CC BY
47
I. Л. П. Карсавин и средневековая мистика
Гинтаутас Мажейкис
Университет Витаутаса Великого, Каунас, Литовская республика mazeikisg@yahoo.com
Л. П. КАРСАВИН: ОТ UNITAS CONTRACTA НИКОЛАЯ КУЗАНСКОГО К EROICI FURORI ДЖОРДАНО БРУНО
Л. П. Карсавин развивает негативную диалектику Николая Кузанского, противопоставляя два принципа организации мироздания - unitas contracta и explicatio Dei - и развивая идею жертвенной, но, тем не менее, эротической любви, созидая при этом собственную концепцию преодоления огненного барьера coincidentia oppositorum. В философии Кузанского contractum означает видимую определенность мира и дискурсивного познания, а explicatio - самораскрытие Бога как Possest Карсавин находит, что оба принципа недостаточно раскрыты, и стремится к более ясному акцентированию их различия, он осмысливает, каким образом это противоречие может быть разрешено в его теории симфонической, а потом и пульсирующей личности. Он дискутирует с философскими учениями Джордано Бруно и Семёна Франка по обоим вопросам: о преодолении эмпирической определенности (œntractum) и о страстной любви как условии этого преодоления. Данная статья имеет целью осмыслить когнитивную и экзистенциальную ценность такого панпсихического решения проблемы. В этом случае мы подменяем понятие пантеистических
склонностей категорией панпсихизма. При этом феномен страсти обнаруживает ограниченность материальной определенности и побуждает к развитию панпсихи-ческой метафизики, в данном случае, метафизики любви, в поле которой раскрывается личностное и трансцендентное.
Ключевые слова: Л. П. Карсавин, Николай Кузанский, Джордано Бруно, С. Л. Франк, unitas in pluralitate contracta, explicatio Dei, docta ignorantia, coincidentia oppositorum
Gintautas Mazeikis
Vytautas Magnus University, Kaunas, Republic of Lithuania
L. P. KARSAVIN: FROM UNITAS CONTRACTA
OF NICHOLAS OF CUSA TO EROICI FURORI OF GIORDANO BRUNO
L. P. Karsavin develops a negative dialectic of Nicholas of Cusa, contrasting the two principles of organization of Universe - unitas contracta and explicatio Dei - and developing the idea of sacrificial, but, nevertheless, erotic love, creating herewith the own concept of overcoming of the fire barrier of coincidentia oppositorum. In the philosophy of Cusanus contractum means the visible certainty of the world and discursive knowledge, and explicatio means the self-revelation of God as Possest. Karsavin finds that both principles are not sufficiently disclosed and seeks to emphasize their differences more clearly, he ponders how this contradiction can be resolved in his theory of symphonic and then pulsating personality. He disputes with philosophical teachings of Giordano Bruno and Semyon Frank on the both issues: about the overcoming of empirical certainty (сontractum) and about passionate love as the condition of this overcoming. This article aims to comprehend the cognitive and existential value of such a panpsychic solution of problem. In this case we replace the concept of pantheis-
tic tendencies by the category of panpsychism. At the same time, the phenomenon of passion reveals the limitation of material certainty and encourages the development of pan-psychic metaphysics, in this case, the metaphysics of love, in the field of which the personal and transcendental are revealed.
Key words: L. P. Karsavin, Nicholas of Cusa, Giordano Bruno, S. L. Frank, unitas in pluralitate contracta, explicatio Dei, docta ignorantia, coincidentia oppositorum
Unitas contracta и explicatio Dei в философии Николая Кузанского и Л. П. Карсавина
Лев Платонович Карсавин воспринимает учение Кузанского как исток собственной философии, поправляя, проясняя ренессансного автора, не отчуждаясь от него, не объективируя его мысль. Поэтому иногда трудно или невозможно отделить, где говорит Кузанец, а где Карсавин. Особенно это заметно во второй части V тома его «Истории европейской культуры». Наоборот, с Бруно и Франком он постоянно спорит, но продолжающийся спор указывает не столь на критику, а скорее на соревнование с последователями Кузанца как со своими попутчиками в постижении бытия.
