CC BY
63
УДК 1(091)
ЛИЧНОСТЬ И ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ КАК ОСНОВА ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ И ФИЛОСОФИИ КУЛЬТУРЫ М. О. ГЕРШЕНЗОНА
© А. В. Чернышева
Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана Россия, 105005 г. Москва, ул. 2-я Бауманская, 5.
Тел.: + 7 (499) 263 66 49.
E-mail: [email protected]
Статья посвящена анализу философско-культурологических и историософских воззрений одного из наиболее ярких представителей философии Серебряного века М. О. Гершензона. История культуры, понимаемая как история духовных биографий отдельных личностей, в трактовке М. О. Гершензона, обретает особый смысл, поскольку для русского читателя первенствующая роль духа, религии и литературы является особенно привлекательной. Обращаясь к проблемам личностей, «творящих историю», он ставит перед собой задачу отыскать своих «героев» и находит их достаточно быстро.
Ключевые слова: личность, индивидуальность, культура, психологический тип, интеллигенция, духовная жизнь, душевная жизнь, философия истории, философия культуры.
Творчество одной из центральных фигур отечественной философии культуры начала ХХ века, Михаила Осиповича Гершензона (1869-1925), за исключением «Переписки из двух углов», единственного известного произведения, написанного им в соавторстве с Вяч. Ивановым и получившего высокие оценки целого ряда зарубежных философов, таких как М. Бубер, Г. Марсель, Х. Ортега-и-Гассет, Р. Поджиоли, остается практически незнакомым широкой читательской аудитории. Такая ситуация объясняется, прежде всего, тем, что в советский период его философские работы были преданы забвению, а его имя было известно лишь узкому кругу историков и специалистов-пушкинистов. Однако в конце 80-х - начале 90-х годов прошлого века интерес к его наследию, в том числе и философско-культурологическому, начинает постепенно возвращаться. Так, в 1989 году в журнале «Наше наследие» выходит статья В. Зелинского «Страна изгнания или земля обетованная. Забытый спор о культуре» [1], которая и становится своеобразным импульсом для дальнейшего изучения культурофилософской проблематики в произведениях философа. Огромная роль в популяризации философии М. О. Гершензона на сегодняшний день принадлежит В. Ю. Проскуриной, книга которой «Течение Гольфстрема: Михаил Гершензон, его жизнь и миф» [2], по существу, является, единственным систематизированным изложением его взглядов.
М. О. Гершензон - скорее историк литературы и общественной мысли России, нежели историк философии и культуры, а тем более философ. Однако, будучи философом по своим творческим импульсам, в своих общественно-исторических и историко-литературоведческих работах он выводит целый ряд типологических портретов личностей, «творящих историю». Идея отстраненности разумного, честного человека от общества его времени, изложенная в этих работах, определенный дуализм его существования - вот основа его рассуждений об
интеллигенции, которая, на наш взгляд, звучит сегодня как никогда актуально.
Интерес к проблемам личностей, «творящих историю», переросший впоследствии в рассмотрение проблем интеллигенции, и русской интеллигенции в особенности, возникает у М. О. Гершен-зона после знакомства с работой известного английского философа и историка Томаса Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории». История культуры, понятая как история духовных биографий отдельных личностей, приобретает для М. О. Гершензона особый смысл, поскольку для русского читателя первенствующая роль духа, религии и поэзии является особенно привлекательной. Отныне русский исследователь ставит перед собой задачу отыскать своих «героев» и находит их достаточно быстро.
Одна за другой начинают появляться его многочисленные работы, в которых автор прежде всего исследует особенности русской интеллигенции, полагая, что ей необходимо преодолеть «раскол в обществе» с помощью творческого обращения к духовным сторонам жизни.
