CC BY
83
Н.В. Крючкова
ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ ДАННЫЕ В РАСКРЫТИИ СОДЕРЖАНИЯ КОНЦЕПТОВ
Рассматриваются некоторые методологические проблемы концептологии, в частности проблема использования данных лексикографии и ассоциативных экспериментов для описания концептуального содержания. Лексикографическое описание зачастую не позволяет раскрыть содержание концепта. Вместе с тем именно ассоциативный материал отражает нормативные ассоциации, связанные с репрезентирующей концепт лексической единицей и позволяющие адекватно описать содержание концепта.
Несмотря на большое число исследований, посвященных изучению концептосфер языков и их фрагментов, многое в теории концептов еще остается недостаточно определенным и является предметом дискуссий.
Не решена окончательно, на наш взгляд, и проблема методов концептологических исследований, включающая, в частности, проблему выбора материала для изучения содержания концептов. Особенностью нынешнего этапа развития концептологии является, с одной стороны, то, что в рамках лингвокогнитивных исследований было апробировано множество различных методов изучения концептуального содержания, доступ к которому можно получить путем анализа единиц языка и речи, а с другой стороны, не во всех концептологических исследованиях наблюдается четкое представление об адекватности выбранной методики и материала поставленным целям и задачам исследования.
В современных концептологических исследованиях при описании того или иного концепта используются, как правило, сразу несколько источников материала [14]. Использование этих источников происходит, как правило, на разных этапах исследования, причем методология каждого этапа получает различные теоретические обоснования.
В большинстве лингвокогнитивных (или лингвокультурологических) исследований на начальном этапе изучения концептов используются данные лексикографии. Цели этого этапа могут формулироваться по-разному:
а) выявить номинативное поле концепта;
б) выявить те аспекты концептуального содержания, которые были зафиксированы в языке как системе (т. е. наиболее устойчивые концептуальные признаки, верифицированные временем и известные, по-видимому, основной массе носителей данного языка);
в) через дефиниции лексикографических источников определить признаки ядра концепта.
На последующих этапах может происходить привлечение ассоциативного и / или дискурсивного материала, которое также может получать различное обоснование:
а) проверка того, насколько концептуальные признаки, выявленные при анализе системно языковых данных, актуальны в современном массовом сознании;
б) определение психологически реального значения ключевой лексемы-репрезентанта концепта (т.е. описание содержания и специфики концепта в сознании современных носителей языка);
в) через исследование ассоциативного материала описать периферийные слои концепта.
Указывает ли такое различие в теоретическом обосновании выбора материала на действительно разные цели и задачи исследования или же следует говорить лишь о различии в «плане выражения» при сходном «плане со-
держания»? На наш взгляд, в данном случае различное обоснование методологических приемов и выбора материалов отражает недостаточно четкую теоретическую «проработку» основных понятий концептологии.
Не вызывает сомнения тот факт, что лексикографические источники могут быть использованы для определения круга лексем, репрезентирующих тот или иной концепт в системе языка.
Вероятно, следует согласиться и с тем, что словарный материал может с достаточной полнотой отражать наиболее устойчивые концептуальные признаки, зафиксированные языковой системой и актуальные для всех носителей языка. Тогда ассоциативные данные позволяют верифицировать актуальность выявленных концептуальных признаков для данной лингвокульту-ры в определенный период.
Возможны также случаи, когда данные лексикографии позволяют выявить только понятийную составляющую концепта, а образно-оценочные элементы содержания концепта эксплицируются только с помощью ассоциативных данных. Такое соотношение результатов концептуального анализа, полученных с помощью системно-языкового и ассоциативного материала, можно продемонстрировать на примере концептов отрочество и adolescence в русском и французском языках соответственно.
1. Концепты отрочество и adolescence по данным лексикографических источников.
1.1. Концепт отрочество репрезентируют всего несколько лексем: наименование данного возрастного периода (отрочество); имена существительные - названия лиц по возрасту (подросток, отрок, малец, тинейджер, юнец и др.); имена прилагательные, образованные от имен лиц этой лексической группы (подростковый; отроческий; тинэйджерский).
