CC BY
179
Грицай Владимир Викторович
кандидат исторических наук, доцент,
начальник кафедры конституционного и административного права Краснодарского университета МВД России (e-mail: vla-fabio@yandex.ru)
Кризисные проявления в культурной жизни советской молодежи в послевоенный период
В работе отражены кризисные проявления в культурной жизни советской молодежи в послевоенный период. Делается вывод о том, что государство лишь на короткое время - период хрущевской «оттепели» - допустило либерализацию культурной жизни советского общества в целом и молодежи в частности. Утратив в этот период монополию на демонстрацию образцов культуры, государство практически восстановило свои позиции в организации молодежной культурной политики уже к концу 60-х гг. XX столетия.
Ключевые слова: молодежная политика, молодежные субкультуры, неформальная культура, либерализация культурной жизни, администрирование духовной жизни, официальные эстетические установки, неформальные литературно-художественные формы.
V.V. Gritsay, Master of History, Assistant Professor, Head of a Chair of Constitutional and Administrative Law of the Krasnodar University of the Ministry of the Interior of Russia; e-mail: vla-fabio@yandex.ru
Crisis manifestations in cultural life of the Soviet youth in the post-war period
The article reflects the manifestation of the crisis in the cultural life of the Soviet youth in the post-war period. The conclusion is that the state liberalized cultural life of Soviet society in general and youth in particular only for a short time - during the Khrushchev «thaw». The state regained its position in the organization of youth cultural policy by the end of 60 years of the XX century and lost its monopoly on demonstration of culture samples in this period.
Key words: youth policy, youth subcultures, informal culture, liberalization of cultural life, administration of spiritual life, official aesthetic installation, informal literary forms.
После окончания Великой Отечественной войны, когда завершился период духовного подъема в связи с Победой в войне и начались будни, выяснилось, что одним из важнейших следствий глубокой заиде-ологизированности повседневной жизни советских людей стало неизбежное нарастание аполитичности, особенно в молодежной среде. Отправной точкой процесса безвозвратной утраты официальной советской моностилистической культурой своего почти полного господства, на наш взгляд, стала вторая половина 1940-х гг., когда в культурной жизни молодежи стали наблюдаться явления, показывающие, что далеко не вся молодежь удовлетворяется все теми же лозунгами и навязываемыми ей стереотипами поведения, которые имели место и 1920-е, и в 1930-е гг. После войны мир изменился, советский народ не только победил -он посредством своих воинов увидел воочию западный мир, пройдя в него до Берлина.
Однако советская молодежная политика по сути своей оставалась прежней, что не могло
не вызвать недовольства молодежи. Это недовольство не доходило до открытых протестных политических выступлений и ограничивалось областью культуры, но порой даже сама постановка молодежью неудобных для власти вопросов вызывала довольно жесткую ответную реакцию. И такого рода кризисные проявления в культурной жизни молодежи встречались все чаще. Так, в конце 1940-х гг. после обнародования известных разгромных постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам литературы и искусства под угрозой санкций строжайше запрещено было не только выступать против решений партии по проблемам культурного строительства, но и обсуждать одобренные и утвержденные свыше литературные персонажи. Так, в 1947 г. грубо одернули студентов 3-го курса исторического факультета МГУ, решивших в стенной газете «Летопись» вынести на обсуждение вопрос, действительно ли герои романа «Молодая гвардия» являются героями нашего времени и если нет, то почему [1]. Равным образом преследовались попытки студентов в литера-
24
туре собственного сочинения отразить трудности и лишения послевоенной жизни.
