CC BY
218
УДК 81.00 ББК 81.00
А.М. Каплуненко КУРС ДИСКУРСА: ПОД ФЛАГОМ ФУКО
В статье критически оценивается традиция дискурс-анализа, развившаяся из лингвистики текста. Обсуждаются недостатки непрерывности научного представления как ключевой идеологии этой традиции. Приводятся доводы в пользу теории дискурса М. Фуко, идеология и основные понятия которой помогают преодолеть слабости текстоцентрических версий дискурс-анализа.
Ключевые слова: высказывание; дискурс; дискурсивная формация; идеология;
непрерывность; дискретность
A.M. Kaplunenko
THE COURSE OF DISCOURSE: NAILING THE FOUCALT COLORS TO THE MAST OF DISCOURSE ANALYSIS
The text-centered tradition of discourse analysis has been herewith open to scrutiny. I argue that, given the continuity of scholastic representation, this tradition is not free from logical and ideological controversies. I insist that the Foucalt theory of discourse can help resolve the controversial issues as well as add to discourse analysis a remarkable potential for discovery.
Key words: utterance; discourse; discourse formation; ideology; continuity; discreteness
Год назад в рубрике «Дискуссия» нашего «Вестника» была опубликована статья
В.Е. Чернявской «Дискурс - «лидер продаж» или «распродажа дискурса?» [Чернявская, 2012]. Проблема, которую обсуждает автор, кажется, на первый взгляд, возвращением к пункту, уже пройденному современной наукой. Тем не менее, статья, заряженная высоким полемическим напряжением, не могла не вызвать ответную реакцию. Мы услышали множество устных отзывов, включая обсуждения на магистерских и аспирантских семинарах. Письменные оценки авторских утверждений и выводов не поступили. Возможно, причина в авторском научнопублицистическом напоре и решительных -на грани категоричности - выводах, которые редко встречаются в чисто научной прозе. Отвечать нужно в таком же остром ключе; сухие, чисто рациональные аргументы будут неубедительны. А научное сообщество предпочитает жесткий рационализм, по крайней мере, в рецензируемых изданиях, к которым принадлежит и «Вестник ИГЛУ».
Решительность и категоричность далеко не всегда приветствуются в научной дискуссии. Но, благодаря их дискуссионной заточке, проблема, обсуждаемая В.Е. Чернявской, заострена до идеологической позиции как
никогда прежде. Авторскую макропропозицию целесообразно выразить - с полным сохранением пафоса и частичным стилистики - следующим утверждением: Недопустимо клеить ярлык «дискурс» на понятия, статус которых закреплен в лингвистике иными наименованиями. В качестве жертвы такой подмены называется функциональный стиль и шире - категории, подпадающие под методологические принципы отечественного функционализма.
В самом деле, исследования дискурса очень популярны, а сторонники направления очень активны. Переосмысление принципов и положений, разработанных и принятых в традиционных лингвистических дисциплинах, - естественный процесс, в ходе которого не исключены радикальные решения. Хотя автор статьи не приводит примеров, свидетельствующих о незаконных посягательствах дискурс-анализа на устои функциональной стилистики, можно согласиться, что, например, учение о жанрах (генристика, на языке современных исследователей) развивается нынче в контексте теории дискурса, особенно после работы Дж. Суэйлза [Swales, 1990]. Однако передел поля науки о языке, в ходе которого дискурс стал своего рода измерительным инструментом, начался
© Каплуненко А.М., 2013
раньше. Он связан с попытками разграничить текст и дискурс. Однозначного решения не получилось, потому что дискуссия изначально велась как борьба за территорию.
