CC BY
26А.Ю. Согомонов
КУЛЬТУРА "ДЕНЕЖНОГО УСПЕХА"
Меня кормят идеи. Я не протягиваю лапу за кислым исполкомовским рублем. Моя наметка пошире. Вы, я вижу, бескорыстно любите деньги. Скажите, какая сумма вам нравится?
И. Ильф, Е. Петров.
Золотой теленок
Принцип достатка-и-богатства
Денежное измерение успеха испокон веков считается наиболее универсальным критерием достижений человека, его мобильности и социального статуса.
Трудноуловимым и весьма "хрупким" индексом такого успеха становится ценностное понимание меры денежной состоятельности. Практически ни одной из культур ареала Старого Света не удалось установить - количественно и качественно зафиксировать - аутентичный водораздел между "просто" достатком, необходимым для поддержания и продолжения жизни, а посему нормативным и рекомендуемым, и "сверхнормальной" состоятельностью, символически значимой для различения статусных позиций и ролей, но "факультативной" для жизненной репродукции человека. При этом мы не знаем ни одной культуры, которая не пыталась бы сконструировать или, по крайней мере, культурно отрефлектировать меру денежной состоятельности личности.
И все же такая мера всегда остается интерсубъективной сущностью. Поэтому для биографического проектирования в проекте "простой" современности вполне типичен конфликт между интерсубъективно принятой мерой состоятельности и установками личности на денежную сверхнормальность.
В контексте современной культуры постоянно идет непрерывный поиск внешних и внутренних пределов денежной состоятельности, которые по максимуму соответствовали бы "картине мира", принятой в том или ином современном обществе. Имущество и деньги в этом идентификационном поиске выступают фундаментальными категориями культуры и, возможно, благодаря этому становятся объектами исторических исследований11.
В трактовке Г.Зиммеля12, деньги формируют стиль жизни, а их количество определяет его качество. В этом смысле деньги конструируют аутентичный жизненный мир, в котором накопительство или отказ от него могут выступать фундаментальными идеологиями - жизненными философиями - биографического проектирования, определяющими выбор достижительских стратегий. Именно деньги и богатство, несмотря на извечную критику "изнутри" культуры, способны ценностно фланкировать символические границы разных жизненных миров денег, на двух исторических примерах которых мы остановимся в настоящем очерке, сравнив американский и российский путь к "культуре денег".
При этом, однако, следует дифференцировать деньги статусно-ролевые (или: "культурно-символические") от денег статусно-достижительских ("товарно-символических"), то есть, попросту говоря, различать деньги как средство от денег как культурной цели. В первом случае мы имеем дело с т.н. нечистыми деньгами, которые не являются биографической целью самой по себе, а посему в жизненном проекте человека играют лишь инструментальную роль. Во втором -сталкиваемся с культурной концепцией чистых денег, во имя количества которых выстраиваются индивидуальные стратегии успеха.
На деле практика чистых денег (pecunia pura) распространена буквально во всех исторических общностях, но риторически и идеологически деньги и богатство отнюдь не во всех культурах выступали "чистыми" символами (скорее, как pecunia impura). Процесс становления современной религиозной этики накопления богатств, по мнению авторов известной коллективной монографии13, в европейской цивилизации занял хронологический отрезок в две тысячи лет. Даже великий реформатор Ж. Кальвин, как известно, очень "сдержанно" относился к деньгам и, тем более, к склонности европейского "протосреднего" класса к их накоплению. Раннепротестантскому этосу исконного кальвинизма скорее был свойственен императив достижительской не-
11 См., например, соответствующие разделы в исследованиях: Berger P. (Ed.) The Capitalist Spirit. Toward a Religious Ethic of Wealth Creation. San Francisco: ICS Press, 1990; Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984; Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М.: Наука, 1983.
12 Simmel G. Philosophie des Geldes. Muenchen-Leipzig: Dunker & Humbolt, 1922.
13 Berger P. (Ed.) The Capitalist Spirit. Toward a Religious Ethic of Wealth Creation. San Francisco: ICS Press, 1990.
выделенности в ее денежном измерении (концентрация капиталов корреспондировалась с успешным развитием Дела, а не с богатением дельца). Лишь протестантские морализаторы второго поколения - в XVN-XVNI вв. - завершили многовековой период христианских сомнений в отношении "нечистоты" денег, окончательно пурифицировали их, сделав накопление богатств чуть ли не магистральной достижительской стратегией биографического проектирования современного человека14.
