CC BY
30
И.С. Ковтун
Ковтун Ирина Сергеевна — кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права и процесса Института экономики, управления и права
Нижегородский государственный архитектурно-строительный университет
Квалифицированная юридическая помощь в уголовном процессе: коллизии актов конституционного правосудия и векторы практики
Квалифицированная, независимая, самоуправляемая адвокатура, наделенная реальными правами и возможностями для выполнения своей конституционной функции, — есть неотъемлемый элемент правового государства и подлинно гражданского общества. Именно в данной связи средства и способы оказания квалифицированной юридической помощи субъектами адвокатского сообщества, как правило, обеспечены комплексом весомых материальных и процессуальных гарантий. Последние при этом закреплены и на уровне конституционных норм и кодифицированных актов той или иной формы национального судопроизводства, и в специальном федеральном законе, весомо отстаивающем статус адвоката, как, прежде всего, властного и процессуально равноправного субъекта процесса доказывания, прежде всего, призванного к эффективной защите интересов и прав своего доверителя.
В этом контексте еще раз доказывать необходимость и объективную полезность для нормативно-социальных целей процесса функционирования истинно полнокровной и независимой адвокатуры, по идее, не надо — это аксиома функционирования гражданского общества. Вместе с тем, ценность публично заявленных деклараций и широко тиражируемых доктринальных конструкций, реально проверяется повседневной практикой функционирования адвоката в процессе. И, прежде всего, степенью защищенности этого субъекта от негативного воздействия следственных органов и органов власти судебной, действительным обеспечением его высокого гражданского статуса через реальное практическое обеспечение его процессуальных прав и возможностей. И в этом срезе позволим себе констатировать: в последние годы ни система публичных органов уголовного преследования, ни в целом органы власти судебной оказались не готовы к взаимодействию с адвокатом, тем более в условиях уголовного судопроизводства, реализуемого по правилам состязательного собирания и представления доказательств в процесс и подлинно равенства процессуальных прав в состязательном судоговорении.
Как следствие, доктрина и практика все более объективируют тенденции к искусственному, нередко, надуманному ограничению прав адвоката в процессе, к нивелированию его высокого процессуального статуса и процессуальных возможностей по оказанию подлинно квалифицированной юридической помощи, обеспечению интересов и прав своего доверителя.
По сути принципиального, активного, высококвалифицированного адвоката, не желающего обсуждать известные «компромиссы» со следствием или судом, пытаются просто «удалить» из процесса по надуманным или спорным предлогам1.
При этом к достаточно известным адвокатскому сообществу «играм» по устранению адвоката посредством «допроса-отвода» или удаления его из зала судебного заседания по правилам ст. 258 УПК РФ, весомо прибавлены факты неправомерного взлома адвокатской тайны, привлечения адвокатов к уголовной ответственности за якобы разглашение данных предварительного расследования, создания конфликтных условий взаимодоверия в центральном правовом отношении «адвокат-доверитель». Особо беспокоит и то обстоятельство, что одним из активных участников этой «игры» все более объективируется высший орган (национального) конституционного правосудия.
Чтобы не быть голословными, приведем, как отдельные из актов данного органа, так и диалектически взаимосвязанные с ними акты отправления правосудия в судах общей юрисдикции, на наш взгляд, сформировавшие серьезные, по сути, коллизии для оказания реальной квалифицированной юридической помощи в уголовном судопроизводстве России.
В частности, в достаточно коллизионном контексте Конституционный Суд РФ разъяснил «истинный» смысл конституционных велений относительно порядка возмещения реабилитированному лицу имущественного вреда в виде сумм, выплаченных адвокату за оказание квалифицированной юриди-
1 См., например: Никонов М.А. 7 способов нарушения прав адвокатов и противодействия им // Уголовный процесс. 2016. № 8. С. 50—57; Землянкина М.А. Признает ли суд доказательством заключение специалиста, полученное по инициативе защитника // Уголовный процесс. 2016. № 8. С. 30—36; и др.
