CC BY
367
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
Л.Б. Обидина
Обидина Людмила Борисовна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры уголовного права и процесса юридического факультета
Нижегородский государственный университет имени Н.И. Лобачевского
Культура судебного перевода: проблемы практики
Прежде чем говорить о практических проблемах, связанных с использованием перевода в судопроизводстве, хотелось бы определиться с терминологией. Как такового понятия «судебный перевод» в законодательстве не существует. В науке переводоведения есть понятие «юридический перевод» как одно из многих видов специального перевода, для которого необходимо сочетание языковых и неязыковых знаний и который является предметом исследования ученых-филологов. Для меня как специалиста в области уголовного процесса интерес представляет изучение различных аспектов перевода именно в области судопроизводства, в первую очередь, уголовного.
Судебный перевод в буквальном смысле слова следует понимать как перевод для суда, и в этом значении он гораздо объемнее понятия «юридический перевод», так как может включать не только перевод в сфере юриспруденции, но и в любых иных областях науки, деятельности и общественных отношений, являясь видом языкового посредничества между субъектами процессуальных отношений, не владеющих общим языком коммуникации, в связи с чем нельзя признать корректным такое определение судебного перевода, как «юридический перевод, выполняемый в связи с производством по делу и осуществляемый в процессуальной форме»1.
Инициативная группа Союза переводчиков России, в состав которой входит автор, предлагает следующую формулировку судебного перевода в подготовленном нами Проекте Положения о судебном переводчике: деятельность судебного переводчика в конституционном, гражданском, административном, уголовном судопроизводстве определяется как оказание на возмездной договорной основе физическим лицом, включенным в установленном порядке в Единый государственный реестр судебных переводчиков, судам, правоохранительным органам и иным участвующим в процессе лицам услуг судебного перевода с русского языка или иного языка судопроизводства республик в составе Российской Федерации на национальные языки, а равно с национального языка — на языки судопроизводства в Российской Федерации, с целью обеспечить реализацию конституционного права человека и гражданина на пользование родным языком, на свободный выбор языка общения в условиях судопроизводства2.
В предложенном определении, по нашему мнению, отражены основные элементы рассматриваемого понятия: сфера применения — все виды судопроизводства; содержание функции, осуществляемой переводчиком до суда и в суде; статус переводчика как сертифицированного и зарегистрированного специалиста; цель и задачи его деятельности.
Таким образом, объектом внимания в настоящей статье является деятельность судебного переводчика и те проблемные вопросы, которые непосредственно отражают культуру этой деятельности в контексте общей культуры иных участников судебного и досудебного уголовного процесса.
В рамках настоящей статьи назовем три группы исследуемых проблем: лингвистические, культурологические и правовые (процессуальные).
К первой группе следует отнести отсутствие взаимопонимания и взаимодействия юристов и лингвистов (филологов, переводчиков), что проявляется в полном игнорировании со стороны юридической науки разработок и практических достижений лингвистики, в первую очередь, переводоведения. Данный факт наглядно подтверждает процитированное выше определение юридического перевода, сформулированное коллегой-юристом в своей докторской диссертации. А наиболее характерно это видно по нашим процессуальным кодексам, содержащим нормы о досудебном и судебном переводе. Например, в части 1 статьи 59 Уголовно-процессуального кодекса РФ дается следующее понятие переводчика: это лицо, привлекаемое к участию в уголовном судопроизводстве и «свободно владеющее языком, знание которого необходимо для перевода». Аналогичное определение содержится в статье 57 Арбитражного процессуального кодекса РФ. Сстатье162 Гражданского процессуального кодекса
1 Швец С.В. Криминалистическая тактика следственных и судебных действий в условиях перевода: автореф. д-ра юрид. наук. Краснодар, 2014. С. 23.
2 См.: Проект Положения о судебном переводчике. 2015. URL: http://www.translation-school.ru/index.php/ru/2015/ sworntranslator (дата обращения: 20.09.2015).
