CC BY
156
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
Л. Г. Чапаева
КУЛЬТУРНО-ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ 30-40-Х ГОДОВ XIX В. И СПОРЫ СЛАВЯНОФИЛОВ И ЗАПАДНИКОВ
Славянофильство и западничество в 30-40-х годах XIX столетия является той призмой, сквозь которую воспринимается действительность, прошлое, настоящее и будущее России и ее языка. Славянофилы и западники отражают различные идеологические парадигмы русской культуры, но основываются на общей научной и философской парадигме своего времени, так как руководствуются общей моделью постановки лингвистических проблем. Внешнее разнообразие, противоречия и антагонизм некоторых установок обладают неким единством, базирующимся на определенной совокупности образцов и ценностных установок. Это угол зрения, под которым рассматривается языковая ситуация в ее синхронии и диахронии, это те направляющие векторы русской культуры, которые определили развитие и филологической науки, в частности языкознания.
Оппозиция лингвистических установок исследуемой исторической эпохи реализуется в разном представлении о соотношении и взаимодействии маркированных элементов в составе литературного языка. Несмотря на различие общественно-философских и лингвистических взглядов, все участники культурного диалога 30-40-х годов XIX в. рассматривают эту проблему как главную, отражающую общую доминанту развития русской культуры: взаимодействие своего и чужого в национальном культурном развитии, в языковом сознании эпохи.
Культурно-языковая ситуация 30-40-х годов и в ее реальном состоянии, и в восприятии «участников» культурно-языкового дискурса, отличаясь размытостью ее основных составляющих, оцен-
кой статуса литературного и народного языков и необходимой меры включенности последнего в книжный литературный язык, является естественным продолжением культурно-языкового развития России. Лингвистические взгляды и установки славянофилов и западников 30-40-х годов в значительной степени опираются на идеи предшественников, начиная с М.В. Ломоносова, и являются своеобразным откликом на идеи, высказанные Н.М. Карамзиным и его оппонентом А.С. Шишковым, на мнения современников, уделявших серьезное внимание проблемам языка, например, О.И. Сен-ковского, Н.И. Надеждина, С.П. Шевырева, коррелируют с научными идеями современных им филологов.
В лингвистических и культурологических спорах архаистов и новаторов начала XIX в. оппозиция книжного и разговорного зависит от общих взглядов участников культурного диалога на литературный язык. Карамзинисты (новаторы) нормализацию русского литературного языка связывают с нормами разговорной речи светского образованного общества и декларируют соотношение «писать, как говорят, и говорить, как пишут». Маркированные элементы книжности, в качестве которых в данном случае выступают славянизмы, должны быть изгнаны из литературного языка как не свойственные разговорной речи. Но заимствования, особенно семантические кальки, усвоенные разговорным языком образованного общества, не противоречат установкам новаторов. Шишковисты (архаисты), отрицая установку литературного языка на разговорное употребление салонов, поддерживают идею о естественной противопоставленности литературного языка в качестве книжного разговорному, связывая национальные книжные традиции с церковнославянским наследием. При этом архаисты резко возражают против процесса лексических и семантических заимствований как проявления иноязычного влияния. Таким образом, оппозиция книжное ~ разговорное у архаистов отражает ментальную оппозицию своего ~ чужого (национальное приравнивается к книжному и славянскому, а европейские заимствования - к разговорному русскому языку) или литературное ~ нелитературное. Карамзинисты выстраивают оппозицию с обратным знаком.
По-разному трактуется и понятие простонародное. Архаисты, приравнивая разговорное к простонародному, не вкладывают в это понятие социального смысла, тем более что разговорная речь дво-
рян в начале века изобиловала просторечными элементами. Новаторы социально ограничивают простонародное «мужицким», «подлым» языком низших слоев общества. Но и для одних и для других простонародные элементы оказываются одинаково неприемлемыми в составе литературного языка как нелитературные.