Мыслитель ясно осознает необходимость выделения той области культуры, которую он изучает, в особый предмет. История литературы, на его взгляд, берет на себя слишком много функций, в результате чего происходит «позитивистское» смешение общественной истории, духовной жизни и собственно литературы. Позднее он разовьет свою концепцию в послесловии к переводу книги Г. Лансона «Метод в истории литературы», в котором будет говорить о необходимости разделить историю литературы (эволюцию литературных форм) и историю духовной жизни (умонастроения эпохи). А в предисловии к своей первой монографии - «История молодой России» он заявит: «Едва ли найдется еще другой род литературы, который стоял бы у нас на таком низком уровне, как история духовной жизни нашего общества... Все свалено в
кучу: поэзия и политика, творческие умы и масса, мысль и чувство, дело и слово...» [3, с. 3].
По мнению М. О. Гершензона, это происходит потому, что историки изучают общество как некую абстракцию, тогда как «общество не ищет, не мыслит, не страдает, страдают и мыслят только отдельные люди» [3, с. 5]. Личность и индивидуальность в их отдельно взятых духовных устремлениях - это основа философии истории и философии культуры М. О. Гершензона, испытавших очевидное влияние Л. Н. Толстого. Толстовское понимание истории культуры отзывается в его стремлении показать развитие общества, «где каждый силился решить только свою личную задачу... и где, тем не менее, все таинственно влеклись по одному направлению, к одной далекой цели» [3, с. 6].
Для М. О. Гершензона фигура Л. Н. Толстого особо значима, поскольку именно философия и сама личность великого писателя оказали ощутимое воздействие на становление философского мировоззрения молодого автора. Близким Л. Н. Толстому становится и этический оттенок его исторических очерков. Интимная жизнь личности, перипетии ее умственной и нравственной жизни, по мнению М. О. Гершензона, настолько ценны сами по себе, что он считает необходимым «заразить» современного юношу «моральным пафосом этих личных исканий» [3; с. 3].
В предисловии к «Истории молодой России» он пишет о задачах своей работы: «Я хотел изобразить в ней русское умственное движение 3040-х гг., по духу близкое одновременному движению на Западе, и имя «Молодой России», которым я назвал эту эпоху по аналогии с «Молодой Италией» и «Молодой Германией», должно указывать на эту связь» [3, с. 6].
«Молодая Россия» бьется над проблемой совершенной личности - то следуя опьяняющей мечте о «лучшем мире», целиком отдаваясь религиозному служению, то сгорая в своей идее-страсти и являя собой чистый образ молодого идеалиста. Для уяснения типа автор выбирает не только и не столько звезд первой величины. Для автора это принципиально, ведь, по мысли М. О. Гершензона, «сущность движения всегда воплощается в немногих личностях, соединяющих в себе острую предрасположенность к очередной идее времени с недюжинной силой духа. Такой человек не всегда стоит во главе движения...» [3, с. 4].
«Психологический тип», как полагает философ, воплощается в наиболее выразительной форме в «серединных» людях. Поэтому, к примеру, не А. И. Герцен, а Н. П. Огарев, не В. Г. Белинский, а плеяда его спутников - «людей 40-х годов» - становятся основными «героями» истории и книг М. О. Гершензона.
М. О. Гершензона справедливо принято называть историком «духа» русского общества. Однако он и хороший историк быта и бытового поведения
человека XIX столетия. Ему абсолютно чуждо стремление противопоставлять своих героев «губительной» действительности. Герой М. О. Гершен-зона укоренены в быте, понятом не как низкая и безликая общественная «среда», а как определенный уклад, способный порождать тот или иной тип жизни и мышления. Вообще монографии и статьи М. О. Гершензона зачастую строятся как романы воспитания: он детально описывает семейный клан, дом, «родовые», наследственные черты, характер домашних интересов, первых учителей, студенческие годы. Круг чтения героев на протяжении всего их жизненного пути всегда в центре внимания философа. Все это создает атмосферу эпохи.
