Научная статья на тему 'Фёдоров и Анциферов: преемственность идей'

Фёдоров и Анциферов: преемственность идей Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
240
61
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ / ДУХОВНО-КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ / КРАЕВЕДЕНИЕ

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Московская Дарья Сергеевна

Oхарактеризован круг идей автора «Философии общего дела», развитых Н.П. Анциферовым в статье «Историческая наука как форма борьбы за вечность» (1918-1944) и диссертационном исследовании «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе» (1944). Главное внимание уделено социально-историческому и духовно-культурному контексту.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Fyodorov and Antsiferov: the continuity of ideas

The author describes a scope of ideas of the «Philosophy of common cause» further developed by N.P. Antsiferov in his article «The science of history as a form of struggle for eternity» (1918-1944) and the thesis «The problems of urbanism in Russian literature» (1944). The focus is on the social, historical, spiritual and cultural contexts.

Текст научной работы на тему «Фёдоров и Анциферов: преемственность идей»

Д.С. Московская

ФЁДОРОВ И АНЦИФЕРОВ: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ИДЕЙ

Аннотация

Охарактеризован круг идей автора «Философии общего дела», развитых Н.П. Анциферовым в статье «Историческая наука как форма борьбы за вечность» (1918-1944) и диссертационном исследовании «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе» (1944). Главное внимание уделено социально-историческому и духовно-культурному контексту.

Moskovskaja D.S. Fyodorov and Antsiferov: the continuity of ideas

The author describes a scope of ideas of the «Philosophy of common cause» further developed by N.P. Antsiferov in his article «The science of history as a form of struggle for eternity» (1918-1944) and the thesis «The problems of urbanism in Russian literature» (1944). The focus is on the social, historical, spiritual and cultural contexts.

Ключевые слова: социально-исторический контекст, духовно-культурный контекст, краеведение.

В 2009 г. исполнилось 180 лет со дня рождения Николая Фёдоровича Фёдорова и 120 со дня рождения Николая Павловича Анциферова. Имя этого историка-градоведа, культуролога, краеведа, чья научно-практическая деятельность развивалась в русле фёдоровского воскрешающего отечествоведения, хорошо известно современным ученым-гуманитариям. Основатель школы научного петербурговедения, Анциферов был в двадцатые годы членом общества «Старый Петербург» и Петроградского отделения Центрального бюро краеведения, вел практические занятия в Петроградском Экскурсионном институте, преподавал на литературном отделении Российского Института истории искусств. Его повседневная экскурсионно-педагогическая, музейная деятельность

и научная, как социального историка-урбаниста, нашла отражение в знаменитой «петербургской трилогии»: «Душа Петербурга» (1922), «Петербург Достоевского» (1923), «Быль и миф Петербурга» (1924). Теперь, когда в ИМЛИ РАН впервые опубликована его диссертация «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе»1 (опубликована там, где в 1944 г. она была представлена и успешно защищена), Н.П. Анциферов-ученый предстал в другой своей, мало известной прежде ипостаси, - как выдающийся историк и теоретик литературы, основатель «локально-исторического» метода в литературоведении.

Человек поистине трагической судьбы (Анциферов потерял в войнах и революциях всех своих детей, почти восемь лет, 1925, 1929-1933, 1937-1939 гг., провел в заключении), Николай Павлович оставил богатое научное наследие: работы, опубликованные и не опубликованные. Среди них выделяется корпус архивных материалов - мемуары, дневниковые записи разных лет и переписка. Особую ценность среди них представляет «научный дневник» его жизни, эссе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность»2, который он начал в роковые годы революции и Гражданской войны и продолжал в переживании исторической катастрофы Родины более двадцати лет - до конца 1944 г.

По своим убеждениям, как свидетельствуют воспоминания его близкого друга и ученика Георгия Александровича Штерна, Николай Павлович был православным христианином, но без тени фарисейства и начетничества. Воспитанный в вере предков, он был христианином по убеждению. Истина раскрывалась ему в духовном переживании, в личном опыте страдальческой и вместе с тем счастливой жизни. Истина была в нем самом, в его душе. Его дневники и переписка разных лет свидетельствуют о духовной высоте присущего ему религиозного чувства. Не тайна, не чудо, не авторитет рождают веру, считал Анциферов вслед за автором «Братьев Карамазовых». «Уверуй свободно» - такова была его формула Православия.

Выбор для себя предметов изучения и научного наставника диктовался религиозным расположением души Анциферова. Его учителем на историко-филологическом факультете Петербургского университета стал Иван Михайлович Гревс, исследователь духовной культуры европейского Средневековья, а специальным

предметом изучения - жизнь и деятельность св. Франциска Ассизского и автора «Божественной комедии» флорентийца Данте. Основополагающие идеи исторической школы Гревса развивались в русле высокой этической традиции отечественного историзма. Особое значение в мировой истории Гревс придавал идеальным представлениям. Исторический процесс представлялся ему воплощением тех духовно-нравственных ценностей, что в определенные моменты одушевляют общественное сознание3. Вслед за своими предшественниками, профессорами Петербургского университета, Гревс видел смысл любой научной деятельности в поиске правоты и приличия в деяниях человеческих.

