Научная статья на тему 'Л. Леонов и его метафизический реализм в современной критике'

Л. Леонов и его метафизический реализм в современной критике Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
340
57
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ТВОРЧЕСТВО ЛЕОНОВА / ВОСПРИЯТИЕ / АКАДЕМИЧЕСКОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ / ЖУРНАЛЬНАЯ КРИТИКА / LEONOV''S CREATIVITY / PERCEPTION / ACADEMIC LITERARY CRITICISM / JOURNAL CRITICISM

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Дырдин Александр Александрович

Рассмотрены аспекты рецепции творчества Л.М. Леонова в критике последнего десятилетия.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Дырдин Александр Александрович

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

L. LEONOV AND HIS METAPHYSICAL REALISM IN MODERN CRITICISM

Aspects of reception of creativity of L.M. Leonov in criticism of the last decade are considered.

Текст научной работы на тему «Л. Леонов и его метафизический реализм в современной критике»

ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ

УДК 821.161. 1 (09) Леонов Л.М. А. А. ДЫРДИН

Л. ЛЕОНОВ И ЕГО МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ В СОВРЕМЕННОЙ КРИТИКЕ

Рассмотрены аспекты рецепции творчества Л.М. Леонова в критике последнего десятилетия.

Ключевые слова: творчество Л. Леонова, восприятие, академическое литературоведение, журнальная критика.

История восприятия критикой произведений Леонида Леонова насчитывает без малого сто лет (Например, ещё в 1928 году на страницах «Сибирских огней» Валериан Правдухин, называя автора романа «Барсуки» талантливейшим современным писателем, отмечал, что «в его писаниях нет коробящей читателя неправды, а чуть ниже обвинял автора в многословии и схематизме» [1, 210]. С такими оговорками - талантлив, но без ясности и мужества в созерцании и ощущении жизни - фигура Леонова и предстаёт в статьях защитников принципов эстетической критики, равно как и в политизированных высказываниях критиков идеологического направления. Собственно, вот это постоянное соединение в леоноведении двух критических стилей -эстетического (т. е. профессионального) и массового - до сих пор остаётся главной отличительной чертой как критических, так и литературоведческих работ о Леонове, а также недавно возникшей формой массовой рецепции литературы - сетевой критике. В многочисленных откликах читателей, связанных большей частью с публикацией в 1994 году романа-наваждения «Пирамида», Леонов воспринят в качестве «последнего из могикан» советской литературы или в качестве ретрограда, представителя уходящей в прошлое классической установки на проникновение в глубины человеческого бытия.

Несмотря на то, что академическое литературоведение обратилось к творчеству писателя-философа довольно поздно (в 50-60-е годы прошлого века, когда развернулось объективное, системное изучение его художественного мира в Пушкинском Доме), значение леоноведческих работ для отечественной истории литературы, культурологии, философии велико. В творческой

© Дырдин А. А., 2018

судьбе Леонова, в дискуссиях о методе, стиле и жанровом своеобразии произведений запечатлелись болевые точки литературного развития ХХ века. Многие работы, в том числе напечатанные при жизни писателя и имевшие новаторский для своего времени характер, позже не публиковались. Тексты критиков и литературоведов, по-свящённые Леонову, появившиеся в период с 1922-го года по настоящее время, не всегда доступны, поскольку рассеяны по малотиражным сборникам, монографиям, учебным пособиям (Назовём здесь учебное пособие С. Н. Буровой «Проблемы текстологии и историко-литературный процесс» [2], в котором поставлены проблемы персональной текстологии Леонова, могло бы существенно повлиять на прочте-ниелеоновских произведений К сожалению, эта книжка осталась вне поля внимания леоноведов. «Созданный им духовный мир не только опирается на узнаваемость его системы героев, всегда обладающих историко-культурной и внутри контекстуальной генеалогией, не только на систему мотивов, объединяющих начальный этап творчества со всем наследием Леонова, но и неизменно оказывается вписанным в бесконечные глубины и перспективы времени и космического пространства» [2, 175-176].

