого круга допущенных к управлению делами полиса в количестве трехсот человек подтверждается и Диогеном Лаэртским, когда он говорит, что Пифагор, вернувшись на Самос и застав отечество под тиранией Поликрата, удалился в италийский Кротон; там он написал законы для италийцев и достиг у них великого почета вместе со своими учениками, числом до трехсот, которые вели дела так отменно, что поистине это была аристократия, что значит “владычество лучших”» (V.P., VIII, 3; пер. М. Л. Гаспарова). Не противоречит этому сообщению и Ямвлих. Он подчеркивает: «Пифагор собрал из молодых людей подходящего возраста тех, кто был в почете и выделялся имуществом <... > чтобы управлять полисом, учредил большую гетерию (больше трехсот)» (De Vit. Pyth., 254).
В приведенных отрывках для нас представляет интерес количество членов узкого пифагорейского круга — триста человек. Именно таким количеством был представлен отряд царских телохранителей в Спарте (Thuc., V, 72, 4; cp. Plut. Lyc., XXV). «.. .Леонид пришел в Фермопилы, отобрав себе, по обычаю отряд в 300 человек... » (Hdt., VII, 205; пер. Г. А. Стратановского). Не является ли это еще одной ниточкой, связывающей Пифагора со Спартой? И не стал бы со временем этот отряд ближайших гетайров личной дружиной самого Пифагора, задумай он открыто прийти к власти, как это сделал Писистрат (Hdt., I, 59)?
«Отдельная от остальных граждан жизнь» («separata а ceteris civibus vita») не
7Выражение «тоис xaloüc xágajouc xaloumÉvouc avSpac» у Плутарха используется как технический термин, относящийся к политической группе. См.: Plut. Per., 11; Lys., 12; 43 и более подробно у Э. Майнера [21, р. 22 ff.] Cp.: С. А. Жебелев переводит выражение «xaloi xáya joí» как «люди высокого общества» (Arist. Pol., II, 6, 15). Это, на наш взгляд, ничуть не противоречит и олигархическому строю Кротона времени Пифагора.
должна пониматься как жизнь, изолированная по типу монастырской братии [27, р. 24]. Диодор описывает внутренний пифагорейский кружок как «кав’ n^épav au^ßioövxec» (Х, 3, 5), т.е. проводящие день вместе в «auvéSpiov» (собрании). Ежедневные трапезы под председательством такого наставника, как Пифагор, вероятно, имели огромное влияние на жизнь в обществе. В отличие от Ликурга, который видел зло от обедов дома и поэтому сделал принятие пищи в Спарте общественным делом (Xen. Lac. Pol., 5, 2), Пифагор преследовал иную цель — воспитание граждан, а через их «просвещенные» умы принятие ими такой власти, какую видел для них наиболее подходящей сам наставник. По меткому выражению Э. Майнера, постепенное возрастание пифагорейского влияния в Кротоне было «бурением изнутри» [21, р. 8]. И действительно, в нашем распоряжении нет свидетельств о государственном перевороте, посредством которого пифагорейцы захватили бы власть в полисе. Очевидно, что в этом и не было необходимости, поскольку они были представителями правящего класса. Более того, ключ к пониманию аспектов истории формирования пифагорейской организации, ее более позднего развития и размаха влияния, которого она смогла добиться, заключается в том, что изначально это была все-таки политическая организация. Практическая полезность степеней рангов была не менее значимой, чем прикрывавшая ее религиозная мистификация. Хотя собственно общество это было обществом олигархов и для олигархов8, там было место и для других, чтобы они могли чувствовать себя «пифагорейцами». В действительности же они не имели перспективы, но во многом могли обманываться, думая, что вхожи в маленькую группу «избранных». Естественно, для них не было места среди внутреннего круга, который разделял самые глубокие знания, принимал участие в религиозных ритуалах под руководством самого Учителя, и самое важное из всех — определял политику государства [21, р. 33]. В этой точно подмеченной характеристике пифагорейского общества Э. Майнера — с которой мы полностью согласны — нельзя не увидеть попытки Пифагора создать подобие спартанской «общины равных» в ее самом главном выражении — доступности для «всех» в общем контексте следования государственному идеалу дорийского полиса.
Таким образом, рассмотренные примеры и сопоставления позволяют нам взглянуть на деятельность Пифагора в Кротоне под иным углом зрения.
Во-первых, посещение Крита и Спарты не были случайностью. Тот факт, что Пифагор мог позаимствовать отдельные идеи в спартанском политическом устройстве, не являются чем-то необычным в истории Древней Греции. Например, законы Фив — вне зависимости от того, принадлежали они одному Филолаю или были созданы и его последователями — по мнению И. А. Шишовой, считаются близкими по своему социальному смыслу «Ликурговой ретре» [28, с. 88]. Естественно, мы далеки от того, чтобы видеть в действиях и поступках Пифагора слепое копирование спартанского законодательства или попытку воссоздания в основанном им обществе «Спарты в миниатюре», мы говорим лишь о моментах, которые, вероятно, привлекли его внимание, были восприняты, творчески переосмыслены и применены в известных пределах в новых условиях. Более того, восприятие и последующее применение спартанских политиче-
8 Фиксированное число лиц, стоящих у власти, является недвусмысленным свидетельством в пользу олигархического режима. В самом Кротоне власть была представлена советом «Тысячи» (Iambl. De Vit. Pyth., 45, 260), в Локрах Эпизефирских законодательная власть также находилась в руках тысячи граждан (Polyb., XII, 11). Заметим, что приведенные примеры по хронологии совпадают с периодом существования пифагорейского общества в Кротоне, и нет особых причин, чтобы отказать этому ахейскому полису в олигархическом правлении. Собственно говоря, и сама Спарта классического периода рассматривалась античной традицией как олигархический полис (Xen. Hell., II, 2, 5—9; Diod., XII, 11; XIII, 104; Plut. Lyc., 13) [ср. 7, c. 75].