Согласно Николаю Кузанскому, Вселенную мы можем мыслить и как «unitas in pluralitate contracta»1 - синтетическую, конкретную определённость мира, для чего нет необходимости мыслить Бога, и как explicatio Dei, как мыслимую явленность Бога. Причем разница между сontractio и explicatio происходит не из самого Бога, а из воли и мышления человека, который и создаёт явление Вселенной вне Бога. Классический анализ философии Кузанца большее внимание уделяет понятию развернутости (или экспликации, в переводе мы его противопоставляем определенности) и его отношению к свернутости или таинству, непостижимости Бога. В меньшей степени анализируется критика
1 Nikolaus von Kues. Werke. Bd. I, Berlin, 1967. S. 4.
11
познания определенностей, не зависимо от того мыслим ли мы определенность в разделенном состоянии или в их совмещениях. Скептическое отношение к позитивной, эмпирической части философии Кузанца следует из общего негативного отношения к средневековой scientia, как месту предрассудков и магии, не понимая всей важности осмысления отношения подобий. Мир определенностей - это мир подобий, в котором царствуют законы места и времени, ситуации и случая. Разнообразия запутывают, а Кузанец открывает нам неподвластный им мир истины, который драматически от нас отделен.
Определенность не имеет явных знаков всеединства, хотя онтологически не отделена от него. Видимая, осязаемая стяженность является не только свойством вещественного мира, но и повседневности человеческого духа и эмпирического познания. Познание мира вещей предполагает индивидуализацию, от-граничение, поэтому и эгоизм, и инструментальное использование друг друга. Постигая эмпирический мир вне идеи всеединства, ученый и философ погружается в дуалистическое мировоззрение или в псевдо-монистический материализм и позитивизм. Однако это не означает, что Карсавин преуменьшает необходимость эмпирического познания. Наоборот, он считает, что дуалистическое мировоззрение, которое в большей степени определяет романскую и в меньшей - германскую культуры, является основанием западноевропейского научного и технического прогресса. Идея единства Вселенной и синтетическое мировоззрение лишь развивает эту мирскую ограниченность, ибо представляет unitas contracta in pluralitate - единство определенности во множественности, что не является достаточным всеединством. Причем и Кузанский, и Карсавин подчеркивают момент неразличимости философии и теологии, и что такое разграничение свойственно догматизму или эмпиризму, который прячет от себя природу трансцендентного.
Бог в философии Карсавина - это нечто больше, чем кантовская вещь в себе, поскольку объемлет не только природу, но и интеллигибельный мир, и саму непостижимость. В этом смысле Карсавин, как и Бруно, и как в определенной степени Кузанец - пантеистичен. Тем не менее, у них у всех пантеизм различается по степени и по противоречиям. Для Бруно и для Карсавина пантеизм (а скорее панпсихизм) является способом объяснения страстности всей Вселенной от абсолютного минимума до абсолютного максимума. Эта страстность развивается и достигает высшей точки, становясь героической, а не просто милостью или дружбой. То, что усмирённость и жертвенность христианской любви трансформируется в любовь как героический восторг, существенно отличает мистицизм Бруно и Карсавина от традиционной христианской мистики. Однако героичность любви Бруно и Карсавина тоже разнятся: у Бруно это ярко выраженная антропоцентрическая страсть, а в поэзии Карсавина это жгучий теоцентризм, когда сам Бог становится высшим эросом.
В философии Кузанца математические аналогии и любовь служат не столько цели благодати и спасения, сколько познания в виде онтологической трансформации. В тоже время Карсавин упускает эту божественную игру в математический бисер и не следует пифагорейскому пути восхищения. Отсутствие пифагорейства у Карсавина делает его духовно отличным от Кузанца, сколь бы он не считал себя последователем ренессансного философа. Хотя философские учения Кузанца, Бруно и Карсавина имеют элементы гностицизма: Кузанец и Бруно следуют герметической и пифагорейской традициям, а Карсавин с симпатией относится к гностицизму Василида. Гностицизм имеет целью преодолеть несовершенство мира или видимых определенностей путём познания невидимых излияний божественности и тем самым испытать онтологическую трансформацию. Но Карсавину чужды матема-
тико-геометрические формы излияний, и он погружается в мир панпсихического, похоже, как и Василид.