Существующие ныне линии академической критики, сложившиеся в процессе рецепции ле-оновского творчества, были определены Алексеем Татариновым в его докторской диссертации 2006 года «Художественные тексты о евангельских событиях: жанровая природа, нравственная философия и проблемы рецепции». Татаринов так сформулировал разногласие в подходах к исследованию художественной вселенной Леонова: Нравственное восприятие, теологическое истолкование и литературоведческая интерпретация русских апокрифов (т. е. «Пирамиды», которая отнесена им к апокрифическому жанру)

совершается в двух основных традициях а) религиозно-критической, стремящейся выявить духовное несоответствие художественных текстов евангельским событиям, основам христианского мировоззрения и оценивающей литературное произведение как дидактическое слово, которое обслуживает те или иные еретические учения, и б) философско-апологетической, отстаивающей самостоятельное значение литературного творчества как особой зоны неизбежного риска, в которой идеи и образы всегда отличаются художественным (а не религиозным) статусом, избавляющим их от догматического осуждения [см.: 7, 14].

В обзоре А. А. Ревякиной «Новаторство романа „Пирамида" Л. Леонова в рецепции критики» главное внимание уделено дефинициям леоновского художественного метода, который сам писатель однажды назвал реализмом, доходящим до фантастического. Вместе с реестром атрибутов его эстетической системы («символический реализм» (Ю. Оклянский), «мифологический реализм» (А. А. Дырдин), «интеллектуальный реализм» (А. Г. Лысов), «экзистенциальный реализм» (Л. П. Якимова) [4, 168], рассматривается, в частности, центры картины мира, писателя, тот этос, что, по мнению Т. М. Вахитовой, объясняет «закольцованность» его творческого мира, существующем в пространстве между двух парадигм: веры и знания. Если в первых романах центром выступала природа («Барсуки»), трактир («Вор») или монашеский скит («Соть»), которые возвратились в «Скутарев-ском» (та же природа), утопическая мечта (в «Дороге на Океан»), снова природа (в «Русском лесе»), то в итоговом романе леоновского семи-книжия круг замкнулся храмом. Эти локусы суть бытийные основы национальной жизни или безысходного существования русского человека: от природы к монастырю - к утопической мечте - к трактиру - к храму и погосту. Такова «русская антропология» Леонова как форма бытия на пути к апокалипсису, надломленная «порочным геномом», загадку которого автор предлагает разрешить читателям [5, 275-276]. Нельзя отказать автору этой топологии в смелости, но всё-таки данный ряд топосов, выстроенный по лекалам модной теперь модульной теории, пришедшей в филологию из естественных наук, к месту и не к месту применяемой к области духовного творчества, на наш взгляд, содержит спорные моменты. Она имеет локально-герменевтический характер, не вмещая леоновские образы-символы и вербальные эмблемы, связанные с иным, метафизическим, философским измерением мысли, с возникшими на почве русской куль-

туры фразеологизмами и лексемами, национально религиозными представлениями: (чудо 2, 468, световая гора, благодать, 2, 616, бесконечная жизнь - 1, 186, ценность бытия - 2, 682, Всевышний - 2, 621 и мн. др.). Скорее, и той «библейской схемой», что, по словам самого Леонова, пригодна для проникновения в «глубь естества», раскрытия исторических черт русского национального характера. Эти символические сгустки авторской речи и речи героев (евангельские цитаты, имена, реминисценции из народной словесности и произведений русской и мировой классики), известны каждому носителю культурного сознания нации. Леонов, именуя весь этот «колорит» рассуждений «условно-библейским», призывая разуметь их «лишь в плане философской поэтики - для кратчайшего обозначения понятий, дозволенных к употреблению», (2, 664), избирает его в качестве прецедентного феномена, ориентирующего на непосредственное, звуковое восприятие слова. Внутренняя диалогичность такого дискурса является доказательством приобщения писателя к культуре, отражённой в православном предании, житиях, притчах, апокрифах, фольклорных текстах. Здесь и повторы, и пропуски слов (эллипсисы), и словесно-смысловая игра. Он словно бросает вызов традиции, настаивая на том, что литературный жанр покоится «исключительно на опорах отвлечённой мысли» (2, 446), он интегрирует повествование темами и мотивами, сюжетами, приобщающими к духовно-нравственным истинам. Своеобразное «обыгрывание» тех или иных литературных явлений в романе происходит на уровне ассоциаций, еле улавливаемых, но точно определяемых аналогий, аллюзий, разнообразие и концептуальная значимость которых позво-ляяют говорить об интертекстуальности произведения, его определённой интеллектуальной насыщенности.

