CC BY
21
ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЯ И ЛИНГВОФОЛЬКЛОРИСТИКА
УДК 82-343
А.Д. Ефремова ', О. Н. Лагута 2
Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия E-mail: 1 [email protected];
ЛЕКСИКО-СТИЛИСТИЧЕСКИЙ ОБЛИК ТЕКСТОВ СОБРАНИЯ XIX ВЕКА «НАРОДНЫЕ РУССКИЕ ЛЕГЕНДЫ А. Н. АФАНАСЬЕВА»
Статья посвящена изучению языка текстов русских народно-православных легенд середины XIX века. Анализируются лексико-стилистические средства.
Ключевые слова: лингвофольклористика, язык текстов русского фольклора, народное православие, легенды, А. Н. Афанасьев, русская народная речь XIX века, статистическая стилистика, книжная и разговорная лексика, диалектизмы, образные структуры, синонимы, антонимы, гиперонимы, гипонимы, тропы, метонимии, метафоры, сравнения, эпитеты, метаморфозы, трафареты.
Введение
Данная статья продолжает серию публикаций, посвященных исследованию языка текстов легенд середины XIX века с применением стилометрических методов [Лагута, 2005; 2006; Лаврентьев, Лагута, 2005; Ефремова и др., 2006; Ефремова, Лагута, 2009а; 20096].
Стилистическая характеристика языковой системы легенды как прозаического жанра не может быть отражена нами в абсолютно полной мере и объективности на примере только одного собрания. Тексты легенд представляют собой материал разнородный по географическим и временным характеристикам, и оценка тех или иных стилистических черт как актуальных или периферийных, возможно, правомерна лишь для конкретного собрания текстов, в нашем случае - афанасьевского [Народные русские легенды..., 1990]. В статье, приведя наиболее интересные факты, мы постараемся обобщить представления об особенностях стилистического употребления номинативных единиц и о многообразии стилистических средств в исследуемых текстах. Применяя стилометрические методы в изучении легендарного материала [Лаврентьев, Лагу-та, 2005], мы рассмотрим номинативную лексику с точки зрения ее территориальной
принадлежности и хронологической отнесенности, а также определим основные образные структуры и тропы, в создании которых она участвует.
Употребление диалектных и просторечных слов в текстах собрания А. Н. Афанасьева
Места происхождения, трансляции и фиксации текстов собрания А. Н. Афанасьева очень разнообразны. Поэтому, помимо общерусских, наддиалектных слов, тексты включают набор единиц, имевших территориально ограниченное употребление, или диалектизмов. Существует тесная связь фольклорного и диалектного лексиконов, поскольку сказители фольклора, как правило, диалектоносители. Возможны две основные точки зрения на характер этой связи: 1) язык фольклора носит наддиалектный характер (см.: [Кумахов, Кумахова, 1986; Оссовецкий, 1979]); 2) большая часть
фольклорной лексики - разновидность диалектной (см., например: [Евгеньева, 1963; Богословская 1983] и др.). Сторонники первого взгляда полагают, что язык фольклора невозможно свести к совокупности диалектизмов, так как фольклорные тексты содержат много гетерогенных «обломков прошлого», и, следовательно, привлечение
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2009. Том 7, выпуск 2 © А. Д. Ефремова, О. Н. Лагута, 2009
произведений устной народной культуры в качестве источников, например, для диалектных словарей не совсем правомерно. Мнение второй группы исследователей, наоборот, сводится к тому, что именно устное народное творчество является ценным материалом для словарей фольклора и говоров. На наш взгляд, привлечение фольклорных текстов в качестве источника для составления областных словарей допустимо, но такой диалектный словарь не будет тождествен словарю фольклора, равно как и словарь фольклора, включающий диалектные единицы, нельзя отождествлять с диалектными словарями. Тем не менее непосредственная связь между диалектной и фольклорной лексикой очевидна и принимается всеми исследователями. Так, С. Е. Никитина полагает, что «по своему материалу словарь языка фольклора может и должен пересекаться с диалектными и этнографическими словарями, однако отличается от них и по составу словника, и по структуре словарных статей» [Никитина, 1993. С. 64]. И, подчеркивает автор, именно словарная статья как способ описания лексической единицы может показать особенности значений и функционирования собственно фольклоризмов на фоне единиц диалектной лексики.
Выделение в самостоятельную группу географически окрашенной лексики происходит на основании неочевидности и неясности лексических значений слов. Поэтому есть шанс, что среди диалектизмов могут встретиться архаизмы как общеупотребительные единицы, соответствовавшие исчезнувшим лексическим и грамматическим нормам русского языка.
Чтобы уточнить сведения о диалектизмах в легендах афанасьевского собрания, мы в работе с текстами, большинство из которых, как известно, были собраны В. И. Далем, обратились к Толковому словарю живого великорусского языка этого составителя. Словарь В. И. Даля содержит пометы о географической принадлежности слов в указанный период. Выяснилось, что, поскольку большинство текстов собрания представляет собой не транскрибированные записи звучащей речи сказителей, диалектизмов в них мало и, как правило, они имеют по одному употреблению. Например: Приходит, Христос и гутарит хозяйским сыновьям: «Ну, вы разметывайте адонье, а мы приготовим
ток» '(«Чудесная молотьба»). В Словаре
В. И. Даля это слово трактуется как «пск. тв. кладь снопов не молоченого хлеба наподобие сенного стога на столбах и помостах, но гораздо менее скирда» [Даль, 1994. Т. 1. С. 1156]. Во всем массиве исследуемых текстов диалектная лексика составляет не более 2 %: адонье, батог, большак, вахлак, волочуга, вороженец, вьюница, гайкать, гу-тарить, ендова, завертка, закортышки, зарод, зеленя, ивкать, карбованец, кастра, кострика / кастрика / кастрица, киса, корец, корыстоваться, кружало, кургузой, ледящий, махотка, маханина, мехоноша, могута, наедки, поломя, пуга, пясь, росстани, сродник, суслон, торба, тузан, шурхнуть, шушун и др. Большая часть диалектизмов - это наименования предметов, которые так или иначе связаны с материальной культурой и бытом (адонье, батог, ендова, завёртка, зарод, киса, корец, махотка, наедки, пуга, суслон, торба, шушун и т. д.) и которые могли быть названы иначе жителями других губерний (о чем и свидетельствуют материалы Словаря В. И. Даля). Среди диалектных слов есть и «явно» экспрессивные, оценочные наименования лиц (вахлак, волочуга, опойца), и атрибутивные характеристики (ледящий, кургузой - в тексте приведен общеупотребительный синоним к нему, пекельный). Ими описываются или характеризуются зооморфные и демонические персонажи: «Ну, смотри же, -говорит ему красная девица, - станет давать тебе дьявол золото и серебро - ты ничего не бери, а проси, чтобы подарил тебе самого ледящаго коня, на котором нечистые дрова и воду возят. Этот конь -твой отец; как шел он из кабака пьяной да упал в воду, черти тотчас подхватили его, сделали своей лошадью, да возят теперь на нем дрова и воду!» («Горькой пьяница»); Вот волки прибежали и говорят: «Станем, братцы, доставать портнаго; ты, кургузой (бесхвостый), ложись под-исподь, а мы на тебя, друг на дружку уставимся, - авось достанем!» Кургузой лег наземь, на него стал волк, на того другой, на другаго третий, все выше и выше («Волк»); Ходит сол-
1 Здесь и далее орфография и пунктуация текстовых иллюстраций, их принадлежность к конкретному тексту собрания приводятся по: [Народные русские легенды..., 1990].