Популярное уравнение «дискурс = текст + контекст», введенное Т. Ван Дейком [van Dijk, 1970], развернутое М.А.К. Хэллидеем в устойчивую формулу на основе понятия «контекст ситуации» [Halliday, 1979]
и получившее, как представляется,
наиболее последовательное решение
в социолингвистических прикладных
вариантах Н. Феарклаффа [Fairclough, 2003], объединило энтузиастов дискурс-анализа,
многие из которых вышли из лингвистики текста. Те, кто остался верен тексту как альфе и омеге всего сущего в языке и речи, выдвигали контраргументы, идеологиче-
ски восходящие к бритве Оккама. Они считали, что дискурс - избыточная сущность и что содержание и объем понятия «текст» позволяют включать - по закону гегелевского диалектического самоуплотнения - все признаки и категории, которые исследуются в дискурс-анализе. Силе аргументов в значительной мере способствовали идеи универсальной нарратологии В.Я. Проппа и М.М. Бахтина, московско-тартусской школы (в первую очередь, Ю.М. Лотмана) и теории интертекстуальности, благодаря которой текст наделяется свойством непрерывности, бесконечного возобновления. Как следствие возникает альтернатива дискурсу в его принятом понимании. Интертекстуальность открывает интерпретацию текста условиям пространства и времени и фактически снимает диагностическую роль контекста.
В этой дискуссии нет и не может быть победителей. Стороны не просто расходятся в понимании сущности текста. Последний оказался краеугольным камнем в обоих теоретических построениях, своего рода идеологически первой посылкой. Ведь даже адепты дискурс-анализа сходятся в том, что исходной точкой движения исследования является конкретный текст или совокупность текстов. Но уровни научной абстракции по мере восхождения к сущности дискурса должны быть принципиально иные, чем у исследователей текста. Здесь-то и начинаются посягательства на традиционно
структурированные разделы лингвистики в поисках соответствующих решений.
Поэтому с В.Е. Чернявской можно согласиться в том, что подвергнутые ею критике тенденции есть. Наверное, и упреки в адрес их инициаторов по большому счету справедливы, хотя, повторю, попытки переосмысливать традиции с позиций новых результатов всегда пролагали основное русло научного прогресса. Возражение вызывают две опорные мысли, на которых строится авторская аргументация. Первая - оценка роли М. Фуко и его взглядов в развитии лингвистической теории дискурса. Вторая - определение новизны исследований дискурса, которая, по мнению автора, «связывается скорее с акцентом на его изучении как совокупности многих отдельных текстов, уже существующих и потенциально возможных» [Чернявская, 2012, с. 11].
Выдвигаемые ниже контраргументы оказываются идеологически и логически связанными. Поэтому начнем с переоценки научного наследства М. Фуко, а в свете полученных результатов пересмотрим
утверждение о характере новизны исследований дискурса. Взаимосвязь
и взаимозависимость контраргументов препятствуют их поэтапному выдвижению, вынуждая переходить от критики одного пункта к анализу слабостей другого. Тем не менее, надеемся, удастся в целом придерживаться методического принципа «от общего к частному».
Оценивая возможность экстраполяции
взглядов М. Фуко на лингвистические теории дискурса, В.Е. Чернявская принимает скептическое отношение немецких германистов. Ее высказывание по поводу французской традиции дискурс-анализа еще более категорично: «Она [традиция] наиболее автономна в своем подходе и несовместима с принципами лингвистического анализа» [Чернявская, 2012, с. 9]. И солидарность с немецкими германистами, и приговор французской традиции дискурс-анализа (в начале соответствующего абзаца - ссылка на знание специалистов) звучат в духе научного конвенционализма.
Конвенционализм - мощная идеология современной науки. Если влиятельная группа ученых проводит в жизнь
Вестник ИГЛУ, 2013
определенное мнение, оно работает, как магнит, притягивающий все больше сторонников. В случае с М. Фуко возразить консолидированной оценке перспектив его теории в лингвистике можно только в том случае, если обратиться к философским началам его научного кредо. В обращении к истокам ключевым будет не очень популярное в современной науке, но необходимое ей понятие «идеология».