Ограничение доступа к любимым романам, повестям, рассказам и сборникам стихов, бесцеремонное вмешательство государства в частную жизнь, грубая корректировка «сверху» эстетических вкусов, существование «закрытых» страниц культуры провоцировали уход движения культурных инициатив в подполье, в котором молодежная самодеятельность выражалась через неформальные художественно-литературные формы. Первые неформальные кружки и группы появились еще во время войны. В 1944 г. Эрнст Неизвестный с тремя товарищами основал самообразовательное общество «Любовь и голод правят миром», занявшееся переводом и тиражированием Оруэлла, «изданием» Шестова, Лосского, Соловьева, написанием и заслушиванием докладов по запрещенным в Советском Союзе дисциплинам теософии и генетике [2]. На другом конце страны в г. Якутске студентка педагогического училища М. Богатырева из 23 выпускников техникумов, расположенных в городе, создала культурно-просветительское общество «Чайка», ставившее перед собой задачи повышения культурного и политического уровня своих членов, побуждения их к приобретению знаний и воспитанию культуры поведения, оказания друг другу помощи, проведения бесед на различные темы, совместного обсуждения прочитанных книг [3]. В середине 1940-х гг. в Москве в одном из подвальчиков Политехнического музея собирался «Поэтический семинар», на котором звучала новая, совсем молодая поэзия [4, с. 265]. В Уральском университете на факультете журналистики сложился «Литературно-творческий кружок», просуществовавший до 1946 г. [5, с. 42]. В начале 1950-х гг. неформальные литературные студенческие объединения существовали в Харькове, Челябинске, Ленинграде и некоторых других городах. Участники этих объединений устраивали тайные литературные диспуты, выпускали альманахи, включавшие в себя стихи запрещенных и забытых поэтов, и даже отваживались на публичные выступления. Так, 1 декабря 1952 г. на философском факультете Ленинградского государственного университета состоялась демонстрация нескольких новоявленных футуристов из числа первокурсников. Возбужденные присущей футуризму установкой на эпатажное поведение, они решили воплотить на практике панславистскую утопию В. Хлебникова, явившись в заранее назначенный день на занятия в сапогах и рубахах навыпуск, распевая стихи
Хлебникова. Силами общественности акция была пресечена, а ее устроители исключены из университета [6, а 210]. Такое сравнительно легкое наказание можно объяснить, видимо, совпадением направленности выступления футуристов со сталинской линией на превознесение всего русского.
В начавшемся периоде «оттепели» (после смерти Сталина), казалось бы, молодежи была предоставлена возможность достаточной самореализации в условиях тогдашнего советского общества. Так, настоящим прорывом после выхолащивания изобразительного искусства в конце 1940-х гг. явилась выставка Международного молодежного фестиваля летом 1957 г. в Москве. На ней молодые мастера из 52 стран представили зрителям свыше 45 тыс. произведений [7, а 201]. Фестиваль, собравший 15 тыс. молодых иностранцев, позволил советским юношам и девушкам непосредственно и без купюр ознакомиться с иным мировоззрением, иной системой ценностей, что существенно расширило их кругозор и дало импульс собственным культуротворческим исканиям. Середина 1950-х гг. ознаменовалась гастролями западных театров, джазовых коллективов, проведением недель зарубежных фильмов, выставок моделей одежды, способствовавших проникновению в повседневный быт советской молодежи раскрепощающих черт. Без прежней опасливой оглядки осваивались полюбившиеся наряды и прически, в непринужденной обстановке проходили всевозможные концерты, встречи, вечера танцев. Сдвиги в настроениях советской молодежи отмечал колумбийский писатель Габриель Гарсия Маркес, находившийся во время фестиваля 1957 г. в Москве и имевший возможность вблизи наблюдать жизнь столичных студентов. Он писал: «Молодежь, начавшая сознательную жизнь, когда промышленность уже была создана, восстает против контрастов. В университете ставится вопрос о необходимости достигнуть уровня жизни Запада. Совсем недавно студентки Московского института иностранных языков вызвали скандал, выйдя на улицу, одетые по парижской моде, с прической "конский хвост" и на высоких каблуках» [8, с. 85]. Наступают времена «зрелого» стиляжничества, оформившегося под воздействием западных субкультур тедов и битников. Его представители, ядром которых выступала артистическая богема, вокруг которой группировались студенты, обретают классический вид: брюки дудочкой, кричащих расцветок пиджаки с ватными плечами и т.п. Причудливо одетая молодежь, по большей ча-
25
сти юноши, для которых следовать моде в силу царивших пуританских нравов было легче, чем девушкам, фланировала по «бродвеям» - центральным улицам городов.