Следует признать, что между эпохой известного высказывания римского императора Флавия Веспасиана "деньги не пахнут" и временем, когда они действительно утратили "запах" аморализма, пролегает пропасть более чем в полторы тысячи лет. По-настоящему лишь шотландские моралисты усомнятся в аристократическом превосходстве Духа над Деньгами. Почти параллельно тому, как Б. Франклин формулирует монетаристский парадокс "время - деньги" (выступивший, в частности, в качестве исходной социологической затравки М. Вебера), Адам Смит разрабатывает свою теорию нравственной рационализации денежного измерения жизни и установки каждого человека на достижение денежного успеха.
Поскольку для анализа современного достижительства эти открытия в области культуры денег крайне важны, воспроизведем вначале, хотя бы конспективно, все девять моральных аргументов А. Смита в пользу денежной экономики и денежного общества15.
Жизнь в аграрном обществе характеризуется не только состоянием бедности, но и, кроме того, лишает личность всякой возможности к действию и саморазвитию (такую возможность может предоставить только коммерция и денежный интерес).
Коммерция и индустрия пробуждают человека от его исторической праздно-бездумной
спячки.
Денежно-торговое общество - менее воинственное и гарантирует людям новый политический порядок и более справедливые формы правления.
Коммерция способствует большему взаимодействию людей, поскольку они вынуждены больше времени проводить на рынке.
Денежно-коммерциализированное общество сметает старые сословия и классы, формирует новые свободные ассоциации людей, как торгового, так и чисто политического и гражданского свойства.
Участие в коммерческих делах формирует в человеке профессиональные навыки, стимулирует специализацию труда.
Коммерция развивает у людей чувство взаимозависимости, гражданские манеры, желание быть полезными друг другу.
Денежное общество создает главное достижение цивилизации - гражданскую добродетель симпатии.
А симпатия - нравственна и полезна сама по себе.
Как видим, нравственные аргументы в пользу денежного общества у Смита (как, впрочем, и у другого шотландца - Д. Юма) не содержат ровным счетом никаких моральных колебаний относительно культурно-символической природы денег. Однако еще в начале XVIII века, как показывают исследования А. Гиршмана16, даже в Великобритании деньги и рынок все еще вызывали в обществе много недоуменных вопросов, что нашло отражение в жаркой дискуссии "рынкофилов" и "рынкофобов" на страницах английской прессы. Впрочем, уже к концу того же столетия нравственные искания британцев на эту тему прекращаются, и повсеместно в империи наступает эпоха торжества этоса "денежного успеха".
Этос "денежного успеха" приносит в западно-христианский мир искомую доктрину душевной успокоенности в отношении добропорядочности денежного накопительства,
14
Не случайно, видимо, это поколение протестантских идеологов попадает в фокус исследовательского интереса М. Вебера. Именно Б. Франклин и Р. Бакстер становятся двумя главными протагонистами его "Протестантской этики". Именно у них Вебер обнаруживает этос "денежного успеха" как механизм "разволшебствования" реальности. Они, в отличие от Ж. Кальвина, совершенно не озабочены тем, как умиротворить накопительские мотивы протосовременного "духа" авантюризма и индивидуальной гипермобильности. Их философский поиск развернут исключительно в сторону обоснования "правил честной игры" между контрастирующими сторонами рынка, а то, во имя чего накапливаются богатства, не вызывает у них уже никаких сомнений.
1 Смитовская аргументация приведена в относительно вольном изложении по материалам разных исторических исследований нравственной философии А. Смита. См., прежде всего: Hirschman A. The Passions and the Interest: Political Arguments for Capitalism before Its Triumph. Princeton: Princeton University Press, 1981; Novak M. Wealth and Virtue: The Development of Christian Economic Teaching // P.Berger (Ed.) The Capitalist Spirit. San Francisco: ICS Press, 1990.
16 Hirschman A. The Passions and the Interest: Political Arguments for Capitalism before Its Triumph. Princeton: Princeton University Press, 1981.
