CC BY
33
УДК 821.161.1.09"19/20" ; 008.001
Едошина Ирина Анатольевна
доктор культурологии, профессор Костромской государственный университет tettixgreek@yandex.ru
КУЛЬТУРФИЛОСОФИЯ РУССКОГО АПОКАЛИПСИСА: ФЕДОР БУСЛАЕВ И ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ
В статье художественный текст Василия Розанова «Апокалипсис нашего времени» рассматривается в аспекте культурфилософии (термин АХ. Мюллера), что предполагает единство сущности и значения какого-либо феномена бытия, в данном случае - литературного произведения. Автором устанавливается воздействие личности и трудов Федора Буслаева на Розанова в целом, а также, в частности, - на некоторые художественные особенности в «Апокалипсисе нашего времени». Выявляются существенные стороны в исследовании Буслаевым русских лицевых Апокалипсисов, отмечается образный язык исследования, который адекватно отражает художественную сторону изображений. Подчеркивается значимая роль Императорского Московского университета, с одной стороны, в формировании личности студентов, а с другой - в итогах этого формирования: появление революционно настроенных людей. Отмечается резкая критика Розановым существа христианства в его российском усвоении: идеология подменила религию.
Ключевые слова: культурфилософия, Апокалипсис, лицевое изображение, художественный текст, университет, драматизм русской истории.
Начну ab ovo - с культурфилософии. Этот термин зачастую понимают как синоним философии культуры, что в корне неверно. Напомню, автором термина Kulturphilosophie (в русском фактически калька с немецкого слова) был Адам Хайнрих Мюллер (Müller Adam Heinrich, 1779-1829), яркий представитель немецкого романтизма по разряду критиков, общественных деятелей и мыслителей. Он категорически не принимал революционного переустройства мира, критиковал сугубый практицизм экономических воззрений Смита, утверждая этический элемент в экономике, стремился согласовать науку и искусство, указывая на глубинную связь всего со всем («Geschichte der poetischen Literatur Deutschlands», 1812). Один из ярких образов в его размышлениях - отражение земли в облаках, а неба - в морях и реках. В этом контексте культурфилософия апеллирует к единству сущности и значения феноменов бытия, что позднее блестяще исследовал Ханс Фрeйер (Freyer Hans, 1887-1969) в работе «Теория объективного духа. Введение в культурфилософию» (1923), где объективный дух сначала рассматривается в понятиях (бытие, процесс, система), а затем в конкретных земных формах воплощения, ибо земля, по автору, есть сцена жизни. Плоскость, в которой развертывается постановка вопроса, это «структурная взаимосвязь человеческой культуры», теория культурного мира [17, c. 30]. Попутно замечу, что Фрeйер обратился к культурфилософии вслед за В. Вин-дельбандом и Г. Риккертом, придавшим этому термину актуальность.
Тема «Апокалипсиса в русской литературе» представлена в обширной библиографии Е.А. Есе-
Двухсотлетию со дня рождения выдающегося русского филолога и искусствоведа Федора Ивановича Буслаева посвящается
ниной и А.Л. Топоркова [7], которая (в именном отношении) много шире обозначенного в названии времени - начало ХХ века. Обращение к «Апокалипсису нашего времени» Розанова представлено здесь давними статьями Е. Курганова (1997), С.М. Усманова (2004) и книгой Н.Ф. Болдырева «Семя Озириса, или Василий Розанов как ветхозаветный пророк» (2001). В связи с указанием в библиографии книги Болдырева странным представляется отсутствие биографий Розанова, написанных А.Н. Николюкиным (2001) и В.А. Фатеевым (2002, доп. переизд. 2013), где, естественно, есть страницы, посвященные «Апокалипсису нашего времени». В диссертации на соискание кандидата филологических наук О.В. Кузнецовой «Творчество В.В. Розанова 1910-х годов: "Уединенное" и "Апокалипсис нашего времени"» (Саратов, 2007) рассматриваются художественные особенности «Апокалипсиса нашего времени», которые в итоге определяются как «книга-завещание» в традициях понимания «книги» в литературном процессе начала ХХ в. От «Краткой повести об Антихристе» В.С. Соловьева и «Апокалипсиса нашего времени» протягивает нити к рубежу XX-XXI вв. Т.В. Рыжков в диссертации, посвященной эсхатологическим сюжетам в русской прозе (Армавир, 2006). В целом обращений к «Апокалипсису нашего времени» в филологических диссертациях, так или иначе связанных с творчеством Розанова, довольно много. Но эти обращения носят сугубо частный (функционально-упоминательный) характер. Столь скромный список свидетельствует, одна из финальных работ Розанова «Апокалипсис нашего времени» все еще не стала темой специального изучения.
