CC BY
30
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
2015.04.003. Н.П. АНЦИФЕРОВ: ФИЛОЛОГИЯ ПРОШЛОГО И БУДУЩЕГО: По материалам международной научной конференции «Первые московские Анциферовские чтения». Москва, 2527 сентября 2012 г. - М.: ИМЛИ РАН, 2012. - 411 с.
Ключевые слова: Н.П. Анциферов; локально-исторический метод; краеведение; душа города; образ места; хронотоп; петербургский текст.
В издании представлены различные аспекты научного наследия и биографии историка-архивиста, медиевиста, краеведа, урба-нолога-экскурсиониста, историка и теоретика литературы, мемуариста Николая Павловича Анциферова (1889-1958). Предложены междисциплинарные гуманитарные исследования, позволяющие определить место общественной деятельности и научных открытий ученого в культурно-историческом и общественно-политическом ландшафте первой половины ХХ в., оценить их актуальность для современного литературоведения и гуманитарного знания в целом.
Потребность объединить ученых различных гуманитарных знаний, направлений и школ возникла после публикации в ИМЛИ РАН к 120-летию со дня рождения Н.П. Анциферова его диссертационного исследования1, в котором впервые в широкий научный оборот была введена проблема историко-литературной интерпретации «драматической местности». Для изучения данной темы недостаточно быть литературоведом. Необходимо погрузиться в эпоху создания литературного памятника, принимая в расчет наблюдения историков, краеведов, знатоков легенд местности, социологов, искусствоведов, использующих техники вспомогательных исторических наук - источниковедения, археографии и текстологии, только тогда откроется сложное образно-драматическое единство художественного произведения.
1 Анциферов Н.П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе: Опыт построения города - Петербурга Достоевского - на основе анализа литературных традиций / Вступ. ст. Корниенко Н.В.; сост., послесл. Московской Д.С. - М.: ИМЛИ РАН, 2009. - 581 с.
Междисциплинарным характером наследия ученого предопределен состав первого раздела сборника, в котором содержится своего рода «коллективная заявка» на изучение места анциферов-ской методологии как важнейшего, но забытого научного феномена.
В статье «Локально-исторический метод Анциферова: Филология будущего» Н.В. Корниенко отмечает, что первые опыты комментирования литературных памятников ХХ в., предложенные в последнее десятилетие, подтверждают правоту установок исследователя: «... самые сюрреалистические и фантастические образы черпались писателями из глубинных недр быта современной им жизни, "подслушаны" в легендах описываемой местности, былях и преданиях русской жизни ХХ в. Если путь писателя пролегал, по Анциферову, от города к литературному памятнику, то комментатор проходит обратный путь: от литературного памятника к реальному городу или иному запечатленному пространству, открывает в памяти текста бездонные хранилища питающих образ исторических реалий обстающего художника быта» (с. 17). Таким образом, локально-исторический метод обнаруживает свою непреходящую актуальность и ценность в сфере истории и текстологии русской литературы, прежде всего в области разработки идеологии реального комментария исторического события и текста литературного памятника.
В статье «Н.П. Анциферов - историк и теоретик литературы» Д.С. Московская отмечает, что существо открытия, совершенного ученым, имеет значительные последствия для теории и практики историко-литературного исследования. Во-первых, речь идет о доказанной возможности создать особый творческий хронотоп, в котором происходит обмен произведения с историческим пространством исследователя; во-вторых, о доказанной необходимости делать предметом реального комментария физический облик местности и рассматривать его как источник идей писателя; в-третьих, об условии выдвигать как первостепенную научную ценность в интерпретации текста факт влияния на архитектонику художественного произведения «души» (легенды, веры, психологии) того места, где оно было написано и где происходят его события (с. 26). Исследовательница уточняет, что, по мысли ученого, предвзятость в гуманитарной науке и в художественном творчестве есть форма осуществления антинаучного и антихудожественного задания, а
поэтическое изучение души литературного памятника или исторического документа - дело единственно научное.
А.Г. Гачева сопоставляет идеи Н.П. Анциферова и Н.Ф. Фёдорова (1829-1903) в статье «История как одна из форм борьбы за вечность». Автор полагает, что статья Анциферова с одноименным названием написана в «фёдоровской оптике». Духовно наследуя философу, историк и краевед сакрализует историческое знание, видит в нем священное, религиозное дело, «особый вид культа предков», «дело благочестия» (с. 74). Н.Ф. Фёдоров придавал краеведению религиозно-нравственный смысл, видел в нем одно из слагаемых истории как «работы спасения» (с. 77). Для Н.П. Анциферова любая реликвия несет в себе память о личности. Поэтому уничтожить реликвию значит стереть память о личности, порвать «живую цепь времен». Такое понимание памятника также роднило Анциферова с Фёдоровым, говорившим: «Музей есть не собрание вещей, а собор лиц» (с. 77).
