CC BY
28
водит к ориентации молодых супружеских пар на од-нодетную или двухдетную семью.
Брак в России перестает быть обязательным условием рождения и воспитания детей. С 1990 по 2000 г. доля внебрачных рождений от общего числа новорожденных увеличилась почти вдвое (с 14,61 до 27,96 %). По данным Госкомстата, 2 года назад на 897,3 тыс. заключенных браков пришлось 627,7 тыс. разводов. Социологи считают, что неустойчивое положение населения на рынке труда отражается на отношении к браку. Среди молодежи только за 1997 г. число зарегистрированных браков снизилось в среднем по России на 19 % (в Коми-Пермяцком автономном округе более чем вдвое, а в Курской, Белгородской и Ростовской областях - на 30 %). Если в 50-е и 70-е годы прошлого века на 100 браков приходилось 7 и 15 разводов, то сегодняшнее соотношение - 100 на 75. По данным последней переписи, 50 % российских женщин - незамужние, причем из каждой тысячи 175 никогда не состояли в браке [1].
Все больше распространяются гражданские браки. Характерно, что общественное мнение стало относиться к ним более терпимо. Распад гражданских браков не отражается на статистике разводов. Тем не менее и разводов, и браков стало больше. Это свидетельствует об увеличении вероятности завершения брака разводом и перехода семьи в разряд нетипичных: неполных, малообеспеченных, проблемных. Не имея никаких материальных и социальных стимулов к созданию и сохранению семьи, многие россияне к тому же перестали воспринимать ее как важнейшую ценность и жизненный приоритет. В результате сочетания этих факторов сложилось наличное состояние российской семьи.
В то же время многие российские мужчины, воспитанные в отсутствии позитивной культурной модели отцовства, искренне убеждены в том, что перспектива и даже факт рождения у них ребенка не налагают на них никаких обязательств: это исключительно проблема женщины, которая могла бы до этого и не доводить. Одним из результатов этого является ужасающая российская статистика абортов, за каждым из которых стоит личная трагедия. Решение же о рождении и воспитании ребенка в одиночку в современном российском обществе - шаг для женщины мужественный, если учесть общие условия жизни и скептическое отношение большинства
Южно-Российский государственный университет_
работодателей к матерям-одиночкам. Надо отдать должное российским женщинам - они все же идут на это, и неуклонный рост неполных семей, доля которых достигла 27 %, об этом свидетельствует. Однако ребенок, рожденный вне брака или оказавшийся вследствие развода в неполной семье, как правило, последний. Ввиду низкого уровня доходов большинства россиян появление у одинокой женщины второго или даже третьего ребенка (если, конечно, это ее сознательный выбор) можно отнести к разряду геройских поступков.
Сам по себе распад семейного уклада, как отмечает А. Лебедев, представляет собой явление скорее культурное, чем экономическое. Отсутствие в обществе позитивной культурной модели отцовства и фактическая слабость, рудиментарность культурной модели материнства - решающий фактор, способствующий деградации представления о детях как основе и смысле жизни. Дети оказались не нужными своим родителям, даже в полных семьях их зачастую воспринимают как обузу. В стране 750 тыс. детей официально числятся сиротами. Это в полтора раза больше, чем 60 лет назад, по окончании Великой Отечественной. Сколько их на самом деле, не знает никто, но считается, что по городам и весям бродят 4 млн беспризорников [2].
Таким образом, факторы, обусловившие развитие дисфункциональности института семьи в России, можно подразделить на две категории: цивилизационные и социокультурные. К первым относятся рост влияния производственной занятости и экономической независимости женщин на динамику семьи, социальное признание нетрадиционных форм семейных групп. В качестве вторых выступают сокращение экономического, культурно-духовного суверенитета семьи в контексте государственного тоталитаризма и индустриализации в советский период; социально-психологическая аномия и раскол ценностей в трансформационной России.
Литература
1. Грибанова Г. Российские семьи: проблемы и перспективы // www.nashi-deti.ru/ASI3/deti.nsf
2. Лебедев А. Спасти Россию может только пересмотр отношения к институту семьи // Парламентская газета. 2005. 31 мая.