Однако и здесь молодежная культурная жизнь оказалась в конфликте с властью в силу излишней «вольницы», которой явно не ожидали проводники политики «оттепели». Так, с теми же стилягами, которые, по большому счету, отражали естественный молодежный порыв ко всему новому, началась непримиримая борьба. На «отщепенцев» обрушивались с грубой руганью, уничтожающей критикой, им адресовали разгромные статьи: «Плесень», «Трое в тайге», «Как вырастают тунеядцы» (единственный положительный в целом образ стиляги был выписан в 1957 г. в стихотворении «Нигилист» Е. Евтушенко), расправлялись физически, приводя «в порядок» одежду и прическу. Характерно, что нарушение прав человека, а проще говоря, произвол под видом коммунистической бдительности открыто поощрялся начальством. Выступая на 18 конференции ВЛКСМ Ленинского района Москвы в декабре 1956 г., секретарь горкома комсомола Павлов как образец для подражания приводил происшествие в клубе нефтяников, где «стилягу поймали и чуб ему отрезали. Прическу ему испортили, усы отрезали». «Думаю, что так надо почаще», - рекомендовал комсомольский вождь [9]. Такого же мнения придерживались в провинции. В 1960 г. Пермский обком комсомола разработал и провел операцию «Т», в ходе которой стиляг отлавливали на улицах и вывозили на машинах за черту города [10]. В Свердловске и Ульяновске патрульным комсомольским группам вменялось в обязанность обрезать штаны и волосы стильной молодежи [11, с. 219]. Вызывающим и потому рискованным занятием было публичное исполнение стильных танцев. За него могли исключить из комсомола, школы или института.
Преследования заставляли молодежь устраивать нелегальные вечера в специально снимаемых неприметных помещениях, куда приглашались музыкальные диссиденты - джазовые коллективы, исполняющие «стильные» композиции. Но и там молодежь не чувствовала себя в безопасности. Часто все мероприятие заканчивалось дракой с дружинниками и милицейской облавой. Причисленные к потенциальным врагам социализма стиляги становились не только жертвами преследований со стороны комсомольских патрулей и милиции, но и объектом агентурной разработки КГБ. Недаром в известной песне «Среди просторов Коктебеля»
присутствовали такие слова: «Сегодня парень в бороде, а завтра где, в НКВД», что было не гиперболой, а констатацией фактов. В октябре 1958 г. КГБ в справке для ЦК КПСС сообщал, что за связь с иностранцами в 1957 г. арестовано и осуждено по ст. 58-2-а и 58-10-1 УК 7 человек из числа неблагополучной молодежи. Еще 10 человек, задержанных за совершение валютных сделок, профилактированы [12, с. 64]. В 1958 г. в Киеве были раскрыты несколько «салонов» стильной молодежи, объединяемой образом жизни, увлечением модернистскими течениями в живописи и литературе, джазом, общением с иностранцами [13]. В Перми в 1964 г. профилактировали участников обнаруженного КГБ неформального объединения стиляг, именовавших себя «представителями свободного мира» [14].