ских традиций могло стать и, вероятно, стало негласной политической теорией, которой следовал сам Пифагор, а в последствии и основанное им общество [ср. 6, с. 177-178].
Во-вторых, творческим преобразованием заимствованного в спартанском государственном устройстве стало, на наш взгляд, перенесение акцента с военной на интеллектуальную подготовку граждан — последователей Пифагора и их последующий отбор для создания узкого круга допущенных к управлению государством людей. Критерии этого отбора были заданы, очевидно, самим Пифагором с учетом оценки ситуации, как в Кротоне, так и за его пределами, философско-религиозных интересов и преследуемых им политических целей. Этому служила также и реформа культа.
В-третьих, не последнюю роль в организации воспитания граждан сыграло вовлечение в этот процесс женской части населения Кротона, что в определенной степени выделило Кротон на фоне других полисов Древней Греции. Это позволяет нам опять же увидеть связь со Спартой, но в отличие от спартанок, чья роль и значение в обществе не шли далее их природного предназначения, женщины — члены пифагорейского общества в Кротоне, вероятно, были одними из основных «архитекторов» нового сознания и нового образа жизни.
Заметим, совокупность всех этих факторов позволила Кротону уже в 510 г. до н. э. заявить о себе победой над самым могущественным и богатым полисом Великой Греции — Сибарисом — и впоследствии даже создать свою державу.
Литература
1. Tigerstedt E. N. The Legend of Sparta in Classical Antiquity: In 3 vol. Stockholm: Almquist and Wikcell, 1965-1974.
2. Burnet J. Early Greek Philosophy. 3nd ed. L.: A. and C. Black., 1920. 375 p.
3. Гуторов В. А. Античная социальная утопия. Л.: Изд-во ЛГУ, 1989. 289 с.
4. Жмудь Л. Я. Пифагор и его школа. Л.: Наука, 1990. 190 с.
5. Жмудь Л. Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме. СПб.: Алетейя, 1994. 384 с.
6. Петров А. В. Пифагорейское сообщество // Альтернативные социальные сообщества в Античном мире / Под ред. профессора Э. Д. Фролова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. С. 160-200.
7. Печатнова Л. Г. История Спарты. Период архаики и классики. СПб.: Гуманитарная Академия, 2002. 510 с.
8. Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V вв. до н. э. 2-е изд. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2001. 318 с.
9. Фролов Э.Д. Рождение греческого полиса. Л.: Изд-во ЛГУ, 1988. 230 с.
10. Dunbabin T. J. The Western Greeks. The History of Sicily and South Italy from the Foundation of the Greek Colonies to 480 B.C. Oxford: At the Clarendon Press, 1948. 504 р.
11. Bicknell P. The Date of the Battle of the Sagra River // Phoenix. Vol. XX. 1966. P. 294-301.
12. Макарова Е. Е. Начало формирования Кротонской «державы»: хронология битвы при Сагре // Вестник НовГУ. Сер. История. Филология. № 49. 2008. С. 23-26.
13. Vogel C., de. Pythagoras and Early Pythagoreanism. Assen: Van Gorcum, 1966. 323 р.
14. Ziebarth Е. ‘Etaipia // RE. 1913. Bd. VIII. Sp. 1373-1374.
15. Plaumann G. ‘EtaTpoi // RE. 1913. Bd. VIII. Sp. 1374-1380.
16. Calhoun G. M. Athenian Clubs in Politics and Litigation. N.Y.: B. Franklin, 1970. 172 р.
17. Никитюк Е. В. К вопросу о гетериях в Греции в V-IV вв. до н. э. // Древние и средневековые цивилизации и варварский мир: Сб. науч. статей. Ставрополь: Изд-во Ставропольского гос. ун-та, 1999. С. 32-51.
18. Никитюк Е. В. Политические сообщества (гетерии) в классической Греции.// Альтернативные социальные сообщества в Античном мире / Под ред. профессора Э. Д. Фролова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. С. 49-107.
19. Фролов Э.Д. Сообщества друзей // Альтернативные социальные сообщества в Античном мире / Под ред. профессора Э. Д. Фролова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. С. 11-48.
20. Bernal M. The Afroasiatic Roots of Classical Civilization. Vol. III: The Linguistic Evidence. New Brunwick, N. J.: Rutgers University Press, 1987. 850 р.
21. Minar E. L. Early Pythagorean Politics in Practice and Theory. Baltimore: Waverly Press, 1942. 143 р.
22. Chrimes K. M. T. Ancient Sparta. A Re-examination of evidence. N. Y.: Philosophical Library, 1952. 527 р.
23. Андреев Ю. В. Мужские союзы в структуре дорийского полиса // Проблемы социальнополитической организации и идеологии античного мира. Межвуз. сб. / Под ред. профессора
Э. Д. Фролова. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. С. 4-20.
24. Черниговский В. Б. Ямвлих. Жизнь Пифагора. 2-е изд. М.: Алетейя, 1998. 119 с.
25. Андреев Ю. В. Спартанская гинекократия // Раннегреческий полис (гомеровский пе-род): Избранные статьи. СПб.: Гуманитарная Академия, 2003. С. 410-432.
26. Morrison J. S. Pythagoras of Samos // CQ. Vol. VI. 1956. P. 135-156.
27. Philip J. A. Pythagoras and Early Pythgoreanism. Toronto: University of Toronto Press, 1966. 222 p.
28. Шишова И. А. Раннее законодательство и становление рабства в Античной Греции. Л.: Наука, 1991. 223 с.