Вместе с тем видя в истории долг памяти, «воскресительное дело живущих», оба мыслителя по-разному понимали его границы: «Для Анциферова воскресительная активность ограничивается восстановлением памяти, единства времен, переживаемого историком в момент касания прошлого. Для Фёдорова она должна перейти в действительное восстановление, требующее взаимодействия исторического познания со сферой практического действия в экономике, хозяйстве, биологии, физике, астрономии, медицине, образуя творческий "синтез наук", одушевленных идеалом преображения мира и человека» (с. 79).
В годы воинствующего материализма Н.П. Анциферов рисковал использовать метафизическое понятие душа города, отмечает А.В. Святославский в статье «Анциферовские принципы анализа художественной пространственной среды как методическая основа современного литературного краеведения и экскурсоведения». Только на первый взгляд может показаться, что в основе анцифе-ровской методики постижения среды лежит просто комплексный анализ города как некоей совокупности элементов (рельеф, архитектура, хозяйство, население и т.д.). Однако всё сложнее: «Изучение, анализ и описание отдельных компонентов городской среды есть лишь первый шаг, необходимый, но недостаточный. Даже достопримечательные места и памятники истории культуры города
сами по себе, или взятые в некоторой совокупности и представленные в экскурсии, путеводителе или традиционном краеведческом описании города не способны дать то самое искомое представление о городе, к которому ведет Анциферов читателя своих литератур-но-градоведческих книг. Ученый употреблял понятия "синтетического представления" о городе, целокупности - взамен совокупности, подчеркивая слиянность, единство, синтез некоего нового целого из элементов городской среды. Одним из ключевых понятий анциферовского метода стал образ: "образ места", "образ города" - и есть та путеводная звезда, которая должна направить краеведа-просветителя в изучении города и проведении экскурсий» (с. 28-29). В дальнейшем на материале своих книг о Петербурге и Москве ученый продемонстрировал, как реально работают развитые им принципы.
Т.В. Цивьян в статье «Еще о Петербурге и Петербургском тексте (по материалам В.Н. Топорова)» углубляется в изучение архивных материалов. Исследуя «Петербургскую» часть архива В.Н. Топорова, состоявшую из двух папок «Петербург 1» и «Петербург 2», исследовательница выявляет истоки этой работы. Среди огромного списка литературы, посвященной Петербургу и «проработанной» Топоровым, особое, если не главное, место занимает Н.П. Анциферов: «Его душа и душа его Петербурга, в котором тесно сплелись быль и миф, сопровождают петербургский текст В.Н. Топорова, являясь, в каком-то отношении, его обертоном» (с. 57).
И. А. Голубева, обращаясь к петербурговедению 1920-х годов в статье «Новые данные к биографии Н.П. Анциферова петербургского периода (1910-1920-х годов): По материалам ОРНБ», выделяет бесспорных лидеров этого периода, которым удалось перевести любительский интерес к истории Санкт-Петербурга в русло точного исторического знания.
Это подтверждает и В.Е. Андреев в статье «Из истории одной литературоведческой идеи: И.М. Гревс, Н.К. Пиксанов, Н.П. Анциферов о литературных гнездах». В начале 1910-х годов И.М. Гревс (1860-1941) одновременно преподавал в Петербургском университете, где учился будущий теоретик «литературных гнезд» Н.П. Анциферов, и на филологическом факультете Бестужевских женских курсов, где преподавал Н.К. Пиксанов (1878-1969). Идеи последне-
го о «культурных гнездах» в книге «Два века русской литературы» (М., 1924) были подготовлены работами Гревса, нашли сочувственный отклик у Н.П. Анциферова.
