CC BY
47
ОСТАЕТСЯ ЛЮДЯМ ^
п ^ *
А. КИСЕЛЕВ, профессор
1 марта 1917 г. в России пала монархия.
Бурные события, предшествовавшие отречению царя, проходили лишь в Петрограде. Провинция жила обычной жизнью. Москва Февральскую революцию в буквальном смысле проспала. Об отречении царя москвичи узнали лишь утром 2 марта, проведя «революционную ночь» как обычно - в постелях. Чем неожиданней свершилось эпохальное событие, тем восторженнее оно было встречено московской интеллигенцией. Доцент Ильин не стал исключением в рядах рукоплескавших Манифесту об отречении царя. Будущий идеолог монархии и «белого дела» тогда, как и большинство российских интеллигентов, был опьянен хмельным напитком весенней революции.
Иван Александрович стоять в стороне от событий не мог - по складу характера и убеждениям, в ту пору весьма либеральным. Он - сторонник Временного правительства - пылко выражает свои чувства и настроения в публицистике. В одной из первых своих статей о революции «Порядок или беспорядок?», находясьподвпечатлением «молниеносного» краха самодержавия, Ильин утверждает, что февральский переворот 1917 г. произошел стихийно: «никем не был подготовлен; никто его не обдумывал, не предусматривал и не «назначал»... революционные партии находились в состоянии распыления... Все для всех было загадочно.» [1, с.89]. Автор считает, что свершившаяся революция не была «чьим-то обдуманным делом»; беспорядков в России никто не хотел, кроме, как ни парадоксально, правящей верхушки, которая дискредитировала власть своей развинченностью и неспособностью управлять страной в экстремальных условиях. Правительство не выдержало испытание
* Продолжение. Начало см. №2, 2005.
Лиоерал
войной. Общество встало перед альтернативой: погибнуть или сформировать власть «народного самосохранения», «правительство победы» и воли «к порядку во имя победы» [1, с.90]. В трактовке Февральской революции по её еще не остывшим следам Ильин не оригинален. Он «поет с чужого голоса» -кадетов, в оркестре которых дирижером выступал скрипач-любитель и историк-профессионал Павел Николаевич Милюков. Причины легкой победы революции Ильин вслед за ними видит в том, что «старый строй разрушил себя сам до такой степени, что разрушающий порыв революции мог сосредоточиться в Петрограде и почти не внести беспорядка» [1, с.91]. Все правы, кроме царя. Он главный виновник и за это расплатился престолом.
Думаю, что за эти, мягко говоря, легковесные строки Ильину позднее было, по меньшей мере, неловко. Впрочем, не ему одному. Примерно в таком же духе на заре Февральской революции высказывались и другие самобытные мыслители, в частности
Ф.А. Степун. Все были ослеплены отречением царя; прозрение пришло позже.
Будущий монархист, а тогда демократ И. Ильин утверждал, что Февральская революция была порывом к свободной организации народа, в чем и заключалось её историческое предназначение. Воистину русский человек «задним умом крепок» - эта народная пословица применима и в отношении такого ума, как Ильин.
Итак, по Ильину, в революции воплотилась тяга народа к «новому порядку» в противовесили наперекор «правительственному беспорядку». Философия тянет к крупным обобщениям, что естественно для этой ученой специальности. Однако в данном случае они не легковесны, а ошибочны.
Вместе с тем следует отдать должное Ивану Александровичу, ибо вместе с восторгом по поводу открывшихся демократических горизонтов он высказывает и опасения, что в народе «воля к порядку» может переродиться в анархию, которая подавит волю к созиданию. Ильин тем не менее надеется, что Россию минует «сея чаша» -свою позитивную роль сыграет народный инстинкт самосохранения, который не даст выплеснуться необузданным страстям. Народ «нелегко раскачать», пишет он, ибо «склоняется к беспорядку лишь медленно и с трудом». Более того, во имя стабильности он готов десятилетиями предпочитать «дурной порядок - беспорядку» [1, с.89].
Ильин прав, утверждая, что народ втягивают в революцию политические силы, воздействующие «извне», а не созревшие «внутри» мотивы к кардинальным переменам. Народ еще нужно убедить в «целесообразности беспорядка», своего рода временных издержек при переходе к новой организации общества. Нужно, чтобы он поверил, что «временное расстройство и разложение жизненного строя откроет путь к новому, лучшему устройству. Без этой веры не может сложиться революционная воля, а без этой воли не может произойти революционный переворот» [1, с.88].
