CC BY
51
О. А. Остапчук (Москва)
Круглый стол «Украинский язык в государственной политике и общественной мысли в Российской империи и Советском Союзе»
Отдел восточного славянства, действующий в Институте славяноведения РАН с 1998 г., объединяет специалистов-гуманитариев различных специальностей, для которых широко понимаемая укра-инистическая проблематика является, без преувеличения, одним из научных приоритетов. Результаты их исследований, демонстрирующих комплексный подход к материалу - будь то историческому или лингвистическому, - регулярно публикуются, в частности, на страницах ежегодника «Белоруссия и Украина. История и культура» и в тематических сборниках. Не менее важно, что Отдел стал важной научной площадкой, собирающей историков, филологов, культурологов, политологов для обсуждения актуальных вопросов истории и культуры восточных славян, в том числе украинцев. Так, именно Отдел стал инициатором организации круглого стола на тему «Украинский язык в государственной политике и общественной мысли в Российской империи и Советском Союзе», на котором 6 декабря 2016 г. выступили как сотрудники Института славяноведения, так и исследователи из других московских научных центров (Института российской истории РАН, МГУ им. М. В. Ломоносова, РГГУ и Лингвистического университета). Обсуждаемые вопросы вполне предсказуемо вышли далеко за рамки собственно лингвистической проблематики, включив историко-культурные и политические аспекты внешнего функционирования украинского языка в коммуникативном пространстве в различные периоды его истории.
Круглый стол открылся выступлением С. С. Лукашовой (ИСл РАН) «Языковая среда в Киево-Могилянской академии в XVIII в.». Разбирая вопросы изучения иностранных языков в этом учебном заведении, сыгравшем исключительную роль в развитии высшего образования на восточнославянских землях, докладчица сосредоточилась на проблемах качества их преподавания, а также оценки степени владения и уровня востребованности каждого из языков после окончания студентами учебного курса. Материалом для выступления послужили программы обучения и посвященные им документы (переписка, должностные инструкции). Так, в докладе отмечалось, что в качестве особых предметов для изучения в Киево-Могилян-
ской академии фигурировали латынь, реже - греческий и иврит. В то же время польский язык специально в качестве иностранного не изучался, видимо, предполагалось, что он уже известен студентам, поскольку стихосложению они учились именно по-польски. Похожая ситуация наблюдалась и с «простой мовой», отсутствовавшей в программе как отдельный предмет, однако упражнения в риторике явно предполагали владение ею. С. С. Лукашова особое внимание уделила функционированию различных регистров языка, включая родной язык учащихся во всех его вариантах; в этой связи упоминались студенческие театральные представления, рождественские вертепы, сбор милостыни, а также репетиторство в городе. Выступавшая подчеркнула, что сохранившиеся документы не позволяют говорить о негативном отношении администрации Академии, а также светских или духовных властей к малороссийской «простой мове», фактически выполнявшей функции литературного языка в XVIII в., или о принудительном вытеснении ее великорусским языком в процессе обучения или в студенческом обиходе. В ходе выступления и последовавшей за ним дискуссии обсуждался также вопрос о том, насколько языковая среда Киево-Могилянской академии была открыта и комфортна для выходцев из других регионов Российской империи.
М. В. Лескинен (ИСл РАН) посвятила свое выступление публичным дебатам второй половины XIX в. о статусе восточнославянских языков / наречий в российском общественном сознании, опираясь на анализ существовавших в то время лингвистических и этногене-тических классификаций славянских народов и языков. Так, было отмечено, что в 1840-е гг. важнейшей проблемой для российских исследователей и публицистов стала проблема выделения группы восточнославянских («русских») языков в самостоятельную, отличную от других, ветвь славянских языков. Для деятелей российской науки, таких как Н. И. Надеждин, О. М. Бодянский и М. А. Максимович, это напрямую было связано со статусом русского языка и проблемой деления его на наречия. Попытки приведения в соответствие этнографической и лингвистической классификаций привели к тому, что во второй половине XIX в. возобладала концепция Надеждина, согласно которой русскому триединому племени соответствовал русский язык, а отраслям (ветвям или поколениям) русского племени - т. е. великорусам, малорусам и белорусам - три его наречия. В выступлении особо подчеркивался дискуссионный характер содержания понятий «язык», «наречие», «говор» («диалект») как таковых в этот период. Если в словарях и энциклопедиях пред-
лагались в качестве общепринятых узколингвистические определения, то в языке публицистов и популяризаторов науки эти термины были неоднозначными, и их трактовку можно прояснить лишь путем контекстуального анализа. М. В. Лескинен отметила, что нередко в произведениях одного и того же автора, например, «наречие» используется и в качестве классификационной единицы, более мелкой, чем язык, и для разграничения устной речи и письменного литературного языка, и как общий термин, синонимичный языку. В последней трети XIX в. в научной и учебной российской литературе малороссийское / малорусское наречие по-прежнему признавалось одним их трех наречий русского языка, которому, таким образом, было отказано в наличии признаков языка литературного. Как отметила докладчица, именно эта классификация благодаря закреплению ее во всех крупных словарях и энциклопедиях того времени использовалась в качестве критерия для установления иерархии народов (этнических групп) и языков в целом, а следовательно и определения их исторического / культурного статуса в общественном сознании и политической мысли.