гарантировав, тем самым, флёр добропорядочности всей культуре нарождающегося "среднего класса".
Этос "денежного успеха "
"Человек, постепенно обретающий богатство и власть, усваивает в процессе долгого труда привычку к бережливости и скромности, от которой он не в силах потом избавиться. Душа, в отличие от архитектурного сооружения, не может достраиваться постепенно"17. Автор этого высказывания, европеец де Токвиль, был потрясен фундаментальной приверженностью американцев к идеологии денежного успеха и денежной репутации и поэтому посвятил немало страниц в своей книге "Демократия в Америке" этой, как он считал, национальной черте американцев18.
Жизненный мир денежного успеха конструируется вокруг трех базовых культурных канонов биографического проектирования (если воспользоваться вебленовским пониманием термина "канон"):
- стремление к денежному успеху составляет самую сердцевину достижительской идеологии современного общества и индивидуально-достижительских стратегий современного человека, при этом не принципиально, в каком профессиональном пространстве он проектирует свою биографию;
- денежный успех формирует образ состоявшейся личности, в свою очередь "нанизываемый" на имидж денежной репутации;
- денежная репутация предопределяет весь образ (или стиль) жизни современного человека, корректнее - его социальную идентичность в виде "денежной" индивидуальности.
Иными словами, вся современная "культура монетаризма" (если воспользоваться этим достаточно распространенным сегодня синонимом этоса "денежного успеха") формирует жизненный мир, сконструированный из двух конструктов: (1) биографической устремленности индивида к конкретному типу достижительской - денежной - выделенности и (2) благоприятствующей ценностно-нормативной среды - атмосферы социального уважения к этому типу индивидуально-биографической выделенности.
Тезис о том, что денежный успех является доминантной темой в американской культуре, стал своего рода социологическим трюизмом. Об этом написано так много1 , что вряд ли есть необходимость в детальном рассмотрении этого сюжета. Тем не менее, стоит отметить несколько существенных для нашего анализа моментов.
Стремление к денежному успеху становится темой номер один в американской культуре лишь в XVШ-XIX вв. Роберт Мертон, ссылаясь на И.Г. Вилли 0, посвятившего американскому "евангелию" - денежному успеху - специальное исследование, убедительно показывает, что "несмотря на то, что успех понимается в американской культуре (тем более в разных социальных слоях американского общества) весьма по-разному, ни одно другое понятие не имеет в Америке столь универсально созвучного отождествления успеха процессу делания денег'2\
Акцентирование финансового успеха в достижительских стратегиях само по себе не является свидетельством культурного торжества "духа" капитализма в той или иной исторической общности. По крайней мере об этом писал Вебер во введении к "Протестантской этике": «Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде, само по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих. Можно с полным правом сказать, что оно свойственно людям всех типов и сословий, всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существует какая-либо объективная возможность. Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и на-
17
Токвиль де А. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992. С. 435.
18 Токвиль де А. Демократия в Америке. Ч. 3.
19 Упомяну лишь наиболее знаменитые штудии в этой области: Berger P. The Capitalist Revolution. Fifty Propositions About Prosperity, Equality, and Liberty. New York: Basic Books, 1991. Гл. 2-3; Burns R. Success in America. Amherst: University of Massachusetts Press, 1976; Chenoweth L. The American Dream of Success. North Scituate: Duxbury Press, 1974; Huber R.M. The American Idea of Success. New York: McGraw-Hill, 1971; Merton R. Social Theory and Social Structure. New York: Free Press, 1968. Гл. 6-7; Riesman D., Glazer N., Denney R. The Lonely Crowd. A Study of the Changing American Character. New York: Doubleday Anchor Books, 1953. Гл. 5-6; Weiss R. The American Myth of
Success. New York: Basic Books, 1969.
20
Wyllie O.G. The Self-Made Man in America. New Brunswick: Rutgers University Press, 1954.
21 Merton R. Social Theory and Social Structure. New York: Free Press, 1968. Р. 221.
всегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры. Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его "духу"»22.