Теоретически верно. Однако главный
вопрос заключается в том, кто будет формировать эту волю, под чьим флагом она будет крепнуть и набираться сил. Иван Александрович по интеллигентности наивно надеялся, что «народную волю к порядку» будут формировать «демократические силы», не разглядев на первых порах, что их отличительными чертами были именно безволие и инертность. Безвольный не сформирует волевого, а, напротив, лишь заразит своим малодушием. Ильин также без всяких на то оснований надеялся, что разрушительный шквал разворачивающейся революции как-то сам собой иссякнет. На смену придет созидательный порыв к новому порядку.
Действительно, в народе весьма скоро оформилась «воля к новому порядку», но совсем не к тому, к которому призывал ориентировавшийся на него Ильин. Верх взяли те, кого он относил к стану контрреволюции, - левые силы. По его мнению, контрреволюционность большевиков заключалась в том, что они гасят стремление народа утихомирить кипящие страсти, дезорганизуют общественную жизнь, действуют не в интересах сплочения страны, а раскалывают ее по классовому принципу, сеют вражду и недоверие между различными социальными слоями. Большевики «подрывают в народе веру в то, что совершившаяся революция приведет к желанной цели», т. е. демократическому государству. Экстремисты, признает Ильин, имеют серьезные шансы на успех по объективным причинам, ибо «старый порядок воспитал целые поколения русских людей в положении бесправных, подавленных и озлобленных «подданных». Они способны лишь к политическому отрицанию: к осуждению, недоверию, ненависти, подозрению; но они не способны к созидательной работе, не ценят ее и не хотят ее делать» [1, с.96]. Большинство в силу отсутствия «независимости ума» падки на лозунги типа «до-лой»,не интересуясь их последствиями. Верно замечено. В России вплоть до начала XXI века наиболее популярным был именно этот лозунг. Однако в большей части не у народа,
а у определенного склада политиков, бесплодных в позитивных возможностях и в силу этого делающих ставку на нигилизм и голое отрицание.
Ильин обвиняет большевиков в том, что они забыли аксиому политики - объединять людей, согласовывать их интересы, а не сеять разлад и вражду. Здесь философ заблуждается: большевики «не забывали» эту аксиому. Просто они в ней не нуждались, т. к. придерживались собственной «аксиомы», согласно которой политика есть организованная классовая борьба в целях установления диктатуры пролетариата. Поэтому в конкретных условиях 1917 г. дефиниции Ильина были, по меньшей мере, неуместны. Их значение исчерпывалось демонстрацией эрудиции автора.
В эпоху накатившегося на страну безумия гражданской войны взывать к благоразумию могли те, кто еще не осознал реалии, а продолжал жить идеями, рожденными в кабинетной тиши. Слово обладает исключительной силой, но при условии, что его хотят услышать. Обращаться к глухим бессмысленно. В то время массы хотели слушать левых и идти к новому порядку без господ. Время политических мечтаний либерального толка кануло в небытие вместе с самодержавием. Идеалистическая водица отжурчала, должна была пролиться кровь.
В первые постреволюционные месяцы 1917 г. Ильин по-прежнему считает, что политическая борьба должна протекать на «публично-правовыхпутях», через «планомерную организацию народа - к полномочию властвовать от лица государства» [2, с.76]. Однако его теперь крайне беспокоит максимализм политических партий, которые после Февральской революции вылезли на свет Божий, как грибы после дождя. Ильин призывает опираться на опыт революции 1905 г. и ориентироваться не на максималистские программные установки, а ограничиться умеренными действиями по постепенному реформированию России в демократическое государство буржуазного типа. Он готов поддержать и устремле-
ния социал-демократов, но при условии, что они будут видеть социалистические перспективы, а не ожесточенно драться за немедленное утверждение социализма, под которым понимал особую разновидность «государственного самоуправления». Однако народ должен сначала приучиться к буржуазному самоуправлению, прежде чем переходить к «самоуправлению социалистическому» [2, с.73]. Как видим, Ильин не имел ничего даже против социализма, но вводимого поэтапно, по мере вызревания соответствующих условий и предпосылок. Он справедливо пишет о том, что включать в очередь дня реализацию явно утопических программных установок - значит вводить массы в заблуждение, заставлять их поверить в то, что на деле невозможно.