© Едошина И. А., 2018
Вестник КГУ № 3. 2018
109
Теперь об исследовании монументального труда Ф.И. Буслаева о русском лицевом Апокалипсисе. В свое время вышли две рецензии на эту книгу: Н.П. Кондакова (1844-1925) и Н.В. Покровского (1848-1917). Эти рецензии разнились между собой весьма значительно, хотя оба автора - прямые ученики Буслаева. Но Кондаков был человеком, настроенным в отношении к вере скептически (мягко говоря), хотя и был первым браком женат на дочери священника Петра Гилярова. Для Кондакова главное в изображении на церковную тематику -самоё изображение как явление искусства (вне духовного содержания) [8]. Иное - Покровский, выходец из семьи священника, получивший духовное образование сначала в Костромском духовном училище, затем в Костромской духовной семинарии и, наконец, в Санкт-Петербургской духовной академии. Он подчеркивает тесную связь изображения с преданием [9]. Однако никто из них не стал продолжателем изучения лицевых Апокалипсисов, иное влекло их - иконопись, хотя и по-разному понимаемая. Буслаеву оставалось только с горечью подытожить: «В предисловии к своему исследованию русского лицевого Апокалипсиса я выразил надежду на новые открытия по этому предмету, в ожидании дополнений к моей книге, а также исправления вкравшихся в нее погрешностей. С тех пор прошло шесть лет в напрасных ожиданиях» [3, с. 1]. Недавно вышла книга Г.П. Чиняковой «Древняя Русь и Запад. Русский лицевой Апокалипсис ХУ1-ХУ11 веков. Миниатюра, гравюра, икона, стенопись» (2017). Это обширное исследование, в котором представлено более широкое, нежели у Буслаева, понимание художественных форм лицевого Апокалипсиса. У Буслаева речь идет только о миниатюре. Завершает издание помещенная в виде приложения статья-рецензия Н. П. Кондакова на исследование Ф. И. Буслаева о русском лицевом Апокалипсисе, что свидетельствует о вполне светском подходе к пониманию изображений. Кондаков и Покровский в данном случае есть пример происхождения из одного источника принципиально разных идеологем. Этот аспект является актуальным для понимания Розановым Апокалипсиса русской культуры. Вот почему рассматриваются две работы: обширное исследование Ф.И. Буслаева «Русский лицевой Апокалипсис. Свод изображений по русским рукописям с XVI века по XIX» (1884) и «Апокалипсис нашего времени» (1918) В.В. Розанова. Хотя причина эта не единственная, есть еще важное сходство: это последние крупные произведения, написанные в конце творческого пути.
Василий Розанов, как известно, писатель оригинальный, но у всякой оригинальности есть свои истоки. Были таковые и у Розанова, к сожалению, практически не выявленные, а потому неисследованные. Между тем, именно истоки являются основанием для развития всякой оригинальности:
мысль либо отталкивается от того, что было до нее, либо по-своему развивает. Иного пути нет.
Присущее Розанову от природы чувственно-органическое восприятие мира, пройдя через гимназическое увлечение модными «идеями», нашло в Императорском Московском университете ту самую почву, которая стала питательною для развития его дарования.
Розанову повезло: застал расцвет московской блистательной профессуры в области филологии, «царство наук», «золотые головы» (по Розанову). Н.С. Тихонравов (1832-1893) и Ф.И. Буслаев (1818-1897) читали историю русского языка и литературы; первый, между прочим, был ректором, публикатором древних текстов и исследователем отреченной литературы, а не менеджером, как нынче; Буслаев - основоположник русской мифологической школы, автор сравнительно-исторического метода в изучении русского церковного искусства. А.Н. Веселовский (1838-1906), блестящий знаток итальянской и русской литературы, активно использовал сравнительно-исторический подход в изучении поэтики текстов. Н.И. Стороженко (1836-1906), первый в России «шекспиролог», читал курс истории всеобщей литературы. Ф.Ф. Фортунатов (1848-1914), основоположник формальной школы, читал курс сравнительной грамматики индоевропейских языков. В.И. Герье (1837-1919), организатор и директор Московских высших женских курсов, и П.Г. Виноградов (1854-1925) читали всеобщую историю; Виноградов был (наряду с умершим Грановским) основоположником русской медиевистики. В.О. Ключевский (1841-1911) блестяще, с нескрываемым личностным отношением читал курс русской истории. И.В. Цветаев (1847-1913), специалист в области эпиграфики, Тацита, в будущем основатель Музея изящных искусств, и Ф.Е. Корш (1843-1915), знавший латинский, греческий, французский, немецкий, итальянский, английский, санскритский, арабский, персидский языки, читали историю античного мира. Каждый из них составил целую эпоху в истории русской культуры. Потому Розанов писал: «Святые имена Буслаева и Тихонравова я чту. Но это не шаблон профессора, а "свое я". Уважаю Герье и Сторо-женка, Ф. Е. Корша. Какие-то обшмыганные мундиры. Забавен был "П.Г. Виноградов", ходивший в черном фраке и в цилиндре, точно на бал, где центральной люстрой был он сам. "Потому что его уже приглашали в Оксфорд"» [10, с. 185].