Метафизика у Леонова является не только опытом философствования о причинах и смысле бытия, но и эстетической реальностью, порождённой способностью образа продлевать существование вещей и явлений. События и характеры, прозаические предметы обстановки и бытовые детали, обретя в тексте эстетическую завершённость, перемещаются в символический, ассоциативный план. Так складывается метафизическая структура произведения. В эти моменты художественное чувство срастается с тем просветлённым ощущением и видением мира, о котором рассуждает герой леоновского «Вора», Фёдор Фёдорович Фирсов - собрат автора по литературному ремеслу: «<...> человеческая душа <...> желает самолично созерцать всё, из

чего составлено бытие, то есть вечность, борьбу света с тьмой, начала и концы, а также всё прочее, в чём требуется строгий, однажды в жизни выбор и раздумье <...>» (2, 461).

В рамках одной статьи невозможно рассмотреть все стороны метафизической проблематики прозы Леонова. Наша задача значительно уже: наметить некоторые существенные линии писательской «предметологии». Это те исходные точки писательского внимания к миру, которые можно назвать важнейшими предметами художественного пространства книги. Они суть объектная реальность, часть авторского культурного тезауруса, в опоре на который моделируется картина человека и мира.

Под категорией тезауруса - 1Ьё8аию - запас, сокровище (греч.), здесь понимается «структурированное представление и общий образ той части мировой культуры, которую может освоить субъект». Тезаурусный подход успешно применяется в гуманитарных науках более десяти лет. Его актуальность, как отмечает А. Б. Тарасов, определено «возможностью быть объективным, выражая субъективное» [7]. В частности, данный подход обеспечивает восприятие культурных накоплений через призму нравственных ценностей, отличается иерархичностью, творческим переосмыслением культурных феноменов, ориентирующим характером и способом построения - не от общего к частному, а от «своего» к «чужому». Продолжая перечисление признаков тезаурусного подхода, вновь сошлёмся на мнение его разработчиков, которые отмечают, что действительность входит в сознание человека последовательно. Основное место в тезаурусе субъекта (в нашем случае - писателя и героя) занимает «образ самого себя и другого человека: его внешний вид (причёска, костюм), поведение, поступки, затем мысли и чувства, образ жизни». Тезаурус перемещается от личности к семье, а от неё - к ближайшему окружению и социальной группе. Сначала осознаются окружающие вещи и природное пространство, а затем - следующие круги тезауруса (накопленных знаний и установок): своя улица, деревня, город, страна. Наконец, - широкая культурная сфера: религия, философия, наука, техника, общие жизненные законы, космос. Особенно важны эстетические, художественные аспекты восприятия действительности, значимые для воссоздания реальности, взаимодействия с миром в режиме диалога. Сказанного о тезаурусной методологии достаточно, чтобы понять исключительную конструктивность такого подхода в изучении художественного мира. Понятие тезауруса маркирует мировоззренческие структуры, которые напол-