Необычайная стремительность внутреннего развития русского литературного языка в 30-40-е годы, культурная, идеологическая и литературная полемика вызывали разнобой в понимании общелитературной нормы, границ письменного литературного языка и специфики разговорного языка, на который должен был ориентироваться книжный литературный язык. Сторонники «официальной народности», также причисляемые к славянофильскому направлению, остаются в границах карамзинизма и в качестве стабильного источника общенационального литературного языка «рекомендуют» язык «образованного общества», который и в своих изменениях отражал национальный дух (С.П. Шевырев). О.И. Сенковский, также выступая за ориентацию на язык «высшего общества», полагал, что эта разновидность языка не претерпела изменений с XVIII в.
Но культурно-языковая ситуация 30-40-х годов вносит изменения в оппозицию книжное ~ разговорное и литературное ~ нелитературное. Простонародные элементы осознаются как принадлежащие простому народу. Для большинства славянофилов (различного толка) в целом, как уже отмечалось, характерна установка на некую неизменную, постоянную субстанцию языка, которая существовала в древний период, затем в связи с распадом единой национальной культуры в результате петровских реформ сохранялась только в языке простого народа (К. Аксаков). Правда, славянофилы имеют в виду в основном крестьянство, а западники некое социально не разделенное сообщество носителей русского языка, противопоставленное лишь аристократическому слою, но общим становится стремление обогатить литературный язык с помощью народных языковых черт. Прежняя оппозиция трансформируется: разговорное = простонародное утрачивает признак нелитературности. Споры о народности языка между славянофилами и западниками имеют под собой не столько лингвистическую, сколько идеологическую подоплеку: выступая за народность языка, они подразумевают преимущественно идейную направленность произведения.
Отношение западников к народному языку можно представить в виде нескольких основных положений. Во-первых, язык в художественном тексте - явление вторичное; во-вторых, принцип народности в искусстве понимается ими прежде всего как принцип эстетический и идеологический, а не лингвистический; в-третьих, народность писателя и его произведения определяется актуальностью и культурно-социальной значимостью; народность языка выступает в данном случае как дополнительное средство; в-четвертых, народный язык понимается не как территориально ограниченные областные говоры, а как общерусская некнижная речь, имеющая тем не менее тесные связи с литературным книжным языком; в-пятых, недоверчивое отношение к необразованному крестьянству и устному народному творчеству приводит к тому, что язык городских низов оказывается предпочтительнее для вхождения в литературный язык. И наконец, в-шестых: общий критический настрой к современной действительности, к преобладающей художественной и журнальной литературе, поиск новизны, принцип прогрессивного развития - все это предопределяет если и не отрицательное, то почти равнодушное отношение западников к народному языку. К тому же, если связывать его с отсталым крестьянством, ориентация на народный язык приведет лишь к стагнации в литературном языке.
В отношении славянофилов к народному языку прежде всего следует отделить идеологическую и лингвистическую стороны вопроса, а также иметь в виду различие декларативных позиций и реальных лингвистических установок и рекомендаций: 1) славянофилы принцип народности не только в искусстве, но и в социальной жизни связывали с патриархальным крестьянством, которому приписывали все свойства русского характера, ума, духа. При этом ценность крестьянства как культурно-социального слоя состояла в сохранении им исконных, древних начал и свойств русской жизни; 2) большинство славянофилов (кроме В.И. Даля) под народным русским языком понимали не реальные областные говоры, а некий абстрактный, идеальный народный язык, в состав которого входят прежде всего язык фольклора и древнерусских текстов исторического и сакрального содержания; 3) они в целом отрицательно относятся к диалектизмам и просторечию в художественном тексте, к различным подражаниям народным жанрам; 4) только
В.И. Даль выступал за активное использование народных средств в литературном языке.
В реальной ситуации социокультурный фон мотивировал проникновение в литературный язык целых разрядов и групп слов, например южнорусских диалектизмов, а целенаправленная ориентация на «язык народа» привела к активному использованию городского просторечия и жаргонизмов. Народность и простонародность языка становятся средством формального выражения нового литературного направления. Просторечная лексика составляет, например, главную характеристику очерков 40-х годов. Это было связано как с переосмыслением принципа народности, так и с расширением сферы действия литературного языка: литературно-разговорными нейтральными элементами становятся только те, что имеют общенациональное распространение. Эти нейтрализованные элементы кодифицируются в составе нормированной устной речи, которая начинает оформляться в середине XIX в. и отличается синтезом признаков книжности и разговорности.