Власть явно не учитывала того, что железный занавес в силу технического прогресса не может быть непроницаемым - различными путями в СССР проникала западная молодежная мода, культура и прочие атрибуты современной молодежной жизни. Так, указанный выше Московский фестиваль в Москве в 1957 г. открыл двери не только джазу. Вместе с ним в Советский Союз проникла додекафоническая, сериальная, атональная музыка, оказавшая воздействие на творческое становление молодых советских композиторов: А. Шнитке, В. Артемова, А. Волконского. Их с трудом пробивавшуюся на сцены «параллельную» музыку можно было услышать на неофициальных, квартирных концертах, в домах артистов, художников, музыкантов. Порицаемая сверху, она находила своих поклонников в среде студентов музыкальных вузов, исполнителей и подготовленной к восприятию элитарного искусства интеллигенции. Музыкальные потребности молодежи обслуживала целая подпольная индустрия звукозаписи, сложившаяся вследствие неудовлетворительного обслуживания слушательской аудитории государственными музыкальными издательствами. Во Львове в начале 1960-х гг. несколько предприимчивых молодых людей создали разветвленную сеть по производству и продаже западной музыкальной продукции. Используя звукозаписывающие аппараты, один из которых находился в помещении Львовской студии звукозаписи, они развернули массовое производство и сбыт западной музыки. Перестали быть редкостью магнитофоны. За короткий срок с 1964 по 1966 г. их было выпущено около 900 тыс. штук [15]. Техническая революция расширила возможности потребления музыкальной информации
26
путем взаимной перезаписи привезенных из-за рубежа пластинок и магнитофонных лент. В частности, популярными были записи «песен советских эмигрантов». Так называемая «магнитофонная культура» превратилась в массовое явление. Возросшие технические возможности позволяли делать гораздо больше, чем перезапись музыкального материала. К тому же глушение западных радиостанций не было и не могло быть абсолютным, и молодежь имела возможность, пусть и не без помех, слушать зарубежные передачи.
Активное использование неконтролируемых государством каналов информации имело исключительно важное значение, поскольку привело к фактической утрате государством монополии на демонстрацию образцов культуры в частности и к потере контроля за находящейся в обращении информацией в обществе вообще, что создало благоприятные условия для распространения массовых социокультурных феноменов, одним из которых было бардовское движение. История самодеятельной песни, возникшей на волне романтики дальних дорог, открытий, борьбы со стихией и с самим собой, уходит корнями в 1950-е гг. Существенное влияние на становление «поющей поэзии» оказал песенный фольклор геологов, чья профессия, овеянная славой, в 1950-1960-е гг. вдохновляла на подвиги и свершения. Самодеятельная песня сразу же обрела массу поклонников. Студенты, молодые рабочие, старшеклассники кинулись писать незамысловатые песни под гитару для себя и своих друзей, тем более, что для этого не требовалось специальной профессиональной подготовки. Достаточно было знать несколько общеупотребительных аккордов. Доступность исполнения наделяла понравившуюся песню способностью к мгновенной демократизации, часто с утратой авторства. Так, вся студенческая Россия распевала написанные членами общества «Любовь и голод правят миром» песни, не подозревая, кто их сочинил. Они превратились в народные.
В 1959 г. на волне популярности самодеятельной песни студенты Московского энергетического института организовали первый фестиваль самодеятельного творчества. Их почин был подхвачен массами, и фестивали стали проводиться регулярно. Из общей массы бардов постепенно выделились культовые фигуры. Особо представительным оказался в этом плане Московский государственный педагогический институт им. В.И. Ленина. Из его стен вышли Б. Вахнюк, Ю. Визбор, Ю. Ким, А. Якушева. Совместно с А. Галичем, В. Высоц-
ким и Б. Окуджавой они стали классиками бардовской песни, определив стиль жанра.