По его мнению, выдвижение утопических лозунгов вносит дополнительный раскол в общество, ибо побуждает сторонников «максимального» и «идеального» искать виновных, мешающих скорому осуществлению «светлой мечты». Отсюда рост напряженности в социальных отношениях, озлобленности, недоверия людей друг другу. Политический максимализм, считает Ильин, рождает у большевистских лидеров «дурную дальнозоркость» - особую «болезнь», когда далекое видится как близкое, а близкое не видится вовсе [2, с.75]. Верно подмечено: «дурная дальнозоркость», подогревавшая революционное нетерпение масс, станет отличительной чертой большевизма. Следствием этой болезни является стремление достичь идеального всеми средствами, особенно умелой «игрой» на чувствах и настроениях обнищавших, вконец измотанных политическими, экономическими, военными невзгодами людей, готовых поверить в любую «сказку», манящую скорым прорывом в лучшую жизнь. Надежда умирает последней. Большевики не только не давали надеждам вырваться из невзгод лихолетий, умереть, но и вселяли в людей новые надежды и тем вызывали к себе все большие симпатии населения страны, загнанного судьбой в угол.
Политический максимализм держался на лжи, демагогии, обещаниях, фанатизме лидеров левых, уверенных в том, что «кривда» - это «правда». У них формировалась порочная привычка «вбрасывать» в массы социальные иллюзии, уводить от реальной жизни, от решения насущных проблем злобы дня во имя «прекрасного завтра».Иллюзии рождали бесплодные надежды, которые, в свою очередь, подпитывали ненависть к тем, кто стоит на пути к желанным целям. Ильин уверен, что политический максимализм ведет к социальной ненависти, пробуждает звериную жестокость, глушит милосердие и сострадание. Сердца, напоенные нежизненными чаяниями, черствеют, а затем мертвеют, и создаются психически благоприятные условия для торжества «кулачного права» как предтечи гражданской бойни. Оценки верны. Однако Ильин глубоко заблуждался и противоречил себе, когда писал, что «революция, неудавшаяся в 1905 году, стала ныне возможна благодаря всенародному единению» [2, с.77]. Значит, политический максимализм Ильин, как и многие либералы, еще не принимал всерьез, считал «детской болезнью» юной революции, с которой справится напоенная соками жизнелюбия российская демократия. В ту пору самые проницательные люди, и среди них Ильин, не разобрались, что Февральская революция 1917 года была плодом не народного единства в напоре на отживший свой век царизм, а результатом раскола в обществе, который после отречения царя стал главным фактором политического развития России. Большевики действовали вполне в духе политических перемен, стремясь всеми силами вырвать власть из немощных рук Временного правительства.
Трагедия заключалась в том, что либералы, пытаясь перестраивать Россию, не потрудились понять ее «как страну великих замыслов и потенций, как в добре, так и в зле. Они всегда исходили из предположения, что, как только старые хозяева уйдут, именно они и станут на их место в качестве новых хозяев, которые, конечно, и во-
дворят нужный порядок», - отмечал С.А. Аскольдов. Они не учли, что с падением старого «встанут новые силы, которые сметут испытанных, по-своему умудренных опытом и, во всяком случае, политически честных борцов за русскую свободу» [3, с.37]. Либералы привыкли к борьбе с уже беззубым и дряхлым самодержавием. Им нечего было противопоставить фанатикам революции. Позже, оглядываясь назад, можно было оправдаться нежеланием творить зло. Однако, безвольно опуская перед злом руки, либералы вольно или невольно становились пособниками зла, растекавшегося по России. Позже эту трагедию Иван Александрович поймет, написав нашумевшую в 1920-е годы книгу «О сопротивлении злу силою».
Ощущение неопределенности, временности, случайности наложило отпечаток и на название властных структур: Временный комитет Государственной Думы, Временное правительство и др. [3, с.37]. Назвав себя «временными», либералы как бы предугадали собственную судьбу - история отпустила им время только на то, чтобы уйти с политической ареныРоссии, предварительно развязав трагедию, постигшую страну после 1917 г.
К. Ельцева, много лет знавшая Г.Е. Львова, занимавшего пост премьер-министра Временного правительства, посетила князя в министерском кабинете за несколько дней до его отставки. Она пришла ободрить давнего друга. Но в ответ услышала: «. Мы ничего не можем. Мы обреченные. Щепки, которые несет поток» [4, с.257]. Глава Временного правительства образно и точно охарактеризовал положение, в котором находились те политические силы, которые он представлял.
Добрый, умный и совестливый князь, потомок древнего рода Рюриковичей, он хотел умиротворения и на посту премьер-министра боялся неосторожными действиями «развязать гражданскую войну» [4, с.257], не разглядев, что поток событий, на волю которых он полагался, нес к ней Рос-
сию. После отставки Г.Е. Львов буквально исчез, найдя на некоторое время уединение в Оптиной пустыни.