Но даже в этом соцветии Буслаев выделялся, являя уникальный случай соединения в равной степени глубокого исследователя языка и изобразительного искусства. Им написаны труды, по сей день не утратившие своей значимости для этих областей знания: «Опыт исторической грамматики» (1858), «Историческая хрестоматия церков-
но-славянского и древнерусского языков» (1861; включено значительное количество текстов, впервые опубликованных и прокомментированных Буслаевым), «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» (в 2 т., 1861), «Общие понятия о русской иконописи» (1866) и др.
Все названные профессоры, за исключением И.В. Цветаева, получившего высшее образование в Петербурге, в свое время окончили Императорский Московский университет, все учились у Ф.И. Буслаева, тоже выпускника этого университета. При несомненной разнице между собой в занятиях и воззрениях всем был присущ самый живой интерес к русской культуре, которую они с разных сторон вписывали в общекультурный европейский и мировой контекст. Полагаю, что это также в немалой степени шло от Буслаева. Но не только знаниями и уж тем более не возрастом выделялся он среди своих бывших учеников, а как преподаватель.
Сохранились воспоминания о Буслаеве-преподавателе его учеников, среди них - известного В.О. Ключевского и не очень известного курского краеведа Анатолия Алексеевича Танкова (18561930). Танков учился в университете в одно время с Розановым, они одного года рождения и могли быть сокурсниками. Но Розанов задержался на два года с обучением в гимназии, поэтому Танков получил образование раньше. Тем не менее два года они учились в одно время с разницей, соответственно, в два курса. Оба слушали лекции Буслаева.
«Воспоминания о Буслаеве» (1897), написанные Танковым в связи с кончиной профессора, отличаются искренностью восприятия: «Такие великие ученые, каков Ф.И. Буслаев, нарождаются редко»; «стоило только один раз в жизни видеть Буслаева, чтобы потом его образ запечатлелся в душе навсегда» [16, с. 513, 516]. Его восхищает представительная наружность профессора, но главное - поэтическое чувство звучащего слова в сочетании с глубиной мысли, заставлявшие студентов умственно работать и эмоционально переживать вместе с Буслаевым, отсюда определение - жрец науки. Такого Буслаева застал Розанов, позднее в статьях он всегда отзывался о Буслаеве только в высшей степени хорошо, потому вполне мог повторить вслед за героем «Уединенного»: «Мой идеал... Буслаев в спокойной разумности и высокой человечности», «с его вечерним тихим закатом» [10, с. 173, 67]. Между тем, «закат» жизни Буслаева был весьма драматичным. Незадолго до смерти он лишился зрения, чему в немалой степени поспособствовала его работа над русским лицевым Апокалипсисом: атлас in folio содержит 308 таблиц с 400 рисунками, которые перерисовывались художником из рукописных книг под непосредственным наблюдением (читай: вгляды-ванием, сравниванием) Буслаева в его квартире в течение пяти лет. После утраты зрения у Буслаева
развилась скоропалительная форма рака, он умирал медленно и тяжело.
Начало изучения Буслаевым рукописей лицевых Апокалипсисов - 1878 г. - совпадает с поступлением Розанова в университет. Завершится работа Буслаева в 1884 г. выходом в свет его работы по изучению рукописных памятников. В 1885 г. в Брянске учитель Розанов поставит «"точку" на конце огромной рукописи» [11, с. 261] под названием «О понимании» (1886). Но задумывалось-то многое еще в университетские годы, когда среди прочего слушал лекции Буслаева. В книге «О понимании» легко обнаруживаются следы этого влияния: «Художественно понятое историк должен ... и художественно передать. Это значит, найденное в памятниках, и ничего не меняя в них, он должен так воссоздать в слове, чтобы у читающего возникло в воображении не то одно, что есть в памятниках, но и то все, что понял в них историк, хотя об этом он прямо и не говорит. И это требует не меньшего дарования, чем какого требует самоё понимание. . Художественность есть внутреннее, и притом она не качество только, но самая сущность изложения. Достигается она при помощи языка» [12, с. 604-605]. Именно так, художественно, читал лекции Буслаев, погружая своих слушателей в мир понятых им событий и явлений.
Подобный подход Розанов вполне усвоил и развил. Приведу пример из «Апокалипсиса нашего времени»:
ХРЯЩЕВЫЕ РЫБЫ
Хрящевые рыбы вкуснее, чем костистые. Осетр. Стерлядь. Притом - это самая древняя на земле порода рыб. Так что «в начале бе слово» Бог создал только одних хрящевых, костистых же он вовсе не создавал.
