CC BY
0УДК 001+17
Кролики и удавы, или удавы и кролики (Наука и этика, или этика и наука)
В. П. Смилга
ВОЛЬДЕМАР ПЕТРОВИЧ СМИЛГА — доктор физико-математических наук, профессор кафедры теоретической физики Московского физико-технического института, главный научный сотрудник РНЦ «Курчатовский институт», соросовский профессор. Область научных интересов: ядерные методы исследования вещества (мюонный метод), физикохимия поверхности.
123182, Москва, пл. Курчатова, 1, РНЦ «Курчатовский институт», тел. (095)196-95-19.
Читатели конечно отметили — заглавие украдено у Фазиля Искандера. Оно, полагаю, удачно и к месту украдено, но вроде бы требуются и некие собственные мысли, а с ними много тяжелей.
Потому рискну начать с длинной и «умной» цитаты с тем, чтобы отчасти прояснить предмет разговора, ибо со студенческой поры привык руководствоваться известным принципом марксизма: «Самостоятельная мысль — есть кратчайшее расстояние между двумя цитатами ... сводящееся к третьей». Вольнодумцы могут вставить частицу «не».
Итак, по Бертрану Расселу из его «Истории западной философии».
«Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное оказывалось до сих пор недостижимым; но подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения (курсив мой — B.C.)- Все определенное знание, по моему мнению, принадлежит к науке, все догмы, поскольку они выходят за пределы определенного знания, принадлежат к теологии. Но между теологией и наукой, имеется Ничейная Земля, открытая для атак с обеих сторон; эта Ничейная Земля и есть философия.
Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, и если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух
«Оратор вкрадчивым голосом плел общеизвестное».
И. Ильф. Записные книжки
материи или он обладает независимыми силами? Имеет ли Вселенная какое-либо единство или цель? Развивается ли Вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы, или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному — крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащемся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представлялся Гамлету? А, может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни, или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы можем его достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если Вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой — просто максимально рафинированная глупость?»
На мой взгляд эта замечательная фраза стоит многих философских томов. Простой вопрос, заданный Расселом, сразу же высвечивает в общем то очевидный факт: многолетние яростные ученые дискуссии идеалистов и материалистов, если рассуждать строго логически, велись собственно ... ни о чем. С тем же успехом можно было переиначить «дух» в «материю», а «материю» в «дух».
Действительно, и те и другие сходились во мнении, что Вселенная управляется неким об-
щим мировым законом (или, точнее, законами), но далее начинались туманные, полностью бессодержательные словоизвержения. Если говорить по-простому, так сказать, по рабоче-крестьянски, вопрос всегда был только один: есть ли загробная жизнь? Или нет? Но, как правило, именно этот вопрос и топили в бесконечных рассуждениях. Неискушенные древние материалисты и теологи были и откровенней и честней. В наше время можно отметить Иммануила Канта и Остапа Бендера.
Как видите, Рассел очень четко провел классификацию тем человеческого познания и вдобавок забросал нас вопросами. Однако, увы, не стоит и мечтать о попытке дать какие-либо ответы. На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории... Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них — дело философии.
К тому же ни теология, ни философия не есть наши темы. Теологии вообще в нашей стране в наши дни касаться чуть ли столь же не рекомендуется, как лет пятнадцать тому назад ... философии.
Ныне все наши первейшие персоны стоят в первых рядах на молебнах. Светятся благодатью, со свечами ...
Этика (в возвышенном смысле) также материя тонкая, что она ...«просто черт знает что такое» — как говаривал незабвенный Иван Ни-кифорович Довгочхун...
Поэтому ограничимся некоторыми простыми замечаниями об обычной человеческой порядочности в мире науки. Кстати, в тех же «Записных книжках» у Ильфа есть примерно такая ядовитая запись: «Профессор киноэтики! А вся этика в том, что режиссер не должен спать с актрисами». В смысле — не злоупотреблять своим служебным положением.