Обидина Л.Б. Культура судебного перевода: проблемы практики
557
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
РФ вовсе не дает определения переводчика, а лишь предусматривает право лица, участвующего в деле, «предложить суду кандидатуру переводчика».
Приведенные нормы не соответствуют правилам лингвистики, согласно которым переводчик в своей речи использует минимум два языка. В науке переводоведения это называется «билингвизмом». Из текста трех процессуальных законов не ясно, о каком именно языке идет речь, ведь переводчик должен свободно владеть, во-первых, языком судопроизводства и, во-вторых, тем языком, который выбрал участник процесса в качестве своего языка общения.
Несколько лучше обстоит дело в административном законодательстве. Так, в статье 25.10 Кодекса РФ об административных правонарушениях сказано о привлечении в качестве переводчика лица, «владеющего языками или навыками сурдоперевода», однако недостатком этой нормы является отсутствие указания на обязательное владение данным лицом государственного языка административного судопроизводства — русским либо государственным языком республики в составе Российской Федерации.
Недавно принятый и вступивший в действие еще один процессуальный закон — Кодекс административного судопроизводства РФ1 от 8 марта 2015 года № 21-ФЗ — в статье 52 называет переводчиком лицо, «свободно владеющее языком, на котором осуществляется административное судопроизводство, и другим языком, знание которого необходимо для перевода с одного языка на другой, либо лицо, свободно владеющее техникой общения с глухими, немыми, глухонемыми»2; однако для правильного и полного понимания этой нормы нам необходимо обратиться к статье12 этого же Кодекса, чтобы убедиться в том, что в качестве языка, на котором осуществляется административное судопроизводство, предусмотрен именно русский как государственный язык России, а в федеральных судах общей юрисдикции, находящихся на территории республик, допускается также государственный язык республики.
С удовлетворением отмечая прогресс в развитии нашего процессуального законодательства, нельзя пройти мимо другого положения, содержащегося в процитированной выше норме КАСа: речь идет об использовании терминов «глухие, немые, глухонемые». По мнению автора, это также противоречит правилам лингвистики, а именно, речевой политкорректности. Одним из ее проявлений в переводоведении называют эвфемизм, то есть, освобождение языка от тех языковых единиц, которые задевают чувства, достоинство человека и способны заменить табуированную лексику, вызывающую негативные эмоции: стыд, отвращение, страх и так далее3. Изучению эвфемизмов посвящено много работ в лингвистике, разработаны различные виды классификаций политически корректных эвфемизмов, использование которых, по мнению специалистов-языковедов, должно исключить дискриминацию человека по любым признакам: расовая или этническая принадлежность, возраст, состояние здоровья и так далее. Например, вместо термина «инвалид» корректно использовать выражение «имеющий проблемы с физическим здоровьем», а вместо «инвалид-колясочник» — «вертикальноограниченный».
Так как само явление политической корректности зародилось и развивалось в Европе значительно раньше, чем в нашей стране, то неудивительно, что западный законодатель уже применяет средства речевой политкорректности. В качестве примера приведем Германию, в уголовно-процессуальное законодательство которой не так давно внесены заслуживающие внимания изменения.
В части 2 § 259 Уголовно-процессуального кодекса ФРГ и в тексте § 464с, которые предусматривают участие переводчика в деле, а также право на помощь переводчика (сурдопереводчика) глухонемых лиц, заменены слова «глухие, немые» (taub, stumm) на более корректное выражение «лица с недостатками слуха или речи» (Hor— und Sprachbehinderten Person).
Кроме того, принята новая норма § 186.1 Закона о судоустройстве, которая развивает предусмотренное законом в § 186 право этих лиц использовать помощь сурдопереводчика, а именно: предоставляет им право на выбор способа общения — устного, письменного или с использованием доступных им технических средств. Для этого законодатель обязывает суд предоставить лицам с недостатками слуха или речи доступные технические средства4.