Противопоставление славянизмов и европеизмов сохраняет идеологическое содержание, но оказывается в пределах книжного языка, и как признаки книжности заимствования и славянизмы противопоставляются народно-разговорным уже в пределах общенационального литературного языка.
Дискуссия славянофилов и западников нашла отражение в конкретных лингвистических интервенциях в литературный язык, особенно в части идеологем, связанных с отношением к чужому в родной культуре. Многообразие языков, культур и времен, в ряду которых определяется и место России, выход ее за узкие рамки национального существования, для западников обусловливает несомненность многоязычия нового мира, новой культуры и нового творческого сознания. Не только трезвое отношение к взаимообо-гащению национальных литературных языков, но и осознание необходимости стирания внутринациональных языковых границ, т.е. активное взаимодействие и «взаимоосвящение» (М. Бахтин) территориальных, социальных и профессиональных диалектов и жаргонов литературного языка, жанровых стилей внутри литературного языка, исторических пластов в языке. Для языка как предмета изображения в реалистическом искусстве необходимо снятие стилистических и исторических ограничений.
Вытеснение из разговорной сферы иностранных языков, в частности французского, приводит к актуализации собственно русских разговорных элементов. Но неопределенность границ разговорного приводит к тому, что как специфически разговорные воспринимаются не только диалектизмы, просторечие, жаргонизмы, но и заимствования, объединяющим фактором для которых становится экспрессивная окрашенность. Все эти элементы выступают средством символизации новой разночинской культуры, противопоставленной аристократической с ее устойчивыми правилами и нормами.
Во многом заимствования 30-40-х годов вызваны не столько необходимостью обозначить новое понятие, сколько тенденцией к терминологизации взглядов и концепций, к более четкой их дифференциации, созданию научного аппарата. Для западников интернациональность заимствуемых слов и понятий означала использование интернациональной лексики и включение России в общеевропейский, мировой процесс развития.
То, что с позиций западников воспринимается не просто и не только как европейское, а как общечеловеческое, наднациональное и прогрессивное, объединяющее Россию с другим миром, славянофилы воспринимают как чуждое, бездуховное и поэтому опасное для русского национального самосознания, для православной культуры.
Свое и чужое, родное и иноязычное воспринимаются на уровне идеологической антитезы, а не семантики и стилистики слова. Важно, из какого лагеря исходят те или иные установки: то, что считается правильным, соответствующим литературной норме, по мнению западников, отрицается славянофилами и сторонниками официальной народности не только как порча родного языка, но и как вредное идеологическое средство. И наоборот.
Важным, на наш взгляд, является то, что споры о заимствованиях происходят не столько между славянофилами и западниками, сколько между западниками и пуристами типа Шевырёва, превращающих спор об отдельных словах в идеологическую и политическую оппозицию. В позициях славянофилов и западников относительно заимствований скорее больше сходства, чем различий. По крайней мере в языковой практике, а не в лингвистических установках.
Что касается церковно-славянского языка, то языковая ситуация 30-40-х годов существенно отличается от языковой ситуации начала века, поскольку его место и роль объективно изменились: если в период споров карамзинистов и шишковистов церковнославянский язык воспринимается как основа русского литературного языка, то в описываемый период произошедший разрыв между двумя языковыми стихиями осуществился не только на практике, но и в сознании носителей кодифицированной нормы. Церковнославянский, язык церкви, в целом воспринимается как особый стиль языка, замкнутый в определенных границах, функционально ограниченный. Ориентация на него в литературно-художественной сфере невозможна. И если западники принимают такое состояние языковой ситуации, то славянофилы пытаются в своих языковых установках преодолеть произошедший разрыв светской и религиозной культур в современных условиях. При этом западники считают возможным как нейтральное, так и сниженное употребление славянизмов, а славянофилы оставляют за ними сферу высокого поэтического стиля.