Умное и страстное мистическое познание является высшим по сравнению с эмпирическим познанием. В «Истории европейской культуры» Карсавин, следуя Кузанцу, пишет: «Опираясь на творение ничего нельзя сказать о Творце. Оба они, так сказать, непропорциональны: non est proportio creaturae ad creatorem, finiti et infiniti nulla proportio. Нельзя познать, что есть Бог. Но нельзя познать и что такое интеллектуальное быте (intelligibile, intelligibilia)».2
Не-видение Бога исходит не только из нашей при-земленности и биологической ограниченности, но и из нашей свободной воли, даже любовь противоречива, и не только раскрывает недоступность панпсихического, но и побуждает к вознесению определенных ограниченностей и поклонению, служению им. Абсолютность постигается не путем привязанности к определенностям, а интуитивным, мистическим, страстным постижением неразличимости в Божественном слове: Unde formae rerum non sunt distinctae, nisi ut sunt contractae; ut sunt absolute, sunt una indistincta, que est verbum in divinis3 - «Сущность вещей раскрывается ни в форме различия, ни в форме определенности, но как неразличимость, которое есть божественное слово».
В случае «единства, стяженного во множестве» (unitas in pluralitate contracta4) каждый человек и ученый мыслит различные определенности (contracta distinctae), как «определенную чтойность». «Universum vero est ipsa quidditas contracta» - «Истина Вселенной есть определенная чтойность». Это означает, что, хотя познание вселенских определенностей и самого человека может быть научным и раскрыть материальные истины, тем не
2 Karsavinas L. Europos kuLturos istorija. T. V, 2 dalis. Vilnius, 1994. P. 243.
3 Nikolaus von Kues. Werke. Bd. I, Berlin, 1967. S. 57.
4 Ibid. S. 4.
менее, они будут вне Бога, вне экзистенциальной страсти, вне стремления быть божественным. Н. Кузанский и Л. П. Карсавин различают интеллигибельное бытие, которое, по сути, сливается с божественностью, и познание определенностей, которое исследует мир вне интел-лигибельности, т. е. как инаковость. Такое познание не просто не полно, но оно не божественно, укоренено в мирской суете. Но важно отметить, как самая низменная любовь, так и мирское познание, пока они в себе таят искру божественного, силу невидимого царства и поэтому достойны уважения. Как и ограниченные страсти, так и прагматическое, конкретное познание хотя и обращены к земному, даже к низменному, но в себе, в скрытом виде, неосознанно, таят всю силу восхождения к небесному. Карсавин в статье «Федор Павлович Карамазов как идеолог любви» (позже переработанную в De noctes petropolitanae) как раз и осмысляет высшую божественность даже в самой падшей.
Л. П. Карсавин, подобно Николаю Кузанскому и С. Л. Франку, стремится отделить сферу мистического познания, которую он определяет в качестве docta ignorantia, и методическое, научно обоснованное сомнение, не ссылаясь к декартовской традиции. Карсавин цитирует книгу Кузанского «О предположениях» и замечает, что человеческий ум, познавая Вселенную и себя, руководствуется предположениями. Как говорит Николай, coniectura: consequens est, omnem humanam very positionem esse coniecturam, что можно перевести: «предположение: следует, что любое человеческое положительное утверждение есть предположение».5 Всякое утверждение о божественном тоже является лишь предположением, если оно основано не на Откровении и не на мистическом опыте инаковости: «Непостижимое единство истины постигается конъюнктурной инаковостью, cognoscitur... inatingibilis
5 Кузанский, Николай. Сочинения: в 2 тт. Т. 1, Москва, 1979. С. 187.