няют смыслами повседневные действия людей, их будничную жизнь.Тезаурусный подход дополняется мотивным, который продемонстрирован в работах сибирских леоноведов. Л. Г. Якимова [см.: 8, 157-17]) обосновала свою концепцию мотивной поэтики Леонова. Наиболее последовательно он используется в её монографии «Мотивная структура романа Л. Леонова „Пирамида" [см.: 9], а в книге «Вводный эпизод как структурный элемент художественной системы Леонида Леонова» [см.: 10] старейший российский леоновед, изучая парадигмальные начала текстов писателя, сосредоточилась на анализе вводного фактора его произведений как «одного из заметных структурных элементов нарратива» [10, 3]. «Вставные конструкции», ставшие, по слову учёного, «сквозным» элементом леонов-ского стиля, не только являются знаком интертекстуальности произведений. Они связывают художественное сознание писателя с национальным культурным пространством, с совокупностью ментальных особенностей народа, с его мировосприятием. Соотнесение категории интертекстуальности с проблемой прецедентности делает возможным переход от рассмотрения реминисценций к соотнесению эстетики и мировоззрения писателя с национальным духовно-культурным опытом. Данная связь - своеобразный индикатор степени родства между писателем и читателем, писательского контакта с коллективной памятью общества.

Критика, сделав круг, не смогла избавиться от биографического подхода в толковании лео-новских идей и произведений. Трактуемый как вспомогательный, принцип углубления в авторскую личность ныне для леоноведения оказался едва ли не главным источником раскрытия художественного образа. Хотя В. В. Тюпа справедливо заметил по этому поводу: «Самому автору подлинный смысл его собственного шедевра открыт не более, чем нам открыта душа взрослеющего ребёнка. автор остаётся всего лишь одним из читателей» [11, 18].

Наибольший резонанс получила в критике позиция Захара Прилепина, сформулированная первоначально в предисловии к сборнику ранней прозы Л. Леонова «Мир непомерный» и получавшая обоснование в книге из серии ЖЗЛ «Игра его была огромна» (М.: Молодая гвардия, 2010), которая вышла вторым изданием и тем же тиражом 5000 экземпляров, но уже без под новым названием «Подельник эпохи» [12] и вне знаменитой книжной серии. Расширенный вариант статьи был опубликован в шеститомнике Леонова [см.: 12] на правах вступительной статьи. То есть на протяжении нескольких лет Захар

Прилепин как биограф и критик, издатель и предстатель за Леонова перед читателями выстроил собственную - прилепинскую - «концепцию литературной индивидуальности» (Ю. Тынянов) автора «Пирамиды». В её основе - биографическая гипотеза о том, что в становлении и эволюции леоновского творчества сыграл социально-психологический момент: комплекс отца - и тщательно скрываемый страх разоблачения. Отождествляя Леонова и его героя из «Дороги на Океан» Глеба Протоклитова, биограф писателя находит аллюзию на его отношения со Сталиным в конфликте Курилова и Протоклитова, бывшего белогвардейца, о котором в романе сказано: «Игра его была огромна». Позже, рассказывая о событиях конца 1930-х годов, Прилепин сравнивает внутреннее состояние Леонова с состоянием загнанной лисы: Леонов . «таился и чувствовал себя, как и предсказал несколько лет ранее в „Скутаревском", подобно той самой, окружённой и подготавливаемой к смерти лисе» [12, 438]. Почти по психоаналитической теории Фрейда - здесь и проекция, и переложение собственных ощущений и комплексов на своих персонажей, и замещение - спасение в каждодневной писательской работе и подавление импульсов Эго и СуперЭго, связанные, в частности, с отношениями с отцом. Леоновская биография реконструирована З. Прилепиным. При этом, заявив, что стремиться понять Леонова, отрицая постулаты советской критики, наш модный автор и публицист реконструирует событийно-фактологическую сторону жизни Леонова, но не ценностные и смысловые составляющие его творческой личности. Не берётся во внимание старый постулат о несовпадении биографического образа с «прототипом», принципиальной неосуществимости достижения полной истины в этом вопросе. В. И. Хрулёв посвящает Приле-пину целую главу в своей недавно переизданной книге [см.:14, 256-286]. Говоря о склонности к эпатажу и авантюрности молодого сочинителя и то, что комментарий не самая сильная сторона прилепинского труда о Леонове, он считает позицию биографа уязвимой, поскольку тот главным своим ракурсом избрал отношение с властью. В целом поддержав выступление растущего прозаика и крупной медийной личности в защиту русского мира, маститый леоновед критически отозвался как о названии первого издания, так и второго. «В названии второго („Подельник эпохи"), - пишет Хрулёв, - акцент смещён на причастность классика ко всему неприглядному, что происходило в советское время»[14, 283]. Вместе с тем, заметив, что вне поля зрения биографа «осталась драма развития писателя, его