Аналогичные изменения внесены и в другие нормы судоустройственного и судопроизводственного законов Германии.
Затронем еще одну проблему, активно обсуждаемую в лингвистической (переводоведческой) литературе: полнота и точность перевода, то есть переводчик должен обеспечивать перевод без каких-либо изменений, пробелов или добавлений, не вставлять какие-то собственные пояснения или ком-
1 Собрание законодательства РФ. 2015. № 10, ст. 1391.
2 Там же.
3 Кагилева А.О. Политически корректные эвфемизмы // Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода: международный сборник научных статей. Н. Новгород, 2015. Вып. 5. С. 118.
4 Strafprozessordnung. Gerichtsverfassungsgesetz, Nebengesetze und erganzende Bestimmungen. Erlautert von Dr. Lutz Meyer-Gossner, Dr. Bertram Schmitt.56.,neu bearbeitete Auflage // Verlag C.H.Beck Munchen. 2013.
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
ментарии, переводить от первого лица и т. п. Надо оговориться, что подобные требования применимы далеко не ко всем видам перевода, например, к художественному переводу он неприемлем. Мы же имеем в виду судебный перевод.
Из личного общения с переводчиками, которые привлекаются к уголовному судопроизводству, автору известно, что судьи обычно настаивают на дословном переводе показаний в суде. И это объяснимо с точки зрения юриста, ведь суду нужны достоверные доказательства! В юридической литературе есть и более компромиссная позиция: переводчик должен переводить высказывания, прямо касающиеся процесса, дословно, в остальных случаях достаточен перевод основного смысла1. Однако с позиции переводчика-практика требование о дословности перевода является расхожим заблуждением судей, поскольку точный — в смысле дословный, буквальный — перевод может существенно исказить смысл речевой информации. Кроме того, требование дословности перевода превращает переводчика в некую переводческую машину, компьютерную программу, которая автоматически кодирует и декодирует текст. В результате такого перевода возникают конфликтные ситуации, взаимное непонимание между участниками судебного процесса.
Харри Вальтер в названной статье описывает случай, когда старание переводчика быть дословно точным создало ситуацию недоверия суда к показаниям подсудимого. При рассмотрении дела о нарушении миграционного законодательства в одном из административных судов ФРГ англоговорящий подсудимый в своих показаниях называл одного из свидетелей по делу «брат»(«ЬгоФег»), при этом переводчик упорно переводил это слово как «брат». Затем выяснилось, что правонарушитель и свидетель вовсе не являются родственниками, а переводчик не учел того обстоятельства, что в англоязычной диаспоре это слово имеет более широкое употребление, и его следовало бы переводить как «приятель». Потребовалось время, чтобы прояснить эту путаницу и восстановить понимание между судом и допрашиваемыми лицами.
Надо сказать, что подобное недоразумение могло бы быть в любом другом суде мира, так как во многих языках, в том числе и русском, слово «брат» используется в более широком смысле, чем для обозначения степени родства.
Следует иметь в виду, что в любом языке имеются слова и выражения, которые вызывают трудности при переводе в силу различия национальных особенностей, культур, менталитета, традиций и т. п. (Попробуйте дословно перевести на какой-нибудь язык наше русское выражение «старый Новый год»!) У лингвистов есть обозначения таким словам и выражениям — межъязыковые мнимые ассо-циаты, мнимые или ложные друзья переводчика, обманчивые слова. Например, английское слово «officer», которое часто переводят дословно как «офицер», имеет весьма разное употребление— как служащий, полицейский и др. А простое, казалось бы, выражение «number опе»(номер один) в разговорном английском языке означает «помочиться» (сходить по-маленькому)2. У переводчиков вызывает сложности перевод на европейские языки таких русских выражений, как, например, «плацкартный вагон» или «купейный вагон», так как в Европе вагоны пассажирских поездов имеют совершенно другую конструкцию3. В данной ситуации причина непонимания носит экономический характер, отражает различный уровень материального развития государств и уровень жизни людей в разных странах.