ческой помощи. Предметом проверки Суда, напомним, явилась проблема, по сути которой: сам обвиняемый в виду содержания под стражей (ст. 109 УПК РФ) был не в состоянии пригласить избранного защитника-адвоката. Как следствие, договор-соглашение с адвокатом заключил один из близких родственников этого обвиняемого; естественно, материальные средства за оказание юридической помощи были так же внесены этим лицом.
Первоначально, не усматривая особой коллизии в этих моментах, ответ по сути законных взысканий сформулировал непосредственно Верховный Суд РФ. Не муссируя принципиальной разницы в (исходном) субъекте заключения указанного соглашения, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ сформулировала однозначный вывод о том, что возмещение указанных сумм в целом охватывается нормативными предписаниями гл. 18 УПК РФ (институт реабилитации — И.К.). Иное разрешение вопроса об исследуемых процессуальных издержках — не основано на законе. Соответственно, в силу норм п. 4 ч. 1 ст. 135 УПК РФ данные расходы в полной мере должны быть возмещены реабилитированному за счет средств федерального бюджета; причем, по сути, в безусловном порядке1.
Казалось бы, проблема «закрыта». Тем не менее, по прошествии двух лет с момента вынесения этого судебного акта, этот же вопрос стал предметом исследования в высшем органе конституционного правосудия. Последний, не считая целесообразным разрешать проблему в постановлении, тем не менее, сформулировал принципиально иные правовые позиции в определении «с положительным содержанием». По сути последних: «...если договор об оказании юридической помощи был заключен не самим реабилитированным, а его родственником, право на возмещение вреда возникает, но реализовано оно может быть в порядке гражданского судопроизводства, с учетом положений ст. 1070 ГК РФ»2.
Поясним — по сути, указанных норм реального возмещения денежных средств должен добиваться уже истец-реабилитированный; естественно, в отличие от норм гл. 18 УПК РФ, в полном объеме несущий и бремя доказывания своих притязаний, и обоснования характера и сумм ущерба, а равно иные процессуальные тяготы. То, что он не истец, а законно реабилитированный — «гражданским» судом во внимание, естественно, не принималось. Не принималось, естественно, во внимание и то, что подобное регулирование создает вполне определенный «подтекст» во взаимоотношении «адвокат- доверитель».
Еще через два года Конституционный Суд РФ, осуществив очередное познание, как норм института реабилитации (гл. 18 УПК РФ), так и норм, гарантирующих оказание квалифицированной юридической помощи, вынес по указанному вопросу новое определение3, содержащее более качественное «наполнение», ранее высказанных правовых подходов. Как констатировал высший орган конституционного правосудия, суммы, выплаченные за оказание юридической помощи близкими родственниками лица, задержанного или помещенного под стражу, подлежат возмещению реабилитированному (в порядке гл. 18 УПК РФ — И.К.) только в том случае, если эти суммы были внесены близкими родственниками (1) по поручению обвиняемого, (2) из его личных средств либо (3) выплачены с согласия обвиняемого — с условием последующего их возмещения непосредственно реабилитированным лицом. Как следствие, в соответствии с «последними» правовыми позициями реабилитированному надо:
достоверно доказывать, что: (1) близкие родственники при заключении соглашения действовали по прямому его поручению; (2) перед задержанием или заключением под стражу он предусмотрительно оставил родственникам достаточно денежных средств для приглашения «избранного» адвоката; (3) он заранее давал обещание близким родственникам возместить все расходы на адвоката — при условии, конечно, полной реабилитации; либо
при невозможности обоснования указанных фактов, так же иметь право на возмещение исследуемого вреда, но лишь в порядке гражданского судопроизводства (на основе положений ст. 1070 ГК РФ) — с ранее указанными тяготами и бременем доказывания.
Как следствие вся суть института реабилитации, изначально ориентированного именно к максимальному возмещению вреда нанесенного реабилитированному уголовным преследованием, была субъективно «откорректирована» в спор гражданско-правового характера, где все тяготы были «переложены» с государства на субъекта (полной) реабилитации.