Не будем говорить ни о шарлатанах, ни о всяческих лженауках по той простой причине, что к науке все это касательства не имеет. Число им — тьма. В наши дни, увы, не менее, чем в древности, а в так называемых «цивилизованых странах»* на душу населения приходится едва ли не больше, чем в племенах Новой Гвинеи-Папуа. Что свидетельствует о том, что тупость людская и невежество непреходящи. Это горестно констатировал еще Марк Туллий Цицерон в своем трактате «О предсказаниях», где он детально разбирает и истребляет все возможные виды суеверий и гаданий, в частности столь популярную ныне астрологию. Он, конечно, и вообразить не мог, что через две тысячи лет халдеи** будут едва
* Кто бы объяснил мне, что конкретно подразумевают в этом модном сегодня обороте.
Римляне всех астрологов без разбора именовали хадлеями независимо от реального их происхождения. Любопытно, что в нашем разговорном языке издавна термин «халдей» используется вполне адекватно реальному содержанию астрологии. Примерно: «жуликоватый болтун, манипулирующий квазиучеными заумными фразами». Так что не совсем мы безнадежны.
ли не более популярны, чем в Древнем Риме. Просмотрите прессу наших дней. В одном и том же номере газеты можно рядышком прочитать сообщение об открытии новой гамма-галактики, удаленной от Земли на десять миллиардов световых лет, и рекламу какой-то сударыни Мани, потомственной колдуньи в десятом поколении. Современная пресса вполне начала «отрабатывать» известное о себе определение как «второй древнейшей профессии»...
Поражает другое. Как в роде человеческом уживаются и соседствуют самое дикое, темное мракобесие и фантастические успехи в познании Вселенной, изысканность интеллекта, изящество мысли. Право, это куда удивительней, чем «нравственный закон внутри нас», который наряду со «звездным небом» так потряс Иммануила Канта. Между прочим, Катон в свое время полагал, что самое удивительное это — «как два гаруспика (штатные предсказатели в Риме) удерживаются от смеха, беседуя на профессиональные темы».
Напоследок снова проявим патриотизм: на «культурном» Западе всякого чернокнижия, шарлатанства, магов, экстрасенсов-лекарей не меньше (если не больше), чем в нашей благословенной державе. И расстанемся, наконец, с разнообразной и многоликой нечистью.
Однако вернемся к науке и ученым. На самом деле все просто. Ученые (научные работники) — люди творческой профессии. Соответственно и характер, и система взглядов, и отношение к жизни в общем такие же, как и у прочих служителей творческих профессий — писателей, поэтов, музыкантов, художников, актеров. Булгаков утверждал, что театр — самый сложный механизм в мире. Смею уверить: любой научный коллектив по сути ничем не отличается от театра (или, если угодно, оркестра). Отличия чисто внешние. Основное, пожалуй, в том, что профессия все же приучила ученых несколько более уважать логику мышления. Внешне как-то более благопристойно все выглядит, но суть-то одна.
Попробую дать классификацию ученых и их коллективов в соответствии с предлагаемым набором этических критериев.
Первое — отношение к своему делу. Здесь полная тождественность. Биолог либо историк так же увлечены, как актер либо скрипач. Об этом, помните, еще у Н. В. Гоголя сказано, когда он описывал, как в «Ревизоре» Антон Антонович отечески наставляет смотрителя учебных заведений Луку Лукича и в частности касательно учителя по исторической части: Городничий: «... а как добрался до Александра Македонского, то я не могу Вам сказать, что с ним сделалось. Я думал, что пожар, ей-богу! Сбежал с кафедры и что силы есть хвать стулом об пол. Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? От этого убыток казне.»
Лука Лукин: «Да он горяч! я ему это несколько раз уже замечал... Говорит: «Как хотите, для науки я жизни не пощажу.»
Городничий: «Да таков уже неизъяснимый закон судеб: умный, человек — или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых вон выноси.»