В этом-то и есть назначение переводчика, чтобы помочь объясниться людям, нейтрализовать, смягчить культурные различия между ними. В уголовном процессе его участие способствует установлению контакта между лицом, не владеющим языком судопроизводства, и представителем правоохранительных органов. Наличие социально-культурных разногласий и недоразумений могут усложнить коммуникативную ситуацию во время следственного действия или судебного заседания. Иногда для разрешения этих трудностей необходимо пояснения переводчика. Однако при этом переводчик не должен превращаться в консультанта. Вспоминаю рассказ одного из наших нижегородских районных судей, рассматривавших дело о нарушении иммиграционных правил с участием переводчика азербайджанского языка. В процессе диалога судьи и правонарушителя переводчик начал что-то говорить на азербайджанском языке клиенту, что явно не соответствовало короткому вопросу, заданному судьей. Судья прервал переводчика, понимая, что последний говорит лишнее, и спросил его об этом; переводчик ответил, что он разъяснял некоторые положения закона, на что судья справедливо заметил, что все необходимые разъяснения будут даны им лично и что это не входит в задачу переводчика.
Отмечая роль судебного переводчика, надо подчеркнуть, что он не просто оказывает услугу, помощь в процессе производства по уголовным делам, но также способствует устранению неравенства
1 Вальтер X. Переводчик на судопроизводстве: солдат между двух огней? // Rossica Olomucensia. Vol. LIII Casopis pro ruskou a slovanskou filologii. Num. 1. Olomouc. 2014. С. 18.
2 Пахотин А. Англо-русский, русско-английский толковый словарь обманчивых слов («ложных друзей»). М., 2011. С. 81—83.
3 Кеснер Й. Коварство железнодорожной лексики: «Почему чехи и русские иногда не понимают друг друга// Rossica Olomucensia. Vol. LIII Casopis pro ruskou a slovanskou filologii. Num. 1. Olomouc. 2014. С. 47—56.
Обидина Л.Б. Культура судебного перевода: проблемы практики
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
между лицом, не владеющим языком судопроизводства, и иными участниками процесса, помогая этому лицу активно реализовывать свои права на дачу показаний и объяснений, заявление ходатайств и жалоб и др. И в этом смысле проблемы лингвистические приобретают уже правовое значение.
В качестве проблем второй группы — культурологических — отметим в первую очередь этику поведения переводчика в судопроизводстве. Этому вопросу традиционно уделяется много внимания в переводоведческой литературе, опубликовано немало научных трудов, предприняты попытки разработать правила профессионального поведения переводчиков, в том числе и судебных переводчиков1. Известно, что в таких странах, как Австралия, США, население которых исторически формировалось из мигрантов, давно существуют системы сертификации судебных переводчиков, для которых установлены и соответствующие правила поведения. Аналогичная практики есть и в других странах мира, но не в России. Неудивительно поэтому, что российские переводчики предпринимают усилия наверстать отставание. Так, в 2012 году была образована экспертная группа из опытных переводчи-ков-фрилансеров, представителей Союза переводчиков России, некоторых известных переводческих компаний, а также юристов, которая в течение двух последующих лет подготовила ряд методических рекомендаций для переводчиков и разработала проект Этического кодекса переводчика2. В его тексте есть раздел «Профессиональные принципы работы», на некоторых положениях которого хотелось бы акцентировать внимание, поскольку они имеют непосредственное отношение к культуре судебного перевода.
Назовем такие принципы, как объективность и независимость. Это означает, что переводчик не вносит в перевод личных суждений и не проявляет своего отношения к сообщению, а сохраняет нейтральную позицию. Если же диалог происходит на повышенных тонах, переводчик, по мнению авторов проекта, остается чуть более нейтральным, чем стороны, его речь должна быть «на полтона ниже». При этом переводчику не следует соглашаться на возможные просьбы той или иной стороны перевести ту информацию, которая не предназначена для перевода (п.1.3 раздела о профессиональных принципах).