Теоретический подход Н.К. Пиксанова отличала связь литературоведения с краеведением. Его теория областных культурных (литературных) гнезд имеет несколько источников. Первый - философия Н.Ф. Фёдорова, исповедовавшего теорию «об общем деле всех живых, о воскрешении отцов». В своих воззрениях философ уходил от столицецентризма, когда история связывается лишь с центром, столицей. Второй источник - русский язык, «с его многозначностью, метафоричностью, не только с физическим, но и с метафизическим смыслом таких простых слов, как дом, земля, свет...» (с. 98). Из сокровищниц русского языка пришло слово «гнездо», известное в разных коннотациях: в светлой (родное гнездо, родимое, отцовское, дедовское, фамильное, родовое) и в темной (осиное гнездо, кулацкое гнездо, вражеское гнездо). Это слово давно стало одним из символов русского национального бытия. Третий источник - русская литература, с ее чувством родного дома, характерным для В.В. Капниста, воспевшего свою Обуховку, для Р.Г. Державина (поэтизация усадьбы Званка), для А.С. Пушкина («Вновь я посетил.»), для Е.А. Баратынского (поместья Мара и Мураново). Наиболее ярким примером В.Е. Андреев считает роман И. С. Тургенева «Дворянское гнездо», отмечая, что понятие литературного гнезда родилось из реальности и символики дворянской усадьбы как средоточия культурной жизни в русской провинции.
П.Н. Анциферов с пониманием воспринял и дал высокую оценку идее «областных культурных гнезд», которая пробудила интерес к изучению местной истории и литературы у исследователей в 1920-е годы. В то же время для себя он видел путь несколько другой: «Исследовать душу, образ города, как он отразился в памятниках искусства и литературы» (с. 101).
Т.М. Вахитова в статье «Философско-краеведные тезисы Н.П. Анциферова как основа художественной картины мира писателя» рассматривает вслед за Д.С. Московской близость хроното-пической образности у Н.П. Анциферова к теоретическим наблюдениям М. М. Бахтина, отмечая, однако, и различия: один идет от исторических реалий, другой - от философско-эстетической и
культурологической проблематики1. По Бахтину, без временно-пространственного выражения невозможно даже самое абстрактное мышление. Всякое вступление в сферу смыслов совершается только через «ворота хронотопов»2. Подход к так называемым «воротам» у Бахтина связан с выявлением определенных «рядов»3.
В литературных построениях Н.П. Анциферова также можно выявить «ряды» подхода к хронотопической образности, связанные с топографическими указаниями. Первый ряд обусловлен ландшафтом города или местности, изображенным в художественном произведении. Формулируя свое понимание этого визуального момента, ученый ставил его в рамки движения. Он писал: «Урбанистический ландшафт не только красочная декорация для театрального действия - он подан как причина, производящая действие»4. Второй ряд возникает из тезиса об историческом слое топографической местности. Исследователь придавал особое значение камням и в прямом, и переносном значении: «Камень... - отношение ко всему историческому пути русского народа»5. Следующий ряд Т. М. Вахитова связывает с маршрутами героев. По словам Н. П. Анциферова: «Каждый обитатель города имеет свою сеть маршрутов на территории города, очень сложную, меняющуюся в различные периоды его жизни. Эта сеть определяется кругом знакомств, деловых и служебных отношений, общественных связей и, наконец, культурных интересов»6.
Размышляя о самом главном открытии ученого - о «легенде местности» (представленной как комплекс архитектурно-монументальных и природно-ланшафтных характеристик), исследователь-
1 См.: Московская Д. С. Локально-исторический метод в литературоведении Н.П. Анциферова и русская литература 1920-1930-х годов (Проблемы взаимосвязей краеведения и художественной литературы): Автореф. дис. ... д-ра фи-
лол. наук. - М., 2011. - С. 4.
2
Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. -М., 1975. - С. 406.
3 Там же. - С. 319.
4 Анциферов Н. П. Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. Опыт построения образа города - Петербурга Достоевского - на основе литературных традиций. - М., 2009. - С. 96.
5 Там же. - С. 189.
6 Там же. - С. 201.
ница отмечает, что найти эту легенду в художественном произведении чрезвычайно сложно, если сам автор ни словом не намекает на нее. Например, исследователи творчества Л. Леонова долгое время спорили на тему: рабочий или воровской район представляла собой Благуша в «Воре». По одной из легенд название Благуша происходит от имени сотоварища Е. Пугачёва - каторжника Хло-пуши (опечатка, вероятно, находилась в поэме С.А. Есенина «Пугачёв» (1921)). Массово-воровская часть населения, восхищаясь стихами Есенина, мифическим образом вора и каторжника, являлась распространителем этой легенды. Рабочие мелких фабрик не могли противопоставить этой версии что-то более положительное.