Что же делает современную американскую "культуру денег" успехологически аутентичной? Одна идеология, но в трех ипостасях:
- идеология денежного успеха, осмысленная и отрефлексированная в качестве доминантной культурной цели биографической выделенности человека;
- идеология денежного успеха, осмысленная и отрефлексированная в качестве непрерывности достижений и постоянства поддержания денежной репутации;
- идеология денежного успеха, осмысленная и отрефлексированная в качестве достижительской стратегии, ориентирующей личность на достаток-и-богатство, а через это - на вертикальную социальную мобильность.
Иными словами, социальное восхождение через достижение денежного успеха в современном американском обществе обретает качество канонического стандарта социальной мобильности.
Впрочем, природа этоса "денежного успеха" символически двойственна. Мертон подчеркивает, что стремление к успеху в американской культуре не считается личным делом каждого, поскольку накопительские мотивы, очевидно, не заложены в природе человека, а являются лишь социально обусловленными ожиданиями от биографического стиля поведения американца. Но именно эти ожидания распространяются буквально на каждого индивида, вне зависимости от его изначального благосостояния и стартовых позиций23.
Очевидно, что этот аутентичный канон достижительства реализуется всегда сугубо индивидуально, более того, тип и скорость восхождения личности вверх по лестнице успеха по-разному определялись в различных стратах американского общества. Но превалирующие в обществе культурные ориентации предполагали именно эту формулу успеха, навязывая ее буквально каждому. "В проповедях и в прессе, в художественной литературе и в произведениях киноискусства, в формально понятых образовательных целях и неформальной социализации личности, во всевозможных актах публичной и приватной коммуникации внимание каждого американца приковывается к этому жизненному мотиву, к этому нравственному долгу, как, впрочем, и к фактическим возможностям каждого стремиться к денежному успеху и, в конечном итоге, достигать его", - пишет Р. Мертон24.
В Америке, в особенности в XIX веке, создана громадная библиотека популярных пособий о том, как достигается денежный успех, в них упорно пропагандируется эта культурная тема. К. Линн обнаруживает навязчивый сюжет "из грязи в князи" в произведениях Теодора Драйзера, Джека Лондона, Дэвида Филлипса, Фрэнка Норриса, Роберта Херрика25. В социальной теории именно этот сюжет нередко используется для иллюстрации тезиса о проекте современности, как о проекте равенства возможностей для восходящей мобильности26. Анализ некрологов известных деловых людей Америки, таких, например, как Джон Астор, Корнелий Вандербильд, Джон Морган, Джон Рокфеллер, Генри Форд, обнаруживает следующую тематическую закономерность: предполагается, что "если человек обнаруживает в себе набор необходимых деловых качеств, успех ему гарантирован, где бы он ни находился и в какие бы условия не был поставлен"27.
Из этой доктрины, если следовать логике Мертона, естественным образом вытекает социально значимый для понимания американской достижительской культуры вывод: индивидуальный успех или неудача есть результат исключительно личных качеств человека, а отсюда - несостоявшейся личности остается винить только саму себя. Концептуальным антиподом Self-Made Man становится Self-Unmade Man. В той мере, в какой эта культурная логика биографического проектирования принимается каждым конкретным человеком, ощущение несостоявшейся личности оборачивается двойным поражением: с одной стороны, это - открытое поражение индивида, оказавшегося далеко позади в гонке за денежным успехом, с другой -неудача в обретении денежной репутации как бы прямо указывает на факт отсутствия у человека необходимых для достижения успеха деловых качеств и нравственной стойкости. Заметим, что для Мертона в свое время важно было обнаружить не столько предпосылки культурного конфликта в Америке, сколько ситуацию аномического страха оказаться неудачником, который толкает людей на избрание таких жизненных тактик, которые идут откровенно вразрез общественному праву и морали, но сулят искомый денежный успех2 .
22 Вебер М. Избранные произведения. Под ред. Ю.Н. Давыдова. М.: Прогресс, 1990. С. 46-47.
23 Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 221.
24 Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 222.
25
Lynn K. The Dream of Success. Boston: Little Brown, 1955.
26 Berger P. The Capitalist Revolution. Гл. 3.
27 Цит. по: Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 222. С отсылкой к: Diamond S. The Reputation of the American Businessman. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1955.
28 Подробнее см.: Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 223.