дат вокруг пекла и кричит князю пекельному: «пусти, пожалуста, меня в пекло; я пришел к вам за свои грехи мучиться» («Солдат и Смерть (с)»).
Отметим, что некоторые формы адъекти-вов, например бойкой, вольной, дряхлой, русской, частой (м. р. ед. ч. им. / вин. п.), отражают устаревшую московскую произносительную норму. Более того, среди текстов собрания есть три записи, зафиксировавшие не только диалектные лексические единицы, но и фонетические черты произношения сказителей: абижать, баротка, дзед (дед), малица, атлятать, паставиц, сединькай, ужасье, акаянный и др. В них в основном отражены фонетические черты белорусского языка, который в середине XIX в. воспринимался как «наречие»: Про-сицца дзед у беднаго на нач и каже: «Гас-падарок, мой галубок! пусьци мене на нач». - «Можно, дзедку! у мене начуюць убогие, бедные и падарожные». - «Кали, гаспадарок, я з'каніом». Дак іон каже: «Дзедку! у мене поставиць нима гдзе, и сена нима, чаго даць яму есць». («Превращение»).
Диалектизмы в исследуемых текстах тесно переплетены и с единицами деревенского просторечия и с экспрессивными разговорными словами, которые, не относясь к собственно номинативным, использовались для выражения эмоций. Прозаические тексты, передаваемые изустно, по мере воспроизведения пополнялись такой лексикой постоянно, и собиратели легенд старались как можно полнее запечатлеть все особенности разговорной речи крестьян.
По словам С. В. Поляковой, в легендах «господствовали сюжетная занимательность (низовой читатель нуждался в такого рода оболочке дидактики, предпочитая воспринимать ее не непосредственно), атмосфера наивных чудес и упрощенность всех форм выражения» [Византийские легенды, 2004. С. 246]. Иначе говоря, естественным образом сложился такой метод привлечения внимания, как разговор со слушателем «на одном языке», что и усиливало эффект воздействия рассказываемых текстов. Из пласта разговорных слов в легендах присутствуют блинки, бочок, винцо, времячко, горемыка, нутро и др., причем возможен их ввод одновременно с нейтральными моти-вантами, например: Не в чуждом царстве, а в нашем государстве было, родимый, вре-
мячко - ох-ох-ох! В то время у нас много царей, много князей, и Бог весть кого слушаться, ссорились они промеж себя, дрались и кровь христианскую даром проливали («Егорий храбрый»). Разговорные слова использовались в описаниях земных персонажей.
Немногие грубые просторечные единицы (валяндаться, дурачина, лупить, облаять (‘отругать’), отжаривать, сволочь, харя и др.) вводились для создания экспрессивных речевых портретов отрицательных персонажей или их характеристик другими персонажами и сказителями: Раз в осеннюю пору увязил мужик воз на дороге. Знамо, какия у нас дороги; а тут еще случилось осенью - так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить: «Помоги, родимый, воз вытащить!» - «Поди ты! - сказал ему Кась-ян-угодник, - есть мне когда с вами валян-даться!» («Касьян и Никола»); Если Ярёмка куёт - ужь он так норовит, чтобы к чорту спиной повернуться... А если и глянет, бывало, на чорта, то, верно, чтоб плюнуть в чортову харю («Ярёмка-кузнец и чорт»); Бывало, добрые люди заутреню слушают в церкви Божией, а у него [пана] музыка гудит, да в присядку отжаривают («Гордый богач»); чорт притащил целый ворох денег, солдат спрятал их в овраге и закрестил;
«А то, - говорит, - вы, бесовская сволочь! нашего брата православнаго только обманываете, вместо золота уголье насыпаете!» («Поездка в Иркутскую губернию»).
Как известно, разговорная и просторечная лексика всегда имеет ту или иную степень эмоциональной окрашенности. В народной речи середины XIX века для наделения слова оценочным компонентом привлекались словообразовательные средства: уменьшительно-ласкательные, увеличительные и др. суффиксы стилистической модификации, присоединявшиеся к основе изначально нейтрального слова. Просторечная лексика характеризовалась особой степенью грубой экспрессии (сволочь, харя). Изучение дополнительных смыслов, привносимых оценочностью подобных слов, а также их функционирования в легендах представляет особый интерес с точки зрения выявления аксиологических приоритетов сказителей. Не менее важна и иерархия персонажей, охарактеризованных оценочными единицами (в легендах ругают солдат - не-
чистого, пан - прислугу и т. д.). Иногда грубые слова использовались носителями деревенского просторечия как номинативные, и у современного читателя текстов складывается впечатление, что их грубость не осознавалась рассказчиками. Например: [в беседе поп спрашивает ангела в облике батрака:] «Зачем-де ты на церковь каменья бросал, на кабак Богу молился!» Говорит ему батрак: «Не на церковь я бросал каменья, не на кабак Богу молился! Шел я мимо церкви и увидел, что нечистая сила за грехи наши так и кружится над храмом Божьим, так и лепится на крест; вот я и стал шибать ее каменьями. А мимо кабака идучи, увидел я много народу, пьют, гуляют, о смертном часе не думают; и помолился тут я Богу, чтоб не допускал православных до пьянства и смёртной погибели». - «А за что облаял убогаго?» - «Какой то убогий! много есть у него денег, а все ходит по миру да сбирает милостину; только у прямых нищих хлеб отнимает. За то и назвал его попрошайкою» («Ангел»).