Истаяние костистых в хрящевые. это «retour» судьбы и истории, - и есть декаденство.
В стихе вдруг появилась нежность. Не Некрасов, а Бальмонт; не Писарев, а Андрей Белый. Появился Блок.
Еще что же? Религия. «Были только мы сотворены Богом». Писарев Богом сотворен не был.
Музыка. Звон. Другие напевы [13, с. 146].
Как личность Розанов сформировался в дореволюционной России, где научные знания и религия сосуществовали, что отражает приводимый эпизод. Хрящевые рыбы древнее (даже с позиций эволюционного развития), потому отличаются от костных всем: и строением (хрящи у одних, кости у других), и способом дыхания (костные вдыхают/ выдыхают с помощью жабр, хрящевые через жабры только выдыхают), и воспроизведением (икрометание у костных, живорождение у хрящевых), и способом пребывания в воде (плавательный пузырь у костных, его отсутствие у хрящевых). Эти сведения Розанов пропускает, обращая внимание на вкусовую разницу между видами рыб, буквально следуя библейскому тексту в Бытии. «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода», ска-
Вестник КГУ № 3. 2018
111
зав первым людям, «вам сие будет в пищу» [Быт. 1: 21, 29]. Отсюда следует закономерное обращение Розанова к началу Бытия, когда мир творился Словом, и в ряду творений - хрящевые рыбы как его прямое порождение. В этом контексте «костистые» рыбы есть отклонение от сотворенного Богом, потому вполне логично утверждение Розанова, что всякое движение в обратном направлении - благо, ибо свидетельствует о возвращении к собственной органике. Эта органика, как заметил Н.Я. Данилевский, заключается в постоянстве природных форм: «Лошадь от самого своего рождения до смерти, хотя и называется в молодости жеребенком, все-таки остается лошадью, пшеница - пшеницей, дуб - дубом; ...и рождается от них все же таки лошадь, пшеница, дуб. в какие бы страны мы их ни перевозили и каким бы условиям ни подвергали, если только они при них вообще могут существовать, то все же остаются лошадью, пшеницей и дубом» [5, с. 83-84].
Следом Данилевский добавляет: «Но видимость бывает обманчива». Вот такого рода обманчивой видимостью у Розанова оказываются Некрасов и Писарев, они суть олицетворение определенных идеологем времени, разрушительные следствия которых с горечью фиксирует Розанов. Потому Писарев вообще не сотворен Богом, а Некрасов -«плутяга» [13, с. 60]. Попутно замечу, что Писарев получил высшее образование в Петербургском университете, а Некрасов не смог окончить ни гимназии, ни Петербургского университета. Апокалиптическое время уточняет взгляды Розанова, правда, не на Писарева с Некрасовым, а на декадентов. Причем взгляды эти являются в определенной динамике: от декадентов, пишущих «бяку» (в лице Д. Мережковского и странным образом похожего на него Николая II) [13, с. 125], к декаденству К. Бальмонта, А. Белого, А. Блока, в творчестве которых стихи наполняются нежностью, олицетворяя «истаяние костистых в хрящевые», то есть возвращение к своим истокам. Пусть даже еще только в эмбриональном состоянии в отличие от религии с ее музыкой, звонами, иными напевами.
В анализируемом эпизоде основой художественности является фактология: Розанов обращается к событиям из Библии и своего времени из области научной и литературной. В выборе и сопряжении этих областей проявляется «я» писателя, «лирическое начало» его повествования как неявная форма мерцающих смыслов, сумма которых раскрывает «сущность изложения». Эта сущность не дается напрямую, бытийствуя над текстом, внутри текста и в восприятии читателя, хотя акценты расставлены Розановым вполне явственно. Худо -жественность как внутреннее качество слова было услышано и усвоено Розановым на лекциях Буслаева. В свою очередь, время этих лекций ознаменовано напряженным интересом Буслаева к русским
лицевым Апокалипсисам, которые он начинает активно собирать и изучать. В итоге он оставит кафедру, чтобы полностью погрузиться в интересующую его тему.
Есть и еще одно обстоятельство, оказавшее сильное воздействие на Розанова со стороны лекций Буслаева. Это разработанный профессором сравнительно-исторический метод, который позволял увидеть глубинные связи между древними и новыми культурами, между язычеством и христианством, а также между искусством, литературой и фольклором. Напомню, в одно время с «Апокалипсисом нашего времени» Розанов продолжал работать над «Возрождающимся Египтом», где, в частности, утверждал, что «мир видимый и невидимый, феноменальный и трансцендентный, и в центре его как зиждитель - Бог» есть «альфа древней веры, которая без всякой перемены вошла в первый член нашего Символа» [14, с. 13], то есть Символа веры. Да и в самом «Апокалипсисе нашего времени» легко обнаруживаются следы древнейших воззрений, в частности в символе Солнца, от которого «вся жизнь» [13, с. 31].