_27 ноября 2006 г.
© 2006 г. А.П. Михайлов
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ СПЕЦИФИКА ДИСКУРСА О ЮВЕНАЛЬНОЙ ДЕЛИНКВЕНТНОСТИ
В современной России одной из наиболее значимых и актуальных проблем общественного устройства, не требующих специального обоснования, является проблема формирования правосознания и правопослуш-ного поведения подрастающего поколения.
На самом высоком уровне обсуждаются вопросы нарастания нигилистического отношения к праву и законности, личностных аспектов формирования право-
вой культуры, выработки превентивных мер общества, направленных на пресечение процессов глобализации беспризорности и безнадзорности несовершеннолетних и молодежи. Ювенальная проблематика регулярно оказывается в центре внимания средств массовой информации, юридической общественности, выступает предметом общественных дискуссий, социологических, психолого-педагогических, криминологических исследований.
Анализ наиболее значимых и актуальных современных проблем российского общества, принципиально влияющих на уровень стабильности его функционирования, позволяет с определенной уверенностью утверждать, что большинство из них представляют собой сферу интегрированных междисциплинарных исследований. Одна из важных для этой сферы - тенденция криминализации молодежной среды и расширение делинквен-тных практик несовершеннолетних. Следует отметить, что последние на протяжении длительного времени являются объектом научных исследований. Однако подробное изучение полного спектра социальных девиаций несовершеннолетних, в том числе и крайних форм делинквентного поведения, а также формирующих ценностей и социокультурных симпатий современной молодежи показывает, что система психолого-поведенческих особенностей подростков - делинквентов в сравнении с взрослой категорией правонарушителей значительно усложнена многообразием личностно-ценностных и статусно-ролевых «индикаторов», влияющих на формирование деструктивного стереотипа поведения и определяющих их местоположение вне социально-позитивного слоя общества, и требует не только социальной и правовой оценки, но и осмысления с точки зрения культурно-исторической традиции.С явлением ювенальной делинквентности Россия столкнулась полномасштабно только в первой половине ХХ в. Незначительное количество правонарушений среди несовершеннолетних в дореволюционный период объясняется традиционно-аграрным характером культуры российского общества. Преимущественно сельская российская молодежь с детства интегрировалась в социальные практики семьи и общины, была включена в сельские циклы работ, что обеспечивало естественное воспроизводство патриархальной общины, сохранение ее трудовых ценностей. В этих условиях индивид находился под постоянным контролем общины.
В европейских странах и в США, которые первыми прошли путь разрушения патриархального быта, разрыва внутрисемейных связей, формирования анонимности городской среды и первыми столкнулись с одним из социальных последствий этих процессов - детской и подростковой преступностью, данное явление вызвало активное обсуждение в обществе [1, с.116]. Его инициаторами стали крупнейшие писатели, которые исследовали эту проблему художественными средствами, создав тем самым своеобразную антропологию ювенальной делинквентости.
Показательно, что русская дореволюционная литература, более чем какая-либо, посвятившая себя «униженным и оскорбленным», не создала сколько-нибудь значимого произведения на тему ювенальной делинквентности. Отдельные страницы московского бытописания, принадлежащие В.В. Гиляровскому, рассказ А.П. Чехова о малолетней убийце «Спать хочется» лишь оттеняют отсутствие широкого социального интереса к этой теме в пореформенном российском обществе. Самый известный сирота русской дореволюционной литературы - «гуттаперчевый мальчик» В. Григоровича - полностью лишен социального куража, чувства непримиримости к сложившимся обстоя-
тельствам, потому он только жертва, невообразимая в роли делинквента.
Отсутствие интереса в русской классической литературе к криминальной стороне сиротского вопроса может быть объяснено сохранением в социальной структуре пореформенной России мощного «патриархального» слоя. 85 % проживавших в преимущественно общинной деревне составляли ту институциональную «подушку», которая смягчила удар буржуазных преобразований по крестьянскому обществу.