В утверждении единства научного и духовно-нравственного начала формировались на рубеже XVIII и XIX вв. основы русской научной школы, на этих же основаниях возрастало самосознание русского интеллигента-дворянина. На этих путях складывались главные положения той нравственной философии, которая обрела силу, самостоятельность и красоту в творчестве Вл. Соловьёва и Ф.М. Достоевского4 и предопределила появление «румянцевского мыслителя» Н.Ф. Фёдорова. Достоевскому Анциферов посвятил одну из первых своих опубликованных книг, литературоведческую диссертацию и... весь остаток своей жизни. Тяжело больной и обескровленный потерей детей в блокадном Ленинграде, он все оставшиеся силы отдал созданию в Москве при Государственном литературном музее мемориального музея-квартиры Ф.М. Достоевского. Ныне существующий музей по праву можно считать его детищем.

Углубленное изучение обстоятельств жизни Достоевского в связи с событиями, образами и идейным содержанием его произведений послужило раннему знакомству Анциферова с наследием Н.Ф. Фёдорова. Заключительную главу монографии «Проблемы урбанизма в русской художественной литературе», посвященную образу Петербурга в творчестве Достоевского, он начал ссылкой на этого мыслителя:

«Достоевский прекрасно понимал значение для развития культуры той почвы, которая утучнена священными остатками "могущественной древнейшей цивилизации". Он с благоговением склонялся перед священными могилами, почитая в них не только следы "горячей минувшей жизни", давно уже превращенной в

кладбище, но и возможность возрождения, во всяком случае, того или иного воздействия на формирование новых культур. И не случайно Алеша Карамазов указывает брату Ивану: спасение в воскресении мертвецов, которые "может быть никогда и не умирали"».

Далее в тексте диссертации следует примечание: «Тема Н.Ф. Фёдорова всеобщего воскресения умерших затрагивалась Достоевским в "Братьях Карамазовых", - Анциферов указывает соответствующие страницы этого романа, - и в особенности отчетливо в его черновиках к этому роману: "Воскресение предков зависит от нас". "Ничто не умирает - все объявится" <...> и в письме к Н.П. Петерсону от 24 марта 1878 г.».

«Давно минувшее, освещенное мечтой, - продолжает Анциферов, - проектируется в желанное грядущее. "Потерянный рай", "Золотой век" из мифических далей былого путеводной звездой светит на пути человечества к его преображению. Отвергая земной рай позитивизма, Достоевский противопоставляет ему свою веру в спасенное человечество, которое обретет счастье на земле не под опустевшим небом, а под тем небом, в котором, согласно вере Достоевского, пребывают в вечности корни всякой мирской реальности»5.

Однако кроме изученных Анциферовым связей творческой биографии Достоевского с Фёдоровым существовал другой, «некнижный» путь приобщения ученого к основополагающим положениям «Философии общего дела». Он был задан духовно-биографическим подобием двух людей, провиденциально подтвержденным совпадением юбилейных дат их жизни.

Возможно, «ключом» к пониманию главного источника фи-лософско-культурологического учения Н.Ф. Фёдорова является его происхождение: он был рожден в селе Ключи черноземной Тамбовской губернии. «Власть» природно-архитектурного ландшафта местности, как были убеждены ученые-краеведы 20-х годов, направляет выбор человеком своей судьбы, предмета и рода деятельности, формирует особенности его миросозерцания. Фёдоров был сыном русской провинциальной глубинки. Биографы, исследователи и собиратели наследия философа указали также его долгую работу в качестве преподавателя истории и географии в уездных училищах; долголетнюю службу в Чертковской библио-

теке, затем в Румянцевском музее и, наконец, глубокую укорененность его мировоззрения в Православном богослужении6.

Эти биографические моменты были чрезвычайно близки судьбе происходившего из семьи «служилого» дворянина, педагога, биолога, хранителя Никитского сада Н.П. Анциферова. Родился Николай Павлович вдали от шумных центральных городов, в райском саду среди украинских степей - в старинной усадьбе Софи-евка. Преподавательскую деятельность он начал с первых же лет обучения в университете: учительствовал в начальных классах школы села Выдерга Рязанской губернии, вел образовательный гуманитарный курс на Обуховском заводе Ленинграда, руководил экскурсиями по Эрмитажу. Систематически работать начал с 1915 г. преподавателем истории сначала в Герценовском училище (1915-1917), затем в Тенишевском (1918-1925). Одновременно с работой в средней школе в 1915-1917 гг. он, подобно Фёдорову, служил в Публичной библиотеке, помощником библиотекаря отдела Яо88ка.

Как и Фёдоров, Анциферов был с детства приобщен Таинствам православной церкви, бесстрашно сохранял веру всю свою жизнь, воцерковлял своих детей в годы гонений. Дневниковые записи 1924 г. свидетельствуют, что он причащал малолетнего сына Сергея в храмах Детского Села и Ленинграда.

Знаменательную общность можно найти и в научно-практической деятельности этих двух ученых. Н.Ф. Фёдоров придавал огромное значение созданию и развитию сети провинциальных краеведческих обществ, которые обрели полноту выражения собственной идеологии в его работах, участвовал в работе местных музеев. Анциферов, оставленный по рекомендации И. М. Гревса для получения профессорского звания при историко-филологическом факультете, мог бы стать университетским ученым. Но войны и революции отвратили его от научных занятий по изучению европейского средневекового города. Личный опыт переживания разрушения Родины и семьи обратил его к другим целям и задачам. В воспоминаниях о тех годах Анциферов отметил нравственную логику происшедшего изменения научных пристрастий: «Я ушел <...> в краеведение, которое меня теснее связывало с родиной, уводя из круга научных интересов,

7

удерживавших меня в средних веках западного мира» .