Понятийное ядро концепта ‘переходный возраст от детства к юности’ в наиболее «чистом» виде отражено в лексемах отрочество (‘возраст между детством и юностью; период жизни в таком возрасте’), подросток (‘мальчик или девочка в переходном от детства к юности возрасте, 12-16 / 17 лет’), тинейджер (‘подросток; мальчик или девочка (юноша или девушка) в переходном возрасте’).
Словари не фиксируют переносных значений у лексем, репрезентирующих данный концепт. Исключение составляет лишь одно недавно вошедшее в активное употребление, заимствованное из английского языка слово тинейджер (отмечено в «Толковом словаре русского языка конца XX века»), которое в разговорной речи получило переносное значение - ‘о не вполне развившемся животном или растении’.
Таким образом, период отрочества отражен в лексической системе русского языка прежде всего в на-
именованиях лиц соответствующего возраста. При этом данный возрастной период осознается в связи с физическими характеристиками, свойственными лицам этого возраста.
Показательно отсутствие глаголов и наречий среди лексических репрезентаций концепта отрочество. Глаголы и наречия, репрезентирующие другие возрастные концепты, обычно являются производными от существительных и прилагательных, представляющих тот же концепт, и имеют качественные значения, т. е. в основе их семантики лежит представление о тех или иных качествах, свойственных данному возрастному периоду и лицам данного возраста. Отсутствие глаголов и наречий среди лексических репрезентаций концепта отрочество в русском языке, видимо, говорит о том, что в языковом сознании носителей русского языка отсутствует устойчивое, лексически закрепленное представление о тех или иных психических, поведенческих особенностях, свойственных данному периоду.
Несмотря на то что толковые словари русского языка ограничивают отрочество как отдельный период, не совпадающий с детством или молодостью (расположенный между ними), в толкованиях имен лиц, называющих людей по возрасту, не прослеживается четкой границы между отрочеством и юностью, с одной стороны, и между детством и отрочеством - с другой. Это еще раз подтверждает тезис о том, что группа возрастных номинаций представляет собой так называемое нечеткое множество, в котором соседние сферы взаи-моналагаются. Нечеткая же выделимость концепта отрочество, слабая его отграниченность от концептов детство и молодость обусловили, по-видимому, бедность его содержания, невыраженность в лексической системе русского языка ярких отличительных концептуальных признаков этого возрастного периода.
l.2. Анализ лексической организации концепта adolescence во французском языке показывает, что рассматриваемый концепт представлен во французском языке, так же как и в русском, очень небольшим количеством лексем. Большинство лексических репрезентаций этого концепта - имена существительные: названия возрастного периода (adolescence), названия лиц подросткового возраста (adolescent, adolescente, ado, teenager, ephebe), названия явлений, связанных с подростковым периодом (puberte); прилагательные (adolescent, pubertaire). Глаголов и наречий в данной группе лексем не встретилось.
Характерной особенностью семантики лексем, репрезентирующих концепт adolescence, является отсутствие переносных значений, которые содержали бы элементы оценки и характеризовали психические и поведенческие особенности подросткового периода. Абсолютное большинство лексем просто называют возрастной период или лиц данного возраста. Значения лексем описывают некоторые физические особенности, присущие подростковому периоду (например, puberte ‘passage de l'enfance а l'adolescence; ensemble des modifications physiologiques s'accompagnant de modifications psychiques, qui font de l'enfant un ё^ apte a procreer (apparition des caracteres sexuels secondaires, des regles’)).
Отсутствие у лексем, репрезентирующих концепт adolescence, метафорических значений, характеризую-
щих особенности характера, интеллектуального развития и поведения, присущие этому возрасту, по-видимому, можно объяснить тем, что подростковый период осознается как промежуточный этап между детством и молодостью, который обладает чертами обоих этих периодов и не имеет ярко выраженной собственной специфики. Не случайно во французской лексикографии период отрочества не описывается как некий отдельный, самостоятельный период; отрочество (adolescence) рассматривается как часть периода юности (jeunesse).
2. Концепты отрочество и adolescence по данным ассоциативных экспериментов (ассоциативные значения анализировались на материале «Русского ассоциативного словаря» [5] и данных ассоциативных экспериментов, проведенных автором статьи среди студенческой аудитории в университете г. Клермон-Ферран (Франция) в 2003 г.).