внутренние противоречия» [14, 286] автор нескольких книг и десятка глубоких леоноведче-ских статей, секретарь Леонова, сам не избежал некоторой тенденциозности. Для него роман-завещание явился средоточием неразрешённых противоречий автора, которые породили компромисс с властью и временем [там же]. Более продуманными надо признать критические суждения Н. А. Сорокиной, автора докторской диссертации «Типология романистики Л.М. Леоно-ва»[см.: 15] и монографии с тем же заголовком. Она выступила на леоновской секции Международной конференции, прошедшей в 2012 году в Ульяновске, с докладом, в котором поставила вопрос о необходимости создания подлинно научной биографии Леонова и высказала ряд серьёзных аргументов, подвергающих сомнению достоверность оценок и сам подход Прилепина к личности писателя. Инвективы леоноведа в адрес его во многом справедливы. Так она пишет: «Акцент на белогвардейском, хотя и мимолётном прошлом Л. Леонова - вот главная ударная сила книги Прилепина.<...>Это его главная находка, „прилепинское" открытие». Ссылаясь на журнальный отклик А. Колобродова [см.: 17], считающего, что «Прилепин немного пережимает с белогвардейским ключом к биографии классика, приближаясь к границам интеллектуальной спекуляции в духе Синявского-Терца», Н. В. Сорокина задаёт риторический вопрос: «Не стала ли книга З. Прилепина о Леонове конъюнктурной вещью, рассчитанной на очередной „успех" автора, сенсацию?» [16, 193]. Действительно, не похоже ли это частично на то, когда чья-то случайная подсказка (Прилепина натолкнул на мысль заняться Леоновым, по его собственному признанию, Дмитрий Быков, а тому, в свою очередь, рекомендовал Леонова в качестве непонятого классика небезызвестный Борис Парамонов) может послужить стимулом для осознания место и роли писателя в литературном процессе. Не стало ли спусковым крючком творческого механизма естественное стремление войти вслед за другими современниками в когорту писателей-критиков? Это побуждением объясняется стремительный рост в начале нулевых числа литераторов, работающих в биографическом жанре. Поэтому, вероятно, в последние десятилетия рядом с книгами «мейнстрима» беллетристического появляется и критика мейнстрима, вынужденная ориентироваться на массовую культуру с её особой читательской средой. Она ориентирована на жареные факты, сенсацию, негатив, имеет коммерческий успех. К примерам таких произведений надо отнести целый ряд новинок мемуарной литературы и новые литературные

биографии (среди них - «Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях» (2016) того же Дмитрия Львовича Быкова). Хотелось бы надеяться, что в своём познании литературы представители этой критической ветви не отвернутся от опыта профессиональной, академической критики.