Теоретическая мысль, равно как и практическая деятельность Фёдорова, была сосредоточена на осмыслении духовно-нравственного значения и социальной ценности земли как природ-но-географического явления, как жилища рода человеческого и его кладбища. Первичные фёдоровские интуиции произрастали из богатой почвы традиционного миросозерцания русских «людей от земли», питались мироощущением «неученых», строились на характерном для патриархальной России православном типе человечности. Взгляд от земли, возвышение того рода научного знания, что раскрывает свои возможности в практическом служении интересам земледельца, любовь и сострадание к ним выделили Фёдорова в ряду философов и культурологов своего времени, определив глубокое своеобразие его философской «оптики». «Сердечная наука» как форма восстановления родственности людей и природы, в первую очередь, вероятно, привлекла к учению Фёдорова внимание русской творческой интеллигенции - от Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского до о. С. Булгакова и о. П. Флоренского. Несомненно, большое влияние оказала она и на Н.П. Анциферова. В его воспоминаниях неизменно возникает дорогой образ - след душевных пристрастий, связывавших ученого в Alma Mater: «В простенках нашего бесконечного коридора висели ящики под стеклами - это была витрина наших землячеств. Кое-где виднелись на них виды родных городов. <...> "Земляк" - это хорошее, радушное, теплое русское слово, это подлинно народное слово. Оно объединяет людей памятью о милом изгибе реки, о полянке в лесу или о березе в поле на кургане, о селах с белой колокольней, об улице города, где протекли детство и юность. Земля -то слово, которое говорит искони о национальном единстве. Не русское государство, не русская нация, а русская земля - вот тот образ, который нам завещан летописью»8.

Землячества объединяла вера в исключительность судеб русского народа, в необходимость служения русской культуре и народу. Для Анциферова и его будущей жены Татьяны Оберуче-вой вера всегда предполагала служение. В одной из своих автобиографий Анциферов сообщает: «В студенческие годы я был один из организаторов кружка студентов и курсисток, которые изучали Эрмитаж с целью создания кадров для экскурсионной работы с рабочими. <...> Нашим "Эрмитажным кружком" было по-

ложено начало экскурсионной работе с широкими массами»9. «Культурники» кружка разрабатывали сквозные темы, способные объединить группу залов музея для показа их рабочим Петербурга. Экскурсанты входили в музей как в храм, которому предназначено стать мастерской культуры. Как геологические напластования, залы хранили культурное наследие народов, сменявших друг друга на исторической арене. Следовало вникнуть в их безмолвную речь, завоевать «вечность в царстве прошедшего».

Желая примирить ум с сердцем, чувства с волей, знания с действием, стремясь видеть мир глазами неученого, с позиций духовных ценностей земледельца о нем судить, писал свою «Философию общего дела» философ «краеведных начал» Н.Ф. Фёдоров. Тому же совестливому направлению в науке следовал и Анциферов. Самое развитие его мысли имело истоком не отвлеченные философские понятия и категории, а фёдоровскую интуицию земли, рожденную образами родного ландшафта и глубоко личным чувством любви к предкам-землякам - земледельцам.

Жанр своего основного труда «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного, состояния мира и о средствах к восстановлению родства» Фёдоров определил как «Записка от неученых к ученым». Завершал он его в условиях разразившегося в российских хлебных губерниях страшного голода и эпидемий. Мыслителем двигало потрясающее впечатление от этих событий, произведенное «на тех, которые стояли близко к голодной нужде, которые имели близких в возрасте, обязывающем стать в ряды войск в случае войны, - да и не на них только одних!» (I, 38). Теми же мотивами руководствовался в своей пореволюционной деятельности член общества «Старый Петербург» и Центрального бюро краеведения, вставший на защиту фресок Ферапонтова монастыря и воспротивившийся разрушению Оптиной пустыни Н.П. Анциферов. Как некогда в художественном творчестве Пушкина, в философском наследии Фёдорова природ-но-географические образы нераздельно слились с древнейшими общечеловеческими переживаниями любви к родному пепелищу и отеческим гробам. В новой общественно-политической и духовно-культурной ситуации, еще более грозной, чем та, что побудила Пушкина написать известные строки, и та, что диктовала Фёдорову текст обращения «неученых к ученым», Анциферов продолжил

темы и разделил пафос великого русского поэта и автора «Философии общего дела»: «Центральное бюро краеведения послало меня в 1926 г. ознакомиться с работой ряда организаций западных областей, в том числе и Смоленской.<...> Как все изменилось за 10 лет революции! Исчезли бесследно знакомые дворянские усадьбы, исчезли и села, и деревни. <. > Неужели это алферов-ская усадьба? <....> Пыль, грязь, пустота. Было нестерпимо тяжело. Словно я посмел раскрыть могилу и заглянуть в гроб, где остались одни кости развалившегося скелета. <. > На другое утро я поклонился могилам. Потом постоял на пепелище. Все уходило в прошлое. Все исчезло, палимое огнем времени. Я навсегда покидал свою обетованную землю»10.

Краеведные корни фёдоровского учения обнажили опасность оскудения в науке родственной любви к земле и землякам. Для самого Фёдорова география была повествованием о земле как о человеческом жилище, история - рассказом о той же земле как о родном погосте, а собирание документов прошлого в краеведческом музее или библиотеке - храмовым действом, обращенным к грядущему Пасхальному воскрешению предков. Пронизанное христианскими ценностями представление Фёдорова о земле как о Доме и Храме - подножии Небесного Храма и о человечестве как о Семье, восходящей в своем родословии к Небесному Отцу, выразилось в отточенной формуле его учения: «Что для ученых история, то для неученых поминовение» (I, 135).