Veritatis unitas alteritate coniencturali».6 Термин конъюнктурное познание долгое время был аналогом синтетического познания, но акцентирует не полное единство, не диалектическое тождество, а конъюнкцию, совмещение инаковостей, которые так и остаются инаковостями. Конъюнктурное познание (совмещения) является гипотетическим и символически выражает потусторонность истины. Вот почему конъюнктурную истину нельзя считать диалектической и некритически диалектизировать всю философию Кузанца.
Истина всегда потусторонна, трансцендентна, даже о вселенских определенностях, о материи или о земной любви. Карсавин символическое познание Кузанца приравнивает научно-гипотетическому, но не в смысле mathesis universalis, коему следовал, например, Декарт, а в религиозно-символическом. В этом карсавинское объяснение философии Кузанца существенно отличается от интерпретаций А. В. Койре и К. А. Сергеева, которые находят в философии Кузанца истоки mathesis universalis XVII и XVIII веков. А Карсавин говорит об экзистенциальной символичности истины, о ее философско-поэтическом и мистическом значении и взаимосвязанности с героической любовью. Согласно Кузанцу, вещи в своей определенности стягивают всё (contractum contrahit omnia)1, конкретизируют всё. И далее: «Это всё не есть множество, ведь множество не предшествует каждому, поэтому всё предшествует каждому в природном порядке без множественности: не множество вещей актуально присутствует в каждом, а [вселенское] все без множественности есть само же каждое»8.
Аргумент, что поскольку «множество не предшествует каждому» (pluralitas non precedit quodlibet)9, то в
6 Карсавин Л. П. Джордано Бруно. СПб., 2016. С. 244.
7 Nicolaus von Kues. Op. cit. S. 46.
8 Кузанский, Николай. Ук. соч. С. 110.
9 Nicolaus von Kues. Op. cit. S. 46.
мире вещей господствуют другие порядки, не множественности, а природные. Поэтому «всё» в Боге и «всё» мира вещей качественно отличаются. И если экспликация соответствует математической множественности, то в состоянии contractum вещи, индивиды существуют отдельно, как «каждое».
Вещи относятся друг к другу как контр-агенты, что не является ни истиной, и ни сутью божественного единства противоположностей. Контр-агентность поясняет ко-ньюнктурное знание предположений. А принцип единства противоположностей не применим ни к видимым определенности в их различии, ни к неопределенной бесконечности. Docta ignorantia — умное незнание, - пояснив характер неполного и несовершенного знания, подготавливает нас к постижению божественности как в состоянии раскрытия (explicatio), так и в состоянии непостижимой свернутости (complicatio). В сочинении о Бруно Карсавин пишет: «В понимании Кузанца, акт творения состоит в том, что свернутый Абсолютный максимум разворачивается и становится развернутым конкретным максимумом. Этот конкретно определенный максимум и есть Вселенная. Развернутость (explicatio) конкретного максимума противостоит свернутости Абсолютного максимума, при этом, однако, максимум сохраняет свое единство. Определенность (contractum) конкретного максимума заключается в том, что все вещи в нем отграничены друг от друга, являются исключительно самими собой и ничем другим».10
В данной цитате важно почеркнуть противопоставление абсолютности и конкретности. Они противостоят друг другу, но не как coincidentia oppositorum, а как мирское и сакральное, как качественное различие. Очень часто в исследованиях о Кузанском принцип coincidentia oppositorum применяется к любым кажущимся противоречиям. Это логическая ошибка, поскольку противоположности мыслится не на том же основании. В случае Кузан-
10 Карсавин Л. П. Ук. соч. С. 22.
ского, Франка, Карсавина имеется в виду, что речь идет о сакральном единстве противоположностей. Например, оттого что лед, вода и пар совершенно различные состояния того же физического материала не делают их противоположностями. Наоборот, абсолютный максимум и абсолютный минимум, классический пример Кузанского, это именно то, что он подразумевает под противоположностями.
Таким же образом отличается мышление определенного максимума и минимума от абсолютного максимума и минимума. И если определенные максимум и минимум могут и не совпадать или это совпадение отложено в неопределенную бесконечность, то в экспликации Бога как Possest (единства действительности и возможности) абсолютный минимум и абсолютный максимум совпадают.