Ждать и надеяться на русское «авось» в традициях российской жизни. По свидетельству В.Д. Набокова, у членов Временного правительства была «какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется, пойдет правильным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию («великая», «бескровная», «народная»), идеализировали и население. Имели, например, наивность думать, что столица со своими подонками... может существовать без помощи... Об армии предполагали, что командный состав сам собой обновится и «найдутся духовные и энергичные генералы», а «дисциплина быстро восстановится» [5]. Между тем, как подчеркивал Н. Бердяев, «только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. Нужно было взбунтовавшимся массам дать лозунги, во имя которых эти массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были завораживающие символы» [6]. Ни либералы, ни правые социалисты, как вскоре показали события, таких лозунгов выдвинуть не могли. Они ждали Учредительного собрания, которое было «заражающим» символом именно для них.
Иван Ильин, как и многие другие представители интеллигенции, был горячим сторонником созыва Учредительного собрания - высшей формы народной демократии, призванной решить судьбоносные для страны вопросы о мире, власти, земле, широких социально-экономических преобразованиях. Однако весной 1917 г. он полагает, что царящая в стране политическая сумятица помешает свободному волеизъявлению народа, а предвыборная агитация в армии расколет солдатские массы по партийным пристрастиям, окончательно «убьет» дисциплину и боеспособность войск. По его мнению, Учредительное собрание следует собирать только после победоносного завершения войны, а на данном этапе целесооб-
разнее сплотиться вокруг Временного правительства. Здесь Ильин, так же, как и лидер кадетов Милюков и иже с ним, не услышал народного чаяния «замирения» и немедленного прекращения опостылевшей, несущей России одни беды войны. В этом отношении большевики куда более тонко вслушивались в настроения народа и мастерски играли на антивоенных струнах народной души.
Выборы в Учредительное собрание Ильин считает преждевременными и по причине обостряющихся партийных распрей, когда политический экстремизм уже оказывает мощное воздействие на позицию значительной части избирателей, находящихся в плену навеянных партийной пропагандой сиюминутных настроений. Каков же вывод? Ждать более благоприятных условий для созыва Учредительного собрания. На деле это означало надеяться на русское «авось». Иван Александрович повторяет ошибку либеральной интеллигенции, боявшейся решительных действий и плывшей по течению бурных событий.
На наш взгляд, скорейший созыв Учредительного собрания, пока Временное правительство сохраняло хотя бы видимость власти, мог повлиять на политическую ситуацию в стране, приостановить «левение» масс, показав им, что Временное правительство способно проявить волю, а не только жить обещаниями, разрешить насущные проблемы, стоящие перед страной, через Учредительное собрание. Нерешительность в вопросе о созыве Учредительного собрания лишь усугубляла бездеятельность власти, дискредитировала ее в глазах масс и создавала благоприятные условия для успеха агитации левых сил, умело использовавших главный просчет Временного правительства - ставку на «обещаловку». Возможно, подобная позиция Ильина в вопросе об Учредительном собрании отражала его подспудное неверие в возможность парламентарными формами решить ставшие уже по-настоящему «злыми» вопросы революции.
Иван Александрович Ильин постепенно начинает «прозревать». Летом 1917 г. в брошюре «Демагогия и провокация» он уже пишет о том, что переход к демократии с начала Февральской революции «шел» лишь в партийных воззваниях. Крестьянская Россия не имела не только элементарных представлений о демократии как форме управления государством, но и представлений о новоявленных партиях. Вопрос о «власти народа», ставившийся любой партией -будь-то правого, либо левого толка - в качестве программного, превращался в декорацию политического театра, где на скорую руку сколоченных подмостках «борцы за счастье» народа разыгрывали спектакли.
Демагогия возводится в ранг основного политического рычага воздействия на массы в борьбе за симпатии потенциальных сторонников новоявленных политиков. Складывающаяся практика политического соперничества пугает Ильина беспринципностью и цинизмом обмана. Демагогия, с его точки зрения, страшна не только сама по себе, но и тем, что политики, опирающиеся на нее, дабы получить «слепое» доверие масс к себе, вносят «в политическую жизнь дух вражды, злобы и разъединения, подрывающий ту необходимую волю к единению, без которой народ не может создавать и иметь единую и общую государственную власть, т. е. не может оставаться единым государственным союзом» [7].
