CC BY-NC-ND
6
Об академической работе
Лев Львович Любимов
Лев Львович Любимов стоял у истоков многих реформаторских проектов в сфере образования. Он был среди тех, кто задумывал и наш журнал, всегда приносил новые идеи, возбуждал острые дискуссии. Одиннадцать лет назад мы отмечали юбилей Любимова. Посвятив ему специальный номер «Вопросов образования», собрали подборку любимовских статей1. Написанное Любимовым всегда бурно обсуждалось. Теперь многие его высказывания считаются классикой образовательной мысли.
Трудно поверить, что уже год Льва Львовича нет с нами2. За это время сообщество исследователей в сфере образования и само образование столкнулись с радикальными переменами и серьезными вызовами.
В июле 2020 года профессору НИУ ВШЭ Дмитрию Владимировичу Виноградову удалось провести обстоятельный разговор с Л.Л. Любимовым — обсудить открыто и живо разные темы: они говорили о профессии, о науке, о публикациях, об окружении ученого, о том, как Лев Львович оценивает собственную карьеру и достижения. На личной странице, созданной на портале НИУ ВШЭ в память о Л.Л. Любимове, можно найти полную версию интервью3.
Мы публикуем в нашем журнале фрагменты этой беседы. Лев Львович говорит ясно и просто о том, что важно для успешного существования в академической среде. В очередной раз мы наблюдаем, как прикладные, практические темы, подчас рутинные, в интеллектуальной лаборатории Любимова становятся увлекательными сюжетами, как он щедро делится богатым жизненным, профессиональным и читательским опытом. Мы будем рады, если читатели нашего журнала благодаря этой публикации смогут услышать живые слова поддержки от Льва Львовича Любимова.
1 Вопросы образования/Educational Studies Moscow. 2011. № 4. https://vo.hse. ru/2011--4.html
2 Созидатель. In memoriam. Памяти выдающегося деятеля образования Льва Львовича Любимова (14.06.1936 — 03.04.2021) // Вопросы образования/Educational Studies Moscow. 2021. № 2. С. 8-9.
3 https://www.hse.ru/personal/liubimov/interview
О роли Лев Львович: Я очень хотел бы, чтобы наши молодые ученые коммуникации выступали на разных конференциях, вполне национальных конференциях, где они бы свободно пользовались языком русским. Выступая на зарубежных конференциях — если эти конференции будут на английском языке, например, — они будут контролировать язык, а не мысль. Если будут выступать на русском, то будут контролировать мысль.
Когда я был еще сопливым кандидатом наук лет двадцати шести, в Институте мировой экономики меня директор «наградил» поручением исполнять его обязанности в лекторской группе ЦК. Это означало, что группой из трех-четырех человек мы едем в регионы и работаем с партийно-хозяйственным активом. Каждый читает свою лекцию, по своей теме. В этом качестве однажды мне довелось совершить подвиг: я должен был прочесть лекцию об энергетическом кризисе. Видимо, это был 1974 год. Коллегия Госплана СССР! Дети наши, конечно же, не понимают, да и взрослые уже не понимают, что такое коллегия. Член коллегии имеет ранг первого заместителя министра. И такой публике я должен читать лекцию! У меня мозги напряглись до такой степени, что лекцию я прочел хорошо, и даже председатель Госплана Байбаков очень хотел, чтобы я пошел с ним пообедать. Но я извинился и сказал: меня жутко ждут, я не могу, иностранцы в институте... На самом деле, пока я читал, у меня родилось штук десять инсайтов, что на самом деле вот это надо толковать так, а вот это — так. Моя задача была — немедленно туда, в институт, немедленно, пока я не забыл, записать. То есть, когда ты читаешь крепкой профессиональной аудитории, ты не талдычишь.
О тексте Дмитрий Владимирович: Вы делаете упор на сущность и на значение. Академический текст наполнен терминами, точно передающими значение. Значит ли это, что на многое другое, например на переносы, можно не обращать внимания? Сейчас полно текстов, в которых не согласуются падежи, например, но если смысл понятен, то, быть может, это и неважно? Должен ли текст быть выверенно-грамотным или это второстепенно?