Начнем с того, что неверно позиционировать взгляды М. Фуко и французскую традицию анализа дискурса в целом как автономную. Такое утверждение можно принять, если речь идет об их отношении к теории дискурса, которая фактически выросла из лингвистики текста, является ее историческим отрицанием, но на деле остается привязанной к тексту как исходной ипостаси. Однако то же утверждение оказывается ложным, если рассматривать теорию М. Фуко в контексте истории мировой философской мысли. А масштаб исследований французского ученого, его вклад в мировую науку требует именно такой оценки.
М. Фуко продолжает идеологическую линию, разделяющую дискретность и непрерывность, которая намечена в «Критике чистого разума» И. Канта. Эта линия обозначена немецким философом в контексте понятий «экстенсивное качество» и «интенсивное качество». Понятия прилагаются к характеристике пространства и времени по правилу взаимного исключения; кантовский дуализм обеспечивает принцип, не нарушающий здравого смысла.
Экстенсивная величина, измеряющая пространство и время, - классический пример дискретного их образа. Как пишет И. Кант: «Я могу представить линию, как бы мала она ни была, только проводя ее мысленно, т. е. производя последовательно все ее части, начиная с определенной точки» ([Кант, 1964, с. 243]; выд. мной - А.К.). О времени: «Я мыслю в нем лишь последовательный переход от одного мгновения к другому, причем посредством всех частей времени и присоединением их друг к другу возникает, наконец, определенная величина времени» ([Там же]; выд. мной - А.К.).
Интенсивная величина опирается на представление о пространстве и времени как
quanta continua, «потому что ни одна часть их не может быть дана так, чтобы ее нельзя было заключить между границами (точками и мгновениями), стало быть, всякая такая часть в свою очередь есть пространство и время» ([Там же. С. 244]; выд. мной). Важно, что И. Кант чуть ниже делает заключение, по которому «точки и мгновения суть только граница», а последняя не что иное как «место созерцания». Таким образом, интенсивная величина, в конечном счете, полностью зависит от места созерцания, или, в терминах многочисленных вариантов Принципа Относительности, наблюдателя. В частности, все, что сказано в современной когнитивной лингвистике о наблюдателе, полностью укладывается в логику кантовской интенсивной величины.
И. Кант узаконил философское сосуществование двух идеологически
противоположных подходов к изучению основных онтологических категорий. Их диалектическое противоборство было
положено вызовом, брошенным Дж. Локком классической античной теории Платона и Аристотеля. Великие греки утверждали, что в природе человека первенствует социальное; по Локку же, как известно, человек
изначально асоциален. Классические теории природы и общества далее развивались на основе дискретных представлений, в то время как локковский либерализм закономерно вырос в ряд антропоцентрических теорий, питательной средой которых стала эволюция, историческая непрерывность прогресса. И. Кант стал первым философом, осмыслившим это противостояние и выразившим его как антиномию «экстенсивная/интенсивная величина».
Дуализм дискретности/непрерывности пространства и времени не утратил статуса области отправления в идеологии наук Нового Времени. Размежевание и противоборство подходов активно проводится теми, кто вырабатывает гуманитарное знание. К нему идут обоими путями, которые часто пересекаются, но редко слагаются в
магистраль с ясной и дальней перспективой. Причины понятны. С одной стороны, непрерывность эволюции вынуждает к признанию целостности, воспроизводимости объекта в любых условиях развития (отсюда
популярность интерпретации как метода). С другой стороны, необходимы дискретные модели, способные вычленить из непрерывности единицы и категории, объясняющие устойчивость, системную организацию объекта (отсюда присутствие структурных подходов даже в условиях радикального антропоцентризма).