Устаревшие слова, выражения и формы в текстах собрания
В составе рассматриваемых легенд обнаруживаются устаревшие слова и выражения или же древние формы слов с актуальными и по сей день значениями. Среди устаревших слов традиционно выделяют архаизмы и историзмы. Пласт историзмов в легендах в целом совпадает с тем, что мы можем увидеть в словарях. Что же касается архаичной лексики, то ее функционирование в фольклорных текстах имеет свои особенности. В отличие от художественных текстов, в которых архаизмы часто используются в целях стилизации, в фольклорных они, неверно воспринимаемые современными слушателями как устаревшие слова, выполняли особую «консервирующую» роль. Чаще всего их употребляли как постоянные эпитеты, включенные в привычные фольклорные речевые формулы. Например, булатный, дремучий, окаянный и др. 2 использовались в
2 Мы относим эти единицы к устаревшим в том числе и на основе современных словарных толкований, например: булат - это «старинная особо прочная сталь, употреблявшаяся (выделено нами. - А. Е., О. Л.) обычно для изготовления холодного оружия» [Ефремова, 2000. С. 54].
формулах, характерных и для текстов других жанров (в афанасьевском собрании они встретились в легендах, по сюжетам близких к сказкам): Рассердился Аника-воин [едущий в Ерусалим-град церкви Божии разорять], напускает на Смерть своего бор-заго коня, хочет поднять ее на копье булатное; но рука не двигнется («Аника-воин и Смерть»); [Солдат] завязал торбу крепко-накрепко, взвалил ее на плеча и пошел в леса брянские, дремучие («Солдат и Смерть (с)»).
К сожалению, невозможно установить, осознавалась ли сказителями архаичность данной лексики, но, несомненно, такие слова употреблялись не только в прямом значении, но и в целях поэтизации рассказываемого. В современном русском языке архаизмы, обнаруженные в легендах (былинка, кручиниться, чаять, напитать, осерчать, уста, очи, чрево, чело, чадо, сребролюбец), иногда сопровождаются в словарях пометами фольк., трад.-поэт., что, на наш взгляд, скорее, отражает именно поэтический колорит этих единиц, а не их отнесенность к устаревшим. Пометой же устар. в современных словарях сопровождены слова: глаголать, горница, окаянный, опочить, погибель, потчевать и др.
Книжные и заимствованные слова и их производные в текстах собрания
Обращает на себя внимание и следующий факт. Тексты устной формы бытования содержат многочисленные лексемы и / или формы, имеющие церковнославянское (т. е. книжно-письменное) происхождение: 1) град, гульбище, детище, ясти, елень; 2) возъ-яриться, вопрошать, спознать, убояться; 3) возста, отвеща, отыде, рече и др. Например, собрание включает повесть (устный пересказ книжного источника), изобилующую такими формами: Возста Господь с престола Своего и рече: «Поди, сыне Мой крестный! то есть дом Мой, еже ты желаешь видети; Аз зде пребываю». И взя его за руку и посадил его на престол; а Сам изволил изыдти в иную палату. Младенец же одеяйся во порфиру царскую, и возложи на себя венец, и взем в руце скипетр; и нача ему ангели и архангели служити. И виде младенец все: кто на земле творит добрыя дела и худыя, и рай и муку, и кто за какие дела мучится, и нача судить дела человече-
ския («Повесть о сыне крестном, како Господь крестил младенца убогаго человека»).
В целом, исследуемые тексты дают нам представление о том, какая книжная по происхождению лексика могла быть употреблена в народной речи в середине XIX века: алкать, амуниция, артикул, беззаконие, благословение, вексель, величество, вражда, государство, губерния, добродетель, заглядение, имение, мучение, наваждение, наставление, неизреченный, неприятельский, обещание, обитель, отмщение, повеление, позволение, посмотрение, прелюбодеяние, приказание, приятель, пропитание, прощение, терпение, умиление, утешение и др.
Встречаются заимствованные слова (амуниция, артикул, атаман, банкет, барабан, вексель, генерал, мундир, порт, процент, табель, фальшь, фронт, штраф и др.) и образованные на их основе производные (боцманский, маршировать, ординарец, ранжировка и др.). Большинство из них - термины, тематически связанные с армейской и военно-морской службой, делопроизводством и т. д. и вошедшие в народную речь в петровскую эпоху: Посмотрел [солдат] на сатану и побрел искать в аду уголка, где бы ему расположиться. Вот и нашел; тотчас наколотил в стену гвоздей, развесил амуницию и закурил трубку («Солдат и Смерть (Ь)»); «Ну, - говорит [солдат нечистому], - теперь ты хоть к самому сатане на ординарцы, так и то не ударишь лицом в грязь! только разве в том маленькая фальшь будет, что хвост у тебя назади велик. Ну-ка, повернись налево кругом!» («Поездка в Иркутскую губернию»).
Ввод таких слов одновременно с фольклорными формулами создает удивительную речевую эклектику, отличающую исследуемые тексты и, видимо, народную речь этого периода в целом, например: В некотором царстве, в некотором государстве жил-был богатой крестьянин; много у него было и денег и хлеба. И давал он по всей деревне бедным мужичкам взаймы: деньги давал из процентов, а коли даст хлеба, то весь сполна возврати на лето, да сверх того за каждый четверик два дня ему проработай на поле («Пиво и хлеб»). Многие слова заимствованы из немецкого, голландского и французского языков, встречаются давно освоенные тюркизмы (например, атаман), а также заимствование из фарси кисет.
Синонимы и изофункционалы
в текстах легенд
Как и любое произведение устного народного творчества, легенды обладают особыми средствами художественной и эстетической привлекательности. Синонимика всегда свидетельствует о языковом богатстве фольклорных текстов, причем «в качестве синонимов могут выступать как общеязыковые синонимы, так и синонимы, специфические для устной народной традиции; как системные, повторяющиеся во множестве сходных ситуаций, так и контекстуальные» [Никитина, 1993. С. 77]. Это же касается и антонимических, метафорических и метонимических конструкций, в которых отношения между значениями могут быть типичными для русского языка, и, наоборот, специфически фольклорными, реализуемыми только в контекстах фольклорных произведений.
Основной функцией синонимов в фольклорном тексте являются замена заглавного слова и употребление в повторах. В легендах, в силу их прозаичности, повторы слов встречаются довольно редко, в отличие от поэтических произведений, где ввод повторов обусловлен во многом ритмической формой произведений. Некоторые синонимы, встретившиеся в легендах XIX века, имеют аналоги употреблений и в современном литературном языке.