Другая книга М. О. Гершензона, получившая в обществе большой резонанс,- «П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление» задевает жизненно важные для русской интеллигенции вопросы и создает базу для дальнейшего изучения наследия русского мыслителя, при этом он снимает с личности П. Я. Чаадаева утвердившийся ореол «революционности», предлагая взамен динамичную картину развития его мысли. В понимании исследователя «басманный философ» представляет собой переходный тип, поскольку в молодости он начинает так же, как и большинство людей его круга: «... около 1818-20 гг. в нем нельзя найти ничего, чтобы сколько-нибудь заметно отличало его от членов «Союза Благоденствия»...» [4, с. 110]. Однако затем начинается уклонение от «типичного»: П. Я. Чаадаев становится мистиком, и теперь мистицизм, религиозные искания сближают его с мятущимся поколением «людей 40-х годов».
Автор намечает те полюса, между которыми напряженно бьется мысль П. Я. Чаадаева. Первый полюс - это Запад, с его «единством», преемственностью, закономерностью и потому «историчностью» жизни. Второй - Россия, неорганизованный мир, отвергнутый от истории, являющийся лишь «географическим фактом», как писал П. Я. Чаадаев в «Апологии сумасшедшего». И оба эти полюса неожиданно сходятся: в письмах позднего
П. Я. Чаадаева, как отмечает М. О. Гершензон, католицизм и православие стоят рядом, а залогом будущего России как раз и являются ее «младенчество» и «доисторичность». Автору удается выразительно показать, насколько не совпадает «басманный философ» ни с одним из противоборствующих течений - ни со славянофилами, ни с западниками, хотя формально его суждения часто пересекаются и с теми, и с другими.
М. О. Гершензон ставит вопрос и о религиозности П. Я. Чаадаева, для которого религия оказывается важной не сама по себе, нужной не отдельному человеку, а обществу. М. О. Гершензон метко определяет «функциональную» веру П. Я. Чаадаева, вынашивающего идею коллективного спасения в лоне религиозно организованного государства, как «мировоззрение декабриста, ставшего мистиком».
В марте 1909 г. появляется «сборник статей о русской интеллигенции» - «Вехи», авторы которого пересматривают традиционные ценности русской интеллигенции, приведшие, по их мнению, Россию к трагедии 1905 г. Автором замысла, идейным вдохновителем и «первой скрипкой» сборника, как позднее признали многие современники, безусловно, являлся М. О. Гершензон. Так, С. Л. Франк отмечает, что «идея и инициатива «Вех» принадлежала <...> М.О. Гершензону» [5, с. 81], который еще в середине октября 1908 г. составляет план самостоятельного сборника, трактующего различные сферы деятельности интеллигенции. Его главную идею он формулирует следующим образом -ложность пути русской интеллигенции заключается в примате «внешних форм общежития» над духовной жизнью: «Никто не жил - все делали (или делали вид, что делают) общественное дело. Не жили даже эгоистически, не радовались жизни, не наслаждались свободно ее утехами, но урывками хватали куски и глотали почти, не разжевывая, стыдясь и вместе вожделея, как проказливая собака. Это был какой-то странный аскетизм, не отречение от личной чувственной жизни, но отречение от руководства ею. Она шла сама собою, через пень-колоду, угрюмо и судорожно» [6, с. 82].
Именно в статьях, написанных М.О. Гершен-зоном для «Вех», выражены ключевые философские идеи его историко-культурологических работ. «Наша интеллигенция,- подчеркивает он,- справедливо ведет свою родословную от петровской реформы. Как и народ, интеллигенция не может помянуть ее добром. Она, навязав верхнему слою общества огромное количество драгоценных, но чувственно еще слишком далеких идей, первая почти механически расколола в нем личность... » [6, с. 80]. Последствия этого «раскола» носят двойственный характер. Внутренне - интеллигенция становится духовным калекой, живущим «вне себя»: ее сознание утрачивает «чутье органических потребностей воли», происходит раскол между логическим сознанием и чувственно-волевым ядром человека. Внешне - интеллигенция отрывается от народа, с качественно иным «слоем души», с цельным религиозно-метафизическим мировоззрением, противостоящим расколотому и безрелигиозному миру интеллигенции.