В рамках статьи невозможно хотя бы кратко перечислить соответствующие примеры; к тому же на фоне такого перечисления роль М. Фуко рискует обезличиться, попадая в ряд бесстрастных аналогий. Поэтому целесообразно ограничиться примером, иллюстрирующим диалектическое взаимодействие указанных подходов в науке о языке. Характерным образом пересекаются две идеологии во взаимодействии психологии и лингвистики. Идеология непрерывности развития полагает - в первую очередь, стараниями Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева - традицию анализа речемышления. Теория формулируется преимущественно в метафорических понятиях (ср. кредо Л.С. Выготского «Мысль подобна облаку, проливающемуся дождем слов»), с высоким содержанием дескрипций. Цель оправдывает средства: поймать
непрерывность мышления в аналитических терминах чрезвычайно трудно. Но и на этапе господства непрерывности представлений были попытки обратиться к дискретности; самая серьезная из них - обоснование Л.С. Выготским различных гносеологических корней мышления и речи.
Потребность именно в конечных сущностях, единицах анализа все отчетливее звучит в 1960-70-х гг. у того же А.Н. Леонтьева и особенно - у А.А. Леонтьева. Крен в описание дискретности заметно усиливается в психолингвистике, окончательно сформировавшейся к тому времени благодаря интенсивному взаимному проникновению лингвистических и психологических категорий. В результате темы речемышления оттесняются на второй план активными исследованиями категорий сознания, которые более статичны и легче поддаются структурному анализу. Таким образом, исследования непрерывной субстанции уступают место изучению дискретности. Очевидно, выбор золотой середины - задача
чрезвычайно сложная. Причина не столько в технической сложности соответствующего проекта, сколько в опасности оказаться в клубке идеологических противоречий. Неслучайно и сам И. Кант подвергался неоднократной критике за сформулированную им антиномию (см. напр.: [Уайтхед, 1990]).
Столь значительное отступление в историю философской мысли, как уже говорилось выше, предпринято с одной целью, а именно, определить место М. Фуко и значимость его вклада, в первую очередь, в лингвистику дискурса. Теория М. Фуко, о несовместимости которой с принципами лингвистического анализа утверждается в статье В.Е. Чернявской, не только согласуется с антиномией «непрерывное/дискретное». Пафос и логос теории, которая выводится в «Археологии знания», изначально задают цель «освободиться от хаоса тех понятий, которые (каждое по-своему) затемняют понятие прерывности» ([Фуко 1996, с. 23]; выд. мной - А.К.). При этом исходным понятием, полагающим идеологию дискретности, избирается «формация» в том его историческом смысле, который определен К. Марксом [Там же. С. 15]. Те, кто хорошо знаком с «Археологией знания», согласятся, что М. Фуко гораздо чаще использует термин «(дискурсивная) формация»; «дискурс» по сравнению с последним уступает также в количестве сильных, логически акцентированных позиций. «Формация» усиливает принцип дискретности, который выбран М. Фуко решительно и бесповоротно как полюс кантовской антиномии, позволяющий избежать идеологических противоречий в дальнейшем. В свете этого выбора закономерно предложение французского мыслителя исключить из сферы предстоящего научного анализа такие понятия, как «традиция», «влияние», «подобие и повтор», «развитие и эволюция», «ментальность» или «дух» [Там же. С. 23-24].
Таким образом, вместе с непрерывностью удаляется принцип антропоцентризма. Это
- идеологическая крайность, но М. Фуко идет на нее совершенно сознательно и высказывается весьма симптоматично: «... необходимо изгнать всю эту нечистую силу, которая обычно сковывает друг с другом различные дискурсы.». И чуть ниже: «Во
имя методологической строгости мы должны уяснить, что можем иметь дело только с общностью рассеянных (читай, дискретных -
A.М.) событий» [Там же. С. 24].
Представляется, что вовсе не
социологический характер теории М. Фуко заставляет лингвистов объявлять его «не своим», чуждым лингвистике исследователем (причинность «несовместим, потому что это социология» также выражена в статье
B.Е. Чернявской). Подлинной причиной послужило предложение отказаться от тех понятий, которые питают современные лингвистические исследования. В первую очередь, к ним относятся инструменты дискурс-анализа, выросшего из лингвистики текста и прочно посаженного на идеологическую иглу непрерывности. Здесь
- самое время вспомнить о втором спорном утверждении В.Е. Чернявской - о дискурсе как совокупности текстов и связанной с этим определением новизной.