Своеобразной разновидностью неформальной самодеятельности выступало радиохулиганство (создание самодельных радиопередатчиков и радиоприемников, действующих на небольших территориях, чему способствовал рост образованности молодежи). Еще в 1953 г. студенты химического и физического факультетов МГУ организовали радиопередачи, в которых «проповедовались безыдейность, халтура, а иногда и прямое хулиганство» [16]. Во второй половине 1950-х - начале 1960-х гг. благодаря доступности радиоаппаратуры радиохулиганство превратилось в повальное увлечение, охватившее различные районы страны. Большую часть лиц, занимавшихся нелегальными радиопередачами, составляли учащиеся средних учебных заведений, студенты вузов и рабочая молодежь. Радиохулиганы обычно передавали популярную музыку, песни собственного сочинения и забивали эфир непринужденными беседами на бытовые темы. Иногда, по договоренности, устраивалось некое подобие круглых столов, когда 7-10 человек выходило на связь одновременно [17]. Случалось, что кустарные радиостанции передавали сообщения, квалифицировавшиеся компетентными органами как «враждебные» и «провокационные» и оказывавшие сильное возбуждающее действие на население. Так, в октябре 1963 г. в Иркутской области ходили слухи о предстоящем повышении цен на продовольственные товары. Источником их была радиостанция с позывными «Байкал», доведшая до сведения обывателей уже якобы установленные новые цены на продукты. Высказывались даже предположения, что радиохулиганство служит прикрытием для работы вражеских радиопередатчиков внутри страны [18]. Как и всякое ненормативное явление, радиохулиганство было взято на заметку, и с ним начали бороться. Специальным постановлением ЦК КПСС в 1959 г. КГБ и Министерство внутренних дел обязывались «оказывать на местах необходимую помощь по обнаружению, изъятию незарегистрированных радиопередатчиков и привлекать их владельцев к ответственности» [19]. В стране прошла череда судов над радиохулиганами. В 1963 г. в Одессе было выявлено 104 радиохулигана, из них 56 осуждены, остальные строго предупреждены [20]. В Казани в 1963 г. из 228 человек 14-18-летнего возраста, задержанных за ведение нелегальных радиопередач, осудили 150 человек [21]. В Перми в 1964-1965 гг. силы правопорядка пресекли деятельность
27
150 радиохулиганов. В городе устраивались показательные суды над ними, освещавшиеся в печати и на телевидении [22].
После принятия 7 января 1969 г. ЦК КПСС постановления «Об усилении ответственности органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемого материала и репертуара» давление на творческую молодежь, имеющую собственные взгляды на роль искусства в обществе, возросло. Перед комсомолом была поставлена задача укрепления идейного влияния на нее [23]. Одной из первых жертв очередного идеологического разоблачения стала эстрадная студия МГУ «Наш Дом». 6 сентября 1969 г. без всяких объяснений дирекция клуба сняла неоднократно шедший спектакль польского автора-коммуниста Ежи Брошкевича «Два приключения Лемюэля Гулливера». В октябре комиссия по культурно-воспитательной работе изъяла из репертуара студии спектакль «Сказание про царя Макса-Емельяна», не так давно рекомендованный горкомом ВЛКСМ для гастрольной поездки в Польшу. 20 ноября проректор МГУ по культуре Ф.М. Волков запретил продолжать репетиции новой постановки «ДонКихота». 2 декабря на клубной конференции ДК географического факультета университета общественность выразила протест против
административного нажима на «Наш Дом», а 23 декабря 1969 г. по решению объединенного профкома МГУ деятельность студии была прекращена [24]. Без ответа осталось письмо на имя первого секретаря ЦК ВЛКСМ Тяжельникова с просьбой разрешить коллективу продолжить работу [25].
В результате в начале 1970-х гг. альтернативная культурная жизнь советской молодежи, активизировавшаяся после Московского молодежного фестиваля 1957 г., усилиями власти практически сошла на нет. В этой области наступил период «застоя», и только начавшая во второй половине 1980-х гг. «перестройка» позволила молодежи получить условия для самореализации, однако цена такой свободы оказалась весьма высокой - распад Советского государства свел на нет официальную коммунистическую молодежную политику, новая молодежная политика уже в постсоветской России по большому счету так и не сложилась, в результате чего значительная часть молодежи подвергнута воздействию наркомании, алкоголизму, другим видам девиантного поведения. Такое положение свидетельствует о необходимости разработки целенаправленной молодежной политики, где не было бы присущих СССР закрытости и необоснованных запретов и одновременно предлагались бы различные варианты социально полезного поведения.
1. РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 46. Д. 74. Л. 62-65.
2. Там же. Ф. М-17. Оп. 126. Д. 424. Л. 64.