Постоянно подчеркивая раздвоенность характера русской интеллигенции, он замечает: «Русский интеллигент - это, прежде всего, человек, с юных лет живущий вне себя, в буквальном смысле слова, т.е. признающий единственно достойным объектом своего интереса и участия нечто лежащее вне его личности - народ, общество, государство. Нигде в мире общественное мнение не властвует так деспотически, как у нас, а наше общественное мнение уже три четверти века неподвижно зиждется на признании этого верховного принципа: думать о своей личности - эгоизм, непристойность; настоя-
щий человек лишь тот, кто думает об общественном, интересуется вопросами общественности, работает на пользу общую» [6, с. 73-74].
Мыслитель доводит эту характеристику до предельного возможного состояния, когда заявляет, что «центр жизни переместился в гипертрофированный орган. С первого пробуждения сознательной мысли интеллигент становился рабом политики, только о ней думал, читал и спорил, ее одну искал во всем - в чужой личности, как и в искусстве, и проживал жизнь настоящим узником, не видя Божьего света. Так образовался круговорот: чем больше люди уходили в общественность, тем больше калечилось их сознание, а чем больше оно калечилось, тем жаднее оно бросалось на общественность» [6, с. 84]. Хотелось бы особо подчеркнуть, что это не только и не столько теоретическая истина, поскольку речь идет отнюдь не о древнегреческом обществе, а истина весьма практическая, и практичность ее усугубляется в сильной степени и тем, что данная закономерность в значительной степени применима и к сегодняшнему обществу.
Нынешнее состояние русской интеллигенции М. О. Гершензон определяет как ужасное и трагичное. «Сонмище больных, изолированных в родной стране - вот что такое русская интеллигенция. Ни по внутренним своим качествам, ни по внешнему положению она не могла победить деспотизм: ее поражение было предопределено. Что она не могла победить собственными силами, в этом виною не ее малочисленность, а самый характер ее психической силы, которая есть раздвоенность» [6, с. 88].
Создав, таким образом, достаточно современную картину положения русской интеллигенции, он начинает искать последствия ее не только в области чувственной жизни, что понятно, но и в области идеальной. «А в это время сознание, оторванное от своего естественного дела, вело нездоровую, призрачную жизнь. Чем меньше оно тратило энергии на устроение личности, тем деятельнее оно наполняло себя истиной, всевозможными истинами, нужными и ненужными. Утратив чутье органических потребностей воли, оно не имело собственного русла. Не поразительно ли, что история нашей общественной мысли делится не на этапы внутреннего развития, а на периоды господства той или иной иноземной доктрины? Шеллин-гизм, гегелианство, сенсимонизм, фурьеризм, позитивизм, марксизм, ницшеанство, неокантианство, Мах, Авенариус, анархизм,- что ни этап, то иностранное имя. Наше сознание в массе не вырабатывало для себя своих жизненных ценностей и не переоценивало их постепенно, как это было на Западе; поэтому у нас и в помине не было своей, национальной эволюции мысли; в праздной, хотя и святой, жажде истины мы просто хватали то, что каждый раз для себя создавала западная мысль, и носились с этим даром до нового, лучшего подарка» [6, с. 83].
В этом контексте становится понятной и знаменитая фраза писателя, принесшая ему незаслу-
женные обвинения в реакционности: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [6, с. 90]. М. О. Гершен-зон убежден, что вся трагедия и весь ужас русской интеллигенции заключены в том, что она отчуждена от народа и ненавистна ему в том состоянии смуты, в каком она пребывает в настоящий момент. Выход один - возрождение в себе творческого самосознания, которое должно быть обращено внутрь, находиться в соприкосновении с иррациональными элементами духа, т.е. быть религиозно. Философ оптимистичен: в той жадности к новым явлениям духовной деятельности, которая сказалась в период после 1905-1907 гг., в громадном интересе к философии, религии, поэзии, культуре в целом, в плюрализме и отказе от готовых идей он видит залог возрождения интеллигенции, поскольку лишь «только обновленная личность может преобразовать нашу общественную действительность» [6, с. 95].