Если вдуматься, то требование объективности тесно перекликается с требованием полноты и точности перевода, так как, сохраняя нейтральную позицию, переводчик стремится максимально точно передать сообщения сторон. Что же касается независимости переводчика, то, по нашему мнению, этот принцип деятельности проявляется в условиях судопроизводства весьма специфично и — особенно — в условиях уголовного судопроизводства.
Прежде всего встает вопрос о том, на чьей стороне переводчик, кем он приглашен, кто оплачивает его услуги? Возможно, ответ на два последних вопроса является определяющим для ответа на первый вопрос: если учесть, что в уголовное дело переводчика, согласно закону, привлекает следователь, дознаватель или суд (судья), и оплата труда переводчика осуществляется по решению этих органов и должностных лиц из федерального бюджета, то становится очевидным (вроде бы!) довольно зависимое положение переводчика от этих лиц и органов. В процессе расследования преступления и судебного разбирательства дела публичный интерес заключается в том, чтобы установить истину на основе собранных доказательств, среди которых важное значение имеют показания подсудимого, потерпевшего, свидетелей и других лиц, поэтому очевидно назначение переводчика — оказание содействия суду (следствию) в получении доказательственной информации по делу. В этом смысле переводчик воспринимается как помощник следствия и суда.
С другой стороны, юридически оправданной целью его участия является выражение законного интереса лица, не владеющего языком судопроизводства, в первую очередь, обвиняемого, в праве на защиту — и это право не должно ущемляться отношением к нему переводчика во время процесса.
В документальной книге Светланы Саврасовой, которая многие годы работала судебным переводчиком славянских языков в Польше и Англии, наглядно показано, как важна психологическая установка практикующего переводчика для установления контакта с лицом, которому он оказывает помощь, а также для контакта с представителями власти: в качестве задержанного правонарушителя или подозреваемого в преступлении человека может оказаться соотечественник, земляк либо иной человек, который подсознательно или даже открыто стремится получить поддержку со стороны переводчика, надеется на какие-то подсказки, реальную помощь с его стороны; в то же время переводчик испытывает давление и, порой, явное недоверие со стороны полиции или судьи3. Но не только нарушители закона могут попадать в конфликтную ситуацию с органами власти — нередко иностранцы испытывают предубеждение против государства, в котором находятся, но доверяют переводчику уже потому, что он знает их культурную среду, является их соотечественником.
1 См., например: Вербицкая М.В. Подготовка судебных переводчиков в России: проблемы и решения // Межкультурная коммуникация и перевод: материалы межвузовской научной конференции. М., 2004. С. 11 —13; и др.
2 URL: http://www.russian-translators.ru
3 Саврасова С. С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции // Дружба народов. 2014. № 9.
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
Любопытно отметить, что указанная книга получила высокую оценку в переводческом сообществе, а в Польше она рекомендована в качестве методического пособия для судебных и полицейских переводчиков.
Отвечая на вопрос о том, на чьей же стороне находится переводчик в уголовном судопроизводстве, Харри Вальтер полагает, что следует определить, что для переводчика стоит на первом месте: интерес нахождения истины или интерес защиты подсудимого. «При правовом взвешивании интересов необходимо учесть, что обвиняемый, если переводчик используется против его интересов, становится именно объектом дела — чего, по общей точке зрения, быть не должно. Органы уголовного преследования теряют с переводчиком, работа которого не направлена против обвиняемого, лишь одну из многих возможностей исследования истины. Обвиняемый же теряет с переводчиком, использованным против него, языковую связь с окружающим миром, что ненадлежащим образом ограничивает его возможности защиты — если не делает защиту полностью невозможной»1.
Во всяком случае, независимость переводчика означает такое его поведение, которое выражает непредубежденность и непредвзятость. В его поведении недопустимо некорректное отношение с участниками следственного (судебного) действия (например, поворачиваться спиной к говорящему), речь его должна быть внятной, свободной от «мусорных» слов или звуков.