Хронологическим и логическим продолжением предшествующего выступления стал доклад М. Э. Клоповой (ИСл РАН), сосредоточившейся на дискуссиях начала XX в. в Государственной Думе и периодической печати о преподавании украинского языка в школе. Эпоха после 1905 г. демонстрирует явный поворот в сторону коммуникативной эмансипации украинского языка, пусть и в ограниченных рамках. Как было отмечено в выступлении, проблема статуса украинского языка как таковая выносится здесь за скобки, в то же время, на заседаниях III и IV Государственной Думы не раз поднимался вопрос о целесообразности изучения украинского языка в начальной школе, что было очевидным образом связано с обсуждением реформы начального образования, начавшейся в 1908 г. Несмотря на то, что представителями малороссийских губерний в Думе были люди самых разнообразных политических взглядов, большинство из них положительно отнеслись к идее преподавания местного (украинского) языка в сельских школах. Так, первой, 29 марта 1908 г., с законопроектом «О языке преподавания в начальных школах с малороссийским населением» выступила группа депутатов-священников, предложившая сочетать обучение как на русском, так и на украинском языках. Спустя два года, в 1910 г., вопрос о языке преподавания в начальных школах возник вновь в связи с обсуждением в Государственной Думе проекта всеобщего 4-летнего образования, на
сей раз связанного с инициативой преподавания в «инородческих» школах национальных языков. Предложение обеспечить украинцам те же права, что и «инородцам», первоначально не получило поддержки, однако в ходе дискуссии П. Н. Милюков заявил о необходимости и возможности развития начального образования на украинском языке. Этот вопрос неоднократно возвращался в повестку дня и на заседаниях IV Государственной Думы. М. Э. Клопова отметила, что необходимость введения украинского языка в образование большинство выступавших аргументировали тем, что изучение родного языка в начальной школе будет способствовать ликвидации неграмотности и повысит общий культурный и образовательный уровень, однако вопрос об украинском языке на более высоких ступенях образования и в других сферах культурной жизни не обсуждался.
Вполне закономерно наибольшее внимание участников круглого стола привлек межвоенный период (1920-30-е гг.), ознаменовавшийся кардинальным изменением номинального и фактического коммуникативного статуса украинского языка в публичном пространстве. Е. Ю. Борисенок (ИСл РАН) представила обзор инструментов политического влияния, разработанных советским правительством для управления языковой сферой. В выступлении была подчеркнута связь украинской языковой политики с общей советской политикой коренизации, проводившейся в 1920-30-е гг. и ориентированной на развитие национальных языков и культур в рамках национальных территориальных образований различного уровня, от республики до сельсовета, при строгом соблюдении социалистического содержания культурно-языкового движения. Декларированный советской властью курс на внедрение двух и более языков в речевую практику населения национальных республик предполагал, что каждый гражданин страны, помимо родного языка, по крайней мере в теории, должен был овладеть и языком «коренного населения» национальной республики, и русским языком как языком общения между представителями различных наций. При этом, как подчеркнула выступавшая, полиэтничный характер страны Советов в сочетании с социальной мобильностью населения требовал не только обеспечения языковых прав наций, но и регламентации места и обеспечения статуса русского языка, прежде всего на основе его введения в программу обучения во всех учебных заведениях страны. Колебания политики в языковой сфере были тесно связаны с формированием общей идеологии: если в 1920-е гг. основное внимание уделялось национальным языкам и внедрению их в публичное пространство, то в 1930-е гг.