Это утверждение в ее статье варьируется, но не теряет ассертивной иллокутивной цели. Красноречивее, чем какой-либо иной эпизод, о приверженности идеям непрерывности говорит следующий фрагмент статьи: «Преимущество дискурса как единицы операционального анализа заключается в том, что он позволяет от текста как относительно законченной, формально ограниченной сущности, построенной по своим внутритекстовым законам, идти к другим текстам. Здесь дискурс подразумевает коммуникативное событие как интегративную совокупность отдельных высказываний/ текстов. Содержание дискурса раскрывается не одним отдельным текстом, но в комплексном взаимодействии многих текстов. В свою очередь, это заставляет по-новому взглянуть на критерий текстуальности и понимание текста не как (относительно) законченной единицы, но как открытой в метатекстовое пространство сущности» ([Чернявская, 2012, с. 11]; выд. мной - А.К. ).
Три формулировки, выделенные в цитате, однозначно свидетельствуют о непрерывности научного представления и выдают его характерные слабости. «Интегративная совокупность» - избыточная номинация (ср. «совокупность - общий итог чего-н.»; [Ожегов, 1994], т. е. интеграл его толерантном
толковании). Оправданием могло бы быть уточнение того, в каком отношении находится понятие «интегративный» к понятию «интеграл» - пусть не в математическом смысле, но хотя бы с точки зрения простой логической индукции. Такое уточнение едва ли возможно по ходу авторской мысли: ведь оно требует дискретности. А объектом «интегративной совокупности» выступает еще одно понятие, выдающее неотвязную непрерывность научного представления. Это понятие «текст/высказывание», рудимент все той же лингвистики текста, где вопрос о границах первого и второго так и остался открытым.
Самым же сильным свидетельством того, что автор увлечен непрерывностью представления до степени, не исключающей опасность логического противоречия, является постулат о тексте как «открытой в метатекстовое пространство сущности». Ведь такое понимание текста способно представить дискурс как пустое удвоение категорий. Мы уже отмечали, что уравнение «дискурс = текст + контекст» оказалось недостаточным для разграничения первого и второго. А теория неограниченного семиозиса (снова идеология непрерывности!) - в первую очередь, деконструктивизм Ж. Дерриды - задает утверждения типа «мир есть текст» и «текст есть мир», которые полагают абсолютный предел интерпретаций, а, следовательно, и питающих их контекстов. Как убедительно показал У Эко, эти утверждения доказуемы чисто лингвистическим путем ([Eco, 1996, с. 23-34]). В таком случае, не является ли дискурс, в онтологическом плане, умножением сущности, нарушением методологического принципа, известного как бритва Оккама? Ведь текст как «открытая в метатекстовое пространство сущность» неминуемо приведет - на волне непрерывного представления, развития, эволюции - к предельным формулировкам «мир есть текст» и «текст есть мир». К чему же тогда дискурс, определяемый как совокупность, пусть даже «потенциально возможных», текстов?
Очевидно, что все перечисленные выше сложности и парадоксы проистекают из той самой непрерывности научного представления, альтернативу которой предлагает М. Фуко с первых строк
«Археологии знания». Он тоже использует предикат «совокупность» в ключевом определении дискурса. Но дискурсом предлагается именовать «совокупность высказываний постольку, поскольку они принадлежат к одной и той же дискурсивной формации» ([Фуко, 1996, с. 117]; выд. мной). В этом определении «совокупность» не сводит однопорядковые сущности. Ведь дискурсивная формация - скорее, архив высказываний, собранных в разное время культуры и роста знания; характерны примеры М. Фуко - высказывания «Земля круглая» и «Виды эволюционируют», взятые до Коперника и Дарвина и после них [Там же. С. 104]. Дискурс же «конституируется ограниченным числом высказываний, для которых можно определить общие условия существования» [Там же. С. 117].