1 Прецедент был предложен как эталон применения права, так как нашел свое отражение в обзоре кассационной практики, утвержденной Президиумом Верховного Суда РФ. См.: Определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 18 февраля 2010 г. № 78-О10-9 // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2010. № 8. С. 37.
2 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 11 мая 2013 г. № 665-О. Цит. по: Михеенкова М.А. Вопросы реабилитации в разъяснениях высших судов России и ЕСПЧ // Уголовный процесс. 2014. № 4. С. 26.
3 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 5 февраля 2015 г. № 290-О // Вестник Конституционного суда РФ. 2015. № 3. Цит. по: Кузнецова А. Д. Проблемы возмещения реабилитированному лицу имущественного вреда в виде сумм, выплаченных за оказание юридической помощи // Российская юстиция. 2016. № 2. С. 42.
Инициативно «озаботился» Конституционный Суд РФ и сугубо материальным аспектом производства указанных выплат реабилитированному; особенно при потенциально возможном взыскании названных средств за счет федерального бюджета Российской Федерации.
Поясним, в Определении от 2 апреля 2015 г. № 708-О Конституционный Суд РФ формирует правовые позиции, согласно которым фактические и документально подтвержденные расходы, выплаченные доверителем адвокату за оказание квалифицированной юридической помощи, вовсе не являются императивом для суда, решающего вопрос о размере имущественных выплат в порядке гл. 18 УПК РФ. По смыслу предложенных конституционных позиций: «...если судом будет установлено (на основании документов, заключений экспертов, иных специалистов), что заявленная сумма понесенных расходов не обусловлена действительной (выделено мною — И.К.) стоимостью юридических услуг в пределах существовавших на момент оказания ее рыночных значений, он присуждает к возмещению лишь сумму, являющуюся, .объективно необходимой и достаточной в данных конкретных условиях для оплаты собственно юридической помощи»1.
Обоснование цитируемого: в критериях разумности и справедливости указанных выплат. Однако в столь явно обозначенной «заботе» исключительно о материальном государственном интересе высший орган конституционного правосудия в принципе не задается вопросом о достоверных критериях действительной стоимости квалифицированных юридических услуг. К примеру, в «московском» регионе и оказываемых весьма известными в России адвокатами, или адвокатами, практикующими в провинции. Закономерно возникли вопросы: суд общей юрисдикции, разрешающий вопрос о компенсационных выплатах в порядке института реабилитации, должен вдаваться в достоверную «стоимостную оценку» того или иного представителя адвокатского сообщества России, или указанное в принципе не должно быть отнесено к дискреционному усмотрению суда, принимающему решение о размерах окончательных выплат. Если верно первое (а именно этот вариант и предлагает, по сути, Конституционный Суд РФ), то это либо достаточно серьезный коррупциогенный фактор российского правосудия, либо будет поставлено в зависимость от наличия сугубо личностных факторов (в отношении «судья — адвокат»). Серьезные сомнения вызывает и достоверность подобной «оценки», при условии, что представители адвокатского сообщества в целом не склонны публично дискутировать о размерах своих гонораров. В итоге, в стремлении обеспечить интерес государства Конституционный Суд РФ, по факту, создал предпосылки для целого ряда коллизионных конфликтов, в том числе в доверительном отношении «клиент-адвокат».
Знаковым является и то обстоятельство, что непосредственно практика с широким одобрением восприняла векторы указанных «конституционных» новаций, правильно «определив» векторы новой уголовно-процессуальной политики. Апелляционным постановлением Московского городского суда от 7 августа 2013 г. № 10-7214/2013, с учетом критериев разумности и справедливости, кардинально снижена сумма документально подтвержденных расходов реабилитированного К. на оказание квалифицированной юридической помощи с 34 млн. рублей до 2 млн. 266 тыс. рублей. В обоснование указанного акта правосудия суд общей юрисдикции привел следующее:
согласно ч. 3 ст. 1 УПК РФ общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры РФ являются составной частью уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации. Если международным договором установлены иные правила, чем предусмотрены УПК РФ, то применяются правила международного договора;
согласно ст. 41 Европейской конвенции от 4 ноября 1950 г. «О защите прав человека и основных свобод» при определении размера компенсации причиненного лицу имущественного ущерба применяется принцип справедливости возмещения;
отсюда с учетом (общепризнанного и международного) принципа разумности и справедливости суд удовлетворил указанное требование реабилитированного К. частично2.