Контекстуальные синонимические ряды чаще пополнялись за счет устаревших и диалектных слов, например, объемные ряды образовывали глагольные номинации речи, эмоциональных состояний, взаимодействий (лечить, мучить, дарить). Основными эмоциями персонажей в легендах были: радость, горе, гнев, удивление, страх, желание. Наиболее разнообразна по составу группа наименований страха и горя, наименее - радости и удивления. Приведем примеры номинаций: 1) радостных эмоций и их проявлений - нарадоваться, повеселеть, радоваться, смеяться, хохотать и т. д.; 2) печали и ее проявлений - возплакаться, горевать, залиться слезами, заплакать, кручиниться, печалиться, плакаться, повесить голову, пострадать, удариться в печаль и т. д.; 3) гнева - возъяриться, озлобиться, осерчать, разгневаться, разозлиться, рассердиться и т. д.; 4) удивления - удивиться, изумиться, дивиться,
вздивоваться, надивиться; 5) страха - испугаться, переполошиться, перепугаться, забить тревогу, струсить, убояться, устрашаться; 6) желания - алкать, взалкать, восхотеть, захотеться, желать, нороветь, хотеть. Широкий синонимический ряд представляют и глаголы говорения: беседовать, болтать, говорить, гуторить, сказывать и др. В легендах обнаруживаются и такие синонимические ряды: дарить, даровать, наградить, наделить, оделить, подарить, пожаловать; вылечивать, излечить, исцелить; забожиться, заклясться; кушать, разговеться, ясти; побежать, припустить; накормить, напитать, потчевать; отворить, открыть, отомкнуть, отпереть, раскрыть, распахнуть; обождать, погодить, подождать и др.
К субстантивным синонимам относятся: дохтур, знахарь, лекарь; дом, изба; беда, горе; лоб, чело; глаза, очи; рот, уста; бес, нечистый, черт; батька, батюшка, отец, поп, священник; дорога, путь; разум, ум; банкет, пир; пустынник, скитник; дьявол, сатана; мир, свет; изгорода, ограда; бедный, бедняющий, нищий, убогий; икона, образ; государство, страна, царство и др. В легендах эти ряды пополняются новыми членами, функционирование которых в качестве синонимов возможно лишь в фольклорных и - реже - в художественных текстах. Во-первых, члены рядов дорога, путь; разум, ум; государь, царь и др. образовали композиты путь-дорога, ум-разум, царь-государь, свистнуть-крикнуть и т. п. Такой результат объединения наименований близких и синонимичных по смыслу понятий характерен для фольклорных произведений в целом. Во-вторых, многие синонимические ряды пополнялись за счет диалектных слов: бражник, опившийся, опойца, пьяница; бедный, бедняющий, голыш, нищий, скудный, убогий; вороженец, дохтур, знахарь, лекарь; кабак, кружало, трактир; бродяга, вахлак, волочуга, подорожный; зарод, скирда, стог; батог, дубинка, палка; киса, сумка, торба; большак, хозяин. Исследователю диалектная лексика дает дополнительную информацию для атрибуции легендарных текстов. В-третьих, в синонимические ряды попадают «собственно контекстуальные синонимы» или, используя термин С. Е. Никитиной, «изофункциональ-ные слова» [Никитина, 1993. С. 77].
Характерной особенностью использования изофункционалов в легендах стало их регулярное участие в заменах единиц религиозной лексики. Это могло быть вызвано самоцензурой сказителей, связанной с суевериями и табу, а также другими причинами. Например, ряд бес, черт, нечистый имеет в качестве замены слово внук, а соответственно ряд сатана, дьявол дополняется изофункционалом дед.
В качестве религиозных символов в текстах легенд выступают чаще всего наименования артефактов. По наблюдениям С. Е. Никитиной, слова дверь и ворота не являются синонимичными, но в некоторых текстах выполняют одну и ту же функцию. На материале духовных стихов исследовательница установила, что «дверь и ворота - почти синонимы; в овеществленных, зримых аде и рае дверь / ворота отделяют их от остального мира: затворяются адские врата / двери» [Там же. С. 81]. В легендах эти слова выполняют ту же функцию, но к ним, когда речь идет об описаниях рая, можно добавить еще один изофункционал: небеси. Сравним: Отпели литургию Божию, и виде младенец: церковное небо растворилось и много грядущих светлых и пресветлых юношей во златых ризах... («Повесть о сыне крестном, како Господь крестил младенца убогаго человека»); Вот апостол Петр отпер рай-ския двери и стал принимать души - всё по одной. («Солдат и смерть (с)»). Обратим внимание и на такой текст: Воротился дед [чёрта], поймал чертенка, содрал с него кожу, натянул барабан. «Смотрите же, -наказывает чертям, - как выскочит солдат из пекла, сейчас запирайте ворота крепко-накрепко, а то как бы опять суда ни ворвался!» («Солдат и смерть (а)»).
Для обозначения рая в легендах употребляются следующие синонимы и изофункционалы: Царство Божье / Небесное, небо (небеси), высота небесная, сад. Пекло выступает как изофункционал слову ад. Пополняют этот ряд синонимы и изофункционалы болото, котёл, мука вечная, преисподняя, тартарары, (запретная) комната / горница, что печатью запечатана. Например: Солдат остановил кузнецов, и только развязал торбу - черти так и прыснули, и пустились без оглядки в тартарары - в преисподнюю («Солдат и смерть (с)»); «Посадите ее в муку вечную, - сказал Господь, - она сама отказалась от Царст-
ва Небеснаго!» («Солдат и смерть (с)»); Посадили солдата в ад, увидал он у чорта два большие ключа и спрашивает: «Что это за ключи?» - «Один от котла, другой от холодной горницы». - «А там что?» -«В котле кипят грешные души, а в холодной горнице мерзнут... » («Солдат и Смерть (с). Вариант 2»); Приехал [купеческий сын], и встречает его Старец. «Гуляй у Меня по всем садам, - сказал Он, - ходи по всем горницам; только не ходи в эту, что печатью запечатана». Вот купеческой сын ходил-гулял по всем садам, по всем горницам; подошел наконец к той, что печатью запечатана, и не вытерпел: «Дай посмотрю, что там такое!» Отворил дверь и вошел; смотрит - стоят два котла кипучие; заглянул в один, а в котле сидит отец его и бьется оттуда выпрыгнуть... И узнал он [купеческий сын] тогда, что это не старец, а Сам Господь назвал его меньшим братом. Воротился он к Нему, пал к стопам и молил о прощении, что нарушил заповедь и побывал в запретной комнате («Христов братец (Ь)»). Обратим внимание, что запечатанная горница находится в раю (садах). В народном сознании святое и волшебное инопространства тесно связаны.