Актуальной и для французских, и для русских испытуемых оказывается характеристика внешности и физических особенностей подростков (ср.: puberte, maturite, croissance, acne, bouton, недоросший, недоросток, высокий, длинный, прыщавый, сильный, худенький, с сигаретой).
Оценка духовных, интеллектуальных качеств, особенностей характера и поведения в основном отрицательная. Большинство ответов, связанных с оценкой интеллектуальных особенностей рассматриваемого возрастного периода, говорят о глупости подростков. Реакции, характеризующие духовные и моральные качества, часто выражают отрицательную оценку и в русском, и во французском материале: incertitude, ingratitude, irresponsabilite, недоросший, злой, бессознательный, недоросль, недоросток и др.
В ответах русских испытуемых больше представлены характеристики поведения подростков, причем это главным образом отрицательные характеристики: хулиган, вредный, лентяй. Присутствуют также такие реакции, как независимость, самостоятельность, которые в данном случае характеризуют скорее поведение человека, чем реальную независимость (от родителей, например), поскольку такая независимость и в русском, и во французском обществе достигается значительно позднее.
Несколько реакций и в русских, и во французских анкетах указывают на то, что подростковый возраст связывается с идеей развития, созревания как физического, так и духовного: мальчик, который растет; мутант, все впереди; croissance, puberte, evolution, de-couverte.
Другая тема, которая часто встречается в ответах русских и французских испытуемых, - это проблем-ность подросткового периода: трудный, сложный, crise, erreurs, problemes, difficile, dangereux, difficulte, dur и др. Отсюда и главным образом отрицательные общеоценочные реакции: поганец, periode con, chiant.
Что касается реакций, характеризующих положение подростков в обществе, а также ситуации, предметы и явления, связанные с этим возрастом, то здесь в ответах русских испытуемых наблюдается большее разнообразие, чем в ответах французов (ср. реакции lycee и ученик, уголовник, дискотека, на улице, преступность, улица и др.).
На основании анализа ассоциаций, связанных с ключевыми лексическими репрезентациями концептов от-
рочество и adolescence, можно сделать вывод о том, что общее представление о подростковом периоде примерно одинаковое у русских и французских испытуемых. При этом для французов более актуальной оказалась идея развития, роста в прямом и переносном смысле. В сознании русских испытуемых подростковый возраст связывается, прежде всего, с физической недоразвитостью и негативным поведением.
Итак, в приведенном выше примере лексикографический материал отражает понятийную составляющую концепта. Словарные дефиниции не содержат образнооценочных признаков, которые, как показывают данные ассоциативных экспериментов, на самом деле присутствуют в содержательной структуре концептов отрочество и adolescence и становятся основанием для переносного, оценочного дискурсивного употребления лексем, вербализующих указанные концепты.
Подобное соотношение результатов концептуального анализа, полученных с использованием системноязыкового и ассоциативного материала, можно проследить и на примере других концептов возраста (подробнее см. [6]), а также на материале исследования многих других концептов. Вероятно, такие результаты анализа словарных данных объясняются в значительной мере и самой спецификой лексикографического описания, ориентированного на обобщенное определение (а возможно, и особенностями определенных типов концептов).
Рассмотрим в качестве еще одного примера то, как представлено в лексикографии и в ассоциативных реакциях понятие престиж.
3. В «Русском семантическом словаре» слово престиж включается авторами семантического словаря в группу «Социальная ценностность, общественная оценка» и определяется (как и в других лексикографических источниках) как книжное и имеющее значение 'уважение, безупречная репутация'. В свою очередь, лексема уважение толкуется как 'почтительное отношение, основанное на признании чьих-н. достоинств, заслуг, действий', а лексема репутация - как 'сложившееся общественное мнение о ком или о чем-нибудь' [7].
В словаре С.И. Ожегова, Н.Ю. Шведовой престиж определяется как ‘влияние, уважение, которым пользуется кто-нибудь или что-нибудь’; выделяется также значение, реализуемое в узуальном сочетании социальный престиж - 'значимость, приписываемая в общественном сознании тому или иному роду деятельности'
[8]. В БАС и МАС престиж имеет значение 'авторитет, влияние, которым пользуется кто-, что-либо'.