В статьях, опубликованных в «Вехах», М. О. Гершензон постоянно обращается к П. Я. Чаадаеву, И. В. Киреевскому, Л. Н. Толстому, поскольку в первую очередь он - исследователь литературы и его «философия» - это философия от литературы, своеобразная ее квинтэссенция. И его деление «людей в России» на две категории - сознания без «тела» и «тела» без сознания - восходит к традиционной для русской литературы антитезе сознания и воли. Именно на противопоставлении двух типов героев - безвольных и «сознательных», с одной стороны, и деятельных, волевых, но «безыдейных» - с другой - и возрастает вся русская литература. Достаточно вспомнить Печорина и Руди-на. Причина подобного разрыва заключается согласно М. О. Гершензону, в петровских реформах, оторвавших образованную часть общества от народа и тем самым нарушивших органическое, целостное развитие России. Трагический раскол русской истории вызывает впоследствии и «раскол русского общества», определившийся со времен дискуссии западников и славянофилов. Призывы Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, славянофилов к работе над внутренним переустройством личности, к «творческому самосознанию», по мнению философа, не нашли отклика в среде русской интеллигенции; а последователи славянофилов, не разделяя политического радикализма своих противников, все больше смыкались с силами реакции. М. О. Гершензон абсолютно убежден в том, что для преодоления «раскола в русском обществе», интеллигенции необходимо творческое обращение к духовным сторонам человеческой жизни. Находясь под несомненным влиянием Т. Карлейля, философ утверждает, что поиск общественного идеала будет успешным и плодотворным лишь для цельной, твор-
ческой личности, живущей в полном соответствии с Божественным предначертанием.
Статья М. О. Гершензона «Творческое самосознание» занимает особое место в сборнике. Несмотря на то, что по некоторым идеям она, безусловно, примыкает к духовной ориентации Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова, ее моральный индивидуализм и понимание культуры как механизма, подавляющего человеческую жизнь, резко отличают автора от славянофилов. По словам Н. А. Бердяева, односторонность М. О. Гершензона заключается в индивидуалистическом истолковании славянофильства.
Первым панорамным сборником автора становятся «Очерки прошлого», опубликованные
в 1912 г. Тему «молодой России» на материале начала XIX в. здесь продолжают две статьи. Первая -«Н. И. Тургенев в молодости» - новое обращение к личности и ее «строю» души. По отношению к прежней концепции «насыщенного» мировоззрения, свойственного, по мнению М. О. Гершензона, людям Александровского времени, здесь наблюдается некоторое противоречие, однако, так кажется только на первый взгляд. Действительно, юный Н. И. Тургенев ощущает внутренний раскол, и «корень» его недуга заключается, как он сам это понимает, «в мысли». Его душевная жизнь расколота на две составные - «природный разум» (как правильное, естественное начало) и «рассудок», названный «беззаконным». Он ведет дневник-исповедь, в котором детально описывает и симптомы своей болезни, и методы ее «лечения». «Этот старый дневник,- пишет М. О. Гершензон,- кажется мне драгоценным документом по вопросу, который я считаю коренным для всей мировой цивилизации,- по вопросу о расколе между органическим разумом и дискурсивным, логическим мышлением в человеке» [4, с. 229]. Именно здесь, в поисках душевной цельности, зарождается философия будущего движения декабристов. Если Природа - мерило, если люди будут счастливы, только согласуясь в своих действиях с Природой, то первым деянием будет, согласно Н. И. Тургеневу, уничтожение рабства -главного для России нарушения закона Природы. Отсюда - выход в сферу политики, в сферу «внешней» борьбы. Именно так поколение Н. И. Тургенева ищет и находит выход из душевных смятений.