Ангел с огненным мечом: споры с С.Л. Франком
Семён Людвигович Франк воображал сферу coincidentia oppositorum абстрактно, как понятие, за которым, т. е. за пределами познаваемой определенности мира (ип^ сопЬгасЬа),таится божественность. Он ссылается на Николая Кузанского, когда говорит о единстве противоположностей, и на св. Иоанна Крестителя и утверждает: «даже ангелы тем яснее усматривают совершенную непостижимость Бога, чем глубже они улавливают Его существо. Единственная прямая речь, возможная и уместная в отношении Святыни, есть речь не о ней, а к ней [...]"».
С. Л. Франк следует апофатической традиции, букве философии Николая Кузанского и отмечает, что в принципе непостижимый, непознаваемый Бог всё-таки является как непосредственное и психическое, которое нельзя описать, но к которому можно обращаться и получить ответ. Бог постигается не как вещественное, а как эмоционально-коммуникативное. Явленность общения, и только в этом смысле - манифестации, зависит не только
11 Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. С. 451.
18
от Его благости, но и от нашей веры и мистического обращения, отклика. Божественное самообнаружение нам он называет transfinitum - данной божественной бесконечностью. Л. П. Карсавин согласен с межличностным пониманием божественности и подчёркивает, что Куза-нец говорит о трех видах бесконечности: сугубо божественной, или infinitum, переходной или явленной нам в виде экспликации или transfinitum, и свойственной самим вещам, их определенности или indefinitum. Однако необходимо отметить, что в латинских текстах Кузанца отсутствует transfinitum, а встречается infinitum, indiffinitum (в классической латыни это же слово пишется: indefinitum) и interminatum ('другая форма indeterminatum). Interminatum и indiffinitum относятся к миру незавершённости, безграничности. Transfinitum отсутствует, но о возможности перехода в абсолютную бесконечность Кузанец говорит довольно часто, например, в сочинении Idiota de mente («разумный идиот») он пишет: «contracta transfers ad absolutam infinitam rectitudinem» - «определенность переходит в абсолютную бесконечную правильность»12. Задача же человека в мире незавершенности дать правильные определения, например, календарные.
С.Л. Франк и Л. П. Карсавин развивают идею соотношения трех бесконечностей (indefinitum, transfinitum, infinitum). Карсавин пишет: «И в относительности творения основание того, что истинная комплицитность Божества, всегда остающаяся сама собой и не нуждающаяся в противоположном, отображается двояко: как относительная, или стяженная, комплицитность тварного бытия и как соотносительная ей эксплицитность, как transfinitum и indefinitum»15. В то же время безграничность множества вещей и Вселенной (indeterminatum) остается в их текстах малоосмысленной, в отличие, например, от К.А. Сергеева, который термину interminatum придает исключительное
12 Nikolaus von Kues. Op. cit. S. 252.
15 Карсавин Л. П. Ук. соч. С. 155.
значение в философии Кузанца (по моему мнению, слишком большое): «Здесь вся тонкость в различении терминов infinitum («бесконечность») и interminatum («безграничность»)»14.
Бесконечность Абсолюта является условием развития видимой, определенной Вселенной и видимых, определенных суждений, иначе относительная ее завершенность (unitas contracta) не позволяет объяснить источников и условий ее качественного изменения. Поскольку разделение Абсолюта и определенности в ее бесконечности (Indefinitum) слишком дуалистично, поэтому и вводится transfinitum как состояние перехода, которое более всего соответствует идее экспликации. Франк подчёркивает важность transfinitum и в то же время как Карсавин большее внимание уделяет тому, что tansfinitum есть не что иное, как наш интеллект, включенный в порыв страстной любви, которая еще не божественна, но пылает любовью к Богу. Но полнота бесконечности, как и начало высшей страсти, всё-таки исходит от Infinitum, свойственного Possest. Вот почему философия всеединства Карсавина в равной степени уделяет внимание Кузанцу, теории симфонической и пульсирующей личности и страстной, в сатанинские глубины и в божественную ввысь уходящей, любви. Могу согласиться с О. Э. Душиным, который считает, что принцип совпадения противоположностей разрешается через понятие бесконечности и экзистенциальное действие: «Именно в перспективе бесконечного божественного начала все противоположности (абсолютный максимум и абсолютный минимум) совпадают в единстве, разрешаются в гносеологическом смысле и преодолеваются в экзистенциальном значении»15.