В заключении задержу внимание на новой эпистеме леоновского наследия, которая может быть научно-продуктивной. На наш взгляд, в случае Леонова гораздо действенней предлагаемая лингвокультурологией и литературной герменевтикой методика прецедентного анализа. Такой подход, разрабатываемый, в частности Ю. А. Кондратьевым и др. филологами[18], во-первых, репрезентативен для писателя, художественный мир которого символичен. Во-вторых, в его текстах национальная и мировая культура представлена в многоликих и многосмысловых образах, самых неожиданных в генетическом и стилистическом плане. Это позволяет называть Леонова писателем-энциклопедистом, создавшим «„жанр-ансамбль", „супер-", „квази-" „мета-" „гипертекст", некое сверхструктурное художественное образование, превысившее во всём права „энциклопедии русской жизни", с чертами грандиозного жанрового обобщения и с явными признаками новой наджанровой природы вообще...»[19, 9 ]. В-третьих, прецедентная модель позволяет соотнести леоновские мотивы и сюжеты со всеми их ветвлениями в общей системе мотивов русской литературы.

Новая трактовка произведений Леонова предполагает синтез опыта аксиологической эстети-кии рассмотрение авторской историософии в качестве основной исследовательской модели [см., например: 20].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Правдухин Валериан. Литературная шивера //Сибирские огни. - 1928. -№3, - 200-2015).

2. Бурова С. Н. Проблемы текстологии и историко-литературный процесс: учебное пособие. - Тюмень : Изд-во ТГУ, 2006. - 212 с.

3. Татаринов А. В.Художественные тексты о евангельских событиях: жанровая природа, нравственная философия и проблемы рецепции. Автореф. дисс. ... доктора фил. наук. - Краснодар, 2006. Режим доступа: Ьйр://сЬе1оуекпаика. сот/ЪЫо2Ье81;уеппуе-1ек81у-о-еуа^е18к1Ь-8оЬуйуаИ-2Ьапгоуауа-р111^а-пгау81;уеппауа-Шо8ойуа->ргоЫету-ге18ер18и (дата обращения: 24.09.2018).

4. Ревякина А. А.Новаторство романа «Пирамида» Л. Леонова в рецепции критики (Аналитический обзор) //«Социальные и гуманитарные

науки». Отечественная и зарубежная литература. Серия 7: Литературоведение. -2015. - №1. -С. 166-181.

5. Вахитова Т. М. Художественная картина мира в прозе Леонова: (Структура. Поэтика. Эволюция). - СПб., 2007. - 317 с. - С. 275-276.

6. Леонов Л. М. Пирамида. Роман. «Голос». 1994. Т. I. - 736 с. Кн. II. - 688 с. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

7.Тарасов А. Б. Моделирование мира правед-ничества: тезаурусная парадигма Л. Н. Толстого // Знание. Понимание. - Умение. - 2008. - №4. Режим доступа: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/ 2008/4/Tarasov/ (дата обращения: 21.09.2018).

8. Якимова Л. П. Мотив блудного сына в романе Л. Леонова «Пирамида» // Вечные сюжеты русской литературы: «блудный сын» и другие. -Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. - С. 157-171.

9. Якимова, Л. П. Мотивная структура романа Л. Леонова «Пирамида». - Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - 250 с.

10. Якимова Л. П. Вводный эпизод как структурный элемент художественной системы Леонида Леонова. - Новосибирск: Изд-во Сибирского отд-ния Российской акад. наук, 2011. - 248 с.

11. Тюпа В. И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). - М. : Лабиринт, РГГУ, 2001. - 192 с.

12. Прилепин З. Подельник эпохи: Леонид Ленов.- М. : Астрель, 2012. - 831 с.

13. Прилепин Захар. Неизвестный Леонид Леонов // Леонов Л. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. Рассказы; Повести; Барсуки: Роман. Подельник эпохи : Леонид Леонов.- М. : Книжный Клуб Книговек, 2013. - С. 5-33.

14. Хрулёв В. И. Художественное мышление Леонида Леонова. - 2-е изд., испр. и доп. Часть II. - Уфа, 2015. - С.256-286.

15. Сорокина Н. В. Романистика Л.М. Леонова: Структурно-типологическая парадигма. Ав-тореф. дисс. ... доктора фил. наук. - Тамбов, 2006. Режим доступа: http://cheloveknauka.com/ romanistika-l-m-leonova. (дата обращения: 22.09.2018).

