CC BY
35
НАШИ ИНТЕРВЬЮ
«Кризис - это шанс!..»
(Беседа с Клаусом Вашиком)
В минувшем году наш журнал представил достаточно широкий спектр мнений по проблемам Болонского процесса (Высшее образование в России. - 2005. - №№ 9-11). При том, что «процесс пошел», многое все же остается неясным даже для тех, кто уже активно включился в эту работу. Кроме того, в нашем академическом и вузовском сообществе до сих пор ведется активная дискуссия по поводу целей, задач и «подводных камней» при реализации намеченных преобразований. Обо всех этих вопросах мы беседовали с доктором Клаусом Вашиком - директором Института русской и советской культуры им. Ю.М. Лотмана Рурского университета (ФРГ), который является также председателем Попечительского совета Института европейских культур, созданного 10 лет назад, в1995 г., на базе Российского государственного гум-анитарного университета (Москва) при участии Высшей школы социальных исследований (Франция).
В беседе принимали участие главный редактор нашего журнала М.Б. Сапунов, зам. главного редактора Л.Ю. Одинокова и член редколлегии Н.И. Кузнецова.
- Господин Вашик, в каком качестве Вы будете сегодня беседовать с нами о столь жгучих и болезненных вопросах - как представитель Министерства науки земли Северный Рейн-Вестфалия или как преподаватель высшей школы? Как энтузиаст Болонского процесса или как «объективный наблюдатель» того, что происходит в связи с тем, что европейские страны подписали соответствующую декларацию?
- В данный момент я выступаю как уполномоченный Министерства науки земли Северный Рейн-Вестфалия по научным и вузовским связям с Россией и странами СНГ и как человек, знающий университетскую повседневную жизнь. Я курирую научные и вузовские отношения всего нашего региона не только по гуманитарным наукам, но и по всем остальным дисциплинам. На мой взгляд, сейчас в России - особая ситуация, очень стран-
ная. Странная - потому что, как мне кажется, всё стоит, всё стоит на месте. Вроде бы горючее есть, локомотив есть, пассажиры сели в поезд, машинист выспался и вовремя пришел на работу, но поезд - не идет! А все делают вид, что он двигается! Вот такое складывается впечатление...
Переход на Болонскую систему, конечно, потребует от России не меньших усилий, чем от Германии. Наша система высшего образования пребывает примерно в такой же ситуации, как у вас. И я знаю цифры: в земле Северный Рейн-Вестфалия в новый режим перешли только 34% учебных программ всех специальностей. В нашем университете процент чуть выше, так как Рурский университет в Бохуме - некий флагман в этом процессе.
Но тот, кто сам «заварил кашу» и энергично подпитывал энтузиазм перехода на Болонскую систему, а именно - наш экономический факультет, - первым отказался от собственной затеи. Почему так получилось? С одной стороны, хотелось сделать так, чтобы образовательные программы Бохума стали более сочетаемыми с международными. С другой стороны, чуть позже стало ясно, что определение качества бакалавра - научного, образовательного, интеллектуального - вовсе не тривиальная задача. Это - весьма сложная проблема, и энтузиазм иссяк. Очевидно, что аналогичные проблемы возникли и у вас, особенно с учетом современного рынка труда, взаимоотношений с работодателями.
- Действительно, те, кто первыми у нас в России перешел на бакалавриат, например экономический факультет МГУ, - сейчас тоже засомневались...
- Вскоре от подготовки бакалавров отказались наши юристы. Я понимаю их, ведь юридическое образование - нечто совершенно особое. Там ведь нет защиты дипломной работы, контрольная система совсем другая. Есть первый госэкзамен, второй госэкзамен... Иными словами, здесь все полностью регламентируется государством. Контроль осуществляется не на региональном, а на более высоком уровне. Вы, вероятно, знаете, что наука и образование унас регламентируются, в принципе, региональными, т.е. земельными, властями. Образование в области юриспруденции, однако, регламентируется и федеральными законами. Чтобы сохранить некий заданный уровень, для юристов и медиков установлен очень жесткий единый государственный стандарт.