Историософия Фёдорова исполнена нравственных ценностей и значений. Подобно Пушкину и в традициях основного потока русского общественного сознания, он видел нравственный смысл науки истории в любви потомков к отеческим гробам и родному пепелищу. Напомним, что в традициях христианской культуры поминовение - это литургическая молитва о воссоединении Небесной семьи, о прощении и вечной блаженной жизни отцов. В фёдоровском взгляде на историю как на «поминовение» нравственный смысл заключен в бесконечной и неизменной свободе выбора своего отношения к традициям отцов и личной ответственности за текущее и грядущее историческое состояние страны и ее народа.

Фёдоровская «сердечная наука» не книжными путями, а законами духовной преемственности и «властью» русской земли

была унаследована краеведческим движением 1920-х годов. Работы ярких его представителей - С.Ф. Ольденбурга, И.М. Грев-са, В.П. Семенова-Тян-Шанского, Н.Н. Павлова-Сильванского, М.Я. Феноменова, А.А. Золотарева, Н.П. Анциферова и многих других, отличала свойственная учению Н.Ф. Фёдорова неактуальная для пореволюционной России нравственная «надстройка». В эпоху борьбы за новый быт и «упрощения культуры» (лозунг ЛЕФа), когда всякие иные критерии этики, кроме борьбы классов с ее установкой «око за око.», оказались отвергнуты, И.М. Гревс и его ученики по-прежнему считали историю человечества главным органом «приобретения сознательного отношения к миру действи-тельности»11.

Узнавание «души» родины в ее изменившемся в революционных бурях лике устанавливало личные связи краеведов 20-х годов с отечеством, и любовь как высшая форма нравственности составила сердцевину краеведческого научного подхода к жизни. В те годы главной задачей общественной программы краеведения было восстановление природно-человеческой биографии и осмысление исторической ценности и действенности «легенд» местности, хранимых людьми от земли и городов.

В данном случае «легенда» означает не литературный жанр. Н. П. Анциферов употреблял это понятие в заимствованном из географии и археологии значении перечня картографических знаков и объяснений к ним, позволяющего понять природно-географиче-ские, политико-экономические, культурно-исторические особенности и своеобразие местности без обращения к карте. Легенда, в буквальном смысле означающая «то, что следует прочесть», - это комплекс материальных, архитектурно-монументальных и при-родно-ландшафтных примет и доминант местности, который, в то же время, является историческим документом, сообщающим в отвлеченно-символической форме о причинах возникновения, об исторической смене политико-экономической и духовно-культурной функций поселения. Н.П. Анциферов употреблял понятие «легенда» и в более узком и, вместе с тем, в глубоком смысле души местности, вложенной в человеческое поселение при его зарождении, формировавшейся и возраставшей в процессе трудового взаимодействия человека с землей. Она, определившая в конечном счете неповторимый облик местности, запечатлевшаяся в

ее природно-архитектурном ландшафте, планировании населенных пунктов, обычае и быте, свидетельствует более всего о духовной истории населявшего ее народа, о его выборе своей судьбы за горизонтами земной жизни. Собирание, сохранение, систематизация, обобщение документов духовного и материального наследия родины, составившие существо деятельности краеведов двадцатых годов, были нацелены на сохранение этой «легенды» или предания, «души» местности.

Любовь и сострадание, являющиеся главным стержнем учения Фёдорова, были направлены к людям от земли. Как бы нетрадиционно ни выглядело его учение, оно было продиктовано этими достигшими предела и требующими воплощения эмоционально-ценностными краеведными началами русского общественного сознания. В преддверии глобальных катаклизмов XX в. никто лучше Фёдорова не сформулировал практического социального смысла научного отечествоведения как восстановления природно-человеческой биографии, как сохранения личного родословия и отеческого предания. Мысли автора «Философии общего дела» пережили революционные смещения в общественном сознании России, сохранив исключительную популярность на протяжении всей первой четверти ХХ в., что свидетельствует об устойчивости культурной ценности личной и местной биографии для русской социальной истории.

Возведение высших ценностей национальной «антропогео-графии» - веры предков, в движущие силы истории включало ученика И.М. Гревса Анциферова в круг русских мыслителей Серебряного века - служителей тайной России, святой Руси преподобного Сергия Радонежского и живописца-инока Андрея Рублёва, Александра Невского и Петра Великого, Саровского и Крондштадтского чудотворцев. Это был круг новых исповедников грядущего Преображения родины, что пополнили ряды пророков -Николая Гоголя, Фёдора Достоевского, Николая Фёдорова, Александра Блока.

Когда в 1921 г. группа опоязовцев, выпускников историко-литературного семинария С.А. Венгерова, откликнулась на смерть петербургского лирика сборником «Об Александре Блоке»12, к участию в нем был приглашен сокурсник составителей - историк Анциферов. Поставив образ города у Блока в русло «петербург-

ских сказок» XIX в., Анциферов указал прямого предшественника поэта - Гоголя. В чертах гоголевского Петербурга он рассмотрел новое выражение двухсотлетнего лика Северной Пальмиры, угаданное Блоком. В поэзии Блока гоголевский город таинственной пошлости предстал городом «теофаний» - Богоявления, Преображенным градом Нового века. То было новое слово о Петрополе и самой России, сказанное Блоком и принятое Анциферовым, слово о еще не подведенных Октябрем итогах «петербургского периода» русской истории.