16. Сорокина Н. В. От «игрока» до «подельника»? Л. Леонов в «старой» и «новой» книгах З. Прилепина// Модели мироздания и трагическая судьба русской литературы XIX - нач. XXI в. Художественный и мемуарный дискурс. - Ульяновск : УлГТУ, 2012. - С. 185-194.

17. Колобродов А. «Время Прилепина» // Волга. - 2010. - №7-8. Режим доступа: http://magazines.russ. ru/volga/2010/ko17. html. (дата обращения: 24. 09.1018)

18. Кондратьев Ю. А. Прецедентные феномены русской православной культуры на материале текстов художественной литературы. - СПб. : Реноме, 2012. - 112 с.

19. Лысов А. Г. «После Леонова: десять лет»// Духовное завещание Леонида Леонова. Роман «Пирамида» с разных точек зрения. - Ульяновск: УлГТУ, 2005. - С. 3-28.

20. Воронин В. С. Миражи истории и метафизический образ мышления в прозе раннего Л. М. Леонова // Своеобразие и мировое значение русской классической литературы (XIX - первая половина XX столетия). Идеалы, культурно-философский синтез, рецепция. - М. : ООО ИПЦ «Маска», 2017. - 430 с. - С. 163-182.

Дырдин Александр Александрович, доктор филологических наук, профессор, старший научный сотрудник НИО Департамента научных исследований и инноваций УлГТУ, председатель Открытого Международного научного сообщества «Русская словесность: духовно-культурные контексты».

Поступила 24.09.2018 г.

УДК 821.161.1 Шолохов М. А. В. С. ВОРОНИН

СУГГЕСТИЯ И КОНТРСУГГЕСТИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ РОМАНА-ЭПОПЕИ М. А. ШОЛОХОВА «ТИХИЙ ДОН»

Рассматривается роль внушения и контрвнушения в мире героев романа-эпопеи М. Шолохова «Тихий Дон».

Ключевые слова: «Тихий Дон» М. Шолохова, психология героев, суггестия, контрсуггестия, оппозиция «свой-чужой».

Исследованием роли суггестии и контрсуггестии (внушения и контрвнушения) в истории человечества плодотворно занимался замечательный и, быть может, исключительно своеобразный, советский историк и философ Б.Ф. Поршнев. В обыденной практике при внушении чего-либо люди далеко не всегда прибегают только к научным аргументам, а апеллируют к авторитету власти или отдельного лица, к вооружённой силе, к традиции и обычаю, к религии, к правде, божественной и человеческой, наконец, к фантазии собеседника или целой группы лиц. Фантазия в самом общем плане есть способность человека превращать в своём воображении некоторый объект А в объект Б. При этом нужно помнить, что и отражение реальности тоже в огромной мере идёт таким образом, что некоторое А объясняется через ряд других понятий и предметов. Однако реальное отражение вещей

© Воронин В. С., 2018

и явлений оставляет возможность возвращения к изначальному пункту познания, сверки отражения и оригинала, тогда как фантазию это не беспокоит. Она обращается к внушению без проверки и, попав на подходящую почву в человеческом сознании, способна ложь превращать в истину и обращать истину в ложь. Вводя простейшее подразделение на объекты и признаки, можно выделить следующие формулы преобразования мира в художественной реальности: 1. Сращивание признаков различных объектов; 2. Умножение и разделение объектов; 3. Установление реально не существующей связи между объектами; 4. Превращение части в целое, признака в объект и обратно; распад целого на части; замещение объекта его признаками; 5. Исчезновение и возникновение объекта [1, 6 - 7; 5, 207].

«Тихий Дон» и начинается как слом суггестии рода, религии, комплекса устоявшихся отношений между мужчиной и женщиной. Взяв в жёны турчанку, и, очевидно, мусульманку,

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.