В «Толковом словаре русского языка начала XXI века» слово престиж отсутствует, однако есть слово престижный, для которого указываются два значения:
1. 'Такой, который высоко ценится (в обществе или какой-л. среде), предпочитается другим; такой, который способствует приобретению или сохранению престижа'. 2. 'Дорогой, высококачественный; такой, который свидетельствует о жизненном успехе кого-л.'
[9]. Последнее значение показывает стремление выделить, обособить на лексикографическом уровне один из типов употребления лексем престиж и престижный, а именно употребление этих понятий по отношению к артефактам: некоторые типы артефактов имеют особую функцию - быть символом престижа. При этом оценка
артефактов как престижных и их функция быть знаком престижа взаимообусловлены: артефакт престижен потому, что в данном обществе он принят в качестве конвенционального атрибута престижа; он не только «свидетельствует о жизненном успехе» - само обладание им уже является успехом.
Показательно и первое из приведенных в этом словаре значений (‘Такой, который высоко ценится (в обществе или какой-л. среде), предпочитается другим...’), т.к. оно строится путем толкования значения лексемы престиж через общий, универсальный для всей семантической сферы социальной ценностности компонент - ‘высокая оценка / ценность’.
Наиболее подробный сравнительный анализ семантики слова престиж находим в «Новом объяснительном словаре синонимов русского языка» [10]. Члены синонимического ряда «Авторитет» (авторитет, вес, влияние, престиж) рассматриваются здесь в сопоставлении с двумя другими синонимическими рядами, содержащими указание на особый статус кого-либо или чего-либо среди какой-то группы лиц: ряд известность, популярность, слава и ряд репутация, реноме, имя, слава.
Объединяет синонимы ряда «Авторитет» то, что «свойства авторитет, вес, влияние и престиж формируются среди людей, знакомых с деятельностью субъекта» [10. С. 1]. В качестве отличительного смыслового признака этих синонимов указывается, в частности, «характер мотивировки, объясняющей особое положение субъекта среди некоторого круга лиц: личные заслуги субъекта (авторитет), возможность влиять на людей и события (влияние), значимость в глазах всего общества (престиж)»; далее отмечается, что «авторитет приобретается в результате собственной деятельности субъекта и определяется глубиной его суждений, опытом, заслугами, правильными поступками в трудных ситуациях и т.п.», «.существительное авторитет, в отличие от других синонимов ряда, сочетается с прилагательными, характеризующими данное свойство с точки зрения за-служенности; ср. дутый (раздутый, фальшивый, ложный) авторитет» [10. С. 1, 3].
В качестве дифференциального семантического признака слова престиж в синонимическом ряду с доминантой «авторитет» отмечается, кроме указанного выше признака, и специфический, сравнительно с другими членами синонимического ряда, круг носителей престижа (престиж может быть не только у человека, группы, социального института, но и у занятий, свойств и т.п.). Авторитетом же, в отличие от престижа, может обладать небольшая группа лиц или даже одно лицо.
Не совсем понятным остается то, какую роль, по мнению автора, играет признак круга субъектов оценки (т. е. количества субъектов, выносящих суждение о свойствах авторитет, престиж, известность) в семантике соответствующих синонимов: является ли наличие «очень многих» субъектов оценки отличительной особенностью семантики ряда известность или же этот признак свойствен в какой-то степени и ряду авторитет, в частности включаемому в этот ряд синониму престиж? С одной стороны, наличие большого количества субъектов оценки постулируется в качестве признака, характеризующего ряд известность, в отличие от ряда авторитет: «Синонимы, входящие в ряд
2l
известность, указывают на то, что очень многие члены общества (здесь и далее подчеркнуто мною. - Н.К.) знают или слышали что-то о некотором лице или другом объекте»; «для ряда авторитет ни идея широкой известности, ни идея положительной оценки не является значимой» [10. С. 1]. Вместе с тем признак широкой известности («значимость в глазах всего общества») отмечается и как выделяющий слово престиж из ряда авторитет: «Синонимы (ряда авторитет. - Н.К.) различаются по следующим смысловым признакам: <...> 3) характер мотивировки, объясняющей особое положение субъекта среди некоторого круга лиц: личные заслуги субъекта (авторитет), возможность влиять на людей и события (влияние), значимость в глазах всего общества (престиж)» [10. С. 1].