М. О. Гершензон - в первую очередь историк духовной жизни России. Он постоянно нащупывает новые и непривычные пути изучения культуры: ему интересен не столько конечный продукт интеллектуального движения, сколько сам процесс. Интимный дневник, частные письма, пометки на страницах книг - вот что привлекает его прежде всего. Оперируя традиционным термином «тип», он, тем не менее, строит свою типологию культурноисторических эпох и характеров, в которой не тождество идей определяет характер эпохи и «героев времени», а «известные обязательные ассоциации чувств и идей, которые в общих чертах неизменно
и в неизменной последовательности навязываются и несходным людям» [4, с. 231].
В сборник «Очерки прошлого» входит и чрезвычайно важная для М. О. Гершензона статья «П. В. Киреевский». Фигура П. В. Киреевского как-то по традиции находится в тени, заслоняясь более масштабной личностью его старшего брата И. В.Киреевского. В исторической картине, рисуемой М. О. Гершензоном, она выходит на первый план. Если для И. В. Киреевского достаточно было небольшой статьи, то для П. В. Киреевского требуется целое жизнеописание. Это неудивительно: для того, чтобы разгадать эту странно-затаенную личность, необходимо понять, в чем был смысл ее трагически одинокой и внешне малопродуктивной жизни. В результате получается образ, а не только носитель идей, и он по праву занимает место в книге «образов прошлого».
Жизнь этого человека протекает по законам торжества рациональной аскезы. «Странное дело,-пишет исследователь,- в Киреевском как будто совсем не было этого внутреннего «я»; он метафизически безличен, или, по крайней мере, он так жил. Ни на одном его желании или поступке не видно печати иррационально-личной воли; напротив, все его желания и поступки - и порознь, и в своей последовательности - строго рациональны, как система, а поскольку воля еще пыталась утверждать себя, он сознательно подавляет ее, и с полным успехом» [4, с. 363]. Однако отречение от себя сыграло роль утверждения себя, и это не парадокс, ибо он «в самом этом добровольном обезличении невольно следовал какому-то тайному закону русского национального духа» [4, с. 364]. Не в собирании народных песен, не в изучении русской древности заключается дело -П. В. Киреевский как явление воплощает, по мысли М. О. Гершензона, дух «народной стихии». В неправильных силлогизмах его мысли бьется иррациональная, стихийная вера в русский народ и его призвание. Она, та вера, и поглощает его целиком. В этой-то стихийной цельности и состоит исторический смысл жизни П. В. Киреевского.
Следующее исследование М. О. Гершензона «Грибоедовская Москва» соотносится не только с грибоедовской комедией, как «опыт исторической иллюстрации» к «Горю от ума». Книга несет на себе отпечаток сильного влияния Л. Н. Толстого и его романа «Война и мир». Понимание истории культуры как совокупности личных судеб, личных воль восходит к философии истории Л. Н. Толстого. Не случайно М. О. Гершензон пишет: «Событие» эпохи не только возникает из мелочей, из тончайших индивидуальных частиц, как доказывает Толстой в «Войне и мире»; оно также само дробится на миллионы частичных эпизодов; на переломы в судьбе множества отдельных лиц, на бесчисленные семейные потрясения и пр., и в каждом из таких эпизодов для умеющего видеть отражается весь состав «события» [4, с. 43].