Впервые масштабно проблема ювенальной де-линквентности была заявлена в англо-американской культурной традиции в романах Диккенса и Твена, показавших детство как болевую точку общества, по которой наносят мощный удар последовательное проведение в жизнь рыночных принципов. Оба романа - «Приключения Оливера Твиста» и «Гекльберри Финн» - представляют собой насыщенную интерпретацию «взгляда» западного общества на проблему юве-нальной делинквентности. О глубине и масштабности романа Диккенса свидетельствует его предисловие к первому книжному изданию «Оливера Твиста». В нем Диккенс заявляет о своей творческой платформе и прямо говорит о своем намерении «не только правдиво изображать жизнь, но и обличать пороки современной общественной жизни» [2, с. 13].
Ясно, что выбор Диккенсом (не только художником, но не в меньшей мере социологом) темы для романа-манифеста был не случаен: к «проблемной социализации» ребенка писатель будет возвращаться в своем творчестве постоянно. Сфера подростковой делинк-вентности была показана писателем предельно скрупулезно. Диккенс проводит Оливера через все мыслимые искушения/злоключения, от сиротства до начала преступной карьеры налетчика. Социальное значение романа Марка Твена «Гекльберри Финн» выделил Эрнест Хемингуэй, назвавший его выдающимися по своей силе мемуарами «совсем пропащего» пособника беглого негра и дуэта арканзасских жуликов. Оба романа, почитаемые сегодня в качестве детской классики (по крайней мере, в России), создавались авторами как книги для взрослых и судьбы делинквентных подростков отражали ощущение писателями «духа» переживаемого ими исторического момента. И в том и в другом случае, обращаемся ли мы к 1830-м гг. в истории Англии или к рубежу 1870-1880-х гг. в США, время создания классических текстов о малолетних преступниках было периодом резкого распространения капиталистических отношений вглубь социальных структур, сохранявших до этого значимые патриархальные пережитки.
Диккенс в «Приключениях Оливера Твиста» во многом предвосхитил последующие исследования подростковой преступности. В качестве криминологического фона своего повествования он выводит проблему прирожденного преступника. Два брата, сыновья одного отца, но двух матерей, оказываются с рождения в разных микросоциальных условиях. Один живет в достатке родительского дома, но у него уже «с раннего детства проявились дурные страсти» [3, с. 462] Как только ему исполнилось 18 лет, Эдуард Лифорд похитил у матери «драгоценности и деньги; играл в азарт-
ные игры, швырял деньгами, не останавливался перед мошенничеством и бежал в Лондон, где в течение двух лет поддерживал связь с самыми гнусными подонками общества» [3, с.463].
Полной противоположностью судьбы старшего брата выступает не задавшаяся преступная карьера Оливера. Став круглым сиротой в час своего появления на свет, неся клеймо незаконнорожденного, Оливер проводит детство в условиях «институтов социализации», функционирующих в пределах юрисдикции одного из приходских советов.
Впрочем, если антропологическая парадигма представляет собой фон повествования, то на переднем плане находятся все же социальные причины преступности несовершеннолетних. О.Н. Ведерникова пишет: «В конце ХУШ - начале XIX в. в Англии происходит промышленный переворот, в результате которого в 1830 г. утвердилась фабричная система производства, а в 1832 г. была проведена парламентская реформа, в результате которой крупные промышленники стали господствующим классом. Государство особенно энергично поддерживало крупных промышленников: в их интересах было создано новое фабричное законодательство, отменены старые „законы о бедных"» [1, с. 54].
Именно «рыночное мышление» членов приходского совета, содержащего работный дом, в котором появился на свет Оливер, становится главной причиной его бегства в Лондон. Так, члены совета настойчиво пытаются отдать Оливера с вознаграждением в придачу в ученики трубочисту Гэмфильду, джентльмену с физиономией и ухватками убийцы.
Показательно, что через четверть века после «Оливера Твиста» в работе «Труд и бедность в Лондоне» Г. Мэхью, выдвигая предположение о причинах профессиональной преступности в городе, «прямо связал преступность с безработицей и нищетой большинства рабочих в Лондоне» (цит. по: [1, с. 53]).
