CC BY
73
М. Л. Федоров
[М. Л. Федоров]
«ЛЕГЕНДА» В ТРУДАХ А. А. УХТОМСКОГО И Н. П. АНЦИФЕРОВА:
К СОДЕРЖАНИЮ ПОНЯТИЯ
MAXIM L. FYODOROV
"A LEGEND" IN A. A. UKHTOMSKY AND N. P. ANTSIFEROV'S PAPERS:
ON THE MEANING OF THE CONCEPT
В статье рассматривается понятие «легенда» в системе идей академика А. А. Ухтомского и Н. П. Анциферова. Для обоих выдающихся исследователей это важная составляющая учения о доминанте (А. А. Ухтомский) и в локально-историческом методе осмысления культуры (Н. П. Анциферов). Народ санкционирует сохранение «легенды» в истории, она становятся своего рода «памятью культуры», передается следующим поколениям и становится одним из основных способов борьбы культуры за вечность.
Ключевые слова: легенда, культура, локально-исторический метод, доминанта, вечность.
The article deals with the concept of “legend” in the conceptual system of academician A. A. Ukhtomsky and N. P. Antsiferov. For both outstanding researchers it is an important component of the doctrine of a “dominant” (A. A. Ukhtomsky), decisive for local and historical method of cultural judgment (N. P. Antsiferov). The Nation authorizes preservation of “a legend” in history, and it becomes a kind of “cultural memory”, able to transfer to the next generations, becomes one of the main ways of fight of culture for eternity.
Keywords: legend, culture, local and historical method, dominant, eternity.
Максим Львович Федоров
Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН ► maksimfyodorov@yandex.ru
А. А. Ухтомский и Н. П. Анциферов относятся к ряду блистательных русских ученых первой половины XX века, которые, не поддавшись искушениям и соблазнам Серебряного века, смогли творчески осмыслить и соединить традицию и новаторство, их «охранительный» консерватизм был свидетельством духовной зрелости и человеческой мудрости. Задолго до появления модного сегодня термина «междисциплинарные исследования» они показали пример по-настоящему комплексного научного знания, поскольку мышление их и степень таланта были столь огромны, что вселенную, и прежде всего вселенную духа, они не могли видеть нецелостно. Их «междисциплинарность» определялась не объектом научного поиска, а структурой научного инструмента — целокупно-стью и в широком смысле целомудрием их мышления.
В 1896 году двадцатиоднолетний А. А. Ухтомский пишет статью «Значение легендарной поэзии в древнерусской литературе и жизни», и в этой ранней работе ученый показывает особый характер своего таланта. Подобно трудам мыслителей Возрождения и блестящей плеяде своих современников: Вернадскому, Циолковскому, Выготскому, Бахтину, — его исследования, будь то сфера естественнонаучного или гуманитарного знания, отличает высокая мера таланта и профессионализма. Ухтомский в высшей степени филологически точно определяет в этой статье «легенду», исследовательский взгляд на материале эпической литературы объемлет и функцию, и структуру, и значение этого понятия.
[мир русского слова № 3 / 2015]
63
[взаимосвязь литературы и языка]
I
Н. П. Анциферов не создал стройной терминологической базы, но понятие «легенда» встречается в его неоконченной статье «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность». «Легенда» оказывается в одном ряду с принципиальным для его методологической системы понятием «genius loci». В этой работе ученый расширяет понимание легенды и применяет его к локально-историческому методу исследования культуры. Мысль Анциферова не только совпадает с размышлениями Ухтомского, но и движется дальше, развивает то, что в ранней статье Ухтомского лишь предчувствовалось и предугадывалось.
По Ухтомскому, легенда — народно-историческая повесть, противопоставленная, с одной стороны, исторически недостоверному рассказу, а с другой — рассказу с точки зрения исторической науки. Таким образом, жанрообразующими принципами для легенды станут ее теснейшая связь с народом и лежащий в ее основе элемент исторической достоверности. Ученый прямо скажет, что легенда состоит из двух частей — то, что передает историческую обстановку события, — это начало «предания», а второе — народно-поэтическое начало (собственно «легенда»). Своего рода базис и надстройка.
Не выходя за границы народности, оставляя в стороне литературу авторскую, не свойственную древнейшим периодам русской истории, Ухтомский составляет свою типологию смежных с легендой жанров, где главным критерием разграничения станет характер функционирования того или иного жанра. Именно этим определяется, например, отличие легенды от сказки. Легенда приближается к сказке, и в обыденном сознании эти слова почти синонимичны. Ухтомский подчеркивает, что если для ученого это равноценные источники, отражающие культурно-исторические явления, то народ их не спутает. Для него сказка — всегда развлекательна, произвольно сопрягающая события и лица. А в легенде — народ всегда ищет достоверности. «На легенду русский человек любит ссылаться, как на достоверное историческое свидетельство» 1.