Тем не менее, все три философа: Кузанец, Франк и Бруно такое разрешение относят не ко всякой бесконеч-
14 Сергеев К.А. Ренессансные основания антропоцентризма. СПб., 2007. С. 481.
15 Душин О.Э. Coincidentia oppositorum и разрешение противо-
ности, а или к transfinitum (Франк), или к infinitum (Карсавин), но никак не к indefinitum (indeterminatum), не к той множественности вещей, которая не включает в себя саму множественность как целое. Именно, как подчеркивает Душин, чем ближе к Богу, тем явнее противоречия, в тоже время в миру они почти исчезают, подменяясь несогласованностью случайного. А экзистенциальное действие безусловно намного шире, нежели понятие любви, но в данной статье я ограничиваюсь лишь различным осмыслением трансформирующей роли любви, не углубляясь в значение других экзистенциалов.
И Франк, и Карсавин продолжают философию всеединства, весьма критически относясь к создателю данной философии Владимиру Соловьеву. Оба родоначальником философии всеединства считают скорее Николая Кузанского, нежели Соловьева, хотя, соглашусь со многими исследователями, оба варьируют ту религиозно-философскую реформу церкви и веры, которую обозначил именно Соловьев и в тех же границах. Идея всеединства Бога и божественности мира и человека для них обоих является основополагающей. Именно с этой точки зрения они читают и интерпретируют философию Кузанского. Тем, чем стал Фома Аквинский для католической церкви, таким же мог стать и Кузанец для той церковной реформы, которая была обозначена философией Франка и Карсавина. Л. П. Карсавин критикует некоторые утверждения С. Л. Франка, однако это не означает размолвки между ними. Карсавин вообще мало кого цитирует из современников, а те немногие, хотя и критические ссылки на философию Франка, скорее являются знаком внимания и признательности. Карсавин по поводу рассуждений Франка говорит, что его ворота непостижимого «охраняет ангел с огненным мечом на
речий: Николай Кузанский, С.Л. Франк, Павел Флоренский // Вече. Журнал русской философии и культуры. Вып. 27 (II), СПб., 2015. С. 83.
котором написано coincidentia oppositorum. Однако, если сфера совпадения - это отдельная от другого бытия сфера, то она утрачивает свое значение. Ведь что же в ней тогда совпадает?»16.
Л. П. Карсавин читает и изучает Николая Кузанского строго текстологически. Особенно это явно в пятом томе «Истории европейской культуры», где он представляет обширный комментарий к собственным переводам философа. В этом существенное отличие от рассуждений С. Л. Франка, который большее внимание уделяет осмыслению души человека, а не истории философии. Тем не менее, схожестей между этими двумя мыслителями больше, чем различий. Историко-философский подход Карсавина позволил ему ограничится от философско-религиозных рассуждений и больше внимания уделить теории цивилизаций, истории философии и философии истории. Такой подход позволил Карсавину судить критически о многих неясностях текстов Кузанского, о которых он уже упоминал в своей книге «Джордано Бруно».
Если сравнить его историко-философские размышления, например, в случае изложения теории unitas contracta, то таковая не подчеркивается в комментариях к Н. Кузанскому ни в текстах В. В. Бибихина, ни у К. А. Сергеева. Определенность мира не только находится по ту сторону coincidentia oppositorum, но и имеет значение неопределенной бесконечности - Indefinitum, которой свойствен повтор того же самого. Намного позже Гегель похожую неопределенную бесконечность повтора назовёт «дурной бесконечностью».