акцент сместился - был взят курс на повышение роли русского языка и создание единого «советского народа». Началась борьба с «националистическими проявлениями» среди представителей как «коренной национальности», так и национальных меньшинств, носившая явно репрессивный характер. Административная реформа, в ходе которой была упразднена часть национальных территориальных образований, сочеталась с реорганизацией школьного образования для представителей национальных меньшинств. В докладе было подчеркнуто, что при этом говорить о полной русификации в 1930-е гг. в УССР не приходится: программа украинизации - по крайней мере номинально - продолжала действовать и в области обучения, и в области издания литературы, и в кадровой сфере, хотя и подверглась существенной корректировке. В дискуссии обсуждались проблемы кадрового и научного обеспечения процесса украинизации, причины переформатирования политики в языковой сфере, а также отношение жителей Советской Украины с различным языковым опытом и родным языком к проводимой политике.
На собственно лингвистических аспектах языковой политики в Советской Украине в 1920-30-е гг. остановилась в своем выступлении О. А. Остапчук (ИСл РАН). Безусловное принятие самого термина «украинский язык» в противовес имперскому «малороссийское наречие» советскими властями означало, в частности, признание его независимого статуса и сочеталось с его полномасштабной коммуникативной эмансипацией: украинский язык призван был выполнять весь спектр «высоких» функций в культурном пространстве, ранее для него недоступных, однако также и функцию идеологическую. Это естественным образом потребовало развития собственно языковых ресурсов, прежде всего словарных, а также нормализации грамматики и правописания. В сфере языкового строительства на первый план вышел вопрос не о том, быть ли украинскому языку, а о том, каким должен быть язык украинской социалистической нации. С одной стороны, для украинского языка это означало настоящий прорыв в сфере кодификации: именно в 1920-е годы был завершен длившийся несколько десятилетий процесс выработки единой литературной нормы, ставшей компромиссом между «западной» и «восточной» культурно-письменными традициями. По-настоящему революционные достижения были достигнуты в сфере терминологии, в деле создания специальных и общеязыковых словарей. С другой стороны, прямое идеологическое вмешательство в языковую сферу сочеталось с откровенно волюнтаристским подходом к отбору языковых
средств, призванных быть не просто «правильными», но и «идеологически верными», что особенно драматично проявилось в 1930-е гг. О. А. Остапчук использовала материалы, связанные с работой Института научного языка Всеукраинской академии наук, ставшего основным центром кодификации обновленного в соответствии с духом со-циальныхз преобразований литературного украинского языка. После изменения политического курса и трансформации языковой политики в 1930-е гг. именно он стал основным объектом критики, повлекшей за собой откровенно репрессивную оценку отдельных лексем и целых лексикографических работ (что имело своим следствием также репрессии в отношении создававших их ученых) как «буржуазно-националистических» и «враждебных» пролетарской идеологии. Это означало, среди прочего, кардинальное изменение содержания и сущности языковой политики, остававшейся номинально украинской и украинизаторской.
Малоизвестным аспектам украинизации в школах на территории РСФСР посвятил свой доклад К. С. Дроздов (ИРИ РАН). Широкое привлечение архивного материала позволило докладчику показать, как в губерниях Центрального Черноземья и на Кубани, где проживало наибольшое количество украинского населения России, происходила реализация директивных указаний партии и правительства в языковой сфере. Автор доклада отметил характерные особенности этого процесса, обусловленные двойственной идентичностью украинской по происхождению части населения РСФСР, которое считало себя не украинцами, а «хохлами», «суржиками» или «перевертнями», в качестве родного языка («ридной мовы») называя русский. В выступлении также был затронут вопрос о содержании украинизации. Так, отмечалось, что многие руководители отделов народного образования и школьных учреждений на местах (например, в Белгородском уезде Курской губернии) в качестве украинского языка вводили в сферу образования местный «слободской» говор, на котором, в частности, проводилась и ликвидация неграмотности. Особо остановился К. С. Дроздов на проблеме недостаточного обеспечения школ учебниками и учебными пособиями, а также учителями, владеющими украинским языком. Печальный итог - крайне низкое качество украинизации - вынужден был констатировать, в частности, в заключительном слове на съезде нацменьшинств сотрудник Отдела национальностей ВЦИК З. С. Островский. И это несмотря на то, что, как показал в докладе К. С. Дроздов, за десять лет (с 1922/23 по 1932/33 учебные годы) в деле украинизации народного образования
в Центральном Черноземье были достигнуты определенные успехи: по крайней мере, перед началом 1932/33 учебного года в директиве Центрально-Черноземного ОблОНО говорилось, что проблема украинизации учреждений народного образования в ЦЧО в основном разрешена. Последовавшее вслед за этим свертывание украинизации в полном соответствии с изменением общего политического курса проходило на Кубани стремительно и полномасштабно. Так, посреди учебного года, с 15 января 1933 г., было не только прекращено преподавание украинского языка во всех без исключения школах, но и запрещен выпуск почти 20 украинских газет и журналов; прекратилось радиовещание на украинском языке; закрылось несколько сотен школ; были ликвидированы украинский педагогический и научно-исследовательский институты, все украинские педагогические техникумы, и «по специальному указанию были сожжены все украинские библиотеки». Как полагает автор доклада, после «деукраи-низации» середины 1930-х гг. среди украинцев России возобновился процесс естественной ассимиляции с постепенной сменой национальной идентичности с украинской на русскую.