Перспективы исследования речевой деятельности, которые открывает это определение, мы обсудим позже. Здесь же необходимо обратить внимание на то, что высказывание полагается М. Фуко как функция. Это позволяет уподобить его отношение к дискурсу отношению функции к функциональному полю. Оно имеет мало общего с функциональной стилистикой, равно как и с такими известными вариантами функционализма, как, например, функционально-семантический подход. К ним гораздо ближе современные теории дискурса, которые в значительной степени полагаются на позитивистские принципы исследования. Поэтому любая попытка внедрить функциональные подходы прочно связана языковой материей. Очевидно, это одна из причин вторжения дискурс-анализа в область той же функциональной стилистики (справедливость возражений В.Е. Чернявской по этому поводу уже отмечалась выше).
М. Фуко тоже называет материальность необходимым условием высказывания. Но при этом материальность высказывания подчинена у него функции повтора, которая определяет поле стабилизации, или дискурсивные условия тождественности повторяющихся высказываний. Иными словами, ставится вопрос о неразличимых в их формальных рамках высказываниях, которые закономерно попадают в одну дискурсивную формацию, но отнюдь не
всегда определяются как тождественные в дискурсе.
Логику непростых рассуждений, приводящих автора «Археологии знания» к пионерским выводам, целесообразно пояснить примерами, которые лежат в несколько иной, чем у него, гносеологической плоскости. Главная задача М. Фуко в упомянутом произведении заключается в поиске и упорядочении высказываний, сигнализирующих о росте знания в отдельных научных отраслях: в медицине, экономике, политической истории и т. п. (возможно, этот интенциональный горизонт исследователя дает лингвистам повод отнести его теоретические взгляды к области социологии). Но вопросы М. Фуко к условиям тождественности высказываний имеют прямое отношение к лингвистике.
Это хорошо иллюстрируется примерами переводов. Так, в учебнике Я.Б. Крупаткина часто повторяется упражнение со следующим заданием: «Переведите со словарем письменно. Затем многократно переводите вслух, пока не сможете делать это за N минут» [Крупаткин, 1991]. Является ли высказывание, впервые переведенное со словарем и произнесенное вслух, тождественным высказыванию, произнесенному бегло в рамках установленного лимита времени, в одном ряду с другими высказываниями? Ответ не так прост. То, что оба высказывания принадлежат одной дискурсивной формации, бесспорно. Но произнесенный впервые вариант еще не осознается автором как высказывание, «края которого населены другими высказываниями» [Фуко, 1996, с. 158]. Вариант, произнесенный в профессиональном темпе речи, осознается в контексте других высказываний. Меняется функциональная сущность высказывания. Оно попадает в ту самую совокупность, которая, по М. Фуко, определяет условия существования дискурса. Подчеркнем, что и начальный вариант пребывал в совокупности высказываний, которая, скорее всего, ограничивалась вопросами «что означает? как употребляется?» и т. п. Но и первый, и второй вариант остаются в архиве, или в дискурсивной формации. Их историческая последовательность - крошечная область архива, свидетельствующая о
росте феноменологического знания в ходе дискурсивной практики.
Очевидно, что положения теории М. Фуко можно использовать для целей дискретного представления того, как растет естественно рассудочное знание. Пример - мой автобиографический дискурс. Начиная с 1960х гг., время от времени приходилось писать автобиографию, которую требовали списки документов, необходимых для самых разных целей. Фраза «Я родился» оформлялась в одно и то же высказывание: «Я, Каплуненко Александр Михайлович, родился 8 апреля 1947 года в г. Уссурийске Приморского края». Трудно сказать, сколько раз повторялось это высказывание. Но в том, что оно, написанное впервые в 16-летнем возрасте, не тождественно ему же, написанному для устройства на работу после защиты докторской диссертации, у меня нет сомнений. Другие высказывания, населяющие его края, выводят его в автобиографический дискурс, который опирается на более сложное и богатое внутреннее время ego, хотя оба высказывания пребывают в одной и той же дискурсивной формации. Вероятно, другим высказыванием, принадлежащим к совокупности,
конституирующей дискурс, является «Был принят на работу в качестве P». Разумеется, дело не только в переменном характере Р. Фраза «Был принят на работу» осмысляется иначе, если речь идет о первом найме, с одной, и последнем, с другой стороны. Различия в профессиональной квалификации, опыте значительно влияют на интерпретацию пассивной конструкции: в последнем случае высокая заинтересованность работодателя делает эту конструкцию симулякром.