Что такое, спрашивается, «юрист-бакалавр»? Это человек, который может затеять процесс, но не сумеет довести его до конца? Юристы сразу это осознали и сказали: «Нет, пожалуйста, без нас!» Наши юристы - это обучение в течение пяти лет и первый госэкза-мен плюс два года - это срок апробации. После этого сдается второй госэкзамен, и тогда перед нами - квалифицированный адвокат, судья, прокурор.
После семи лет такого обучения пойдет ли кто-то в магистратуру, чтобы пройти «мастер-курс»? В принципе это возможно, если будут предложены какие-то совершенно элитные программы, например по международному праву или эксклюзивным правовым делам.
Наши инженеры тоже еще не перешли на бакалавриат, хотя собираются. Есть масса шуток на тему, что такое «бакалавр-инженер». Это человек, умеющий сделать мост, который не будет стоять. Возникает, естественно, потребность в магистре-инженере, который реанимирует построенный бакалавром мост. Как говорят злые языки, Болонская программа обучения бакалавров и магистров - это программа по созданию новых рабочих мест: кто-то строит мост, он рушится, кто-то всё восстанавливает.
Говорят так: если наши технари соберутся перейти на новую систему образования, то это вызовет к жизни совершенно новую, нескоординированную ситуацию. У нас в Германии есть, скажем, дипломированный инженер университетского выпуска. И есть инженеры - выпускники инженерных школ (РасЬЬосЬзсЬиІе), обеспечивающих приобретение более прикладной квалификации, по сути дела, на уровень ниже. Иными словами, суще-
ствовала этакая двухэтажная система: одни готовили практиков (это фактически все ваши специализированные вузы), другие - обеспечивали университетское образование, которое считалось подлинным «высшим образованием». И то, и другое образование - высшее, но можно сказать, что есть «нижнее высшее» и «высшее высшее».
У нас такие инженерные школы («universities ofapplied sciences») сохранились; они специализированы по какому-то одному направлению. Другими словами, не дают такой полноты образования, как университеты, они призваны обеспечить приобретение специальности
- как ваши ведомственные вузы или педвузы, которые предлагают более узкий спектр дисциплин, чем это делается в университетах. Есть также существенные различия в той части, которая обеспечивает подготовку специалистов наивысшей квалификации - то есть подготовку кандидатов, докторов наук или профессоров. Аналогично тому в ваших педвузах были созданы и действовали ученые советы по защите кандидатских и докторских диссертаций, которые по качеству и направлению работы все же отличались от университетских или академических Ученых советов. Такие же различия существуют и в Германии; я полагаю даже, что подобная «двухэтажная» система была вами заимствована именно унас.
И вот на таком фоне появляется бакалавриат! Он перемешивает существующую систему, полностью ее перекраивает. Почему так происходит? Сегодня подготовка инженера-бакалавра, казалось бы, задача специализированных вузов, а подготовка инженера-маги-стра - задача университетов. Но университеты от бакалавриата не откажутся, не могут себе это позволить, поскольку здесь идут основные потоки, а в магистратуру поступает гораздо меньшее количество людей.
У нас, кстати, есть такая «внутренняя цифра» для расчетов - исходят из того, что обучение продолжат примерно 20-30% всех подготовленных бакалавров. Остальные останутся «бакалаврами» и пойдут работать согласно приобретенной специальности. Из этого расчета планируются сейчас мощности и возможности университетов, его преподавательский состав и тому подобное. Хотя, на мой взгляд, это немножко нереалистично, потому что бакалавриат считается все-таки «неоконченным высшим» образованием, и я лично предполагаю, что в ближайшее время молодые люди будут стараться идти дальше.
Мы, естественно, предусмотрели вступительные экзамены в магистратуру. Другими словами, мы не принимаем бакалавра «в мешке». В Бохуме, в нашем университете, уже были характерные случаи такого рода: появились бакалавры из Китая - специалисты по славистике, по русскому языку в частности. Приехавшие сказали: мы - бакалавры, у нас есть диплом. Мы посмотрели какую-то «китайскую грамоту», позвонили в Пекин, чтобы проверить - не купленный ли диплом нам предъявлен. Нет, диплом оказался настоящим. Но студентка ни слова не знала по-русски, ни слова - по-немецки, а ее английский был очень-очень слабым. В Бохуме учиться ей было физически невозможно. А как же она в родном вузе училась? Чем занималась? Ведь количество часов и дисциплин вроде бы соответствовало принятым стандартам. И мы, естественно, сказали: «Нам очень жаль, но принять вас не можем». Такой фильтр, как экзамен в магистратуру, конечно, предусматривается, с этим все согласны. Следовательно, диплом бакалавра не становится автоматически «входным билетом» в магистратуру.