Е.А. Папкова в статье «"Легенда местности" в комментировании хронотопической образности» полагает, что обращение к названному термину многое добавляет и к пониманию повести Вс. Иванова «Бегствующий остров». Критика 20-х прочитала произведение как бытовую зарисовку о консервативных «человеческих массах», которые «только революция способна пробудить к жиз-ни»1. Автор статьи утверждает, что писатель-краевед Вс. Иванов приглашал современников к размышлению над сложными проблемами пореволюционной крестьянской жизни: о вере, об истинной народной власти и т.п. Повесть «Бегствующий остров» завершает книгу Вс. Иванова «Тайное тайных» и представляет собой рассказ в рассказе: потомок старообрядцев в советской России повествует о раскольничьей обители Белый Остров, более 200 лет существующей между Тюменью и Тобольском. Однако раскольники, сами во многом утратившие святость, уходят из новой «благословенной земли» и с последней молитвой пускают огонь на том месте, где заканчивается реальная дорога на Белый Остров. Огненной стеной поднимается тайга и закрывается для чужих сокровенная дорога в обитель, свидетельствуя о мучительном и долгом пути, ожидающем впереди: «Мука-то не оттуда начинается, мука начинается с другого. Поживешь, поездишь, посвистит тебе ветер в уши, ну, глядишь, и поймешь»2. Писатель намеренно оставляет финал повести открытым.
1 Якубовский Г. «Пролетарий» и «Половодье»: (Два новых альманаха) // Новый мир. - М., 1926. - № 11. - С. 149.
2
Иванов Вс. Тайное тайных. - М.; Л., 1927. - С. 187.
«"Легенда Петербурга" в зеркале современной прозы» - тема исследования М.А. Черняк. Принципиально важным автор считает присутствие современного «петербургского текста» во всех стратах современной литературы. Для элитарной литературы, в которой реализуются разные экспериментальные художественные тенденции (постмодернизм, филологический роман, мифологическая, философская проза и др.), характерно метафорическое расширение образа города, основанное на глубинном диалоге с классическим петербургским текстом. В этом ряду - роман А.Г. Битова «Пушкинский дом», рассказы Т.Н. Толстой и В.О. Пелевина, проза М.Н. Кураева, В.Г. Попова, Д. А. Гранина и др. Для беллетристики как «срединного» поля литературы (О. Стрижак, М.И. Веллер, А.М. Столяров, А. Тургенев, П.В. Крусанов, Н.В. Галкина, Д.А. Гор-чев и др.) оказалось близким понятие «легенда Петербурга». По Анцифирову, это «комплекс материальных, архитектурно-монументальных и природно-ландшафтных примет местности», и в то же время - «исторический документ, в отвлеченной и символической форме сообщающий о причинах возникновения и смене политико-экономических и духовно-культурных функций поселения»1. Для слоя массовой литературы характерны такие черты, как фор-мульность, развертывание стереотипных сюжетов, нивелирование авторской позиции, кинематографичность, перекодирование, игра с текстами классической литературы, активизация штампов. Поэтому для многих произведений современной массовой литературы (О. Лукас «Поребрик из бордюрного камня», трилогия Д.А. Вересова «Летний сад», «Невский проспект», «Белые ночи», рассказы М. Фрая, романы М.С. Семёновой и др.) приоритетным становится изображение занимающего важное место в теории Анциферова «человека местного» с вниманием к бытовому своеобразию его жизни, к психологическому складу, вкусам и т.д. (с. 315).
К ярким страницам современного «петербургского текста» М. А. Черняк относит рассказ одного из наиболее заметных современных прозаиков В. Пелевина. Аналитический разбор рассказа «Хрустальный мир» позволяет исследовательнице предположить, что писатель одну из причин события, произошедшего в ночь на
1 Московская Д.С. Н.П. Анциферов и художественная местнография русской литературы: К истории взаимосвязей русской литературы и краеведения. -М., 2010. - С. 5.
25 октября 1917 г., видит в «феномене Петербурга». В рассказе Пелевина - это мифологический город, суженный до одной улицы, которая постепенно начинает оживать и вступает в своеобразный диалог с героями - превращается из города-мечты в город-призрак, где всё ненастоящее, искусственное, мрачное. Город-музей отторгает всё живое, создается образ города как закодированного текста, шифр к которому безвозвратно утрачен (с. 316).
М.А. Черняк выявляет заметную тенденцию литературы последнего времени к намеренной игре с чертами именно «петербургского текста», а не города Петербурга. Таковы произведения П.В. Крусанова («Мертвый язык»), А. Тургенева («Спать и верить: Блокадный роман»), И.Г. Вишневецкого («Ленинград»), А.Н. Шалого («Петербургский глобус») и др.