Вместе с тем очень точным представляется следующее суждение Е.Э. Бабаевой: «Престиж, в отличие от других синонимов ряда, обозначает свойство, которым объект наделяется на основании сложившейся в обществе в данный момент и меняющейся со временем иерархии ценностей. Все престижное обладает в глазах общества особой значимостью и вызывает желание попасть в его орбиту, потому что причастность к престижному (знакомства в элитарных кругах, обладание престижной специальностью, принадлежность к престижному клубу и т.п.) сама по себе повышает социальный статус человека». И далее: «Присвоение объекту свойства престиж происходит в результате постепенного изменения общественного мнения, а иногда и воздействия на него» [10. С. 2]. Полностью соглашаясь с этим рассуждением, скажем лишь, что, на наш взгляд, оно доказывает существенные различия в семантике слов престиж и авторитет, с одной стороны (в том, что касается признака положительной оценки в семантике слова престиж, а также круга субъектов оценки - сложившееся в обществе мнение означает наличие множества таких субъектов), и указывает на точки сближения современного понятия престижа с понятиями моды, популярности - с другой.
Мы видим, что в словарных толкованиях лексемы престиж нет единства; они колеблются от указания на наиболее общее значение (‘высокая ценность’) до сопоставления с различными синонимичными, по мнению авторов словарей, понятиями (авторитет, влияние, уважение, репутация); вместе с тем основания для установления сходства и различия между синонимами остаются не совсем ясными.
Обратимся теперь к ассоциативным данным. Ассоциативные реакции, зафиксированные на стимулы престиж и престижно в «Русском ассоциативном словаре», показывают, что концептуальная и семантическая область, репрезентированная именем престиж, в сознании современных носителей русского языка имеет больше точек пересечения с понятиями моды, популярности, имиджа, чем с понятием авторитет. Так, в статье на стимул престиж присутствует единичная реакция авторитет и реакция уважение, встретившаяся 2 раза. Намного сильнее эксплицируют реакции данной статьи тему популярности (ср. известность и популярность, популярность, рейтинг, слава) и тему моды (ср. модно, мода). В статье на стимул престижный реакции авторитет, авторитетный, уважение
вовсе отсутствуют, однако есть реакции известный и популярный.
Реакции должность, положение, встретившиеся на стимулы престиж и престижный, указывают на присутствующую в сознании носителей языка связь понятий престижа и статуса (кстати, рейтинг - это тоже положение на какой-либо шкале); сам по себе высокий статус является фактором возникновения, источником престижа. Интуитивное представление носителей языка о престиже можно было бы сформулировать примерно так: престиж - это высокая ценность чего-либо или кого-либо вследствие статуса, положения либо вследствие моды, популярности (а не вследствие каких-либо заслуг).
Значительную долю ассоциативных реакций на стимулы престиж и престижный составляют реакции, связывающие престиж с имиджем, внешним видом, производимым впечатлением (ср. реакции имидж, шик в статье престиж и реакции вид, имидж, красивый, стиль, стильный в статье престижный). Сходные реакции были даны на стимул мода (ср.: красиво, стиль, люкс, блеск, шикарная); совокупность таких реакций образует область пересечения концептов престиж и мода, подтверждая тем самым тесную связь между ними в сознании современных носителей русского языка. Обращает на себя внимание и схожесть оценочных реакций в статьях мода и престиж. При отдельных реакциях положительной оценки оба стимула вызвали целый ряд отрицательно-оценочных реакций, выражающих пренебрежительное отношение к этим социальным ценностям (ср. реакции все фигня, иллюзия, коварный, чушь на стимул престиж и реакции ерунда, глупо, глупость, фигня и др. на стимул мода). Причина такого реагирования состоит, видимо, в ощущении внешнего, поверхностного, иллюзорного характера моды и престижа; подобные реакции отсутствуют на стимул авторитет. Вероятно, реакции типа ерунда, чушь, глупость, объединяющие ассоциативные поля стимулов мода и престиж, эксплицируют оппозицию внешнего впечатления (осознаваемого как иллюзорное, что влечет за собой отрицательно-оценочную маркированность данного полюса оппозиции) и внутреннего содержания. В этой оппозиции престиж тяготеет к первому полюсу, к которому также относятся мода, имидж, популярность.