На несколько ином территориальном и временном материале проблему директивного введения украинского языка в публичное пространство рассмотрел М. Ю. Дронов (ИСл РАН). Свое выступление он посвятил русско-украинскому языковому дуализму на послевоенной Пряшевщине (современные северо-восточные районы Словакии), основываясь на материалах местной печати. В марте 1945 г. была основана Украинская народная рада Пряшевщины, претендовавшая на представительство всего русинского населения региона. Несмотря на свое название, национально-языковая политика рады была преимущественно русофильской. Отсутствовала четкость в вопросе о национальной принадлежности русинов, в официальной сфере доминировал русский язык. Однако уже в феврале 1948 г. в просоветской Чехословакии был взят курс на приведение национально-языковой политики в регионе в соответствие с теми мерами культурно-языкового строительства, которые предпринимались в ставшем советским Закарпатье. В результате, как отметил М. Ю. Дронов, только в начале 1950-х гг., после основания Культурного союза украинских трудящихся, была проведена украинизация Пряшевщины с масштабным введением украинского литературного языка в публичное и культурное пространство. Это, однако, привело к парадоксальным результатам; учитывая специфику этнического самосознания населения края, традиционно ориентированного ско-
рее на Русь / Россию, большая часть русинского населения сделала выбор в пользу не украинской, а словацкой культурно-языковой идентичности.
Собственно лингвистическая проблематика возобладала вновь в выступлениях заключительного блока круглого стола, объединившего специалистов-филологов. Свой доклад «Язык - наречие - мова. Статус украинского языка в русском дискурсе советского периода» Е. Е. Левкиевская (РГГУ) построила на материале Национального корпуса русского языка (ruscorpora.ru). Докладчица представила свои наблюдения над тенденциями контекстного употребления выражений «украинский / малорусский / малороссийский язык», «украинское / малорусское / малороссийское наречие» и «украинская / малорусская / малороссийская мова» в русских письменных текстах XX в. - от последних десятилетий дореволюционного периода до первого постсоветского десятилетия, что позволило ей определить место названных выражений в системе языковых средств, служащих для выражения оценки в языковом сознании. Одним из ведущих параметров для вычленения тенденций в сфере словоупотребления послужила частотность употребления указанных сочетаний. Так, согласно выводам Е. Е. Левкиевской, нейтральное для современного языкового сознания сочетание «украинский язык», лишь спорадически представленное в текстах начала XX в., становится доминирующим лишь в советский и постсоветский периоды. Одновременно в публицистике 90-х гг. XX в. возрастает частотность маркированного, негативно окрашенного сочетания «украинская мова», служащего для выражения иронического и/или презрительного отношения к языку и/или политической идентичности. Обратная тенденция была отмечена для сочетаний «малороссийский язык» и «малороссийское наречие»: будучи весьма частотными в дореволюционный период, в советских текстах они употребляются лишь как стилистически окрашенные историзмы, отнесенные в прошлое, однако продолжают активно использоваться в языке белой эмиграции, в современном дискурсе спорадически появляясь как средство эмоциональной оценки. Доклад, как и последовавшая за ним дискуссия, позволили установить связь между частотностью выражений, употребляемых в русском публичном дискурсе для обозначения украинского языка, и его статусом в общественном сознании.
В завершение круглого стола прозвучали выступления коллег-филологов из Лингвистического университета. Так, доклад А. А. Шехватовой был посвящен одной из ключевых проблем для со-
временного украинского дискурса о культуре речи - проблеме суржика и смешанной речи, рассмотренной сквозь призму отношения к речевым ошибкам и с опорой на материал электронных и печатных СМИ. Свой краткий обзор основных фактов из истории языковой ситуации на украинских землях в XIX-XXI столетиях представила А. А. Овсянникова.
Совмещение в рамках круглого стола выступлений, осветивших различные аспекты языковой проблематики, придали обсуждаемой теме необходимую глубину и многогранность. Лучшим доказательством продуктивности такого подхода стали активные дискуссии, в которых приняли участие все выступавшие. В ближайшем будущем ожидается публикация статей по материалам круглого стола в одном из тематических периодических изданий.