Нравственный императив достижения успеха, выстроенный в каноне франклиновской этики, казалось бы, принуждает индивида стремиться к успеху по возможности честными средствами, но примат достижительской цели допускает при необходимости следование любым, в том числе и бесчестным, средствам обретения денежного успеха. И.Г. Вилли показывает, что в период между 1880 и 1914 годами популисты и социалисты попытались заглянуть за нравственный фасад американского бизнеса, дабы понять этические основания деловых практик в Америке, и то, что они обнаружили, никак не соответствовало "франклиновскому" образу добродетельного накопления богатств29. В начале ХХ века для многих американцев стало очевидным, что идеал франклиновской морали честного бизнеса никак не просматривается в деятельности выдающихся денежных баронов, которые двигались к денежному успеху через подкуп представителей власти, присвоение ресурсов, организацию монополии, погромы своих конкурентов и т.п. По этому поводу Мертон замечает: «Эти наблюдения лишь подтвердили многократно высказываемую мысль: радикальный культурный акцент в обществе на достижительских целях ослабляет у людей желание следовать этим целям в соответствии с институционально предписанными нормами... Культурно-акцентированные цели санкционируют стремление к ним, прибегая к любым доступным средствам. Собственно говоря, это и есть процесс "деморализации", когда у общественных норм как бы похищается их власть в предопределении образцов поведения людей. А ослабление власти норм ведет к аномии»30.
Начало прошлого века в культурной истории Америки ознаменовано приходом контрволны - сдерживания безудержного стремления человека к денежному успеху. При сохранении в исконном виде первоначальной темы нормативности денежного успеха новая концепция ненавязчиво рекомендовала отдельным индивидам урезать их аппетиты и занизить свои ожидания. Пособия по тому, как достигается успех, по наблюдениям Вилли, на рубеже столетий стали постепенно включать в себя философию утешительного свойства, переформулировавшую само понимание биографического успеха. "Лишь немногим из нас суждено будет накопить большие богатства и занять видные общественные места. Число таких видных мест и шансов накопления больших богатств гораздо меньше энергичных, амбициозных и способных людей, которые хотели бы всего этого достичь. Эту неприглядную истину авторы книг по успеху попросту игнорируют", - написано в солидном американском журнале "Американский банкир"31.
Тема денежного успеха и денежной репутации стала постепенно заменяться дискурсом профессионального успеха и профессиональной репутации. Американский средний класс, иными словами, склонился к идеологии достижительского "духа" медленного и умеренного восхождения наверх по социальной лестнице успеха. Впрочем, тема денежного успеха в ее изначальном виде все еще господствует в пространстве публичной коммуникации Америки. Медиа и поныне адресуют свое евангелие денежного успеха всем поколениям американцев, из чего, правда, не следует, что американцы разных социальных слоев, регионов и классов универсально ассимилируют в своих биографических проектах именно этот идентичный набор жизненных ценностей32.
При любом аналитическом раскладе эмпирических фактов очевидно, что в ХХ столетии "культ денежного успеха" в американской культуре продолжает оставаться центральным сюжетом жизненного мира монетаризма. Заостренность американского самосознания на теме "Его Сучьего Величества Успеха" (эта метафора принадлежит В. Джеймсу) предельно последовательно выражала нормативное требование индивидуальной выделенности, выстраиваемой в логике "Чего я достиг?" против логики "Кто я есть?"3 .
В этой культурной логике денежное измерение успеха, безусловно, являлось универсальным. Биографические ожидания американцев выражаются преимущественно в денежном измерении, хотя сама денежная составляющая успеха постепенно подчиняется идее
29
Wyllie O.G. The Self-Made Man in America. New Brunswick: Rutgers University Press, 1954. Р. 8485.
30 Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 223.
o-i
31 Wyllie O.G. The Self-Made Man in America. Р. 144.
32
Подробнее см.: Merton R. Social Theory and Social Structure. Р. 224 и далее.
33 Эта формула Д. Планта детально проанализирована в кн.: Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. Образ жизни и мыслей в Соединенных Штатах сегодня. М.: Радуга, 1992. Т. II. С. 184.