Церковно-славянский язык встраивается в две основные оппозиции, состав адептов которых оказывается различным. В оппозиции свой ~ чужой отношение к церковно-славянскому языку объединяет, с одной стороны, шишковистов и сторонников официальной народности, а с другой - карамзинистов, западников и в определенной степени славянофилов. Позиция последних требует некоторых оговорок: чужой по происхождению церковно-славянский язык, ассоциирующийся с православием, стал органичной частью русского книжного языка, и отказ от него невозможен, а обучение ему необходимо и полезно. Особое отношение к церковнославянскому языку обусловливает и иную расстановку сил в культурологической оппозиции старое ~ новое: необходимой частью нового, современного литературного языка считают церковнославянский язык не только сторонники официальной народности (группа «Москвитянина»), но и славянофилы, за исключением В.И. Даля. Близок к их позиции и Ф.И. Буслаев. Диахроническая оценка соотношения церковно-славянского и русского языков у Буслаева и Аксакова различна: если Буслаев древнерусскую языковую ситуацию оценивает как двуязычную, в которой два различных по происхождению языка противопоставлены сферой упот-
ребления, то К. Аксаков оценивает эту ситуацию как некое целостное единение, т.е. как диглоссию. Возрождение этого единения представляется Аксакову актуальной задачей развития русского литературного языка. Языковая ситуация мыслится им не как сиюминутная, современная, а как протяженная во времени, соединяющая прошлое и настоящее в неразрывное единство. Именно позиция славянофилов нашла отражение в исследованиях Буслаева и Срезневского, для которых характерен не только и не просто диахронический подход к исследованию современного русского языка, а именно представление о нерасчлененности исторического и современного состояния языка.
Определение православию центрального места в русском обществе и русской культуре не позволяет славянофилам полностью отказаться от архаичных церковно-славянских элементов в русском языке, эти элементы воспринимаются не столько как явления «чужого» языка, сколько как явления «исконного», «славянского» (= древнерусского) и национального начала, которое должно быть выше и ценнее общечеловеческого. Западники оценивают подобные явления негативно - как «грубые», «искусственные», «мертвые», «подьяческие», отрывающие Россию от прогрессивных изменений человечества, цивилизации.
Формирование стилистической нормы опирается на соотношение старого и нового в языке, т.е. степень архаизации и неоло-гизации. Неология оказывается связанной с разными источниками и образцами у разных идеологических групп: славянофилы образуют новые слова по церковно-славянским моделям, западники обращаются к прямым заимствованиям из европейских языков. К архаичным элементам в структуре русского литературного языка отношение различно, но это отношение практически не сказывается на реальном состоянии языка.
Развитие общества, науки и научного мышления, развитие философии, требующие нового словаря, вступают в определенное противоречие с темпами и механизмами развития языка. Эти противоречия объясняются наличием существенного разрыва между быстрым изменением экстралингвистических условий и медленным темпом языковой эволюции. И это несмотря на то, что лексический уровень языка отличает большая мобильность и потенциальная возможность изменения, чем другие уровни языка.
Спор о соотношении литературного языка и разговорного, о месте славянизмов и заимствований в литературном языке разрешился в пользу равноправного сочетания различных языковых пластов и их обработки в рамках системы литературного языка для адекватного отражения и общественной жизни, и общественной мысли. Формирование литературного языка - процесс сложный и в определенной мере малоуправляемый в период существования развитой, богатой литературы. Ни западники, ни славянофилы не смогли коренным образом изменить стилистическую систему русского литературного языка, так как объективные процессы языкового развития, несмотря на субъективный фактор изменения нормы, в языковой эволюции оказались значительнее идеологических установок. Но активизация стилистических процессов в языке, развитие научного лингвистического мышления данной эпохи были во многом обусловлены и заданы культурно-идеологическим спором славянофилов и западников.