Было бы несправедливо требовать этики в поведении только от переводчика: культура всего судебного процесса подразумевает, в первую очередь, этику поведения самого суда (судьи) и представителей сторон в лице государственного обвинителя и адвоката (защитника). Надо сказать, что законодатель позаботился об этом — Кодекс судейской этики утвержден 6-м Всероссийским съездом судей в 2004 году, годом ранее был принят Кодекс профессиональной этики адвоката, а в 2010 году приказом Генерального прокурора Российской Федерации утвержден Кодекс этики прокурорского работника. Указанные акты содержат соответствующие требования к поведению этих лиц.
Культура судебного процесса подразумевает не только этику поведения его участников, но и организацию, техническую оснащенность судебного заседания. Еще несколько лет назад в наших судах наблюдалась следующая практика: председательствующий в процессе судья нередко дословно диктовал секретарю судебного заседания, что следует заносить в протокол из показаний допрашиваемых лиц, останавливая при этом дающего показания, так как секретарь не успевала записывать. В одной из наших статей отмечалось, что в такой ситуации не только передается, но и формируется, а также деформируется и искажается смысл первоначальной информации, а поскольку никакой техники протоколирования, кроме авторучки в руке секретаря, не было, на правильность записи в протоколе судебного заседания могли негативно повлиять такие обстоятельства, как недостаточная опытность секретаря, поспешность, нетерпение и невнимание, а также предвзятость судьи, увлечение им обвинительной версией, приводящие к тому, что человек нередко слышит не то, что действительно сказано, а то, что ему хотелось или то, что он ожидал услышать2.
Времена меняются, и техника протоколирования совершенствуется. Сегодня закон допускает, наряду с составлением протокола в письменной форме, стенографирование, аудиопротоколирование, использование видеозаписи и иных технических средств в судебном заседании, что, безусловно, позволяет полно и точно зафиксировать в протоколе и на других носителях показания участников процесса и иную информацию.
Однако в поведении председательствующих в процессе судей нередко можно и сегодня наблюдать манеру перебивать говорящего. В условиях с использованием перевода такое поведение судьи может повредить переводу, так как остановка речи прерывает ритм коммуникации.
Беспристрастность, избежание конфликта интересов называют в качестве одного из профессионально-этических требований к судебному переводчику. Переводчик как транслятор являет собой нейтральную личность, не вносящую своим вербальным и невербальным поведением искажения в речевой процесс, посему не проявляет реакцию на эмоциональное содержание слов оратора, речь которого он переводит, ничем не выдает своего мнения по поводу переводимого текста, своего отношения к личностям говорящих3.
Конфиденциальность — требование к переводчику сохранять в секрете ту информацию, которая является конфиденциальной по закону. В соответствии со статьей 161 УПК РФ переводчик может быть предупрежден следователем или дознавателем о недопустимости разглашения ставших ему из-
1 Вальтер X. Переводчик на судопроизводстве: солдат между двух огней? // Rossica Olomucensia. Vol. LIII Casopis pro ruskou a slovanskou filologii. Num. 1. Olomouc, 2014. С. 24.
2 Обидина Л.Б., Обидин E.A. Участие переводчика в судебном следствии // Судебное следствие в уголовном процессе: проблемы и пути их решения: сборник трудов межвузовской научной конференции. Н. Новгород, 2007. С. 99.
3 Усенко О. Роль субъективизма переводчика при выполнении последовательного перевода // Rossica Olomucensia. Vol. LIII Casopis pro ruskou a slovanskou filologii. Num. 1. Olomouc, 2014. С. 74.
Обидина Л.Б. Культура судебного перевода: проблемы практики
561
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
вестными данных предварительного расследования, о чем у него берется подписка с предупреждением об ответственности.