По идее, все в соответствии с конституционными правовыми позициями. Однако, как быть, к примеру, с позициями Конституционного Суда РФ, изложенными в Постановлении от 2 марта 2010 г. № 5- П или Определении от 11 мая 2012 г. № 665- О. В этих актах, высший орган конституционного правосудия формирует правовые выводы о максимально возможном возмещении вреда, причиненного незаконным уголовным преследованием. При этом Суд обоснованно руководствуется, как положениями ч. 1 ст. 135 УПК РФ, так и иными положениями законодательства, устанавливающими общие правила определения размера возмещения вреда. Как следствие, в данных актах речь прямо идет о правилах «.максимально возможного возмещения вреда», а не
1 См.: Определение Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2015 г. №708-О // Вестник Конституционного Суда РФ. 2015. № 4.
2 См.: Апелляционное постановление Московского городского суда от 7 августа 2013 г. № 10-7214/2013. Цит по: Кузнецова А. Д. Проблемы возмещения реабилитированному лицу имущественного вреда в виде сумм, выплаченных за оказание юридической помощи // Российская юстиция. 2016. № 2. С. 43.
«справедливого» и «разумного» — как уже пытаются интерпретировать суды, апеллируя к Европейской Конвенции1.
Подчеркнем и то обстоятельство, что, на наш взгляд, ничего подобного Конвенция в принципе не предусматривает. Приведенный довод искусственно, произвольно «вырван» из общего контекста (цитируемой) Конвенции, где, напомним, речь идет о принципе справедливости и соразмерности материального возмещения, присуждаемого (по итогам рассмотрения жалобы заявителя) именно Европейским Судом по правам человека — в случае доказанности нарушения государством-ответчиком положений Конвенции. Российский суд, в известной публичной заботе о государственном интересе, напротив, пытается субъективно интерпретировать данную норму к совершенно иному процессуальному институту, с иным правовым регулированием, формируя, тем самым, состояние негативной коллизии все в том же отношении «адвокат-доверитель».
Кроме того, известны конституционно-правовые позиции, согласно которым, если национальное законодательство содержит более высокие стандарты правовой защиты, то нормы международного правового характера не имеют приоритета2. В итоге, если принять во внимание, что нормы ч. 1 ст. 133 УПК РФ, однозначно закрепляющие принцип максимально полного возмещения вреда реабилитированному, содержат именно максимально высокие стандарты судебной защиты, в сравнении с (субъективно «примененными») актами ЕСПЧ, то именно они приоритетно подлежат применению. Тем не менее, как свидетельствует доктрина российского уголовно-процессуального права, на практике все более формируются принципиально иные (публично-правовые, по сути) тенденции по минимизации возможных расходов и выплат государства с позиций субъективной «разумности»3.
В качестве коллизионного правового абсурда объективированы и конституционно-правовые позиции, согласно которым норма п. 3 ст. 8 Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ» не устанавливает неприкосновенность адвоката-защитника, не определяет ни его личную привилегию как гражданина, ни привилегию, связанную с его профессиональным статусом. Поэтому данное нормативное предписание предполагает получение судебного решения при проведении в отношении адвоката лишь тех оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий, которые вторгаются в сферу осуществления им собственно адвокатской деятельности — к каковой в любом случае не может быть отнесено совершение адвокатом преступного деяния, как несовместимого со статусом адвоката.4
Поясним. С одной стороны, Конституционный Суд однозначен в вопросе о том, что нормы п. 3 ст. 8 Закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ», предусматривающие получение судебного решения для производства в отношении адвоката любого следственного действия или оперативно-розыскного мероприятия, вполне конституционны и разумны, так как создают максимум процессуальных гарантий, направленных на обеспечение нормальной профессиональной деятельности адвокатского сообщества. И в этом контексте предписания п. 3 ст. 8 указанного закона правомерно имеют приоритет перед нормами УПК РФ (ч. 2 ст. 7 УПК РФ), требуя императивного своего обеспечения в ходе реализации оперативно-розыскных мероприятий, следственных или процессуальных действий в отношении адвоката.