Таким образом, роман Диккенса содержал в образной форме обе парадигмы трактовки преступности, активно разрабатываемые в этот же исторический период, - антропологическую и социальную. Бурные эпохальные события в России начала ХХ в. вызвали в числе различных социальных проблем и проблему детско-юношеской преступности. Жесткие мобилизационные условия советского этапа модернизации определили формирование радикальных способов контроля социального поведения всех членов общества, независимо от социально-демографических, этнических и прочих характеристик.
Укрепление новой пролетарской власти, ее заинтересованность в социализации молодежи в духе коммунистических идей и целенаправленная трудовая мобилизация всего населения создали государственную систему профилактики ювенальной делинквентности. Эти масштабные социальные преобразования заложили основу российского дискурса о преступности несовершеннолетних, коренным образом отличавшегося от европейского и американского.
В отечественной культуре есть два текста, ставших классическим описанием ювенальной делинк-вентности и порождаемых ею социальных проблем.
Показательно, что один из этих текстов - «Республика ШКИД» - создан был в 1927 г. двумя бывшими «трудными (дефективными) подростками», учениками Школы им. Достоевского, а второй - «Педагогическая поэма» (1925-1935) - человеком, успехи которого в ресоциализации несовершеннолетних правонарушителей до сих пор остаются уникальными в мировой воспитательной практике.
В одно десятилетие с книгами Г. Белых, Л. Пантелеева и А.С. Макаренко пришло к советскому читателю еще одно произведение на тему ювенальной делинквен-тности: большая повесть В.Я. Шишкова «Странники» (1928-1930). Не достигая уровня крупномасштабных творений автора, эта книга вполне вписывается в канву «Республики ШКИД» и «Педагогической поэмы» с точки зрения структуры: две трети действия происходит в стенах разнотипных исправительных учреждений, по которым правоохранительные органы Советской власти распределяют юных членов шайки Амельки Схимника.
Социокультурный фон всех трех произведений одинаков. Он и объясняет, почему русская литература, плохо знавшая малолетнего преступника, вдруг выдала один за другим сразу несколько замечательных произведений на эту тему. Великие потрясения начала ХХ в. - рождение советского модернового общества - стали для исторической России аналогом великой трансформации, породившей в Англии «конкурировавшие» с тюрьмами по условиям содержания работные дома приходов, городские трущобы - приют жуликов и бандитов и т.д. Но если в текстах Диккенса и Твена, как уже отмечалось, в центре внимания находится описание многофакторности ювенальной делин-квентности - того, в чем западная культура, культура бесконечного анализа, столь преуспела, - то в отечественных текстах на первое место выходит проблема ре-социализации малолетних преступников.
Показательна в этом отношении нескрываемая неприязнь А.С. Макаренко к «педагогике», пронизывающая всю его великую книгу, начиная от признания автором на первых страницах «Поэмы» бесполезности чтения «авторитетов» для работы с первыми обитателями колонии и заканчивая рассказом о расправе с ним «педагогического синедриона». Так, вспоминая о возникновении отрядной и командирской практики в колонии, зародившейся из игр «в партизаны» во время походов за дровами, Макаренко замечает: «Я не хотел препятствовать этой полусознательной игре революционных инстинктов наших колонистов. Педагогические писаки, так осудившие и наши отряды, и нашу военную игру, просто не способны были понять, в чем дело. Отряды для них не были приятными воспоминаниями: они не церемонились ни с их квартирками, ни с их психологией, и по тем, и по другим стреляли из трехдюймовок, не жалея не их „науки", ни наморщенных лбов. Ничего не поделаешь. Вопреки их вкусам колония начала с отряда» [4, с. 189]. Иначе говоря, обсуждение ювенальной делинквентности в ранний советский период задавало этим проблемам практичес-ки-деятельностный характер. Этот подход отвечал не только конъюнктурным требованиям времени, но и ис-
торическому самоопределению российской культуры в целом. В этой связи напомним нацеленность русской классической литературы на преобразование самого человека, его личностное восхождение и поиск смысла жизни.