По принципу бытования легенда будет отличаться и от летописи. Отличие носит временной
характер, летопись ориентирована на прошлое, с настоящим она не связана, ее интересует только прошедшее. Легенда же всегда служит нуждам и интересам своего времени, она тенденциозна. «Поэтизируя прошедшее, легенда служит настоя-щему»2, — скажет ученый. Таким образом, получается, что летопись ориентирована на книжную культуру, она зафиксирована в тексте и оттого кажется мертвой.
Похожим образом время разделило легенду и былину. С одной стороны, былина приближается к сказке, в ней усилено поэтическое начало, но с другой — в ней приглушена развлекательность за счет отчетливой назидательности. «В былине интерес народа более идеален: он требует от сказителя прежде всего выражения нравственно-эстетического смысла старины; в былине русский человек ждет не освещения собственных, практических нужд и тенденций, напротив, он хочет уйти от обыденных интересов и погрузиться вместе со сказителем „в высоту ли высоту поднебесную, глуботу-глуботу Океан-море“ — в глубину пережитых веков. Притом, требуя уяснения общего нравственно-эстетического характера события, народ прощает сказителю неполноту и беспорядочность в изложении исторических частностей; видимо, сказитель предоставляет дорисовать историческую картину события или воспеваемого периода самим слушателям; она предполагается известной им в общих чертах» 3.
Но, даже отвечая двум принципиальным требованиям — народности и исторической достоверности, легенда в восприятии Ухтомского остается неоднородной, он, например, отказывает во вневременном характере легендам, возникшим в Новое время: «Ходящие в народе рассказы о временах, более близких к нам, об екатерининской эпохе, о нашествии французов и т. п., по своей заурядности не заслуживают быть поставленными рядом со старинными образцами легенды из русской истории»4. Единственный вид легенд, преодолевающих время и ориентирующихся на настоящее и даже будущее человечества, — это легенда духовная. «Духовная легенда живет в народе до сих пор»5. И именно она, по Ухтомскому, соединяет прошлое и настоящее. И будущее —
64
[мир русского слова № 3 / 2015]
«Легенда является самой близкой для народа выразительницей его чаяний, стремлений, протеста и т. п. Она, так сказать, закрепляет и санкционирует народные тенденции и тем полагает семя будущих событий»6.
Таким образом, основываясь на достоверном историческом событии, осмысленная народом, актуальная в настоящем, лишенная развлекательности и отчетливой назидательности, легенда ориентируется в будущее и участвует в его формировании. Легенда участвует в создании тех доминант человечества, которые оказываются нужными, закрепляются и передаются последующим поколениям. Эта мысль позже будет повторена во множестве работ Ухтомского, посвященных доминанте: «Сердце, интуиция и совесть — самое дальнозоркое, что есть у нас, это уже не наш личный опыт, но опыт поколений, донесенный до нас, во-первых, соматической наследственностью от наших предков и, во-вторых, преданием слова и быта, передававшимися из веков в века как копящийся опыт жизни, художества и слова народа и общества, в котором мы родились, живем и умрем. <...> Ведь каждый из нас — только всплеск волны в великом океане, несущем воды из великого прошлого в великое будущее!»7
Эта мысль станет важной и для Н. П. Анциферова: «память культуры» не только генетически связана с прошлым, определяет настоящее, но и формирует будущее. Не случайно, именно историческому знанию ученый отводил ключевую роль в борьбе за вечность.
В поздних, зрелых работах Ухтомский, говоря о факторах формирования доминанты, выходит за рамки только преданий слова, выходит из мира литературы и фольклора в сферу преданий быта, где появляется столь существенная для Анциферова локально-географическая семантика — «человек и окружающий его мир», «человек и genius loci».
«Лучшие доминанты человечества передаются не соматическим унаследованием, а преданием слова и быта. Каждому отдельному человеку приходится завоевывать свои доминанты, они не даются ему даром, и оттого они тем дороже для него, тем дороже и то общество, и тот быт,
[М. Л. Федоров]
которые сообщили и поддержали в нем трудные и обязывающие доминанты, облегчив их внесение в жизнь»8.