Представляется, что в современном массовом сознании носителей русского языка престиж и авторитет являются отчасти со-положенными, но все же более противопоставленными понятиями. Они противопоставлены, во-первых, по признаку субъекта оценки, т.е. по тому, является ли эта оценка частной (или оценкой небольшой группы лиц - как авторитет) или массовой (т. е. оценкой толпы - как престиж или мода), а во-вторых, по признаку источника (причины) возникновения социальной ценности лица, объекта или явления, обозначаемой именем престиж, т. е. по тому, является ли эта высокая ценность следствием заслуг (как авторитет) или же следствием моды, популярности (как мода или престиж) или статуса. Поэтому престиж может интерпретироваться в речевом употреблении как ложная ценность (ср.: ...за человечество? За достоинство землянина? За галактический престиж?
К чертовой матери! Я не дерусь за слова! У меня заботы поважнее!).
Как видно, понятие престижа в современном речевом употреблении и в сознании носителей русского языка в большей степени сближается не с понятием авторитет, а с понятиями моды, популярности, известности, приобретая общие с ними элементы смысла: наличие широкого круга субъектов оценки (мнение масс), положительная оценка, отсутствие обязательного обоснования в виде заслуг, высокого качества или глубокого содержания.
На наш взгляд, данный пример показывает, что ассоциативные данные позволяют также, с одной стороны, в определенной мере скорректировать лексикографическое описание, а с другой - выявить ценностный компонент в содержании концепта (вслед за В.И. Карасиком мы считаем этот компонент важной частью содержания лингвокультурного концепта; см., в частности, [11]), обозначить то место, какое занимает данное понятие в системе ценностных ориентиров, в концеп-тосфере носителей данного языка и данной культуры.
Таким образом, можно, вероятно, признать адекватным использование лексикографического и ассоциативного материала на разных этапах концептологического исследования: 1) словарных данных - для выявления средств вербализации изучаемого концепта в лексикофразеологической системе языка (номинативное поле концепта) и понятийной составляющей концептуального содержания, для определения тех концептуальных признаков, которые закрепились в системе языка благодаря своей устойчивой актуальности на протяжении значительного отрезка времени; 2) экспериментальных данных - для выявления психологически реального содержания концепта, для определения фактической актуальности концептуальных признаков, выявленных на основе лексикографических описаний, а также для выявления ценностного компонента в содержании концепта.
Вместе с тем можно ли с уверенностью утверждать, что анализ лексических значений, представленных в лексикографических источниках, позволяет описать именно ядро содержательной структуры того или иного концепта, а анализ ассоциативных реакций - его периферию? Этот вопрос связан с проблемой репрезентации структуры концептов. В настоящее время наиболее популярным является описание структуры концепта в терминах ядра и периферии (концепция З.Д. Поповой и И.А. Стернина; см., например, [12]). Согласно данной концепции в ядро концепта входит наиболее яркий наглядно-чувственный образ, который носит индивидуальный характер и обладает четко выраженной личностной окраской, поскольку такой образ, как правило, формируется из личного опыта человека. Ядро концепта в совокупности с некоторыми дополнительными когнитивными признаками составляет его базовый слой. Периферия же (или интерпретационное поле) содержит интерпретацию отдельных когнитивных признаков и их сочетаний в виде определенных
установок сознания, различного рода утверждений и стереотипов, определяющих особенности менталитета той или иной лингвокультурной общности. В этой связи возникает вопрос: если признать, что ядро концепта составляет индивидуальный чувственно-наглядный образ, то можно ли вообще ставить задачу выявления такого ядра с помощью словарных данных?
Описание структуры концепта в рамках изложенного выше подхода должно было бы скорее идти от индивидуальных ассоциаций отдельных носителей языка (если считать, что на этой основе можно воссоздать психологически реальное ядро концепта), а не от словарных данных, которые в принципе не призваны отражать индивидуальные, частные элементы знания. «Ограниченность» лексикографического описания по отношению к реально существующим в сознании носителей языка знаниям и представлениям не раз подчеркивалась исследователями. Так, в лингвистической концептологии наметилось противопоставление психологически реального и «лексикографического» значений: «Разграничиваются психологически реальное значение (во всей полноте семантических признаков, связываемых со словом в сознании носителя языка; выявляется преимущественно экспериментальными приемами) и «лексикографическое» значение (кратко сформулированное, отраженное в толковых словарях)» [12. C. 14]; причем оба этих значения составляют лишь часть содержания концепта1.