Американское достижительство существенно отличается от исконно христианского смысложизненного видения биографии. Quis ego et qualis ego? ("Кто я и каков я?") - такова формулировка вопроса, на который истинный христианин, по мысли Августина, ищет ответ всю жизнь. Подробнее о "моральной личности" у Августина см.: Столяров А.А. Свобода воли как проблема европейского морального сознания. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1999. Гл. 4. § 2. Впрочем, и рационализации Фомы Аквинского ничего принципиального, нового не добавили в доктрину "личностной жизни" исконного христианства. См.: Жильсон Э. Томизм. Введение в философию св. Фомы Аквинского. М.-СПб.: Университетская книга, 2000. С. 352-371.
выделенности через профессиональный успех вообще (и, первым долгом, биографический успех профессиональных занятий "среднего класса"). "Чтобы понять, почему успех как цель жизни так важен, нужно вспомнить, что для простого американца проверкой идеи является конечный результат действия, а ценность любой вещи вообще определяется эффективностью. Человек озабочен успехом, потому что живет - и гордится этим - в мире, лишенном иллюзий, и не может позволить себе тратить время на вещи бесполезные"34. Но поскольку жизненные цели отчетливо прописаны и вербально артикулированы, то в логике индивидуальной выделенности остается место лишь для одного (весьма традиционного) типа достижительской идентичности - "жизненного счастья", которое средний американец желает себе, своим детям, о праве на которое, в конце концов, сказано в американской Конституции. Установка на достижение жизненного счастья делает носителя культуры монетаризма классически современным субъектом, при том, что в других этнонациональных культурах проекта "простой" современности денежное измерение жизненного успеха и индивидуальной репутации может быть не столь радикально артикулированно и даже иметь подчиненный статус.
Денежная не-выделенность "советского человека"
Культурные новшества этоса "денежного успеха" отнюдь не сводятся только к открытию исключительной возможности социального конструирования биографических проектов индивидов в категориях денежного измерения. В нем гораздо важнее отождествление ценностей и норм денежного успеха со всей культурной системой. Деньги, денежная выделенность и/или её избегание со стороны субъектов действия в этосе "денежного успеха" становятся значимыми конструктами семантического описания жизненных миров современности.
Гипотеза об избегании "советским человеком" денежного успеха (точнее, "страхе" денежного успеха) может рассматриваться и как социологически корректная, но - при известном повороте угла зрения - и как совершенно ошибочное допущение. Известный афоризм E. Ильфа о том, что он страшно ненавидит деньги, "но что-то в них все же есть", как нельзя лучше характеризует символическую aмбивалентность денег и денежной выделенности личности при социализме.
С одной стороны, деньги не являлись универсальным мерилом стоимостей (то есть не предполагали золотого измерения), но, с другой, - de facto выступали средством учета (и оценки) труда и механизмом распределения.
С одной стороны, деньги физически существовали, и государство выпускало банкноты и монеты, охраняемые Законом (как известно, многие коммунистические лидеры надеялись сделать "социалистические" деньги конвертируемыми), и в то же время они не без труда конкурировали с деньгами символическими (в буквальном смысле понятия).
С одной стороны, деньги можно было легко денонсировать (заменить любым другим средством учета труда, например, распределительными карточками), но, с другой, - даже в периоды предельного упрощения социально-экономических отношений в стране (годы военного коммунизма и Отечественной войны) деньги по-прежнему играли существенную роль в поддержании целостности общества и, в известном смысле, предопределяли "денежные параметры" сознания "советского человека".
Реальный коммунизм, конечно же, был преимущественно обществом бедных, но в нем куда активнее развивался публичный дискурс о мере достатка, чем в каком-либо другом развитом индустриальном обществе. Мера достатка при социализме сопровождалась "научными" рационализациями. Само слово "богатство" в отношении личного имущества "советского человека" относилось к ряду нежелательного. Нельзя сказать, что оно табуировалось вербально, но очевидно идеологически и политически преследовалось. Хотя достижительски ... все же поощрялось. Вся проблема заключалась в обосновании источника денег и/или происхождения богатства35.
Крайне ограниченной в численном отношении группе людей (чаще всего, свободных творческих профессий) "разрешалась" демонстрация своего (заработанного!) достатка, который, разумеется, на фоне общей бедности воспринимался сверхнормальным - хотя по-социалистически легитимным - богатством. "Народным богачам" - народным артистам, писателям и прочим любимцам публики - можно было не только не скрывать своей денежной выделенности, но
34 Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. Т. II. С. 184.