Героический энтузиазм и всеединство любви
Внимание Карсавина к философии Бруно было обусловлено исследованиями Н. Кузанского и философии любви. Однако после 1923 года к философии Бруно он
16 Карсавин Л. П. О совершенстве / Пер. с литовского А. Ковтун // Богословские труды. Т. 39, М., 2004. С. 278.
почти не возвращается. Его специфический интерес к тематике всеединства не побудил его ни исследовать искусство памяти, ни герметизм, ни шире и глубже копер-никанство Бруно. Зато его книга укладывается в контекст споров с Франком и в сферу его собственных исследований религиозно-этических и эмоциональных начал истории и философии личности. Карсавин пытается соединить философию Кузанца и концепцию «героического восторга» Бруно. Объединение этих двух идей уже оригинально и понять это решение возможно только в контексте всей философии Л. П. Карсавина. Бруно пишет трилогию Cantus Circeus (1582), Spacio de la Bestia Trionfante (1584), De gli eroici furori (1585) как мистико-этическую, морально-реформаторскую, а не космическую теорию. A после он еще раз возвращается к данной тематике в книге Idiote triumfante (1586). Основной пафос этих книг заключается в критике человеческих суеверий: религиозных, научных и философских. Интересна его критика «торжествующих простаков» в Idiote triumfante. Френсис Йейтс, исследовавшая влияние герметической традиции на философию Бруно, пишет: «На центральном месте в «Торжествующем простаке» стоит та идея, что в Морденте говорит «вдохновенное незнание», он и есть «торжествующий простак». И следует анализ двух видов вдохновения - одно посещает людей простых, которые вдохновенно изрекают то, что сами не до конца понимают, а другое приходит к тем, кто полностью осознает смысл своих вдохновенных речей. С подобным рассуждением мы уже встречались в «Героическом энтузиазме», где посещаемые вдохновением простые люди уподоблялись Ослу, везущему святые дары»17.
Различение энтузиазма простака и творческого философа соответствует традиции studia humanitatis Ренессанса, и не имеет ничего общего ни с христианским
17 Йeйтc Ф.А. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000. С. 263.
милосердием, ни с современной идеологией гуманизма. Многие же историки философии ищут отсутствующее и приписывают и Ренессансу, и Бруно, не свойственные им ценности идеологии гуманизма, которая сформировалась только в XIX столетии. Л. П. Карсавин, не уделяя особенного внимания идеям studia humanitats, сосредотачивается на морально-религиозной реформе у Н. Кузанского (политическая деятельность кардинала), и у Дж. Бруно (его критика торжествующих предрассудков («Изгнание торжествующего зверя») и невежества простаков («Торжествующий простак»)). Карсавин, как и вся философия всеединства, на похожих основаниях, что и Кузанский, и Бруно, стремится к морально-религиозной и соответствующей политической реформе. Более того, мучительная смерть Джордано Бруно и Льва Карсавина и духовно героический настрой обоих чем-то схожи. Оба следуют и поправляют, но по-разному, Кузанца, оба испытывают симпатии к гностицизму, оба стремятся к религиозно-моральной реформе знания и веры и основываются на том, что божественный мир открывается преобразующей любви. Оба отвергают торжествующее невежество: Бруно инквизицию, Карсавин - сталинский режим. Но Бруно гораздо более открыт герметической традиции и далёк от апофатической теологии, а Карсавин пользуется метафорами апофатической теологии и мистики.
Карсавин критикует Бруно, что тот слишком пан-теистичен и не видит всех различий между сотрИса^о, ехрЦсаЬю и сопЬгасЬ'ю. Он также отмечает, что Бруно порой заигрывается разнообразием ^^ешЬа), а в колебаниях стилей теряет нить мысли. Ноланец свой полу-карнаваль-ный стиль вперемежку с метафизическими изложениями и сарказмом превращает в схему собственного мышления. Но не в этом ли мы обнаруживаем само сознание Бруно, которое пронизывает его деятельность, его споры и мечты? Не так ли поступают и многие другие философы, поэты, художники? Карсавин так саркастически гово-
рит: «Но мыслью ли определена характеристика любви как «божественной воды, истекающей из источника духа любимой дамы и наполняющей интеллект»? И не сказывается ли литературная схема, притом плохая, в описании пира в La Cena délie ceneri? - «Пир такой большой, такой маленький; такой учительский, такой ученический; такой святотатственный, такой религиозный; такой веселый, такой холерический»; и после ряда подобных же двойных эпитетов, своего рода coincidentia oppositorum»18.