Теоним Христос в легендах собрания имеет два ряда замен. Один из них в целом совпадает с каноническими антономасиями, представленными в Евангельских текстах: Господь, Бог, Творец, Спаситель; другой ряд - это контекстные реализации-метаморфозы теонима: старичек, старец, нищий, странник. Вряд ли их можно было бы с полным правом назвать синонимами, но в некоторых контекстах, наряду с привычным пониманием этих слов, обнаруживаются скрытый намек или даже прямое указание на Христа: Раз как-то принял на себя Христос вид старичка-нищаго и шел через деревню с двумя апостолами. Время было позднее, к ночи; стал он проситься у богатого мужика: «Пусти, мужичок, нас переночевать». А мужик-ат богатый говорит: «Много вас попрошаек здесь таскается! Что слоняетесь-та по чужим дворам? Только, чай, и умеете, а небось не работаете...» и отказал наотрез. - «Мы и то идем на работу, - говорят странники, - да вот застала нас в дороге ночь темная. Пусти, пожалуйста! Мы ночуем хоть под лавкою» («Чудесная молотьба»).
Приведем еще один пример, в котором синонимический ряд составляют слова, используемые за пределами фольклорных текстов: погибель, кончина. Помимо них, в синонимическом ряду современного языка обязательно наличие нейтрального члена смерть. Но в большинстве сюжетов легенд (близких к сказкам) смерть (Смерть) является персонажем (для него возможны контекстуальные замены гостья, беззубая). Поэтому в синонимический ряд это слово попадет только в одном из значений - как обозначение физического состояния человека по окончании жизненного пути. В одном и том же тексте возможно одновременное употребление лексем смерть и Смерть: Вот хозяева воротились с молотьбы в избу, и принялись всяк за свое дело, начали пустое болтать да песни петь; и невидимо им пришла Смерть с молотком в руках и ударила одного брата в голову. «Ой голова болит!.. ой смерть моя... » - закричал он и тут же помер. Старец дождался похорон грешника и воротился домой, благодаря Господа, что сподобил его видеть смерть праведнаго и грешнаго («Смерть праведнаго и грешнаго»).
Антонимы в текстах легенд
Противопоставления в легендах поддерживаются антонимией и контекстными оппозициями. К антонимическим относятся многочисленные пары, имеющие регулярную реализацию в текстах других жанров: рай - ад, ангел - бес, Господь - сатана, Христос - антихрист, добро - зло, бедный - богатый, праведный - грешный, младость - старость, полный - порожний, возплакаться - возрадоваться, большина / старшой - меньший и др. В фольклоре такие противопоставления усиливаются оценочностью в направлениях «хороший -плохой» и «свой - чужой». Например, в оппозиции лес - поле имплицитно содержится оценка локуса «плохой - хороший» соответственно. Лес в легендах имеет постоянные эпитеты тёмный, дремучий и является локу-сом нечистой силы, бесов, причиняющих зло положительным или нейтральным персонажам. Постоянный атрибут поля - эпитет чистый. Несомненно, в легендах оппо-зиты, помимо оценок «плохой - хороший», «свой - чужой», «обрастают» множеством дополнительных контекстных значений.
Г иперонимы и гипонимы
в текстах собрания
Перейдем к рассмотрению иерархичной реляции: родовидовых отношений и отношений принадлежности, выражаемых лексически. Как отмечает С. Е. Никитина, в фольклорных текстах обнаруживается не так много примеров подобных отношений, поскольку, во-первых, «препятствует развитию гиперо-гипонимических отношений... то обстоятельство, что с каждым из этих слов связана определенная семиотическая или символическая нагрузка, которая может не соотноситься с иерархическими отношениями, потенциально между ними существующими» [Никитина, 1993. С. 82], и, во-вторых, причиной может быть распределение номинаций, находящихся в языке в родовидовых отношениях, по жанрам. «Итак, - резюмирует С. Е. Никитина, -можно сказать, что гиперо-гипонимические отношения существуют в языке фольклора как в системе, но редко реализуются в тексте» [Там же. С. 83].
Такова ли ситуация и в легендарных текстах? Что касается фитонимов дерево - дуб, берёза, осина, сосна, яблоня, отношения между которыми традиционно оцениваются как родовидовые, то в легендах, как и в духовных стихах, они очень редко заменяют друг друга. Например, дерево заменяет фи-тоним дуб в тексте легенды «Петух и жор-новки», где оно, скорее, сохраняет символику мифологического древа жизни. В легенде «Грех и покаяние (а)» яблоня также заменена в одном из контекстов на дерево. Яблоня в духовных стихах - устойчивый атрибут именно рая, но в легендах возможно использование гиперонима: Апостолы пришли к другому колодезю: там-то хорошо! там-то прекрасно! растут деревья чудесныя, поют птицы райския, так бы и не ушел оттудова! («Бедная вдова»). Подобные замены коснулись и употреблений зоонимов: «Пан ударил вслед за оленем: птицей летит на коне, а зверь еще быстрее» («Гордый богач»). В текстах афанасьевского собрания встретились упоминавшиеся С. Е. Никитиной слова, значения которых находятся в отношениях «главный член множества - множество»: государь - государство; царь - царство; атаман - разбойники; сатана - беси. Иерархические отношения в поэтических текстах часто
выражаются метонимически: краюшка, ломоть - хлеб; горсточка - мука; копна -рожь; куль - солод; куча - золото, деньги, серебро; стакан, корец, чарка - пиво или наименования других напитков; чашка, кувшин, ковшик - вода. Кроме того, к типичной метонимии, уже вошедшей в норму языка того периода, относятся слова золотой, серебро, обозначавшие денежные единицы. Все приведенные примеры вряд ли можно назвать специфически фольклорными, поскольку многие из них продолжают широко использоваться и в современном русском языке, но встретилась и метони-мия-фольклоризм: смола кипучая - котёл кипучий.
Метафоры и сравнения в текстах собрания
Одной из основных разновидностей метафорических отношений, выражаемых в фольклорных текстах, является иносказательное описание количества (гиперболы, литоты).