Теперь Ильин вынужден признать, что с первых дней революция пошла не по пути «политическоговоспитания масс»,а развращения неискушенных в политике людей демагогией и провокацией. На смену принципу государственности как объединяющему началу гражданского общества шел принцип партийности, раскалывающий общество эгоистическими интересами тех или иных социальных групп и их партий. Ильин в своей публицистике наивно и даже трогательно призывает партии «образумиться» и перейти к честной борьбе за избирателей в то же Учредительное собрание. Он выступает как кабинетный ученый, с ужасом уви-
девший, что жизнь идет совсем не по намеченным наукой путям. Он возмущен и растерян, но еще не хочет признать, что в российских условиях грядущего революционного произвола у демократии либерального толка совсем не осталось шансов на жизнь. Теперь он пишет о том, что исконная государственность в форме монархии из рук вон плохо управляла страной, но все же управляла. Ее убрали, надеясь, что придут свежие силы. Пришли дилетанты в государственном управлении, а старая, пусть косная, политическая жизнь под ударами революции рассыпалась, и ей на смену пришла партийная вакханалия. Для Ильина, как и многих других российских интеллигентов, становилось все очевиднее, что они приветствовали совсем не ту революцию, о которой мечтали. Грезилось, что теперь интеллигенция выступит «воспитателем народа», его «политическим просветителем», «духовным поводырем» на пути к демократии, прогрессу, новой государственности. Но то были лишь грезы.
К октябрю 1917 г. революционные восторги Ильина испарились, «выкипели» вместе с иллюзиями первых после Февраля месяцев. 8 октября 1917 г. в газете «Утро России» он напишет, что Россия одержима мелким бесом [8].
Торжество бесовщины Ильин связывает с бездеятельностью Временного правительства, которое промотало капиталы революции в угаре словоблудия, пустозвонства, заболтало демократию и пустило по ветру все возможности, которые предоставила ему история. Временное правительство лишь обеспечило дикую волю выползшим из подполья «псевдореволюционерам» разлагать народ, внушая ему вседозволенность. В итоге основная, с точки зрения Ильина, правовая идея революции - созыв Учредительного собрания как законодательного органа, призванного определить новые устои государственности, - оказалась дискредитирована, оплевана словесной шелухой безответственных политиканов. И не кем-нибудь, а демократами, которые, «углуб-
ляя» революцию, сами того не желая, разожгли в общества недоверие к праву, похоронив тем самым возможности «спокойных и сознательных выборов». «История покажет, - прозорливо пишет Ильин, - как Учредительное собрание ноябрьского срока завершит судьбу русской революционной демократии» [8].
Иван Александрович оказался прав. 5 января 1918 г. в Таврическом дворце открылось Учредительное собрание, которое отменило декреты II съезда Советов, установившего (25 октября 1917 г.) большевистскую власть. В ответ Совет Народных Комиссаров принял решение о роспуске Учредительного собрания. Решение было поддержано ВЦИК, декретом которого 6 января 1918 г. Учредительное собрание было распущено. Под предлогом того, что «народ устал», анархист А. Железняков предложил депутатам покинуть Таврический дворец.
Печальная судьба парламентской демократии в России свидетельствовала о расколе в обществе в той его критической фазе, когда основные политические силы больше не искали компромисса в интересах страны, а шли к беспощадной схватке. Трагическую для России роль сыграла непримиримость большевиков, всеми силами старавшихся разжечь пожар классовой борьбы, безволие и боязнь власти лидеров социалистических партий, политическое фиаско либералов и неспособность российской буржуазии в переломную для Отечества эпоху выступить силой, консолидирующей общество. Разгром Учредительного собрания знаменовал собой драматичный для страны этап, когда возможности политического компромисса в рамках представительных учреждений были исчерпаны, и судьба России теперь зависела от вооруженной борьбы на полях Гражданской войны. Расколотое на полярные силы общество было настолько «зашорено» своими интересами, что разгон большевиками Учредительного собрания - событие политически чрезвычайно важное - не нашел особого отклика. В Петрограде против роспуска Учредитель-
ного собрания протестовали лишь несколько сотен демонстрантов, рассеянных красногвардейцами. Как писал ярый противник большевизма, правый социалист В. Станкевич, впечатление «неправа», совершенного большевиками, было смягчено в народе самим Учредительным собранием, безволием депутатов. Да и само Учредительное собрание многим казалось театральным. «Мы собирались. на заседание, как в театр, -вспоминал депутат Мстиславский, - мы знали, что действия сегодня не будет - будет только зрелище» [9].