3. Там же. Ф. М-1. Оп. 32. Д. 471. С. 63.
4. Судьба нищих сибаритов // Память. М., 1976; Нью-Йорк, 1978. Вып. 1.
5. Прищепа А. И. Инакомыслие на Урале. Сургут, 1998.
6. Кулаков В. А профессоров, полагаю, надо вешать // Новое литературное обозрение. 1995. № 14.
7. Терц А. Литературный процесс в России // Континент. Мюнхен, 1974. № 1.
8. Маркес Г. Г. СССР: 224000000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы // Юность. 1988. № 4.
9. ЦАОДМ. Ф. 4013. Оп. 2. Д. 137. Л. 78.
10. Там же. Ф. 635. Оп. 14. Д. 316. Л. 185.
11. Омельченко Е. Молодежные культуры и субкультуры. М., 2000.
12. Сегодня парень водку пьет, а завтра... // Родина. 1992. № 11-12.
13. РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 46. Д. 26. С. 75.
14. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 34. Д. 116. Л. 205-206.
1. Russian State Archive of Socio-Political History. F. M-1. Op. 46. D. 74. L. 62-65.
2. Ibid. F. M-17. Op. 126. D. 424. L. 64.
3. Ibid. F. M-1. Op. 32. D. 471. P. 63.
4. The fate of the poor of the sybarites // Memory. Moscow, 1976; New York, 1978. Iss. 1.
5. Prischepa A.I. Dissent in the Urals. Surgut, 1998.
6. Kulakov V. And professors, I suppose, should be hung // New literature review. 1995. № 14.
7. Terts A. Literary process in Russia // Continent. Munich, 1974. № 1.
8. Marquez G.G. USSR: 224000000 square kilometers without a single Coca-Cola advertisement // Youth. 1988. № 4.
9. Central Archive of Social Movements in Moscow. F. 4013. Op. 2. D. 137. L. 78.
10. Ibid. F. 635. Op. 14. D. 316. L. 185.
11. Omelchenko E. Youth culture and subcultures. Moscow, 2000.
12. Today a guy drinking vodka, and tomorrow... // Motherland. 1992. № 11-12.
13. Russian State Archive of Socio-Political History. F. M-1. Op. 46. D. 26. P. 75.
28
15. Там же. Оп. 36. Д. 157. Л. 57.
16. ЦАОДМ. Ф. 4. Оп. 100. Д. 44. С. 17.
17. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 34. Д. 116. С. 57.
18. Там же. Ф. 1. Оп. 5. Д. 974. Л. 5.
19. Там же. Оп. 31. Д. 121. Л. 22.
20. РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 31. Д. 121. Л. 22.
21. Там же. Оп. 32. Д. 1139. Л. 96.
22. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 34. Д. 116. Л. 207.
23. ЦАОДМ. Ф. 635. Оп. 17. Д. 127. Л. 31.
24. РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 45. Д. 152. Л. 2.
25. Там же.
14. Russian State Archive of Contemporary History. F. 5. Op. 34. D. 116. L. 205-206.
15. Ibid. Op. 36. D. 157. L. 57.
16. Central Archive of Social Movements in Moscow. F. 4. Op. 100. D. 44. P. 17.
17. Russian State Archive of Contemporary History. F. 5. Op. 34. D. 116. P. 57.
18. Ibid. F. 1. Op. 5. D. 974. L. 5.
19. Ibid. Op. 31. D. 121. L. 22.
20. Russian State Archive of Socio-Political History. F. M-1. Op. 31. D. 121. L. 22.
21. Ibid. Op. 32. D. 1139. L. 96.
22. Russian State Archive of Contemporary History. F. 5. Op. 34. D. 116. L. 207.
23. Central Archive of Social Movements in Moscow. F. 635. Op. 17. D. 127. L. 31.
24. Russian State Archive of Socio-Political History. F. M-1. Op. 45. D. 152. L. 2.
25. Ibid.
29