В легендах представлено преувеличение темпоральных характеристик с использованием слова век в составе традиционных фольклорных и речевых формул: веки вечные; целый век так бегаю; будто век не отпадал; по век не забудет; век вы будете учиться и не выучитесь, век вы будете чиститься и не вычиститесь, век бы глядел, век бы слушал. Гиперболы характерны и для таких формул: пошёл пир на весь мир, за сто вёрст будем бегать, пьянице море по колено, полжитья-побытья-полцарства, никто на свете не видывал, медных денег и счёту не знал. Употребление гипербол не свойственно легендам в той степени, в какой они представлены, например, в былинах как средство идеализации героев. Метафорика легенд выражена эксплицитно, «на поверхности», в отличие от метафорики поэтических фольклорных произведений, порой «спрятанной» в психологических параллелизмах. Заметим, что логически близкие метафорам сравнения в легендах не подразумевают физических трансформаций: пан как сноп повалился на землю, украшен лицем, аки солнце сияющее, крест как жар горит, стал как вкопанный, черт понесся словно молния. В основе таких метафор и сравнений - наименования ощущаемых и известных вещей; и метафоры и
сравнения привлекаются для характеризации внутреннего мира персонажей или религиозных реалий. Все необычное и трансцендентное проявляется в знакомых сказителям и слушателям вещах.
Случаи стилистического преуменьшения количества, или литоты, в текстах легенд единичны: толку нет ни на грош. И в основном для выражения слишком маленького количества в свойствах, объемах, пространстве, времени используются гипокоризмы: махонький, краюшечка, пясточка и др. Но к данному тропу они уже не имеют отношения.
Метафорика и метонимика легенд частично связаны и с их эпитетикой.
Эпитетика текстов
Одним из типов иерархических отношений является зависимость атрибута от его объекта. Характеристики и свойства, закрепленные за определенными объектами, играют немаловажную роль в фольклорном тексте. В его жесткой структуре конструкции с атрибутами очень часто превращаются в клише, формируя системы постоянных эпитетов. Устойчивые атрибутивные сочетания встречаются и в легендах, несмотря на то что общее количество прилагательных в них относительно невелико. Можно выделить две основные семантические группы постоянных эпитетов. К первой отнесем единицы, свойственные и другим фольклорным жанрам, например, былинам, песням, сказкам: белый свет, буря страшная, булатное копье, весна красна, вострая сабля, высокие хоромы, высокая гора, великий государь, голодная смерть, горькой пьяница, горькая осина, горючие слёзы, грозный хан, дикие гуси, дремучий лес, дряхлой старик, злой татарин, красна девица, лютая казнь, могучий богатырь, могучий сон, пиво похмельное, серый волк, синее море, смола кипучая, сосны кудрявые, чудная красавица и др. Вторая группа включает номинации, характерные для апокрифических текстов с назидательным христианским сюжетом, в них использована лексика «народного домостроительства»: мука вечная, великое согрешение, святая милостынька, святая воля, кровь христианская, пречистый рай, злые нехристи и т. д.
Мы уже отмечали, что исследуемые нами слова, как правило, экспрессивны, оценоч-
ны, хотя большая часть единиц за пределами текстов легенд номинативна. Наибольший оценочный потенциал реализуется именно адъективными эпитетами. С. Е. Никитина заметила, что «для жанра или определенной совокупности жанров, в текстах которых могут встречаться любые виды оценок, существует некоторый вид, характерный именно для данного набора текстов, имеющий регулярные языковые формы выражения...» [Никитина, 1993. С. 139]. Поэтому, проанализировав весь массив легендарных эпитетов, мы представляем их классификацию по степени реализации в них оценочных значений. 1) Нейтральные, помогающие уточнить материальные свойства предмета / явления или его отношения, причастности к другому предмету / явлению или человеку. С точки зрения лексикограмматической отнесенности, в данную группу в первую очередь попадают относительные прилагательные: базарный, боцманский, глиняный, громовой, железный, дьявольский, детский, гостиный и др. 2) Постоянные эпитеты, которые «являют предмет определенным, наделенным характерным, имманентно присущим ему признаком, постоянным и неизменным. Этот признак указывает на идеальное соответствие предмета своей природе и назначению» [Там же. С. 139], поэтому ввод постоянных эпитетов может быть оценен только с позиции традиции - нормативно / ненормативно: густой лес, дикие гуси, высокая гора, красна девица, слёзы горючие, горькая осина, древняя старуха, лютая казнь и т. п. Заметим, что хотя хроматика текстов легенд не отличается особым разнообразием, мир в них предстает перед слушателем в светлых, радостных красках: золотой (28 употреблений), белый (16), светлый (9), голубой (6). Светлому противопоставлено тёмное (7), обозначенное двумя ахроматизмами: черный (3) и серый (3). Остальные цветообо-значения используются как постоянные эпитеты и в текстах других жанров: желтые пески, синее море, зелено вино, серый волк. 3) Резко отрицательные, оценочные эпитеты, употребляемые в речи персонажей по отношению друг к другу: безбожный, беззубая, борзой (кобель), проклятый, хамский; высокую положительную оценку передают обращения персонажей к своим родным или вышестоящим: возлюбленный, драгоценный, почтенный, родимый, сердеч-
ной и др. Некоторые оценочные лексемы приобретают противоположные значения в контексте. Так, в речи матери, сидящей в аду и обращающейся к благочестивому сыну борзой кобель, эпитет борзой выражает чрезвычайно грубую оценку, но в случаях использования этого же слова в качестве постоянного эпитета к конь, оценка меняется свой вектор на противоположный. Отрицательную оценку в текстах всегда содержат безобразный, бессчастный, грешный, дырявый, жадной, жестокий, завидный, заунывен, положительную - богатырский, бойкой, большущий, здоровый, красивый, крупный, лакомой. И негативная, и позитивная оценки даны в разных аксиологических аспектах, о которых подробно описано у Н. Д. Арутюновой [1988]. Наряду с чисто утилитарными (дырявый, дорогой) в текстах соседствуют этические (жестокий) и эстетические оценки (безобразный, красивый). Помимо этого, в связи с христианской тематикой в легендах в большей мере, чем в других жанрах выражены телеологические оценки (грешный, благочестивый).