Другой способ представления структуры концептов основывается на противоположной логике: ядро концепта, выявленное с помощью анализа лексикографических источников, представляет собой как раз минимальную и наиболее общую часть концептуального содержания, отражая в основном необразные компоненты содержания концепта. Второй путь может казаться предпочтительным, а результаты исследования такого типа - более значимыми, если считать, что ассоциации отражают только индивидуальные элементы содержания концепта. Однако современные исследования ассоциативного материала опровергают такую точку зрения. Так, по мнению В.Е. Гольдина, ассоциативный материал раскрывает не только индивидуальные, но и нормативные образные компоненты концептуального содержания (при условии проведения массовых экспериментов). Именно поэтому ассоциативные значения могут составить психологически реальное ядро национального концепта, его базовый слой [14].
В любом случае следует, на наш взгляд, учитывать то, что два описанных типа исследования предполагают разные объекты исследования. Выбирая первый путь, мы стремимся прийти к «психологическому» концепту, к концепту как функциональной единице мышления (насколько возможно решить эту задачу только лишь лингвистическими методами). Следуя по второму пути, мы получаем некую схему, конструкт элемента знания, который неизбежно будет представлять лишь часть реально существующего концептуального содержания.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Мысль о недостаточной информативности традиционно понимаемого лексикографического толкования высказывалась не только в рамках лингвокогнитивного или лингвокультурологического направлений. По мнению Ю.Д. Апресяна, в словарное описание лексемы необходи-
мо включать некоторые «наивно-энциклопедические» знания, а также коннотации: «В соответствии с концепцией, разделяемой большинством писавших на эту тему авторов. коннотации лексем не входят непосредственно в их толкование. Тем не менее они должны фиксироваться в их словарных статьях, потому что через отсылку к коннотациям объясняются важнейшие семантические взаимодействия с другими единицами языка в тексте. (...) Так, в противопоставительных предложениях типа Не мать, а ведьма какая-то отрицается не смысл ‘женщина, родившая Х-а’, а коннотации матери - мягкость, альтруизм, положительная пристрастность к Х-у» [13. С. 58-59].
ЛИТЕРАТУРА
1. АшхараваА.Т. Концепт «дитя» в русской языковой картине мира: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Архангельск, 2002.
2. Тазетдинова Р.Р. Информационный потенциал единиц концептосферы жилище (на материале английского и русского языков): Автореф.
дис. ... канд. филол. наук. Уфа, 2004.
3. Эренбург Н.Р. Концепт успех и его репрезентация в русском языке новейшего периода: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж: ИПЦ
Воронежского государственного университета, 2006.
4. Антология концептов. Воронеж: Парадигма, 2005. Т. 1, 2.
5. Русский ассоциативный словарь / Ю.Н. Караулов, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева, Г. А. Черкасова. М., 1994-1998. Кн. 1-6.
6. Крючкова Н.В. Лингвокультурное варьирование концептов. Саратов: Научная книга, 2005. 165 с.
7. Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слова и значений / Под. ред. Н.Ю. Шведовой. М.:
Азбуковник, 1998.
8. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1996.
9. Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика / Под ред. Г.Н. Скляревской. М., 2006.
10. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Под общ. руководством Ю.Д. Апресяна. М.: Языки русской культуры, 2000.
Вып. 2.
11. Карасик В.И. Языковые ключи. Волгоград: Парадигма, 2007.
12. Попова З.Д., Стернин И.А. Семантико-когнитивный анализ языка. Воронеж: Истоки, 2006. 226 с.
13. Языковая картина мира и системная лексикография / В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян, Е.Э. Бабаева и др.; Отв. ред. Ю.Д. Апресян. М.: Языки
славянских культур, 2006.
14. Гольдин В.Е. Нормативный аспект лексических ассоциаций // Русский язык сегодня. Проблемы языковой нормы: Сб. статей. М., 2006. С. 128-137.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 2 июля 2008 г.