В тот год, когда только что потерявший двух детей-малюток, умерших от тифа в Царской Славянке, Анциферов с глубокой верой в истинность провиденного Блоком рая на родной земле писал вдохновенные строки о «непостижимом городе» русской литературы и истории, сам город стремительно превращался в «столицу русской провинции». В Петрограде более чем вдвое сократилось население, не работали фабрики и магазины, травой заросла «всеобщая коммуникация» - Невский проспект. «Петра творенье», став «колыбелью революции» - по пророчеству Некрасова «Могилы вокруг, Монументы. "Да это кладбище"» («О погоде») - являл собою каменное надгробие великих исторических замыслов. Начавшаяся вакханалия переименований и переселений, уничтожения памятников царизма и культа запустила в бывшей столице программу разрыва с преданиями местности: по слову Маяковского, «то, что годилось для царских Петербургов», следовало вырвать «с корнем из красных Ленинградов». Умирала историческая легенда города, который покинула учредившая его некогда сила -царственный «покойник», согнанный «постояльцами» (Н. Заболоцкий) со своего исторического пьедестала Медный всадник. Духовно-нравственное состояние одичавшей после варварского нашествия Северной Пальмиры Заболоцкому открылось в гротескном преображении древних сфинксов (многолико представленного в архитектурном ландшафте города самого известного его культурного символа): «. В глаза мои смотрела кошка, как дух седьмого этажа.». Умирала душа Санкт-Петербурга, в своем имени хранившего древний идеал единства этатизма и этики: «Шел через Дворцовую площадь. Всматривался в Александрийский столп, следил за спокойным движением легкого ангела, державшего крест и показывавшего на небо. Не могу поверить, что с

любимого лика Петербурга будет стерта эта столь существенная черта беспощадной рукой»13, - записал в дневнике 1924 г. Анциферов.

В то же время Петербург оставался городом-музеем и, в еще большей степени для его старожилов, городом-храмом, где происходил встречный процесс собирания во имя воскрешения. Уничтожению предания о городе противостояло стремление сохранить «его дворцы, огонь и воду» (А. Ахматова). По мнению основателя Института истории искусств, главы комиссии по охране Гатчинского дворца графа В.П. Зубова, спасение культурного наследия Петрополя было главной нравственной задачей времени, перед которой меркли любые другие ценности: «Все, что я могу спасти из наследия прошлого, я спасу, буду бороться за последнюю люстру, за малейший пустяк. Я прикинусь чем угодно, приму любую политическую окраску, чтобы охранить духовные ценности, которые возместить труднее, чем людей»14.

В городе началась борьба за усмирение потока разрушения. Действовали общество «Старый Петербург», в состав которого, в первую очередь, вошли ученые-историки, искусствоведы, архитекторы и художники: Н. П. Анциферов, Александр и Альберт Бе-нуа, В.Я. Курбатов, А.Ф. Кони, Николай и Евгений Лансере,

B.К. Лукомский, А.П. Остроумова-Лебедева, С.Н. Наседкин,

C.Ф. Платонов, П.Н. Столпянский, В.Н. Талепоровский, С.Н. Жар-новский, В.Н. Вейнер, В.П. Зубов, Б.В. Асафьев, М.Д. Приселков; и общество «Медный Всадник», среди членов которого было больше поэтов: Г. Адамович, Г. Иванов, М. Лозинский, И. Одоев-цева, Н. Оцуп, В. Рождественский. Петроградская интеллигенция взяла на себя спасение «камней культуры»: пропаганду охраны исторических памятников и практическую работу по их каталогизации и сохранению.

При Академии наук начало действовать Центральное бюро краеведения (ЦБК), направившее в научное русло развернувшуюся по всей России собирательскую и восстановительную культурную работу. При музейном отделе Наркомпроса был создан Экскурсионный институт для разъяснения массам ценности сокровищ царского времени. В эту работу включился и широкий круг учащейся молодежи Тенишевского училища, Петроградского университета, Российского Института истории искусств (РИИИ), Педагогическо-

го института... Преподавателем Тенишевского училища, заведующим кафедрой древней истории во 2-м Педагогическом институте им. Н. А. Некрасова, заведующим семинарами по изучению Павловска и Детского Села от Экскурсионного института, членом ЦБК, преподавателем практических занятий на изобразительном и литературном отделениях РИИИ был в эти годы Н. П. Анциферов.

Краеведам 1920-х годов декан Петроградского Экскурсионного института И. М. Гревс дал удивительное определение: «Это подвижники: в старину спасали душу в монастырях, а теперь поддерживают живую душу краеведением»15. Словам Гревса соответствовало реальное содержание деятельности краеведческих обществ Москвы и Ленинграда, Костромы и Воронежа, Ярославля и Рыбинска, Казани и Нижнего Новгорода, Сибири и Крыма. В эпоху революционного разрушения духовно-географического пространства родины детства, разрыва родственных связей с прошлым, в момент, когда теряло физический смысл понятие «родное», толкуемое словарем Ушакова как «кровно родственное» и «духовно близкое» сердцу, эти люди собирали и охраняли вещественные носители исторической памяти, оберегали родословие и биографию родной земли. Взором православного мыслителя и подвижника Фёдоров предвидел приближение страшной и великой эпохи, когда дело собирания исторических источников покинет ведомство профессиональных историков и архивистов, а настоящее и прошлое родной земли станет личным делом каждого, превратится в акт поминовения.