Автор статьи приходит к выводу, что в теории Н.П. Анциферова «государство-город-дом-семья-человек-душа-замысел-Творец» -вся эта «духовно-материальная "матрешка" изоморфного в своем строении мира»1 - предопределяет преемственность его идей, делает их актуальными и активно «работающими» в новой социокультурной ситуации (с. 317).
Об этом свидетельствуют авторы и других статей: «Знание и переживание: Петербургская тема в творчестве Владимира Княжнина (Иловайлова)» Н.Ю. Грякаловой; «"Территория - всеобщая возможность": Петербургский хронотоп в трудах Л.В. Пумпянского» Е.Г. Чернышёвой; «Петербургский текст Ю. Анненкова: Взгляд из Берлина» Е.Н. Ждановой; «Оппозиция Петербург / Сибирь в путешествии Августа фон Коцебу по России: Взгляд иностранца» И.Н. Лагутиной; «Н.П. Анциферов и Б.А. Филиппов: О Петербурге. По обе стороны рубежа» А.С. Урюпиной; «Санкт-Петербург и Петроград - две универсалии художественного мышления Алексея Ремизова» А.М. Грачёвой; «Реальный и художественный хронотоп в петербургском тексте Евг. Замятина» Л.И. Шишкиной; «Художественный образ Петербурга в романе А.Н. Толстого "Хождение по мукам"» Г.В. Воронцовой; «Петербургский текст в романах И. А. Гончарова» В. А. Доманского; «"Проблемы урбанизма." Н.П. Анциферова и петербургский текст Невограда» М.С. Уварова;
1 Московская Д.С. Н.П. Анциферов и художественная местнография русской литературы: К истории взаимосвязей русской литературы и краеведения. -М., 2010. - С. 268.
«Рецепция Петербурга Достоевского в романе Горького "Жизнь Клима Самгина"» Е.Р. Матевосян; «"Там солнце бывает три раза в году.": Образы Москвы и Петербурга в романе А.М. Горького "Жизнь Клима Самгина"» С.М. Дёмкиной.
Н.Н. Примочкина в статье «Художественный хронотоп в романе Д. Быкова "Остромов, или Ученик чародея"» утверждает, что писатель в изображении города на Неве не только и не столько следует предшествующей литературной традиции, сколько отталкивается от нее и развивает дальше. Воссоздавая образ некогда прекрасного города не только как фона для своей истории, но изображая его как одного из главных героев романа, писатель показывает, во что он превратился через несколько лет после прихода большевиков к власти. Таким образом, несмотря на мнение академика В.Н. Топорова, полагающего, что создание петербургского текста было завершено в середине ХХ в.1, роман Быкова, опубликованный в 2010 г., лишний раз доказывает: текст этот и в ХХ1 в. остается «открытым» для новых уточнений и дополнений; он и по сей день способен к росту и развитию (с. 242).
Н. П. Анциферов предвидел скорое попадание Москвы в статус «мирового города», в котором будут противоборствовать «капиталистический город» со старой «средневековой» Москвой2. Московская тема нашла отражение в статьях Л.А. Спиридоновой «Локус "отчего дома" в творчестве И. Шмелёва: Замоскворечье -Москва - Россия»; В.Н. Дядичева «"Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых.": Загадки московского текста раннего Маяковского»; О.В. Быстровой «Москва в повести "Жизнь Клима Самгина" М. Горького»; Д.Д. Николаева «Москва будущего в повести М.А. Булгакова "Роковые яйца"»; П.П. Ткачёвой «Москва как эстетико-культурное пространство произведений В.С. Высоцкого»; Ф.С. Капицы «Московский текст в старопечатных книгах начала XVII в.»; Н.Х. Орловой «Власть местности над нашим духом (на материале песенной географии Москвы)»; Л.Ю. Суворовой «Воскрешение Москвы: О топонимике в "Лете Господнем" И.С. Шмелёва».
1 Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области ми-
фопоэтического. Избранное. - М., 1995.
2
Анциферов Н. П. Пути изучения города как социального организма: Опыт комплексного подхода. - Л., 1926. - С. 15.