Сравнительно-исторический метод был использован Буслаевым в анализе художественной стороны русских лицевых Апокалипсисов. Напомню, лицевой Апокалипсис содержит цветные рисунки, которыми открывается или завершается глава. Буслаев специально подчеркивает художественное единство русских и византийских лицевых Апокалипсисов, видя в них исторические формы христианского искусства. В силу того, что памятников византийской иконографии сохранилось недостаточно, Буслаев вынужденно обращался к латинским рукописям Каролингской эпохи, обнаруживая в них источник скульптурного характера русских миниатюр («огрубелый античный стиль»). В результате в лицевых Апокалипсисах античное оказывается смешанным с византийским. По мысли Буслаева, многое в этом процессе зависело от первоисточника, с которого делалась рукописная копия и раскрашивалась рисунками. Да и сам русский лицевой Апокалипсис был не только частью Нового Завета, а включал еще Толковый Апокалипсис, куда входили: «Хождение Иоанна Богослова» (литературное произведение, написанное его спутником и учеником Прохором, апокрифика), «Слово Палладия Мниха о втором пришествии» (обязательное для келейного чтения древнерусского книжника), «Зерцало Великое или от Патерика скитского. О славе небесной и радости святых и праведных» (апокрифическая повесть), «Житие Андрея Юродивого» (персонаж литературный, агиографический), «Житие Василия Нового» (обладал даром прозрения, обличал грешников, обращая их на путь покаяния, предсказывал грядущие события), «Пророчество Даниила» (библейский канон Ветхого Завета, через образ огненной реки
с Востока связан со «Словом Палладия»). Кроме того, по наблюдениям Буслаева, тексты Апокалипсиса зачастую сопровождались сценами из Страшного суда, указывая на их единство в народном сознании [4, с. 189].
Между тем время «искушало» рисовальщиков. Западное искусство открыло для себя новые пути в подражании природе и воспроизведении действительности, что приближало художников к римскому классицизму. Эти открытия не прошли мимо русской культуры. Но отечественные рисовальщики остались верными церковному преданию. Как пишет Буслаев, «это был не застой, не ленивое коснение... а консерватизм, обращенный к прямому непосредственному источнику религиозного вдохновения - к Священному Писанию. Только церковное искусство, в стиле иконографическом, могло во всем подобающем величии воспроизвести таинственные видения Откровения Иоанна Богослова» [2, с. 187]. Ибо главным был не художественный интерес, а «созерцание Священного Писания очами фантазии в высоком подъеме религиозного восторга» [2, с. 189]. И еще одна цитата из работы Буслаева: «Икона предназначена только для молитвы; миниатюру же рассматривали в часы благоговейного досуга» [2, с. 183]. Нескрываемый налет художественности нисколько не мешает существу мысли, скорее привлекает к ней, делает более явственным ее содержание. Собственно, вот это единство сущности и значения определяет семантику культурфилософии как понятия.
Таким образом, для Буслаева в русском лицевом Апокалипсисе определяющим (в итоге) оказалось религиозное миросозерцание, которому полностью подчинены художественные задачи. В отличие от иконописца, придерживающегося канона, художник-миниатюрист сам ищет подходящие к тексту образы и подобия, ориентируясь, правда, не на собственное «я», а на отцов Церкви. В иконе главное -изображение, в лицевой рукописи - текст и его толкование. Художник должен перевести словесный текст в изображение, чтобы сделать доступным смысл написанного текста. Поэтому художника лицевого Апокалипсиса можно назвать визуальным комментатором Священного Писания.
Труд Буслаева важен не только наблюдениями над конкретным материалом, но методологически, ибо показывает, насколько художественно богатой была народная среда, из которой выходили умельцы-рисовальщики. Вот эта подпитка народной («туземной», по определению Буслаева) культурой традиций византийского и западного искусства является одним из важнейших открытий Буслаева и напрямую выводит (пусть имплицитно) к проблеме цельного знания, того самого, о котором писал в книге «О понимании» Розанов.
Конечно, «Апокалипсис нашего времени» был написан Розановым в иных обстоятельствах - ка-
тастрофических, в условиях коренного разлома русской культуры, и с иной целью - не как исследование, а как свидетельство. Отсюда - открытая эмоция, перехлестывающая через край, дающая о себе знать в прерывистой художественности текста. Обилие назывных и незаконченных предложений, многоточий словно отражает незавершенность бытия, пребывающего между прошлым, находящимся «в могиле», и настоящим, где «всё по-новому». Такого рода междупребывание оказывается определяющей характеристикой сознания автора, чья мысль постоянно движется между большим временем истории и малым временем собственной жизни, стремясь выявить причины произошедшего в России катаклизма.