Описывая «события» из частной жизни М. И. Римской-Корсаковой, автор воссоздает атмосферу русского общества 10-20-х гг. XIX в., поскольку его писательское начало преобладает над научно-историческим. Письма, на основе которых построена книга, выполняют художественную функцию, они заменяют «разговоры» в романе. А мастерски обрисованные герои воспринимаются как романтические персонажи - в первую очередь как образы-параллели к «Войне и миру». К примеру, сама Марья Ивановна, делающая карьеру своему сыну Григорию, явно соотносится с Друбец-кой, ищущей связей для сына Бориса. Невольно напоминает она и Ахросимову, хотя у М. О. Гер-шензона фигурирует и реальный прототип героини Л. Н. Толстого - Офросимова, приятельница Римской-Корсаковой. Сцены сватовства графа Н. А. Самойлова к Александре Римской-
Корсаковой перекликаются с эпизодами сватовства князя Андрея к Наташе Ростовой... В целом же, происходит любопытная вещь: реальные исторические персонажи проецируются на художественные образы, а «Грибоедовская Москва» кажется фрагментом «Войны и мира».
В 1914 г. выходит в свет еще одна семейная хроника - «Декабрист Кривцов и его братья», также построенная на основании бумаг семейного архива, дневников и писем, а также ряда официальных документов из «труднодоступных семейных архивов». Повесть о судьбе трех братьев Кривцовых отражает «коренной перелом в истории русского общества», как пишет сам автор в предисловии. Этот перелом он осмысливает психологически - как смену нескольких типов русского дворянства. Старший брат - Николай Иванович - запоздалое дитя прошлого века. По масштабу, по фактуре своей личности он должен был родиться в XVIII в. Это тип «екатерининского» человека. Смешение разнородных влияний - гедонизма и набожности, патриотизма и безудержного, широкомасштабного, несколько авантюрного карьеризма, благородства и расчетливости - составляют его незаурядный характер.
Два младших брата - Сергей и Павел Кривцовы - две противоположные судьбы внутри одного поколения. Сергей, скромный артиллерист, неуклюжий и непохожий на барственных Николая и Павла, будет вовлечен в движение декабристов не столько по политическим убеждениям, сколько из-за личных связей - типичная судьба «среднего» декабриста. Другой - типичный человек 30-х гг., прекрасно вписавшийся в бюрократическую систему: «...восемнадцати лет он предстанет перед нами солидным начинающим дипломатом, внимательным в службе, знающим цену и связям с влиятельными лицами, и чинам...» [7, с. 161].
Уроки Первой мировой войны способствуют формированию у мыслителя критического отношения к европейской культуре и осознанию того, что глубокий разрыв между культурным сознанием и
личной волей присущ не одной России, а носит универсальный характер. Вандализм народов воюющих стран, проявляющийся по отношению к своим собственным культурным ценностям, выявляет для М. О. Гершензона глубокую отчужденность культуры от человеческой природы. Вообще конец 1900-х гг. - сложное и кризисное время для философа. Как и для многих, доминантой для него становится ощущение конца мира. Кризис старой культуры, по его мнению, неизбежен. Он ощущает его в самом себе, в своей нарастающей с годами душевной и духовной «обремененности» культурой.
Отрицание культуры сближает М. О. Гершен-зона с воззрениями Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого, он осуждает современную цивилизацию, которая подчиняет человеческую жизнь практической выгоде и противопоставляет индивидуальное своеобразие природных организмов обезличенному миру вещей
- «орудий». Однако, в отличие от О. Шпенглера, А. Бергсона, В. Ф. Эрна и других, он не разделяет культуру и цивилизацию. Такие ценности культуры, как мораль, религия и т.п., наряду с орудиями, созданными цивилизацией, являются для него мертвыми отвлечениями от живых конкретностей Бога, человека и природы. «Что было живым и личным, в чем обращалась и пульсировала горячая кровь одного, то становится идолом, требующим себе в жертву такое же живое и личное, каким оно увидело свет ...» [6, с. 35]. Согласно меткому замечанию Вяч. Иванова, обострившееся у М. О. Гершензона «чувство непомерной тяготы... культурного наследия» проистекат из его «переживания культуры ... как системы тончайших принуждений» [8, с. 35].