Представляется, что вести разговор о культуре взаимоотношений переводчика и органов судопроизводства без обсуждения вопроса об оплате труда переводчика затруднительно, ибо требовать квалифицированного судебного перевода, а также уважительного отношения переводчика к суду при низкой оплате этого самого квалифицированного труда проблематично. В настоящее время не существует специального правительственного акта об оплате переводческих услуг, а органы дознания, следствия и суды руководствуются действующим с 1 января 2013 года постановлением Правительства Российской Федерации, в котором определен размер вознаграждения, выплачиваемого переводчику за исполнение им своих обязанностей в ходе уголовного судопроизводства1. В тексте данного документа обращают на себя внимание два обстоятельства: во-первых, деление всех языков на две группы, в одну из которых выделены редкие западноевропейские и восточные языки — венгерский, финский, шведский, датский, норвежский, голландский, японский, китайский и другие языки стран Азии и Африки, в другую — все иные языки. Во-вторых, Положением установлено значительное неравенство в размере вознаграждения, выплачиваемого переводчику, по этим двум группам. Таким образом, учитывая специфику нашего Нижегородского региона, переводчики в судах, привлекаемые для перевода европейских, а также языков стран Австралии, Северной и Южной Америки, получают оплату не более 700 рублей в час за устный, синхронный и последовательный перевод, то есть, более чем в два раза меньше, чем переводчики другой группы языков — 1500 рублей за тот же час. Перевод письменного текста (материалов уголовного или гражданского дела, судебные акты) оплачивается, соответственно, по ставке не более чем 200 и 400 рублей за один лист (1800 печатных знаков).
Вызывает недоумение следующее: названные в качестве редких языков китайский, японский действительно могут считаться таковыми для западных и центральных регионов страны, но для Дальнего Востока они таковыми давно уже не являются, точно так же, как финский не является экзотическим для Республики Карелия. В то же время у нас в регионе проживает значительная азербайджанская диаспора, а вот, например, польской диаспоры нет. Кроме того, из приведенного деления языков на две группы не ясно, к какой именно группе относится, например, тот же азербайджанский язык, ведь Республика Азербайджан расположена в Европе, а в Положении названы только западноевропейские языки?
Президент общероссийской общественной организации «Союз переводчиков России» Л.О. Гуревич в своем открытом письме, адресованном Президенту и Правительству Российской Федерации, называет установленные вышеназванным Положением суммы гонораров для переводчиков в суде унизительными и считает, что «при отсутствии в стране присяжных переводчиков никто не может заставить остальных переводчиков сотрудничать с судами на таких позорных условиях. В целом, это удар по судебной системе, по качеству судебного процесса, неуважение к труду специалистов»,— пишет автор2. С сожалением отмечаем, что в развитии переводческого дела в нашей стране много других проблем, о которых с болью пишет Л.О. Гуревич в своем письме и которые непосредственно отражаются на организации судебного перевода.
Переходя к анализу проблем третьей группы, — правового, процессуального характера — следует оговориться, что некоторые рассмотренные выше лингвистические и культурологические проблемы весьма тесно переплетаются с вопросами права. Например, такие важные принципы профессиональной этики переводчика, как независимость и компетентность, могут быть реально обеспечены в условиях судопроизводства лишь тогда, когда законодательно будет определен статус судебного переводчика, решены вопросы отбора и специальной подготовки таких переводчиков (как лингвистической, так и юридической), аттестации и повышения ими квалификации и т. п. Тогда следователям и судьям не придется брать на себя абсолютно чуждую функцию проверки компетентности переводчика, как того требует статья 169 УПК РФ. При наличии сообщества сертифицированных судебных переводчиков, включенных в Единый государственный реестр, сам факт принадлежности к этому сообществу лица, вызванного органами расследования или суда, будет достаточным подтверждением компетентности переводчика.