Кстати, стоит прочесть сценку полностью, чтобы убедиться: Антон Антонович науку отменно уважал, и ценил, и думаю, побольше, чем многие из наших губернаторов. А если уж серьезно, то следует сказать, что вплоть до нашего времени только энтузиасты выживали в науке (как и в театре). Потому не стоит тосковать о тех толковых ребятах, что уходят сейчас из науки в бизнес. Останься они — вышли бы в начальники. А там, в бизнесе от них может образоваться немалая польза.
Второе — оценка собственной значительности, так сказать по «месту под солнцем». Здесь все определяет конкретный характер индивидуума, однако, снова почти буквальное сходство. Автору приходилось беседовать с математиками (и даже известными), право, ничем не отличающимися от художников-абстракционистов, либо от композиторов — представителей серийной техники. Можно, однако, заметить, что здесь ученые выглядят даже в более выгодном свете, ибо о труде художника, актера, поэта, музыканта знают и судят все, и весьма безапелляционно. А, к примеру, о хроматограммах аминосоединений, либо о технологии борокомпозитов, либо «о законах языка ирокезского» дилетанту рассуждать затруднительно.*
Так что ученому осознавать себя талантом, лидером даже проще, чем композитору, актеру. Само собой, какой-либо поэт где-то в подсознании убежден, что если уж он не гений, то заведомо талантлив. Но коль не печатают и в Союз писателей не принимают — кто же о тебе узнает? Обидно.
Иное дело в науке, где критерии много определенней, четче, но зато и круг ценителей много уже. Соответственно в точных науках предпосылки для возникновения тоталитарных научных коллективов («школ») существенно весомей.
Третье — отношение к коллегам. Это больной вопрос научной этики и опять же не видно особой разницы с театром (для краткости далее я
Правда, в не столь давние годы наши коммунисты эти трудности бодро преодолевали.
использую термин «театр» вместо перечисления разнообразных видов искусства). Людская природа едина и един характер отношений: правят лидеры—«удавы» по определению Искандера. И правят, как говорится, «железной рукой». «Кролики» же в меру способностей копируют «удавов». Подчеркну — разговор сейчас о настоящих, больших ученых, отнюдь не о прихлебателях, мошенниках. К сожалению, не всегда просто разобраться, как и когда искренняя недооценка работ коллег переходит в обычную человеческую непорядочность. На то это и «театр». Примерами можно заполнить многотомные энциклопедии.
Ограничимся одним: сэр Исаак Ньютон, величайший Ньютон, который «разумом ... превосходил род человеческий» (как вполне справедливо гласит его эпитафия) всю свою жизнь неустанно вел тяжбы о приоритете, ... и даже говорят, что когда он стал президентом Королевского Общества, велел убрать все портреты Роберта Гу-ка, который при жизни формально занимал скромный пост (нечто вроде старшего лаборанта).
Тут необходимо сказать. Сэр Исаак был джен-тельменом весьма нервным, ранимым, обидчивым. А с Гуком он к тому времени враждовал без малого лет сорок. И тем не менее... К тому же заметим, у Ньютона глубокая, истинная, даже болезненная скромность, полное пренебрежение к внешнему успеху, известности (он не публиковал свои результаты иногда десятилетиями) удивительным образом совмещались с капризной гордыней.
У тех же, кто рангом помельче этакая бесовская гордыня вырисовывается еще ярче. Наш Михайло Васильевич вообще возражений не терпел, устраивал скандалы в Академии, прав ли, не прав — без разницы.
Родные братья Якоб и Иоганн Бернулли многие годы трудились вместе, а к концу жизни учинили «разборку» все из-за того же приоритета.
Между прочим, реальный Эйнштейн также мало напоминает благостного Санта Клауса. Он довольно ревностно относился к работам коллег.
Четвертое — отношения ученых и властей предержащих. Но этого щекотливого предмета касаться не будем.
И при всем при том, и даже учитывая различные обстоятельства и все прочее...согласимся, ученые — лучшая часть населения нашей планеты.