В пореволюционные годы русская история сместилась в географию. Атеистическая программа коммунистической партии атаковала духовное Небо русской культуры. Но она вонзилась и в самую землю. Декреты по землеустройству, колхозное строительство, социалистическое планирование с бесконечной чередой районирований, индустриализация - все эти свершения были «торжеством социалистического земледелия» вселенского масштаба. И земля ответила чудовищными неурожаями, неотвратимым приближением новой Мировой, для России Отечественной, войны, новых страшных жертв и разрушений.

В апреле 1929 г. на Пленуме ЦК ВКП(б) было закреплено начало реконструктивного периода во всех областях жизни. Академическое краеведение было объявлено «гробокопательским»,

обвинено в непролетарском характере и физически уничтожено. Новое краеведение переместилось в «Общество краеведов-марксистов» Комакадемии и озаботилось своим непосредственным участием в социалистическом строительстве. Писательский интерес к истории родных мест и его поселенцев был также направлен по организованному «производственно-очерковому» руслу: осенью 1929 г. при Всероссийском союзе писателей в Москве образовалась секция писателей краеведов под кураторством чиновников от Комакадемии.

Однако опасность «краеведения» как формы сохранения предания постоянно упоминалась в секретных сводках ОГПУ 1930-х годов. Особое раздражение у власти вызывала «нравственная надстройка» «буржуазного» краеведения:

«Любовь к "родине", которая должна залить своим сладеньким пойлом классовую ненависть, - вот путь, на который хочет повернуть советскую школу проф. Гревс. Гревс далеко не одинок. Его взгляды характеризуют целую полосу в истории советской школы, полосу, когда "любовь к родине" и "родным" древностям составляла стержень краеведной работы, когда вся экскурсионная деятельность школы не будила учащихся к сознанию действительности, не толкала их к активному участию в изменении общества, к борьбе за социализм, а уводила назад, в мир только цветочков и мотыльков, церквей, монастырей, курганов и барских усадеб»16.

В 1928 г. Н.П. Анциферов был арестован по делу философско-религиозного кружка А. А. Мейера. В ходе допросов и следственных процедур Анциферову напомнили его «шовинистическую речь» на III Всероссийской конференции краеведов в 1927 г.: «Дело было так, - вспоминал Анциферов. - С.В. Бахрушин призвал краеведов собирать сведения и вещи о современном быте разных национальностей нашего Союза. "Если мы теперь не позаботимся об этом, то многое исчезнет безвозвратно". <...> После них (представителей разных народов. - Д.М.) выступил проф. С.Н. Чернов и сказал: "<...> Но следует среди разных национальностей нашего Союза не забывать еще одну национальность, русскую. Нужно предоставить и ей право также позаботиться о фиксировании исчезающих явлений быта, а также уходящих из употребления вещей. Почему слово "русский " почти изгнано теперь из употребления?" Выступление Чернова вызвало резкие протесты различных нацио-

налов, обвинивших Чернова в "великодержавной вылазке"». Обвинение категорически опроверг Анциферов: «Речь идет не о каком-то преимуществе для русских, а о признании прав русской национальности на любовь к своей старине, как это признано за другими нациями»17.

На следствии Анциферов показал, что он «защищал интересы истории как научной дисциплины и в школе, и в краеведе-18 ^ нии» , выступая против научно-педагогических идей и планов

М.Н. Покровского. «Школа» Покровского, как сказал Анциферов на допросе, «сводила историю к социологическим схемам, отрицала за ней возможность объективности и боролась с интересами к прошлому своего края среди краеведов»19. Анциферов был приговорен к заключению в концентрационный лагерь, где находился более четырех лет. «Участие» в «контрреволюционной деятельности» краеведов-монархистов послужило причиной и последнего ареста Анциферова в 1937 г.

Арест и ссылка в Белбалтлаг свели Анциферова с ближайшим последователем идей Н.Ф. Фёдорова Александром Горским. Вот как описал его в своих воспоминаниях Николай Павлович: «Это был человек совершенно исключительный, "всеблаженный". Он внутренней работой достиг счастья, ни от чего не зависящего, и в любом положении, при любых обстоятельствах не только сохранял бодрость и ясность духа, но какую-то неугасимую восторженность. <...> Он был ревностный последователь учения Фёдорова, его теории "общего дела". Смерть не закон жизни. Она должна быть преодолена»20. Анциферов считал себя «прозелитом» открытого ему Горским учения. В то же время, он признавался: «что-то во мне сопротивлялось самой идее плотского бессмер-тия»21.

По-настоящему близкой Анциферову, вероятно, была воспринятая Горским от Достоевского идея о русском народе - «богоносце», народе, «чреватом» Богом22. В догадке Достоевского было несомненное внутреннее родство с философией Николая Фёдорова, в своем всеобъемлющем синтезе напоминавшей секуляризированному городскому сообществу предание людей от земли о возникновении вселенной и ее обетованном будущем. То была вера в спасенное человечество, которое обретет счастье на земле не под опустевшим небом, а под тем небом, в котором пребывают в

вечности корни всякой мирской реальности. Как утверждали краеведы 1920-х годов, эта «легенда» была утверждена верой человечества в процессе биологического приспособления к условиям земной жизни, его главным тысячелетиями хранимым преданием. Эта вера запечатлена обрядами и обычаями всех народов, она одухотворена языком и культурой всех стран мира.