Сарказм заключается в отсылке к насмешливым и даже карнавальным сравнениям, присущим текстам Бруно, к coincidentia oppositorum. Никакого божественного противоречия и единства в этом мерцании взаимоотрицаний нет. Но карнавал двойных эпитетов обманывает нас и не только в текстах Бруно, но и в действительности. Отсюда негативное отношение Карсавина ко всей марксисткой диалектике, по его мнению, совершенно надуманной, хотя никакого подробного анализа философии Маркса в сочинениях Карсавина нет.
Бруно и Карсавин презирают предрассудки властных, сумасбродство схоластических педантов, не боятся быть обвиненными в ереси, оба полемически отстаивают заостренную иронию, игры псевдопротиворечий. Всё это позволяет увеличить мистическую глубину их философской мысли, когда после смеха над идолами подобий, вдохновленному восторгу открывается невысказанное величие и ничтожество творения. Тем не менее, есть и различия: Бруно ненавидит толпу, он индивидуалист, без какой-либо милости по отношению к массам страждущих, а мысль Карсавина возносит коллективность, по крайней мере, в период его теории симфонической личности. По-другому Карсавин стал интерпретировать личность, столкнувшись с советским режимом и в Абезе, где пишет о «пульсирующей личности».
Карсавин и Бруно оба уделяют особенное внимание
18 Карсавин Л. П. Джордано Бруно. С. 246.
25
мистической роли любви в преодолении мирского опыта определенностей и раскрытию божественной бесконечности и собственной сути. Оба по этому поводу пишут сочинения и соответствующие их философии стихотворения. Стихи и комментарии к поэтическим произведениям Бруно носят ярко выраженный антропоцентрический характер, Карсавин всячески избегает ренессансного титанизма и пишет апофатические стихи (терцины), в которых, тем не менее, обнаруживается похожая жгучая страсть, чей источник уже не человек, не героический энтузиаст, но незримый и милостивый, приносящий Себя в жертву человечеству Бог. Сравним два стиха, первое - Бруно, которое анализирует Карсавин, а второе - его самого. Бруно в сочинении «О бесконечности, Вселенной и мирах» пишет о силе человеческого духа:
И вот широкие крыла подъемлю И с хрусталем нигде не встречусь сферным, Но подымусь в необозримой глади И, для других миров покинув Землю И ввысь эфиром уносясь безмерным, Все, бывшее вдали, оставлю сзади.19 Интерпретируя понятие героического энтузиазма в философии Бруно, Карсавин пишет: «Любовь же сначала чувственна и «подобна неразумному младенцу» (un putto irrazionale) или «безумцу», бессознательная и слепая. Постепенно она делается разумной, интеллектуальной и созерцательной, чтобы в конце концов очиститься и стать «героическим одушевлением», достойным Любимого. Тогда она уже не любовь, а «сверхчеловеческое вдохновение» (unispirazione sovrumana), «героический восторг» (un furore eroico) или «платонический экстаз» (rapto platonico)»20.
Сам же Карсавин, принимая платонический экстаз
19 Перевод Раисы Ноевны Блох. Цит. по: Карсавин Л. П. Джордано Бруно. С. 237.
20 Там же. С. 235.
и сверхчеловеческое вдохновение, постоянно подчеркивает теоцентричность любви, которая исходит не из воли поднявшегося над толпою человека, а из жертвенности самого Бога. В терцинах периода заключения он пишет: Восполнил Ты и тварного хотенья Неполноту. - Ты любишь и могуч. Мое раскаянье - Богоявленье; Вина моя - Любви победный луч.21
21 Карсавин Л. П. Терцины // Вестник Русского студенческого христианского движения. № 104-105 (II-III), Париж - Нью-Йорк, 1972. С. 309.