Л.Л.: Конечно же, в высшей степени важна грамотность, иначе вы не извлечете ни авторских, ни собственных смыслов из текста. Иначе это будет то, что можно назвать просто информацией, она войдет в левое ухо и выйдет из правого. А извлечь собственный смысл можно только тогда, когда читаемый текст точен в терминологии — и в понимании каждого термина, и в понимании взаимосвязи этого термина с другими терминами.
Посмотрите на мировые мониторинги школьного образования. В образовании десятилетних мы всегда впереди — в
тройке первых, а иногда и на первом месте. И я это отношу, к моей внутренней большой радости, на счет того, что, видимо, сохранилась генетика. Потому что сам контент «началки» с 7 до 10 лет — он как бы обо всем и ни о чем, и память это все схватывает. Но вот с пятого класса фактически расписание предметов напоминает список университетских факультетов: биология, математика, история... И в мониторинге пятнадцатилетних мы уже «выскакиваем» в пятый десяток. То есть школа с 5-го по 9-й класс опускает ребенка до плинтуса, к сожалению. Причина в том, что его учат алгоритмам, которые работают с памятью, и не учат мышлению. А модель обучения должна строиться по принципу text is a model.
Абсолютно то же самое касается и высшего образования, университетов. Я начинал в 1960-е годы. Конечно же, это тогда идиотская наука была — марксистско-ленинская политическая экономия, но — не падай в обморок! — издания Высшей партийной школы настолько жестко редактировались, что там логика, и терминология, и взаимосвязи терминов соблюдались предельно железно. Я чисто стилистике научился из этих книжек, просто самой стилистике. Ну, а поскольку дальше началось чтение, в основном американских экономистов — хотя первая книжка была Кейнса! — я начал осознавать, насколько важна точность. Когда я в издательство «Международные отношения» сдал книжку про экономические проблемы Мирового океана, их очень жесткие редакторы сказали, что нечего править: она легко читается, все очень логично, все очень точно. И это не талант — это чтение. Это чтение, и это письмо. Чтение и письмо — разные сущности, но они абсолютно комплементарны. Потому что, когда человек пишет, он не видит собеседника, он не видит его реакции, он не видит его ощущений и чувств. Когда любой из нас говорит, мы думаем и говорим одновременно, а когда ты пишешь — ты сначала думаешь, а потом пишешь, и это совершенно другая стилистика. Короче, надо и читать, и писать.
О структуре Д.В.: А можем ли мы коротко пройтись по алгоритму написа-статей ния статьи? Я задам несколько коротких вопросов, а Вы кратко скажете, что Вы об этом думаете. Например, у каждой научной статьи есть аннотация, abstract. Зачем она нужна и как написать хорошую аннотацию?
Л.Л.: На этот вопрос первым ответил Фридрих Ницше еще в конце XIX века. Однажды он написал, что, поскольку в школах перестали преподавать логику, он не в состоянии получать удовольствие от тех книг и журналов, которые ему доводится читать. То есть само исчезновение такой дисциплины в школе
резко сказалось на качестве научных публикаций. Ницше тогда уже сказал, что в школах надо учить письму, письменной речи. Это неважно, какой жанр. Но мы сейчас говорим о научной статье.
Сначала нужно выдвинуть тему. Если тема ясна, то нужно серьезно подумать о названии. Если название получилось, тогда надо всерьез подумать о том, из каких частей будет состоять эта статья — первая, вторая, третья, четвертая, — и теперь уже думать о названии каждой части. Если получилось название статьи, если получилось название каждой части, нужно начинать сначала: еще раз проверить, каким образом согласуются друг с другом сама тема, название статьи, название частей. Когда все более-менее утрясли, надо делать план каждой части. Когда сделан план — надо опять проверять, он последовательно согласован [ЛЛ использует слово consistent] или нет? Если да — начинаете писать текст. Когда закончили текст — начинайте извлекать ключевые слова. Если извлекли ключевые слова, то сам план и ключевые слова — это фактически уже abstract.