Начинается «Апокалипсис нашего времени» с эпизода под названием «Рассыпанное царство», где звучит признание: «Как и я "всё забыл" в Московском университете» [13, с. 5]. Так «рассыпанное царство» пока только пунктиром связывается с университетом: слова «всё забыл» Розанов заключает в кавычки, используя их метаязыковую функцию, позволяющую акцентировать именно эти слова, а не обозначаемый ими университет. Но важно, что мотив университета появляется с первой страницы «Апокалипсиса нашего времени», свидетельствуя о его пока еще не проясненной значимости.
А где-то в середине, в эпизоде «Из жизни, мечтаний и действительности», он вновь возвращается к теме университета, уже в полной мере раскрывая глубинную связь между университетом и апокалиптическими событиями современной ему России, когда «всё затянуло социал-демократией» [13, с. 232]. Здесь возникает образ иного университета, в нем блистают иные профессоры - не филологии. Нет, прежние профессоры (С.М. Соловьев,
B.О. Ключевский, П.Г. Виноградов, Н.И. Сторо-женко, А.Н. Веселовский, Ф.И. Буслаев, Н.И. Ти-хонравов) еще «процветают». Но не они оказывают воздействие на молодые умы, а профессоры политической экономии и финансового права А.И. Чу-пров (1842-1908) и И.И. Янжул (1846-1914) со товарищи - М.М. Ковалевским (1851-1916),
C.А. Муромцевым (1850-1910), будущим председателем Первой Государственной Думы. «И все они были "плеядою" 80-х гг. Московского университета» [13, с. 254]. В этом определении смысловым ядром является слово «плеяда», отсылающее к реформаторской деятельности во французской литературе XVI в. одноименной группы: участники объединения создавали новый язык в поэзии, перед которым должны склониться грек и римлянин. Не филология, а политическая экономика, финансовое право являлись полем для деятельности «плеяды» нового времени.
Почти незримая смена векторов в образовании внешне не мешала тому, что все «цвели» не только в Москве, но и в Петербурге, например
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
113
химический факультет во главе с Д.И. Менделеевым (1834-1907) и Н.И. Зининым (1812-1880). Иными словами, внешне все было прекрасно, все шло своим чередом, но именно внутри этого правильно-прекрасного формировались разрушительные идеи. Например, юный С.Н. Булгаков, сын ливенского протоиерея, становится марксистом и революционером, литератором и журналистом, преданным «теософической музе нашего длинно-кудрого философа, тоже, как известно, из семьи-рода поповичей» [13, с. 255]. Здесь важно вот это «тоже», отсылающее к происхождению Булгакова и Соловьева: оба из священнического рода.
У Владимира Соловьева дед по отцу был духовного звания, потому в их семье к вопросам религии не были равнодушны. На специфику этого неравнодушия свет проливает одно воспоминание В.С. Соловьева: «В детстве мной овладело крайнее религиозное возбуждение... я... стал подвергать себя всяким самоистязаниям, отец, человек глубоко религиозный, подарил мне в день именин, вместе с житиями святых, "Олимп", книгу доктора Петиску-са, обильно украшенную изображениями греческих богов и богинь. Эти светлые образы сразу пленили мое воображение, расширили и смягчили мою религиозность (курсив В.С. Соловьева. - И.Е.)» [цит. по: 15, с. 30]. Уравновешивание житийной литературы греческими мифами придавало житиям налет сказочности, мифичности, что, видимо, должно было уменьшить напряженность религиозного чувства. Сказка, как известно, - ложь.
У Сергея Булгакова мало того, что отец был «провинциальный священник», он сам учился в духовном училище и духовной семинарии, которой не окончил, уйдя в гимназию. Затем поступил в университет - к тем самым профессорам Чупро-ву и Янжулу, погрузившись на долгие годы в политическую экономию (учеба, написание и защита магистерской диссертации, начало преподавательской деятельности, заграничная командировка). Позднее, оглядываясь на пройденный путь, тесно связанный с университетом (1890-1900), Булгаков подытожит: «Уже почти десять лет в душе моей подорвана была вера, и, после бурных кризисов и сомнений, в ней воцарилась религиозная пустота» [1, с. 351]. Вот такое образование было в России, которое приводило людей к религиозной пустоте, а то и вовсе к атеизму. Императорский Московский университет с его «плеядой» профессоров в области политической экономии играл в этом процессе немаловажную роль. Оно и понятно, если вспомнить, что профессор Чупров сам был из духовенского сословия, получил духовное образование, но священником так и не стал, поступив на юридический факультет Императорского Московского университета. Зато карьера ученого ему вполне удалась, его труды высоко ценили Маркс и Ленин [6, с. 4-5].