Авторы проекта Положения о судебном переводчике допускают ситуацию, когда в списке реестра может не оказаться переводчика требуемой квалификации, например, в случае с редким, экзотическим языком, поэтому мы считаем необходимым сохранить в тексте статьи 169 УПК РФ положение о том, что в этой ситуации следователь удостоверяется в компетентности лица, вызванного для пере-
1 Положение о возмещении процессуальных издержек, связанных с производством по уголовному делу, издержек в связи с рассмотрением гражданского дела, административного дела, а также расходов в связи с выполнением требований Конституционного Суда Российской Федерации: утв. постановлением Правительства РФ от 1 декабря 2012 г. № 1240 г. // Собрание законодательства РФ. 2012. № 50, ч. 6, ст. 7058.
2 Гуревич Л.О. Искусство перевода — национальное достояние // Мир перевода. 2015. № 1 (33) январь-июнь. С. 5.
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
вода, и также предлагаем добавить аналогичную норму в статью 263 УПК РФ, содержание которой в существующем виде вообще не отражает процедуры привлечения переводчика в судебный процесс.
Аналогичные изменения и дополнения, по нашему мнению, необходимы в соответствующих нормах других процессуальных кодексов.
Выше было отмечено, что административное процессуальное законодательство в вопросах участия переводчика в деле значительно опережает другие законодательные акты и даже пытается восполнить существующие правовые пробелы. Так, часть 9 статьи 52 Кодекса административного судопроизводства РФ предусматривает оплату выполненной переводчиком работы, возмещение расходов, связанных с явкой в суд (расходы на проезд, наем жилого помещения и дополнительные расходы, связанные с проживанием вне места постоянного жительства (суточные). Представляется, что подобный вопрос не должен решаться в процессуальном законе; более правильным будет предусмотреть вопросы оплаты услуг судебного переводчика в Едином государственном реестре судебных переводчиков, который, по мнению авторов проекта, должен содержать сведения о ставках оплаты этих услуг, установленных Министерством юстиции РФ.
Однако сама по себе попытка законодателя в тексте КАСа решать вопросы оплаты переводческого труда свидетельствует о том, что принятое Правительством РФ Положение 2012 года, о котором говорилось выше, не решает всех вопросов, связанных с оплатой судебного перевода.
Законодательное урегулирование статуса судебного переводчика естественным образом снимет многие существующие сегодня на практике проблемы, в том числе проблемы поиска переводчика необходимого языка и обеспечения его явки в судебное заседание (на предварительное расследование).
Нижегородские правоохранительные органы, а также суды наладили сотрудничество с несколькими переводческими организациями, работающими в Нижнем Новгороде. В частности, областной суд привлекает, как правило, сотрудников Регионального экспертного бюро по переводу следственных и судебных материалов «Внешсервис». При ознакомлении с судебной практикой участия переводчиков этой фирмы выяснилось, что в постановлениях судей об оплате переводческих услуг по уголовным делам они именуются как «эксперты-переводчики», поскольку именно так они официально значатся в штате указанной фирмы. Разумеется, коммерческая организация сама вправе определять наименование должностей штатных и внештатных сотрудников, но надо полагать, что такое название должности выбрано не случайно. Однако, с точки зрения процессуалиста, привыкшего к устоявшимся определениям в уголовном процессе, в том числе относящимся к его участникам, такое выражение, мягко говоря, непривычно.
И здесь снова напрашивается упоминание о проблеме взаимного непонимания лингвистов и юристов, о чем говорилось в самом начале данной статьи. Специалисты в каждой отрасли знания придумывают свои термины, определения, не задумываясь подчас над тем, что многое уже придумано в науке и даже закреплено в законе.
Завершая этот достаточно поверхностный анализ правовых проблем культуры судебного перевода, оговоримся, что многие из них уже были предметом исследования ученых-процессуалистов и еще остаются в центре внимания. И мы будем продолжать говорить и дискутировать об одних и тех же теоретических разногласиях и практических бедах в переводческом деле до тех пор, пока не будет решен на законодательном уровне вопрос о создании в России единой цивилизованной службы судебных переводчиков.
Обидина Л.Б. Культура судебного перевода: проблемы практики
563