Очевидно, что исследование дискурса в идеологическом русле дискретности, которое проложил М. Фуко, способно генерировать новое знание о развитии языковой личности. Современные приемы исследования ЯЛ идеологически дискретны, но работают исключительно по синхронным срезам, представленным грамматиконом, лексиконом и прагматиконом. Изучение архива высказываний ЯЛ в условиях прогрессирующей дискурсивной практики способно придать этим исследованиям очень перспективный ракурс. И это - лишь одна из многих возможностей новой эвристики, к которой
неизбежно обратится дискурс-анализ после окончательного избавления от рудиментов лингвистики текста.
В завершение доводов в пользу значимости теории М. Фуко для лингвистики дискурса - комментарий ссылки В.Е. Чернявской на мнение И.В.Арнольд об истории как сущности гуманитарной науки [Чернявская, 2012, с. 13]. Безоговорочно принимая утверждение о роли историзма, нельзя не усомниться в том, что из этого следует более высокая ценность трудов А.А. Потебни, если сравнивать их с «очень новыми» книгами Дж. Лакоффа. Историзм как принцип, безусловно, скрепляет гуманитарную мысль, придавая ей логическую последовательность. Но его сущность вовсе не в предпочтении книг, авторы которых получили историческое признание, новым произведениям, проходящим пробу на оселке современности. Историзм подразумевает интерпретацию любой теории, любой научной мысли в контексте предшествующих идей, ставших для них необходимой эволюционной средой. И в этом плане «Археология знания» -от названия до заключительных строк - являет нам образец историзма.
Библиографический список
1. Кант, И. Сочинения в 6-ти т. [Текст] / И. Кант. -М. : Мысль, 1964. - Т.3. - 519 с.
2. Крупаткин, Я.Б. Читайте английские научные тексты. Курс для начинающих [Текст] / Я.Б. Крупаткин.
- М. : Высшая школа, 1991. - 156 с.
3. Ожегов, С.И. Словарь русского языка [Текст] / С.И. Ожегов. - М. : Русский язык, 1994. - 810 с.
4. Уайтхед, А. Сочинения [Текст] / А. Уайтхед. -М. : Прогресс, 1990. - 784 с.
5. Фуко, М. Археология знания [Текст] / М. Фуко. -Киев : НИКА-1 ЦЕНТР 1996. - 207 с.
6. Чернявская, В.Е. Дискурс - «лидер продаж» или «распродажа дискурса»? [Текст] / В.Е. Чернявская // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета: Сер.: Филология. -2012. - № 3 (20). - С. 8-14.
7. Eco, U. The limits of interpretation. Bloomington [Text] / U. Eco. - Indianopolis: Indiana Univ. Press, 1996.
- 295 p.
8. Fairclough, N. Analyzing discourse. Textual analysis for social research [Text] / N. Fairclough. - L.-N.Y. : Rout-ledge, 2003 - 270 p.
9. Halliday, M. Spoken and written language [Text] / M. Halliday. - L. : Longman, 1979 - 301 p.
10. Swales, J. Genre analysis [Text] / J. Swales. - Oxford: Blackwell, 1990. - 243 p.
11. Van Dijk, T. Text and context [Text] / T. Van Dijk. -Paris-Hague: Mouton, 1970. - 276 p.