Д.В.: Отлично. А введение? У каждой статьи есть введение — как его написать?
Л.Л.: Так это и есть тема! Вот когда «обозвал» статью, тогда ты, конечно, сделаешь этот preface на три-четыре-пять-шесть строк, на один абзац: эту тему обсуждали так-то и так-то, я считаю, что можно обсудить ее так-то, — все, поставил точку, и начинается первая часть. Я еще раз возвращаюсь к Ницше, который говорил, что нужно учить писать в разных жанрах. Начитавшись литературы по образованию, я окончательно понял, что в школе нужно этому учить, и жанры должны быть разными, вплоть до заявления о приеме на работу — это тоже жанр.
Д.В.: Как бы Вы оценили, какой процент из прочитанных Вами статей имеет хорошее заключение? И чего Вы как читатель ждете от заключения статьи?
Л.Л.: Да не больше двадцати процентов!
Д.В.: А чего вы ждете?
Л.Л.: Что в нем должно быть? Понимаешь, когда нет заключения — это говорит о том, что человек занимается «публикационной активностью». Когда есть заключение — это означает, что он делает науку.
Как искать темы Д.В.: Я еще три вопроса задам коротких по теме научных иссле-исследований дований. Высок ли уровень стресса в науке? Есть ли такое понятие как «модная тема»? И что самое сложное в научной работе?
Л.Л.: Хорошо. Стресс... Стресс я, пожалуй, оставлю на потом. Что касается самой по себе темы — тему надо видеть. Видеть можно, только если ты читаешь. Когда у меня был первый от-
дел, куда меня Николай Николаевич Иноземцев назначил, это отдел информации, — я там создал библиотеку досье для систематизации работы с информацией, и много чего еще придумал.
Задания были бесконечные. Например, надо было каждый день давать директору выдержку из материалов ТАСС. Выпуски ТАСС имели разные цвета — красный, белый, черный, коричневый, зеленый. Если все вместе положить на стол, то получится пестрая стопка высотой сантиметров сорок — в день! Я должен был быстро просмотреть. Когда я быстро просматривал — а это занимало часа два, — у меня складывалась картина мира: какие проблемы важны на данный момент. Параллельно я должен был быстро просматривать некий набор журналов и газет. Вот так я нашел одну тему, вторую тему...
В 1973 году, где-то летом, я обнаружил, что что-то происходит в мировой энергетике. Начал сочинять, думая в конечном счете написать записку для академика [Иноземцева]. И получилась «записка» чуть ли не на двести страниц. Где-то к ноябрю я ему отнес и попросил прочитать. Он прочитал к концу ноября и сказал: «Слушай, это же сейчас "бомба" будет!..». И действительно, через месяц ОПЕК в четыре раза подняла цену на нефть, разразился знаменитый энергетический кризис, и с этого момента я должен был писать, что это такое, каждому члену Политбюро отдельно, объяснять им ситуацию. Вот тема нашлась.
Когда ты видишь мир, тема находится. Это первое, что я быстро усвоил. Мы сделали замечательную книжку коллективную. Вот, кстати, к вопросу о стилистике: хотя там было много соавторов, я ее переписывал, чтобы термины были правильными, чтобы взаимодействия между ними тоже были правильными. Ну и дальше так оно и шло — тему давала жизнь. Поскольку я хорошо «плавал» в проблематике сегодняшнего дня, я выбирал ту тему, которая, совершенно очевидно, завтра «закрякает», потребует ответа на вопросы. Первой же моей темой в отделе США были перспективы советско-американских отношений.
Д.В.: Теперь стресс и самое сложное в науке.
Л.Л.: Самое сложное, кстати, — это найти тему. Может быть, второе по сложности — это ни в коем случае на ней не останавливаться. В этом была гибель Академии наук, она сейчас видна. Занялся человек конечным продуктом: ВВП, совокупным национальным доходом — и больше ничем до конца жизни! Этот риск заиндеветь на одной теме — это страшная вещь.