Но вернусь к анализируемому эпизоду из «Апокалипсиса нашего времени» Розанова. Этот эпизод завершается весьма знаменательно. «И вот бреду я в Посаде на базар. Творог, яйца, сметана на уме. И по дороге идет белобрысенький попик, и около него трясется студент Духовной академии. И о чем-то интересном говорят. .И заговорили о Булгакове: что " принимает священство". - Да. Да. Какая радость. Но знаете: надо бы это тихо, тихо. Почти - украдкой. Революционер, марксист. Всю жизнь искал в медных трубах революции. И - Гос -подь сподобил. Господь сподобил». В ответ на это сообщение Розанов замечает: «Господи, как хорошо, Господи, как хорошо». Он тут же вспоминает, что уже последние книги Булгакова («Свет невечерний: Созерцания и умозрения», 1917; «Тихие думы. Этика, культура, софиология», 1918), «полные кровных, полные автобиографических дум, говорили тоном своим и какой-то далекой глубинной боли» [13, с. 255-256]. Все, казалось бы, хорошо, все вернулось на круги своя. Почти идиллия, если отвлечься от того, что происходит вокруг.
Однако следом в розановских размышлениях возникает недоверие не к священству Булгакова, нет, - к самой вере. Ведь ранее, при благоприятных условиях, вера не спасла Россию от революций, от нигилизма. Более того, именно религиозная среда в значительной мере порождала революционеров и безверие. Булгаков вернулся в лоно Церкви, а, например, Чернышевский, также происходивший из духовенства, получивший семинарское, а в итоге -светское образование (Петербургский университет), не только не вернулся, но стал заядлым революционером.
В завершение обращусь к названию этого эпизода - «Из жизни, мечтаний и действительности». Три элемента названия определили его содержание: «из жизни» - это реальность, сведенная к мысли о еде, рожденная «мечтаниями», посеянными университетским образованием, ведущим к «религиозной» (читай: душевной) пустоте во имя идеологии, и, как следствие, в «действительности» - катастрофа всей русской истории.
«Апокалипсис нашего времени» - это горькое свидетельство Розанова о том, как «религия любви» в одночасье обернулась «религиею ненависти» [13, с. 379].
Библиографический список
1. Булгаков С.Н., прот. Зовы и встречи // Булгаков С.Н. Дела и дни. Статьи. 1903-1944: Мемуарная и дневниковая проза / сост. О. С. Фигурновой, М.В. Фигурновой. - М.: Собрание, 2008. - С. 351-356.
2. Буслаев Ф.И. Свод изображений из лицевых Апокалипсисов по русским рукописям с Х'УТ-го века по Х1Х-й. Т. 1. - М., 1884. - 835 с.
3. Буслаев Ф.И. Первое дополнение к Лицевому Апокалипсису // Труды Восьмого Археологи-
ческого съезда в Москве 1890 г. Т. 2. - М., 1895. -С. 1-10.
4. Буслаев Ф.И. Изображение Страшного суда по русским подлинникам // Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство / сост., подгот. текста, вступ. статья А. А. Алексеев. -СПб.: РХГИ, 2001. - С. 187-201.
5. Данилевский Н.Я. Дарвинизм. Критическое исследование. - М.: Изд-во «ФИВ», 2015. - 976 с.
6. Дудина Л.А. Экономические взгляды А.И. Чу-прова: дис. ... канд. экон. наук. - М., 1998. - 220 с.
7. Есенина Е.А., Топорков А.Л. Апокалипсис в русской литературе первой трети ХХ в.: Материалы к библиографии [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://modernista.moscow/reference_ lists (дата обращения: 6.05.2018).
8. Кондаков Н.П. [Рец.] Русский лицевой Апокалипсис: в 2 кн. - М., 1884 // Журнал Министерства народного просвещения. - 1885, июль. -С. 110-147.
9. Покровский Н.В. [Рец.] Русский лицевой Апокалипсис. - СПб., [1884]. - 9 с.
10. Розанов В.В. Уединенное / под ред. А.Н. Ни-колюкина. - М.: Политиздат, 1990. - 543 с.
11. Розанов В.В. Хорошо ли знаете, «какого вы духа»? // Розанов В.В. Собрание сочинений: В мире неясного и нерешенного. Из восточных мотивов / под общ. ред. А.Н. Николюкина. - М.: Республика, 1995. - С. 261-279.
12. Розанов В.В. О понимании: Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания / ред. и коммент. В.Г. Су-кач; вступ. статья В.В. Бибихина. - М.: Танаис, 1995. - 808 с.
13. Розанов В.В. Собрание сочинений: Апокалипсис нашего времени / под общ. ред. А.Н. Нико-люкина. - М.: Республика, 2000. - 429 с.