С другой стороны, следственным органам достаточно предполагать, что профессиональная деятельность адвоката уже не носит легитимный характер; что при помощи своих юридических знаний адвокат, по сути, выступает в качестве квалифицированного пособника в хищении чужого имущества, является субъектом передачи предмета взятки, организатором коррупционных «схем» по легализации денежных средств. И в этой ситуации указанной (субъективной) убежденности — в целом достаточно, чтобы более не апеллировать к установленным процессуальным гарантиям, к особому статусу адвоката, гарантиям неприкосновенности всего, что формирует категорию «адвокатская тайна». Гарантии, как резюмировано высшим органом конституционного правосудия, предусмотрены для законопослушного адвоката, а не для (как следственным органам, представляется) юридически квалифицированного преступника, который использует предоставленный статус лишь для «вуалирования» преступных деяний. Соответственно, нет ни нарушений закона, ни сомнений в легитимности получен-
1 Нормы Европейской конвенции, в указанном случае, по мнению цитируемого суда общей юрисдикции, есть необходимые и правильные («.иные положения») уголовно-процессуального законодательства, «позволяющие» правомерно снизить документально подтвержденные расходы реабилитированного на адвоката.
2 См., например: Семенова М.В. Правовые позиции высших судебных органов РФ по вопросам применения международных стандартов защиты прав человека // Известия Тульского государств. ун-та. Экономические и юридические науки. 2010. № 1—2. С. 349—358; О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г. и протоколов к ней: постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 июня 2013 г. № 21 (абз. 2 п. 3 постановления); и др.
3 См., например: Кузнецова А.Д. Проблемы возмещения реабилитированному лицу имущественного вреда в виде сумм, выплаченных за оказание юридической помощи // Российская юстиция. 2016. № 2. С. 43—44.
4 См.: Определения Конституционного Суда РФ от 22 марта 2012 г. № 629-О-О; от 17 июля 2012 г. № 1472-О; от 22 апреля 2014 г. № 732-О; и др.
ных данных в тех ситуациях, когда следственные и процессуальные действия в отношении подобного адвоката — «организатора или пособника» — реализуются на общих к тому основаниях1.
Укажем и то, что, несмотря на явную абсурдность указанных предположений, в принципе не соответствующих презумпции невиновности обвиняемого (ст. 49 Конституции РФ, ст. 14 УПК РФ), следственно-судебная практика не только с большим «пониманием» восприняла указанные конституционно-правовые новации, но и максимально оперативно реализовала их как непосредственно руководство к действию. Примеры к тому достаточно озвучены, как российской уголовно-процессуальной доктриной2, так и подтверждены практикой уголовного судопроизводства России3. Благо «надлежащий» конституционно-правовой базис указанного алгоритма весомо обеспечен высшим органом конституционного правосудия.
1 См.: Ковтун Н.Н. Правовая определенность российского уголовно-процессуального права // Государство и право. 2015. № 8. С. 32—42.
2 См.: Николаев А.Ю. Адвокат как объект ОРМ по делам о пособничестве во взяточничестве // Уголовный процесс. 2014. № 11. С. 16—19; Иванов А.В. Проблемы производства по уголовным делам в отношении адвокатов // Уголовный процесс. 2014. №11. С. 20—26.
3 См., например: Кассационное определение Верховного Суда РФ от 26 июля 2012 г. № 47-012-30сп // СПС «Кон-сультантПлюс».