К этиологической легенде земли Н.П. Анциферов обратился в работе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность», которую начал писать в годину исторической катастрофы Родины, в 1918 г. В ней проводится мысль о том, что существо культуры ярче всего раскрывается в ее отношении к могилам предков. Профессиональный историк и культуролог, он совершил экскурс в глубины веков, сравнивая и находя в отношении к могиле общечеловеческий культ жизни как извечной жажды человеком бессмертия, как форму его борьбы за вечность. В то же время он указал на различия в выражении этого культа жизни, в котором и проявилось главные различия эпох и народов.

Особенностью христианского культа он назвал веру в то, что для христианина корни всех земных вещей пребывают в вечности. В атеистическом обществе жажда вечности обнаруживается в культе имени, но именем не скрыть пустоты могилы. Для христианской культуры могила - святое место, ибо смерть не только душу, но в таинстве веры и самую плоть возводит на небеса. Анциферов подчеркивал, что Православие не отрицает плоти, не отрывает человека и землю от небес, а соединяет их с небесами.

Обращаясь к фёдоровским идеям в связи с образом Петербурга Достоевского в своей диссертации, посвященной проблемам урбанизма русской художественной литературы, Анциферов показывает, как в этом образе соединилось и предчувствие Достоевским страдальческой судьбы, даже гибели Петербурга, и вера писателя в то, что поруганные, оскверненные грехом камни этого великого города чреваты Золотым веком. Анциферову было важно, что Достоевский явственно увидел этот Преображенный град не где-то вне Петербурга Раскольникова и Свидригайлова, но именно там, где живут, грешат и умирают эти герои. Вслед за Достоевским Анциферов не проклинал, а благословлял историю.

Последнюю главу диссертации «Петербург и Золотой век» Анциферов писал в канун падения Ленинградской блокады, спустя

полтора года со дня гибели здесь от голода и болезней его сына Сергея и увода в плен его дочери-подростка Татьяны. И, опираясь на учение Фёдорова, на образ Петербурга в «Сне смешного человека» и очерке «Золотой век в кармане» Достоевского, на провиденный Алешей Карамазовым рай на земле греха, Анциферов утверждал, как свою собственную, мысль об этом городе, символизирующем русскую землю и ее земную историю. Это мысль о Преображенном граде будущего века, уже существующем в скованном «духом немым и глухим» Ленинграде.

Анциферов увидел эту реальность в обагренных кровью новых жертв камнях Ленинграда - Санкт-Петербурга, города святого Петра, города - «петра», т.е. камня, священного надгробия. В этих жертвах он увидел доказательство исторической действенности исторической «легенды» о городе великого народного страдания, послужившего России даже до смерти, города святого Александра Невского, города, продолжившего историческое дело Москвы, города великого духовно-культурного синтеза России и Запада.

Вот что сказала земля Ленинграда историку Анциферову.

Учение Фёдорова для Анциферова, прошедшего историческую школу Гревса, имело свою силу не в стройности концепции. Эта концепция в некотором смысле неоригинальна, так как глубоко православна, традиционна и укоренена в главной легенде русской земли, в ее «голубиной книге». Вероятно поэтому многие, в том числе и Анциферов, прочли мысли Фёдорова как свои... Эссе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность» была своеобразной «голубиной книгой» Анциферова, его «ответом» идеям автора «Философии общего дела». Вслед за Николаем Заболоцким:

И слышу я знакомое сказанье, Как правда кривду вызвала на бой, Как одолела кривда, и крестьяне С тех пор живут обижены судьбой Лишь далеко на океане море, На белом, камне, посредине вод, Сияет книга в золотом уборе <...> И велено до той поры молчать ей, Пока печати в бездну не спадут. <...>

Как сказка — мир. Сказания народа, Их мудрость темная, но милая вдвойне...

(Н. Заболоцкий «Голубиная книга», 1937)

Анциферов свидетельствовал:

«Наблюдая свершающуюся судьбу <... > души человечества в целом, мы замечаем ее глубоко трагичный характер. Это дает нам право рассматривать историю как трагедию, в которой постоянно извращается воплощаемая идея, в силу закона диалектики превращающаяся в значительной мере в свою противоположность. Катарсис (очищение) в этой трагедии достигается путем искупительных страданий целых народов. Чая глубокий смысл этой трагедии, недоступной нашему эвклидову уму, мы прозреваем в ней действие еще не узнанной силы. История-трагедия - превращается в историю-мистерию»23.

Для Анциферова как социального историка была чрезвычайно важна в учении Фёдорова его детская вера в «сказания народа», вера, способная творить чудо. Ему была дорога деятельная позиция мыслителя. Именно эта особенность философии общего дела более всего повлияла на историческую концепцию Анциферова. В цитированном эссе «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность» Анциферов обратил внимание на запечатленное архитектурным обликом мировых городов местное предание. Оно дало местности «душу», внесло в ее биографию некий факт, возможно, не имевший места во внешней действительности. Для пояснения своей мысли Анциферов обратился к истории посещения Рима ап. Петром, факту, исторической наукой «в лице подавляющего числа своих представителей» не признанному. Однако обращение к архитектурному облику столицы Италии свидетельствует обратное: «Те, кто был в "Вечном городе" <...>, для тех весь Рим уже полон присутствием апостола Петра». Излучение веры миллионов, пишет Анциферов, которая «в течение тысячелетий наполняла город св. Петра», насытила образом этого апостола «все камни Рима». Историк, по мнению Анциферова, не должен упускать из виду «внутреннюю действительность» истории, которую более всего чувствует писатель, художник - творец воображаемого мира. И Анциферов пишет: «Плох тот историк, который совсем не поэт, который не способен ощутить действенное бытие легенды, связанной с "историческим местом"»24.