Советский подход к проблеме детской и юношеской преступности оказался прагматично-рациональным. Вместо бесконечного анализа факторов преступного поведения в СССР «на марше» стала вырабатываться методика, позволяющая массово решать проблему. Тот же Макаренко подчеркивал свой сознательный отказ от изучения причин, побудивших конкретного подростка к нарушению закона. Принципиальной позицией выступала установка на создание микроклимата, побуждающего подростка к переориентации на созидание собственной личности. Главными средствами к этому выступали не только приобщение к труду, но освоение перспективных профессий, включение в социально ответственные виды труда, формирование реальных коллективов. Осуществленное нами исследование культурно-исторической специфики дискурса о юве-нальной делинквентности приводит к следующим выводам:
Ростовский государственный педагогический университет
1) антропология преступности несовершеннолетних, основы которой были заложены литературным мимесисом, в качестве важнейших факторов формирования ювенальной делинквентности выделяет семью, значимого взрослого (взрослых), рост материального уровня жизни, психологические характеристики личности малолетнего преступника;
2) анализ литературно-художественного мимесиса ювенальной делинквентности принципиально важен, так как позволяет выявить специфику восприятия этой проблематики в культуре конкретных обществ, а также определить комплекс тех мер, которые могут способствовать разрешению настоящих проблем.
Литература
1. Ведерникова О.Н. Теория и практика борьбы с преступностью в Великобритании. М., 2001.
2. Ивашева В. Чарльз Диккенс // Диккенс Ч. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 1. М., 1957.
3. Диккенс Ч. Приключения Оливера Твиста // Там же. Т. 4. М., 1958.
4. Макаренко А.С. Педагогическая поэма. Ростов н/Д, 1982. _26 сентября 2006 г.
© 2006 г. П.С. Самыгин
ВЛИЯНИЕ ПРАВОВОЙ СИТУАЦИИ НА ПРОЦЕСС СОЦИАЛИЗАЦИИ РОССИЙСКОЙ МОЛОДЕЖИ В СФЕРЕ ПРАВА
Радикальные преобразования российской правовой системы затронули все функционирующие в обществе правовые институты. Не вызывает сомнений тот факт, что сам характер трансформации различных социальных институтов, складывающаяся социальная реальность не могут не оказывать влияния на процесс усвоения индивидом образцов поведения, психологических механизмов, социальных норм и ценностей, необходимых для успешного функционирования в данном обществе. Этот процесс определяется в науке как социализация. Частью ее общего процесса является правовая социализация, в ходе которой происходит постепенный переход ее к полноценному участию в функционировании общества и государства. Правовая социализация молодежи как неотъемлемая часть данного процесса также подвержена общим тенденциям общественного развития, и на ее характер оказывает влияние общее состояние правовых институтов общества.
В то же время в рамках данного процесса возможно возникновение различных искажений и деформаций, которые впоследствии могут привести к укоренению в сознании молодого человека установок на неправомерное поведение, появлению различных криминальных наклонностей. На наш взгляд, в качестве основного источника искажений и деформаций правовой социализации российской молодежи следует рассматривать существующее в обществе противоречие между формальными и реальными правами населения в целом
и молодежи в особенности. Достаточно очевидным фактом российской действительности становится то, что принятие многочисленных законов, регулирующих различные сферы жизни общества, еще не гарантирует их реального исполнения в социальной практике. Это противоречие обусловливает процесс отторжения молодежи от существующей системы права, поскольку реальные права личности на практике совершенно не соответствуют принятым законодательным нормам, закономерным следствием чего выступает правовая незащищенность личности.
Прежде всего, речь идет о качественных характеристиках самого права или российской правовой системы в целом, от которых зависит степень эффективности реализации правовых норм в процессе социальной практики. В набор качественных характеристик нормативно-правовой системы, по мнению Т. И. Заславской, входят такие свойства, как их достаточная полнота, отсутствие внутренних противоречий, степень практической выполнимости, а также соответствие интересам тех социальных акторов, которым они адресованы [1]. Очевидно, что этим критериям современное российское право не соответствует. Т. И. Заславская объясняет это с позиции системного подхода, утверждая, что формально-правовые нормы, находящиеся в процессе преобразования, не отвечают и не могут отвечать требованию системности, так как они неполны, нередко противоречивы, а многие из них в современных условиях не выполнимы, что используют в своей деятель-