Н. П. Анциферов утверждал, что в духовно-нравственном становлении личности большое значение приобретает изучение сокровенной связи человека со средой его обитания, с той местностью, которая, обладая своего рода «идеей», «миссией», неся замысел Творца о себе, формирует характер человека. В отечественной науке он одним из первых методологически осмыслил суть этого явления. В представлении Н. П. Анциферова «миссия местности» вырастает до хронотопа, в полной мере не постигаемого и не познаваемого, но воздействие которого ощущает на себе каждый. Именно эта «идея местности» вбирает в себя все достижения культуры — выступает ее «памятью», хранящей жизненные, экзистенциальные, религиозные ценности; культура в таком понимании таинственным образом соединяет духовное и материальное. И макрокосм всемирной истории и культуры, в свою очередь, превращается в микрокосм — достояние души отдельного человека.
Принципиально важным представляется, что оптика подобного изучения «genius loci» оказывается построенной на изучении местной локальной истории, которая затем, в свою очередь, ляжет в основу истории национальной. Из кусочков мозаики складывается масштабное историческое полотно. «Специально большую важность имеет и разработка местной истории в историографии целой страны. Об этом сильно говорят лучшие мастера нашей исторической науки. В. О. Ключевский прекрасно доказывает в своем знаменитом „Курсе русской истории“ значение „национальных“ историй для построения „всеобщей“ и „областных“ историй для построения национальной. То же самое отчетливо высказывает И. Е. Забелин: „Пока областные истории с их памятниками не будут раскрыты и подробно рассмотрены, до тех пор общие наши заключения о существе нашей народности и ее различных исторических и бытовых проявлениях будут голословны, шатки, даже легкомысленны**»9.
Научную школу, к которой относятся Н. П. Анциферов, а также И. М. Гревс, С. С. Безо-
[мир русского слова № 3 / 2015]
65
[взаимосвязь литературы и языка]
I
бразов (еп. Кассиан), Л. П. Карсавин, Г. П. Федотов и др., отличает понимание религии как предельно важного и первостепенного историко-культурного явления. Из объекта изучения религия становится фактом собственной жизни. Нравственное начало привело И. М. Гревса к особому пониманию краеведа: «Это подвижники: в старину спасали душу в монастырях, а теперь поддерживают живую душу краеведением»10.
Анциферов подчеркивает, что характер взаимоотношения места и человека взаимообусловленный: место воздействует на душу человека, но при этом и само оно формируется душами людей, населявших его и определявших его лик. Причем здесь важным оказывается, что и живые, и умершие объединяются посредством «памяти культуры» в непрекращающийся диалог. («Воскрешенные и сохраненные исторической наукой образы наших предков участвуют в нашей жизни, мало того, они действуют в нас. И в великие исторические годины их тени призываются на помощь, мобилизуются для защиты нас в смертельной борьбе»11.) И не здесь ли путь к вполне реальной, может быть единственной доступной для культуры возможности воплотить евангельскую максиму «у Бога все живы». Это своего рода вертикаль научного краеведения.
Но есть у него и горизонталь. Анциферов не соглашается с позитивизмом, захватившим историческую науку. По его мнению, позитивизм исторического знания, начиная с XVIII века, пристрастился к «изобличению легенд». «Идея местности», по мысли ученого, включает в себя не только реально бывшее, но и те события, «которые восприняты сознанием человеческих обществ, уверовавших в них и которые в этом сознании обрели бытие и стали фактами, влиявшими так или иначе на ход истории12» — это путь формирования «легенды местности». И в этом случае историк-краевед не может не учитывать литературные и шире — культурные феномены, вошедшие и в топографию местности, и в историческое бытование: например, Орел сегодня невозможно понять, не держа в голове, что именно в этот город поселил И. С. Тургенев свою героиню Лизу Калитину, или набережная Костромы, свя-
занная в художественном мире А. Н. Островского с драмой Катерины Кабановой, или Лизин пруд у Симонова монастыря в Москве. А разве возможно понять «идею» Петербурга без маршрутов Родиона Раскольникова? Анциферов ссылается и на феномен Рима, который в духовной и культурной памяти человечества навсегда связан с личностью Св.Петра, который, по мнению ряда историков, в нем никогда не бывал. Как видно, понятие достоверности, которое, как мы помним, имело структурообразующее значение для легенды в восприятии Ухтомского, у Анциферова имеет расширительное значение. То, что народная память и предание воспринимает как истинно бывшее, то таковым и является. Народ санкционировал историческую достоверность этого события. Исследователь научного наследия ученого Д. С. Московская отмечает: «Погружение в литературные свидетельства вело Анциферова-историка к важному теоретическому выводу: поэтический миф обусловлен былью. Литературное «мифотворчество» он не признавал формой мысли, принадлежащей к невозвратному прошлому. В литературных сюжетах — «мифах» нового времени — оно продуктивно и полнокровно продолжает свое существование: воображению художника все подсказано самой историей. Литературный миф черпает сюжеты в жизни: для того, чтобы они зародились, должны произойти чрезвычайные события, которые бы потрясли душу народа»13.