Камни Рима - есть та почва, что утучнена священными остатками могущественной древнейшей цивилизации. Камни Рима хранят предание, которое способно благотворно повлиять на формирование будущих культур, на грядущую историю. Римские катакомбы - та почва, где лежат тела предков, излучение веры которых преобразило языческий Рим в город святого Петра. Вера предков смогла преобразить этот город, и потому верующие, может быть, «никогда не умирали». Они действенно вмешиваются в сегодняшнюю историю, и земля говорит их голосами.

Эту веру, являющуюся для атеистов «вымышленным» фактом, Анциферов назвал внутренней действительностью истории. В людской вере предание обрело подлинное историческое бытие. Верой людской легенда превратилась в исторический факт, влияющий на ход истории. Анциферов-историк считал методологически важным, не отвергая «низких истин», обратиться к силе «возвышающего обмана» легенды, которую узаконила человеческая вера и в этой вере получившая историческое бытие.

«То, что делает <...> мемуарист для увековечивания личной жизни, то делает историк не только для лица, не только для народа, но, в конечном счете, для всего рода человеческого»25, - писал Анциферов в своем эссе.

Чем же историк может послужить всему роду человеческому? Для Анциферова, разделившего сокровенные идеи Фёдорова, история наукой не была, она была поминовением. И деятельность историка в таком случае имела не научное, а практическое, вос-кресительное значение. Ведь историк восстанавливал и утверждал веру родной земли - предание о ее божественной, прекрасной и нетленной природе и всего, что в ней. Вот почему Анциферов считал: «Плох тот историк, который совсем не поэт, который не способен ощутить действенное бытие легенды, связанной с "историческим местом"». Себя же Анциферов относил к поэтам. Эпиграф, который он хотел предпослать своей диссертации, был им заимствован у Достоевского: «Будучи больше поэтом, чем [ученым] я вечно брал темы не по силам себе».

Раскрывая сокровенный смысл своей профессиональной деятельности, Анциферов писал: «Никогда, в продолжении всей моей профессии, я не терял из вида <. > обязанность историка. Я подал многим забытым умершим помощь, в которой сам я буду

нуждаться. Я открыл их могилы для новой жизни. <.. .> Так создается одна семья, один град общий для мертвых и живых»26.

Анциферов Н.П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. Опыт построения образа города - Петербурга Достоевского - на основе анализа литературных традиций. - М.: ИМЛИ РАН, 2009 / Вступ. ст. Н.В Корниенко; сост., послесл. Д.С. Московской.

Работа была впервые опубликована в издании: Исследования по истории русской мысли. Ежегодник 2003 (6). - М., 2004. / Публ. и предисл. А. Свешникова и Б. Степанова. - С. 136-162.

Подробнее о традиции петербургской школы историков, в которой воспитывался Н.П. Анциферов, см.: Московская Д.С. «Литературоведческий урбанизм» Николая Павловича Анциферова. К 120-летию со дня рождения // Известия ОЛЯ. - 2009. - Т. 68. - № 4. - С. 20.

Рогова Н.Б. М.М. Снегирев и И.М. Снегирев - профессора Московского университета // Философский век. История университетского образования в России и международные традиции просвещения. - СПб.: Санкт-Петербургский центр истории идей, 2005. - Ч. 1. - С. 135.

Анциферов Н.П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. С. 448.

Семёнова С.Г. Философия воскрешения Н.Ф. Фёдорова. [Предисловие] // Фёдоров Н.Ф. Собр. соч.: В 4 тт. - М., 1995. - Т. 1. - С. 9.

Анциферов Н.П. Из дум о былом: Воспоминания / Сост., вступ. ст., примеч. А.И. Добкина. - М., 1992. - С. 326. Там же. - С. 190.

ОР ГЛМ. Ф. 349. Оп. 1. Д. 55. Л. 1. Анциферов Н.П. Из дум о былом. - С. 151.

Гревс И.М. История в краеведении // Краеведение. - 1926. - № 3-4. - С. 490. Анциферов Н. Непостижимый город // Об Александре Блоке. - Пб., 1921. -С. 290-325.

ОР РНБ. Ф. 27. Ед. хр. 31. Л. 21.

Зубов В.П. Страдные годы России. М., 2004 / Сост., коммент. Т.Д. Исмагуло-вой. - С. 23.

Анциферов Н.П. Из дум о былом. - С. 402.

Толстов С.П. Введение в советское краеведение. - М.; Л., 1932. - С. 121. Анциферов Н.П. Из дум о былом. - С. 368. ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 1. Ед. хр. П-4895. Л. 64 об. Там же.

Анциферов Н.П. Из дум о былом. - С. 377-378. Там же. - С. 378. Там же. - С. 379.

2

3

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

4

5

6

7

8

9

10

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

23 ОР РНБ. Ф. 27. Д. 72. С. 13 автор. паг.

24 Там же. - Л. 10-13.

25 Анциферов Н.П. Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность // Исследования по истории русской мысли. - Ежегодник 2003 (6). - С. 149.

26 Анциферов Н.П. Историческая наука. - С. 162.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.