14. Розанов В.В. Собрание сочинений: Возрождающийся Египет / под общ. ред. А.Н. Николюки-на. - М.: Республика, 2002. - 322 с.
15. Соловьев С.М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция / послесл. П.П. Гайденко; подгот. текста И.Г. Вишневецкого. - М.: Республика, 1997. - 343 с.
16. Танков А.А. Воспоминания о Ф.И. Буслаеве: (приложение) // Буслаев Ф.И. Мои досуги. Воспоминания. Статьи. Размышления / сост., примеч. Т.Ф. Прокопова. - М.: Русская книга, 2003. -С. 511-526.
17. ФрейерА.Х. Теория объективного духа. Введение в культурфилософию / пер. с нем. Д.В. Куз -ницина. - СПб.: Владимир Даль, 2013. - 359 с.
References
1. Bulgakov S.N., prot. Zovy i vstrechi // Bulgakov S.N. Dela i dni. Stat'i. 1903 1944: Memuarnaya i dnevnikovaya proza / sost.
O.S. Figurnovoj, M.V. Figurnovoj. - M.: Sobranie, 2008. - S. 351-356.
2. Buslaev F.I. Svod izobrazhenij iz licevyh Apokalipsisov po russkim rukopisyam s XVI-go veka po XlX-j. T. 1. - M., 1884. - 835 s.
3. Buslaev F.I. Pervoe dopolnenie k Licevomu Apokalipsisu // Trudy Vos'mogo Arheologicheskogo s"ezda v Moskve 1890 g. T. 2. - M., 1895. - S. 1-10.
4. Buslaev F.I. Izobrazhenie Strashnogo suda po russkim podlinnikam // Buslaev F.I. Drevnerusskaya literatura i pravoslavnoe iskusstvo / sost., podgot. teksta, vstup. stat'ya A. A. Alekseev. - SPb.: RHGI, 2001. - S. 187-201.
5. Danilevskij N.YA. Darvinizm. Kriticheskoe issledovanie. - M.: Izd-vo «FIV», 2015. - 976 s.
6. Dudina L.A. EHkonomicheskie vzglyady A.I. CHuprova: dis. ... kand. ehkon. nauk. - M., 1998. - 220 s.
7. Esenina E.A., Toporkov A.L. Apokalipsis v russkoj literature pervoj treti HKH v.: Materialy k bibliografii [EHlektronnyj resurs]. - Rezhim dostupa: http://modernista.moscow/reference_lists (data obrashcheniya: 6.05.2018).
8. Kondakov N.P. [Rec.] Russkij licevoj Apokalipsis: v 2 kn. - M., 1884 // ZHurnal Ministerstva narodnogo prosveshcheniya. - 1885, iyul'. - S. 110-147.
9. Pokrovskij N.V. [Rec.] Russkij licevoj Apokalipsis. - SPb., [1884]. - 9 c.
10. Rozanov V.V. Uedinennoe / pod red. A.N. Nikolyukina. - M.: Politizdat, 1990. - 543 s.
11. Rozanov VV Horosho li znaete, «kakogo vy duha»? // Rozanov V.V. Sobranie sochinenij: V mire neyasnogo i nereshennogo. Iz vostochnyh motivov / pod obshch. red. A.N. Nikolyukina. - M.: Respublika, 1995. - S. 261-279.
12. Rozanov V.V. O ponimanii: Opyt issledovaniya prirody, granic i vnutrennego stroeniya nauki kak cel'nogo znaniya / red. i komment. V.G. Sukach; vstup. stat'ya V.V. Bibihina. - M.: Tanais, 1995. - 808 s.
13. Rozanov V.V. Sobranie sochinenij: Apokalipsis nashego vremeni / pod obshch. red. A.N. Nikolyukina. -M.: Respublika, 2000. - 429 s.
14. Rozanov V.V. Sobranie sochinenij: Vozrozhdayushchijsya Egipet / pod obshch. red. A.N. Nikolyukina. - M.: Respublika, 2002. - 322 s.
15. Solov'ev S.M. Vladimir Solov'ev: ZHizn' i tvorcheskaya ehvolyuciya / poslesl. P.P. Gajdenko; podgot. teksta I.G. Vishneveckogo. - M.: Respublika, 1997. - 343 s.
16. Tankov A.A. Vospominaniya o F.I. Buslaeve: (prilozhenie) // Buslaev F.I. Moi dosugi. Vospominaniya. Stat'i. Razmyshleniya / sost., primech. T.F. Prokopova. -M.: Russkaya kniga, 2003. - S. 511-526.
17. Frejer A.H. Teoriya ob"ektivnogo duha. Vvedenie v kul'turfilosofiyu / per. s nem. D.V. Kuznicina. - SPb.: Vladimir Dal', 2013. - 359 s.
Вестник КГУ _J № 3. 2018