Накануне революции в кругах русской философско-литературной интеллигенции намечаются две тенденции: это, условно говоря, оптимисты и скептики. К первым относятся Вяч. Иванов, С. Н. Булгаков, В. Ф. Эрн. К числу вторых -Л. И. Шестов, Н. А. Бердяев, М. О. Гершензон. В это время возникает даже замысел домашнего журнала участников философских собраний. Этот журнал под названием «Бульвары и переулки» (вышел только №1) и должен был столкнуть в шутливой, домашней игре две эти позиции: выяснилось, что «оптимисты» живут на бульварах, а «скептики» - в кривых переулках. И тех, и других объединил дух «анархического бунтарства» против предрассудков старого мира, против интеллигентского «либерализма».
М. О. Гершензон, единственный из былых «веховцев», сочувственно встречает большевистскую революцию. Публично не высказывая одобрения советской власти, он, тем не менее, остается в советской России, где не просто «доживает свой век», а включается в бурную деятельность: еще в марте 1917 г., он становится организатором Союза писателей и первым его председателем, работает в
ГАХНе и РАНИОНе. Принятие М. О. Гершензоном революции во многом объясняется его огромным желанием освободиться от груза мертвого культурного наследия и давления обезличивающей цивилизации. По мысли философа, социализм - всего лишь этап на пути возвращения человечества к своим истокам, начатом реформацией М. Лютера и продолженном Французской революцией, однако «Лютерово христианство, республика и социализм
- еще полдела; нужно чтобы личное стало личным, как оно родилось» [6, с. 37].
Однако внутренний кризис не преодолен; напротив, «анархическое бунтарство» дает порою вспышки своеобразного «культурного нигилизма». Во многом эти настроения стимулируются самой действительностью и порою выражаются в формулах, шокирующих «просвещенных» современников М. О. Гершензона. В «Переписке из двух углов», которая стала своеобразной визитной карточкой М. О. Гершензона (хотя сам он относился к этому очень негативно), есть, к примеру, такое признание: «Мне кажется: какое бы счастье кинуться в Лету, чтобы бесследно смылась с души память о всех религиях и философских системах, обо всех знаниях, искусствах, поэзии, и выйти на берег нагим, как первый человек... Почему это чувство окрепло во мне, я не знаю. Может быть, мы не тяготились пышными ризами до тех пор, пока они были целы и красивы на нас и удобно облегали тело; когда же, в эти годы, они изорвались и повисли клочьями, хочется вовсе сорвать их и отбросить прочь» [8, с. 11-12].
Главное в «Переписке...», на наш взгляд,- констатация конца эпохи и утверждение того, что в этот период нельзя жить и мыслить так, будто ничего не случилось (в этом смысле прежние знания действительно оказываются «мешающими»). В других же работах М. О. Гершензона - стремление создать учение, адекватное современной ему действительности, и выявление созидательного и гармонизирующего потенциала в «хтонических», стихийных (и на первый взгляд разрушительных) началах как отдельной личности, так и культуры в целом.
ЛИТЕРАТУРА
1. Зелинский В. Страна изгнания или земля обетованная. Забытый спор о культуре // Наше наследие. 1989. №3.
2. Проскурина В. Ю. Течение Гольфстрема: Михаил Гершензон, его жизнь и миф. СПб., 1998.
3. Г ершензон М. О. История молодой России. М., 1908. 143 с.
4. Гершензон М. О. Грибоедовская Москва; П. Я. Чаадаев; Очерки прошлого. М.: Московский рабочий, 1989. 400 с.
5. Франк С. Л. Биография П. Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. 217 с.
6. Гершензон М. О. Творческое самосознание // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Из глубины. Сборник статей о русской революции. М.: Правда, 1991. 606 с.
7. Г ершензон М. Декабрист Кривцов. М.; Берлин, 1923. 114 с.
8. Иванов В., Гершензон М. О. Переписка из двух углов. СПб., 1921.
Поступила в редакцию 07.02.2011 г. После доработки - 01.12.2011 г.