Кроме христианских категорий «народного домостроительства», сказители легенд переосмысливали и другие понятия, например социальные, в соответствии с евангельским вероучением. Так, высокочастотные прилагательные богатый и бедный, оценивались противоположно их изначальным значениям. Положительная оценка, вкладываемая в понятие богатства, в текстах легенд переосмысливалась в отрицательную, поскольку богатство оценивалось как развращающее душу. Нищенство же, с «народноправославной» точки зрения, напротив, рассматривалось как форма праведной жизни, так как приучало персонажей к аскетизму и смирению гордыни. В легендах бедные и убогие посещают рай еще при жизни. Мир таких персонажей становится «миром разрушенной нормы» (по выражению С. Е. Никитиной), но именно через рассказы о них осуществлялась дидактическая функция легендарных текстов.
Средства выражения атрибутивной оценки в легендах могли быть разными. Во-первых, в ряде случаев они проявлялись на словообразовательном уровне - при помощи оценочных и усилительных аффиксов: бедненький, беднеющий, большущий, махонький, молоденький, плохинький, полнёхонек, пребеднеющий, превеликий, пресвятой, пре-
чистый, пьянёшенек, радёхонек, сединький и др. Во-вторых, корневые значения прилагательных могли включать оценочный элемент: добрый, злой, милосердный, милостивый, могучий, плох, хороший и др. В-третьих, важным для появления оценки становился контекст, который порой полностью изменял исходные нейтральные значения слов. К таким относятся слова с параметрической семантикой (большой, великий и др.): большая жара - большая куча денег, малая избушка - малое время и т. п. В примере: Был-жил какой-то царь, ездил-гулял по полям с князьями и боярами, нашел житное зерно величиной с воробьиное яйцо («Житное зерно») относительное прилагательное воробьиный приобретает значение эталонного признака. В легендах относительные прилагательные реализовывали дополнительные символические смыслы, восходившие к народным представлениям ушедшей эпохи, а потому для современного слушателя оценочные компоненты в их семантике могут казаться неочевидными. Так, слово каменный в сочетании каменный дом ассоциировалось в середине XIX века не просто с богатством, а с порицаемой роскошью: Пронеслась об нем [мужике] слава, от больных отбою нет; разбогател он и зажил в каменном доме («Мужик и Смерть»). Средством усиления оценки служило и использование тавтологических сочетаний, типичных для фольклора: веки вечные, малые младенцы и т. п.
В целом, эпитетика легенд - устойчивая система. Почти все прилагательные «привязаны» к соответствующим существительным, и прежде всего это касается лексем с оценочной семантикой.
Употребление устойчивых выражений в кругу «трафаретов» легенд
Помимо атрибутивных отношений, в фольклорных текстах обнаруживаются стандартизованные событийные. Члены выражающих их сочетаний могут быть употреблены как в прямом значении, так и в переносном, создавая метафоры. В легендах постоянно повествуется о ключевых ситуациях, в которых персонажи действуют и претерпевают стандартные эмоции. Поскольку глагольная лексика текстов собрания значительно разнообразнее адъективной, глаголы чаще используются в «трафа-
ретных» описаниях. Проанализировав типичные актантные конструкции, мы выявили некоторые явления, характерные для этого типа отношений.
Во-первых, обнаруживаются устойчивые выражения, в которых объект не отделим по смыслу от действия: предать смерти / мучениям, воссылать мольбы, сказать в ответ, напускать страх, удариться в печаль, нашел сон, грозить бедою, навести на грех, и думать забыл, сотворить блуд, перевести дух, отправиться на тот свет, справить дело, приключилась хворь и т. д. Такие выражения тяготеют к аналитическим фразео-логизированным, где за формальным словосочетанием стоит единое понятие, которое можно заменить одним словом. Наиболее частотны в текстах легенд устойчивые обороты с идеей движения (воротиться домой, странствовать по белу свету, отпустить / ступать с миром, отправиться / пуститься в путь / в дорогу, путь держать) и говорения (величать по имени, гостей зазывать).
Во-вторых, речевая «трафаретность» охватывает и сочетания, которые на первый взгляд трудно отнести к устойчивым, но они описывают повторяющиеся в разных текстах важные сюжетные ситуации и воспроизводятся дословно: распахнуть торбу, палить огнём, истопить баню, ворота растворились, смола кипит, пиво варить, выкидывать ружьем.
В некоторых актантных конструкциях связи между словами не менее прочные, и их усиливают метафорические значения, выражаемые глагольными компонентами: бор / сосны шумят, лес повторяет, колосье кричало, грозная туча весь хлеб как ножем срезала, душа с телом расстаётся, напал страх великий, душа не нарадуется, закипеть гневом, червь шипит, взять душу, небо растворилось, земля не принимает и т. п.
Одну из текстообразующих функций выполняют устойчивые метафоры и сравнения в составе паремий, характерных и для других фольклорных жанров (и даже используемые за пределами фольклорных текстов): как мать родила; ни кола, ни двора; не по дням, а по часам; куда глаза глядя; бес попутал; ходить не за горами; зуб точить; ухом не ведет; чужой век стал заедать. В легендах представлено большое количество таких поговорок, пословиц, присловий. Дидактическое содержание легендарных
текстов излагалось с привлечением единиц исторически сложившегося паремиологиче-ского фонда.
Использование метаморфоз в текстах собрания
Следующий тип отношений специфичен для фольклорных текстов, особенно для эпических произведений и сказок. Мы имеем в виду отношения метаморфизма. «Метаморфоза в фольклорных текстах вырастает на основе принципа мифологического отождествления, превращения, приравнивания» [Ерёмина, 1978. С. 19]. В текстах исследуемого собрания описывается немалое количество превращений, в основном касающихся Христа, святых, Смерти, бесов. Как следствие сюжетного оборотничества, лексическая метаморфоза приводит к возникновению изофункциональных рядов слов, о которых мы говорили ранее. Самая частотная метаморфоза в легендах - это превращение Христа в старца, нищего, странника: Раз как-то принял на себя Христос вид старичка-нищаго («Чудесная молотьба»). В легенде можно наблюдать и двухступенчатую метаморфозу: мощи - человеческая голова, вся в червях, которые находит в лесу милостивый купеческий сын, на Пасху превращаются в седого Старца -метаморфозу Господа: Долго ходил он по лесу, не видал ни одной птицы; стал ворочаться домой и увидал - лежит человеческая голова, вся в червях. Взял он эту голову, положил в сумку и принес к жене. Она тотчас обмыла ее, очистила и положила в угол под образа. Ночью под самый Праздник засветили они перед иконами восковую свечу и зачали Богу молиться, а как настало время быть заутрене, подошел купеческой сын к жене и говорит: «Христос воскресе!» Жена отвечает: «Воистинну воскресе!» И голова отвечает: «Воистинну воскресе!» Говорит он и в другой, и в третий раз: «Христос воскресе!» - и отвечает ему голова: «Воистину воскресе!» Смотрит он со страхом и трепетом: оборотилась голова седым Старцем. И говорит ему Старец: «будь ты Моим меньшим братом; приезжай ко Мне завтра, Я пришлю за тобой крылатого коня»... И узнал он тогда, что это не старец, а Сам Господь назвал его меньшим братом («Христов братец (Ь)»).