Персонификация природно-географической силы, предопределяющей условия формирования мощных традиций изображения в художественной литературе, например, русского Севера, Урала, Оренбурга, способствовала созданию «литературного мифа» местности как результата образного переживания писателями разных эпох и культурных традиций, ее истории и общественно-политической миссии. Об этом статьи А.Г. и В.Ю. Прокофьевых «Оре-бургский текст и творчество А.С. Пушкина»; Е.К. Дубцовой «Трансформация традиционного образа провинциального города в произведениях оренбургского писателя А. Филиппова»; Ю.Г. Пых-тиной «Оренбургский текст в русской литературе Х1Х-ХХ1 вв. как отражение провинциальной ментальности»; Е.И. Головановой «Уральская тема в фольклоре, литературе и публицистике ХХ в.»; О.Б. Кафановой «Сибирский текст В.А. Долгорукова»; С.О. Драчё-вой, А.А. Медведева, Н.А. Рогачёвой «Сетевой научно-образовательный ресурс "Сибирь в русской поэзии": Опыт исследования исторической динамики сибирского текста русской лирики» и др.
В сборнике представлен опыт постижения природных и культурных ландшафтов средневековой Византии и Сербии, Франции эпохи Возрождения и декаданса, современных городов Европы и Америки.
Дань памяти ученому - мемуарные материалы: «Воспоминания о Н.П. Анциферове» (А.Г. Штерн); «Родственные и духовные связи Н.П. Анциферова с исторической родиной - Архангельском» (Л. А. Варфоломеев, О. Л. Курбатова); «Малая родина Николая Павловича Анциферова» (В.Л. Головцов); «Чем ближе подбираюсь к устью дней своих.» (А.Г. Головцов); «Т.Б. Лозинская - друг Н.П. Анциферова» (М.Б. Вербловская); «Обзор переписки Николая Павловича Анциферова с дочерью Татьяной» (Н.М. Анциферов); «Неопубликованные воспоминания Г.П. Григорьева о Н.П. Анциферове» (П.Е. Поберезкина); «Цена одной строки» (Н.Б. Рогова); «Н.П. Анциферов и "Литературное наследство": К истории сотрудничества» (М.А. Фролов); «Улица Анциферова» (Е.Б. Белодубров-ский).
«Возвращение в нашу современность наследия Н.П. Анциферова, одного из классиков отечественной филологии, реального, а не мнимого Учителя российской словесности ХХ в. еще только на-
чинается» (с. 18), - таково общее мнение участников конференции, выраженное Н.В. Корниенко.
К.А. Жулькова
2015.04.004. ШАССЕН А. «РИТОРИКА - ИЗЛЮБЛЕННАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПИСЬМА»: ОБЫЧНАЯ КОММУНИКАЦИЯ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ АФФЕКТОВ У РОЛАНА БАРТА.
CHASSIN A. La rhétorique est la dimension amoureuse de l'écriture: Соттитсайоп ordinaire et conversion théorique des affects chez Roland Barthes // Revue Roland Barthes [Electronic resource]. - P., 2014. - N 1. - Mode of access: http://www.roland-barthes.org/article_chas sin.html
Ключевые слова: риторика; коммуникация; литература; аффект; дискурс; письмо.
Адриен Шассен, докторант университета Париж-8, рассматривает в статье взаимоотношения понятий «литература» и «коммуникация» в теории Ролана Барта (1915-1980). Концепция письма как «контркоммуникации», по мнению автора статьи, развивалась у Р. Барта от «Нулевой степени письма» (1953), через «S/Z» (1970) и до «Фрагментов речи влюбленного» (1977). Она проблематизиру-ется до трагического уровня, когда Р. Барт утверждал то в одном, то в другом тексте: «... мы пишем, чтобы быть любимыми, нас читают, не любя»; «те вещи, о которых я пишу, никогда не сделают меня любимым теми, кого я люблю»; «нам никогда не удается говорить о том, что мы любим». Именно поэтому Барт-критик, оживляя многие категории старинного риторического искусства, включая их в перспективу развития семиотики, сыграл важнейшую роль в процессе возвращения к риторике в ХХ столетии: он убежден в том, что риторика способна придать письму любовное измерение, дает ему свободу и осуществляет аффективную коммуникацию.
А. Шассен исследует и рефлексию о риторике, и риторику самого Р. Барта в его предисловиях, эссе и статьях. В ранней работе -предисловии к «Критическим эссе» (1963) - ученый размышлял над глубинной идентичностью художественного и нехудожественного дискурсов. При этом, хотя данный текст был написан в начальную эпоху подъема семиотики, словарь и стиль Р. Барта не