35 Именно этого не смог сделать Остап Бендер после получения искомых миллионов, что существенно ограничило его социальную свободу, потребительские фантазии и, наконец, подтолкнуло к идее эмиграции из страны. Его протагонист Александр Корейка, будучи финансово успешной личностью, вынужден был вести образ жизни весьма далекий от традиций этоса "денежного успеха". И очевидно, что другой сценарий для биографий "советских миллионеров" И. Ильф и Е. Петров придумать не смогли бы.
и желательно было ее временами публично демонстрировать. Для всех же остальных по-настоящему "состоятельных" советских граждан денежная выделенность была во всех смыслах запрещена. Что в равной мере касалось и высшей номенклатуры, и "теневиков", и прочих "успешных профессионалов".
В символическом коде "простой советский человек" эпитетом простой объяснялось многое: простой человек довольствуется малым! И это довольствование, в известном смысле, не только глушило "подсознательную" и внеисторическую установку на богатение, о котором писал Вебер, но и формировало этос "избегания денежного успеха". Советский человек любил деньги, но не мог себе позволить жить во имя денег. Этой формулой, правда, не охватить всей картины советских нравов, но граждане большинства стран "реального социализма", преодолевая все мыслимые и немыслимые запреты и табу, частично реализовывали своими биографическими проектами этос "денежного успеха", хотя основная масса населения старалась вообще избежать денежной выделенности, обнаруживая свои идентичности любыми другими - неденежными -средствами.
"Срединные слои" обществ советско-большевистской модернизации, оказываясь под властным и идеологическим прессингом запрета на накопление богатств, искусственно подавляли в себе естественную (для современной личности) тягу к следованию ценностям и нормам этоса "денежного успеха" и конструировали культурную среду "допотопных" доктрин "нечистых денег" (pecunia impura).
Коммунистическое "достоинство" советского человека не позволяло ему опуститься до уровня монетаристской пошлости. В этом смысле денежную не-выделенность и этос "избегания денежного успеха" можно рассматривать как базовую характеристику советской модели культуры.
Нарочитая денежная выделенность "новых русских"
Культурной реакцией на этос "избегания денежного успеха" и категоричность денежной не-выделенности "советского человека" становится гипермонетаризм и демонстративная денежная выделенность "новых русских" в посткоммунистические времена. Абстрагируясь от криминальной и социально-профессиональной составляющей этого феномена, обратим внимание на то, что солидаристической философией "новых русских" становится идеология нарочитой денежной выделенности.
"Новые русские", как известно, представляют собой российский вариант вполне универсального феномена36: нарочитую социальную выделенность успешно адаптированной группы в обществе, только-только преодолевшем в себе былые культурные запреты на демонстративное потребление, в обществе, где слабы нормы и ценности этоса "денежного успеха".
"Новые русские", безусловно, сосредоточены на демонстративном потреблении во имя обретения "денежной репутации", но в том числе и во имя нарочитой выделенности в культурной среде "избегания денежного успеха" и, возможно, жизненного успеха вообще.
Жизненный мир "новых русских", если следовать шютцевскому методологизму, подчинен культурной логике "потому что", а не "для того, чтобы"37. Установка на денежную выделенность у них не содержит проектного мотива распредмечивания своих биографических амбиций в определенных социальных действиях. Установка на денежную выделенность для них ценна сама по себе, причем только здесь-и-сейчас. В ней нет биографической завершенности, как нет и проектной инструментальности (мотив "для того, чтобы"). Этот жизненный стиль реализуется, видимо, исключительно "потому что" денежная выделенность ни культурно, ни социально уже не табуирована.
Успешность "новых русских" в постсоветском обществе имеет глубокий социальный смысл постольку, поскольку она глубоко контрастна культуре тех профессиональных слоев постсоветского общества, которые никак не могут преодолеть в себе рецидивы ценностей и норм
36 "Новые русские" без труда обнаруживают близнецов-братьев в других посттоталитарных и даже постколониальных странах. Этос нарочитой денежной выделенности в их социальном поведении образует особенный культурный стиль индивидуальной экстравагантности или, точнее, жизненный мир экспрессивной непохожести (об этом стиле подробнее см.: Luedtke H. Expressive Ungleichkeit. Zur Soziologie der Lebensstile. Opladen: Leske und Budrich, 1989), который, безусловно, должен рассматриваться социальным исследователем в более тесной связи с анализом исторического проекта "высокой" современности.