И в отличие от своего старшего современника Анциферов не выстраивает хронологическую иерархию легенд, сохраненных народной памятью. И легенды Нового времени, и «предания старины глубокой» обладают одинаковой ценностью, когда речь идет о «памяти культуры», о «борьбе за вечность».
Но при этом Анциферов в одной из своих работ «Беллетристы и краеведы» подчеркивает, что фантазия и воображение как краеведа, так и беллетриста должны быть ограничены научным знанием. Слово должно всегда оставаться ответственным. «Характеризуя определенный край, описывая его жителей, часто приводя их имена, автор, хотя бы и беллетрист, должен взять на себя
66
[мир русского слова № 3 / 2015]
определенные обязательства: подчинить свое творчество научной правдивости»14.
Несомненно, здесь голос Анциферова совпадает с голосом Ухтомского о двучастной структуре легенды, сочетающей в себе историческую достоверность и поэтическую вольность. Ухтомский в большей мере, чем Анциферов, опасается науки, которая способна своим беспощадным анализом препарировать и убить легенду, столь бережно из века в век собираемую и передаваемую народом. «Дело сводится, таким образом, к следующей задаче: даны два исторических явления — поэтическое произведение и событие из народной жизни — требуется связать их наиболее вероятною генетическою связью. Работа интересная для художника, но рискованная для прозаика исследователя»15.
Анциферов настаивал, что изучение места в свете постижения его «идеи» — важный путь к подлинному патриотизму, это, по мысли ученого, одна из важнейших составляющих Родиноведения. Рассуждения Анциферова направлены в сторону практического использования такого рода краеведческих знаний. Он, безусловно, настаивал на том, что эту методологию необходимо интегрировать в систему школьного и вузовского образования.
И главное — поле совпадения Ухтомского и Анциферова определяется принципиальной значимостью и ценностью для обоих вопросов этики. Нравственное чувство становится и исходной точкой их научного мышления, и тем фокусом, который собирает воедино пространственно-временной поток, взаимообусловливает прошлое, настоящее и будущее. И хотя сфера исследовательских поисков Ухтомского и Анциферова различна (первый — прежде всего всемирно известный нейрофизиолог, второй — яркий ученый-историк, краевед), их работы отличает то, что в целом было присуще русской культуре — «беспокойство совести», необходимость во всем увидеть онтологическую заданность, сопрячь микрокосм и макрокосм, восстановить утраченное человечеством единство Творца и Творения. И в этом — утверждение истины, воплощение того, что должно быть.
[М. Л. Федоров]
«И всякая человеческая истина, наравне с тем, что есть, содержит утверждение и того, что должно быть. Она есть преобразование того, что есть, в то, что должно быть. „Этика“, нравственное суждение, есть частный случай перехода от того, что есть, к тому, что должно быть! Но поскольку то, „что должно быть“, мыслится как обязательное постоянство, оно мыслится и как то, что в вещах есть и пребывает по преимуществу»16.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ухтомский А. А. Доминанта души. Рыбинск, 2000. С. 19.
2 Там же. С. 18.
3 Там же.
4 Там же. С. 29.
5 Там же.
6 Там же. С. 33.
7 Ухтомский А. А. Интуиция совести: Письма. Записные книжки. Заметки на полях. СПб., 1996. С. 268.
8 Ухтомский А. А. Доминанта души... С. 105.
9 Гревс И. М. История в краеведении // Краеведение. 1926. Т. 3. № 4. С. 490.
10 Анциферов Н. П. Из дум о былом. М., 1992. С. 402.
11 Анциферов Н. П. Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность (Фрагменты) // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник. 2003. М., 2004. С. 151.
12 Там же. С. 147.
13 Московская Д. С. Литературное краеведение и экскур-сионистика по Николаю Павловичу Анциферову // Капля в море российской истории: город Истра и окрестности. М., 2014. С. 24.
14 Анциферов Н. П. Беллетристы-краеведы (Вопрос о связи краеведения с художественной литературой) // М. И. Смирнов и М. М. Пришвин в Переславле-Залесском (1925-1926). Сергиев Посад, 2013. С. 91.
15 Ухтомский А. А. Доминанта души... С. 19.
16 С.-Петерб. Отд. Арх. РАН. Ф. 749. Оп. 1, № 148, § 13.
[мир русского слова № 3 / 2015]
67