Уничижительную критику дает Ильин Керенскому, который практически отказался «пользоваться властью» и лишь «тревож-но»взираетна ширящееся погромное движение. Никаких мер по борьбе с дезертирством и разнузданностью солдат не предпринимается. Россия ввергается в буйство погромов и насилия. Ильин пишет о том, что Керенский «или вообще не понимает, в чем состоит сущность государственной власти; или же он совсем не осведомлен о том, что происходит в стране» [10]. Ильин напоминает об обязанностях власти не брезговать и принуждением - там, где это необходимо для обеспечения безопасности граждан, не «фигурировать», как Керенский, а действовать. Однако очевидно: Керенский способен лишь изливаться в потоках слов и ждать восторгов толпы. С его «легкой руки» процветает безнаказанность, провоцирующая беспорядки и сдающая страну под власть погромщиков.
Упивались словами. Проглядели Ленина. П.Б. Струве писал: «Ленин пришел к власти потому, что враги коммунизма не верили ни в его успех, ни, еще менее, в прочность этого успеха. В этом неверии, в этом «нечутком сне» и в этом невнимании к опасности большевизма со стороны его противников - самая главная ошибка, великое историческое заблуждение и, если угодно, преступление антибольшевиков» [11]. Заблуждался на первых порах и Иван Ильин, не увидев, что именно Ленин и его «гвардия» могли оседлать и оседлали народную стихию, во многом произраставшую из се-
мян злобы, ненависти, зависти, которые в избытке сеяли «творцы» классовой борьбы за диктатуру пролетариата.
12 октября 1917 г. Ильин в речи на 2-м Московском совещании общественных деятелей заявляет, что революция закончилась. Вместо долгожданной демократии пришли «разложенье, позор, избиение»
[12]. В феврале Ильин признавал себя революционером, полагая, что революция свершилась «по праву и ради права». Теперь ясно, что революционная власть выродилась в корыстное расхищение государства. Керенский возглавил «партию развала». Ильин говорит, что он отныне не революционер, а контрреволюционер, и связывает свои надежды с генералом Корниловым.
Накануне выборов в Учредительное собрание Ильин утверждал, что в ближайшее время России предстоитразочароваться в «Учредилке» и вера в нее «можетсогревать благими надеждами лишь наивные сердца», ждущиеку-десника, чудесным образом разрешающего острейшие вопросыжизни общества.
Чуда не произойдет. Своекорыстный напор снизу опрокинет Учредительное собрание, которое «явит миру невиданное зрелище: всемогущей уполномоченности и крайнего политического расслабления»
[13]. Оно не сможет ни заключить сепаратного мира, ни восстановить разложившуюся армию, ни передать власть «государственно мыслящему диктатору». Это будет зрелище «всемогущего бессилия».
Так и случилось!
Эволюция взглядов И. Ильина на рево-
люцию вполне закономерна. Осенью 1917-го пришло прозрение и разочарование в либеральных догмах. Из «розового» Ильин постепенно превращается в «белого». Но окончательный выбор был впереди.
Литература
1. Ильин И.А. Порядок или беспорядок? // Собр. соч. Т. 9-10. - М., 1999.
2. Ильин И.А. Партийная программа и мак-
симализм // Собр. соч. Т. 9-10.
3. Аскольдов С.А. Религиозный смысл рус-
ской революции // Из глубины. - М., 1991.
4. Кн. Т.Е. Львов. Воспоминания. - М., 1998.
5. Набоков В.Д. Временное правительство // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. - М., 1991. - С. 395, 396, 399.
6. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского
коммунизма. - М., 1990. - С. 114-115.
7. Ильин И.А. Демагогия и провокация //
Собр. соч. Т. 9-10. - С. 103.
8. Ильин И.А. Куда идет революционная демократия? // Утро России. - 1917. -8 (21) окт.
9. Киселев А.Ф. Страна грез Георгия Федо-
това. (Размышления о России и революции). - М., 2004. - С. 225-226.
10. Ильин И.А. Отказ Керенского // Утро России. - 1917. - 12 (25) окт.
11. Струве П.Б. Подлинный смысл и необходимый конец большевистского коммунизма // Русская мысль. - 1923-1924. - Кн. 1Х-Х11. - С. 314-315.
12. Утро России. - 1917. - 12 (25) окт.
13. Утро России. - 1917. - 8 (21) окт.
Февральские дни на улицах Петрограда