37 О значении дихотомии "Um-Zu" и "Weil" мотивов в определении человеческих поступков см.: Schutz A. Collected Papers. Vol. I: The Problem of Social Reality. The Hague: Martinus Nijhoff, 1962. Р. 69-72; Schutz A. Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1974. Р. 115130; ср. также: Luckmann T. Theorie des sozialen Handelns. Berlin: Walter de Gruyter, 1992. Р. 56-59.
этоса "избегания денежного успеха" и, как кажется, по-прежнему страшатся собственного жизненного успеха.
Денежный успех как "открытие" современности
Т. Веблен почти столетие назад предложил интерпретировать жизненный мир денежного успеха как специфическую социокультурную систему, в которой наиболее последовательно и радикально реализован принцип "завистнического сравнения"38.
Если не впадать в искушение морализаторского дискурса, то "завистническое сравнение" вполне можно рассматривать как естественную среду для биографического взаимодействия относительно равных достижительских субъектов проекта "простой" современности - индивидов, проповедующих эгалитарные ценности, выступающих за равенство возможностей и, что, пожалуй, самое главное, не склонных рассматривать денежный рост человека как продукт неповседневных (харизматических!) качеств личности, а процесс "делания денег", соответственно, как доступный каждому в этой системе социальных притязаний.
Среда "завистнического сравнения" предельно снижает гиперэтическое начало в этосе "денежного успеха" и предлагает толковать биографическое проектирование в категориях "денежного успеха" как нормальное и, пожалуй, даже как единственно возможное в обществе современного типа. В свою очередь, денежная выделенность современного субъекта становится conditio sine qua non39 его социального статуса, репутации, престижа, социальной идентичности, в конце концов.
Денежный же успех в культуре коммунистических проектов модернизации скорее работает на чисто "завистнический" эффект в структуре социального взаимодействия. И там денежный успех вожделенен, но к чужому успеху социальное отношение, по меньшей мере, завистнически сдержанное, а как правило, - ресентиментально отрицательное.
В коммунистических обществах денежный успех, очевидно, маргинализирован на ценностную периферию и символически подчинен другим идеологиям биографического проектирования (к примеру, жизненной философии альтруистического "служения" государству, партии, общему делу, начальству). И если денежный успех достижительского "Я" и понимается в категориях объективного старания (то есть интерпретируется как успех в чистом виде, как продукт целенаправленных действий делания "самого себя"), то денежный успех Другого истолковывается как удачное стечение благоприятных обстоятельств, надындивидуальное везение. Отчего собственно в культуре тоталитарных проектов так никогда и не была сформирована атмосфера уважительного отношения к чужому успеху вообще, а денежному успеху Другого - в особенности.
Впрочем, противопоставление "чистых" и "нечистых" денег в отечественной культурной истории, начавшись еще пятьсот лет назад с исторического спора стяжателей и нестяжателей, все же завершилось логическим возвращением этоса "делания денег" в сознание россиян, без которого сегодня вряд ли возможна ре-модернизация России. Остается лишь надеяться, что он не обернётся для страны новой аномической трагедией гипертрофированного служения людей какой-то одной биографической идее.
Г.С.Батыгин
КАРЬЕРА, ЭТОС И НАУЧНАЯ БИОГРАФИЯ: К СЕМАНТИКЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО НАРРАТИВА
Биографическое повествование подчинено некоторым архетипическим схемам запоминания мест, событий и образов. Эти схемы, в отличие от мнемотехнических схем запоминания в эпоху, предшествовавшую изобретению книгопечатания, где манипуляции с памятными образами должны были захватывать всю душу целиком40, воспроизводятся в
38 Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984.
39 Условие, без которого <что-либо> не возможно (лат.)
40 Йейтс Ф. Искусство памяти / Пер. с англ. Е.В. Малышкина. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 6.