Помимо подобных самотрансформаций, в легендах рассказываются случаи превращений одними персонажами других. Так, в легенде «Превращение» святой персонаж в облике деда (дзеда) превратил одного хозяина (гаспадаря) в коня за нелюбовь к странноприимству: Дак дзед пагладзиу гас-падара па галаве, и той гаспадар стау катом. Возможностью превращения в легендах пользуется и нечистая сила с целью соблазнить праведников, ее представители оборачиваются в добрых земных персонажей. Например, черт, пытаясь провести кузнеца, принимает вид молодца: Вот обернулся чорт парнем и приходит в кузницу («Кузнец и чорт»). В другой легенде он превращается в странника, попавшего в беду, чтобы втереться в доверие к святому пустыннику: «Оборотился один нечистой
странником и пошел мимо кельи труженика, а другой ему навстречу, напал на него словно разбойник и давай душить», после чего следует еще ряд метаморфоз («Пустынник и дьявол (ф»). Таким образом, метаморфозы как сюжетный прием, выражаемый рядами изофункциональных замен, имеют целью не развлечь слушателя, как в сказке, а просветить его, показать ему постоянное присутствие святых и волшебных сил в земном мире. Тем самым метаморфозы «работают» на общую миссионерско-дидактическую нацеленность текстов.
Выводы
Итак, при внешней простоте и доступности язык русских религиозных легенд афанасьевского собрания середины XIX века отличается стилистическим богатством. Как и в других произведениях устной фольклорной прозы, в легендах сказители использовали многочисленные «трафареты», постоянные эпитеты, метафоры, синонимы, антонимы, повторы и т. д., большей частью носившие общефольклорный характер. Многие стилистические средства иносказательно усиливали миссионерско-дидактическую направленность легенд, ведь большинство единиц конфессиональной лексики имеют в них изофункциональные замены. Благодаря стилистическим и лексико-грамматическим приемам общий тон легендарного повествования отличают «серьезность», которая помогала реализовать наставительную функ-
цию, и некоторая доля шутливой грубости, которая привлекала и развлекала слушателей. Все это обусловливало языковую эклектику текстов собрания: книжная и «народно-православная» лексика в них сочеталась с диалектными и просторечными единицами.
Список литературы
Арутюнова Н. Д. Типы языковых знаний: Оценка. Событие. Факт: Моногр. М.: Наука, 1988.
Богословская О. И. Язык фольклора как функционально-стилистическая категория // Структура лингвостилистики и ее основные категории. Пермь, 1983.
Византийские легенды / Изд. подгот.
С. В. Полякова. Репринтное воспроизведение издания 1972 г. СПб.: Наука, 2004.
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Прогресс, 1994.
Евгеньева А. П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII - XX вв. М.; Л., 1963.
Ерёмина В. И. Поэтический строй русской народной лирики. Л., 1978.
Ефремова Т. А. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Рус. яз., 2000.
Ефремова А. Д., Лагута О. Н. О трудностях изучения языка русской фольклорной религиозной прозы XIX века // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2009. Т. 7, вып. 1. С. 32-41.
Ефремова А. Д., Лагута О. Н. Об отражении речепроизводства и речевосприятия в текстах русской фольклорной религиозной прозы середины XIX века // Материалы XVI Международного форума по психолингвистике и теории коммуникации «Психолингвистика в XXI веке: результаты, проблемы, перспективы». Москва, 15-17 июня 2009 г. М., 2009.
Ефремова А., Лагута О., Подовалова М., Шелковникова Д. Релятивы-полисеманты в текстах русской религиозной фольклорной прозы XIX века и примеры их лексикографической фиксации // Концептосфера и языковая картина мира. Сер. «Филологический сборник». Кемерово: Графика, 2006. Вып. 9.
КумаховМ. А., Кумахова З. Ю. Вопросы изучения народного эпоса // Изв. АН СССР. Сер. Лит. и яз. 1986. Т. 14, № 4.
Лаврентьев А. М., Лагута О. Н. Частотные показатели общеупотребительных лексем в текстах с инвариантными сюжетами сборников «Русские простонародные легенды и рассказы» (1861 г.) и «Народные русские легенды» А. Н. Афанасьева: Материалы к Словарю языка русской народной легенды // Русские простонародные легенды и рассказы: сб. 1861 г. / Изд. подгот.
В. С. Кузнецова, О. Н. Лагута, А. М. Лаврентьев. Новосибирск: Наука, 2005.
Лагута О. Н. Православные народные и житийные агионимы (на примере агионимов Касьян и Иван Милостивый) // Семен Ремезов и русская культура второй половины XVII-XIX веков / Под ред. Е. И. Дергаче-
вой-Скоп, В. Н. Алексеева. Сер. «Книга и литература». Тобольск, 2005.
Лагута О. Н. Текстовый объем русской народной легенды как одного из типов конфессионального текста // Те%^п ураццаик^. Новосибирск: НГУ, 2006. Вып. 2.
Народные русские легенды А. Н. Афанасьева / Предисл., сост. и коммент. В. С. Кузнецовой. Новосибирск: Наука, 1990.
Никитина С. Е. Устная народная культура и языковое сознание. М.: Наука, 1993.
Оссовецкий И. А. Некоторые наблюдения над языком стихотворного фольклора // Очерки по стилистике художественной речи. М., 1979.
Материал поступил в редколлегию 16.10.2009
A. D. Yefremova, O. N. Laguta
IMAGE-STRUCTURES AND THROPES OF THE RUSSIAN FOLK RELIGIOUS PROSE OF THE XIXth CENTURY (“RUSSIAN FOLK LEGENDS” EDD. BY A. N. AFANASYEV)
This paper presents the results of the stylometrical studies of the Russian folk religious prose of the XIXth century. Keywords: linguistic study of Russian folklore texts, Russian folk religion, legend, A. N. Afanasyev, Russian standard and colloquial language of the XIXth century, stylometrical studies, dialectisms, image-structures, synonyms, antonyms, hyperonyms, hyponyms, thropes, metonymies, metaphors, similes, standing epithets, metamorphoses, phraseme.