- А какого типа вступительные экзамены в магистратуру были предусмотрены?
- У всех по-разному. У технарей - письменные тесты, проектные работы и тому подобное. У гуманитариев - большое эссе плюс собеседование. На подготовку письменного эссе дается пять часов в аудитории. Предлагается целый спектр тем, а после того как эссе получило положительную оценку, проводится собеседование с автором.
Что касается перехода на Болонскую систему в целом, то наша земля Северный Рейн-
Вестфалия вскоре осуществит этот переход, однако перейдет к новому с некими «белыми пятнами». Как я уже сказал выше, процесс не затронет юриспруденцию, медицину, возможно, к этому добавится еще ряд других специальностей.
Технические дисциплины, по всей вилимости, тоже скоро перейдут на новую систему «бакалавриат - магистратура». Они пока мучаются, но что делать? Другого выхода в принципе - нет. И если уж так, то намеченный переход должен быть достаточно быстрым, чтобы не стал бессмысленной «затяжной войной».
Чтобы быть рациональным, он должен быть достаточно продуманным и растянутым во времени. Найти золотую середину непросто. Наш регион завершит этот процесс примерно в течение трех с половиной лет. Мы начали переходить к новой системе в зимнем семестре 2004/2005 гг. Мы первыми разработали магистерские программы, и сам переход, как я полагаю, будет длиться еще два года.
- Если уж мы заговорили о Болонском процессе в целом, то позвольте спросить: что для Вас в нем является самым важным, главным?
- Действительно, есть здесь нечто, что на самом деле удивительно. (Я, впрочем, не удивляюсь!) Если я спрошу: «Болонский процесс - что главное?», то вы мне сами ответите: «Подготовка бакалавра и магистра». Почему же это так? Ведь в Болонской декларации вообще не прописано, что бакалавриат и магистратура обязательны. Речь идет всего-навсего о двухступенчатой системе образования!
В Италии, например, вообще нет бакалавров! У них есть программа, которая называется «laurea breve», и есть параллельно «laurea» - то есть вся специальность с пятилетним образованием. Чтобы не менять привычное название, они сделали «laurea breve» (короткое образование), которое длится три года. Далее, в дополнение - «laurea di specialisazione», т.е. специализация (два года). Они ничего не меняли, просто перекомпоновали свой учебный план.
Так что, спрашивается, главное? - Сочетаемость учебных программ. Именно сочетаемость образовательной среды Европы (и Соединенных Штатов) считается главной целью Болонского процесса.
Если это является главным, то разумно спросить: сочетается ли на самом деле «laurea breve» с нашим бакалавром? Есть уже первые тревожные моменты (о них почти не пишут, так как это довольно плачевно) - например, в Англии не считают наш бакалавриат достаточным вступительным уровнем для своей магистратуры. Иными словами, было немало случаев, когда там отказывались от признания нашего первого уровня (бакалавра) и требовали для поступающего в магистратуру дополнительных лекций, курсов, тестов и т.д. и т.п. Мне кажется поэтому, что все мы - в самом начале пути к намеченной Болонским процессом интеграции образовательных систем.
Я бы сказал, что в целом двухступенчатость высшего образования - дело полезное, хотя, быть может, и не для всех направлений подготовки, как мы уже говорили. Но что самое полезное, на мой взгляд, в Болонском процессе - это шанс осмыслить образовательные цели с учетом меняющегося мира, с учетом будущих вызовов и потребностей. Такой шанс дается только путем определенного кризиса, и надо им воспользоваться.
Когда все работает нормально, никто не будет трогать процесс образования. Если же обозначился кризис, - то это свидетельство необходимости глубинной перестройки. Естественно, мы можем и должны где-то и когда-то отвечать на вопросы: «А как дальше? Что, где, почему, кому, зачем и при каких условиях мы будем преподавать?». Вот это для меня главное. И, к сожалению, это главное в дискуссиях о Болонском процессе куда-то исчезло совершенно: у нас в словесных баталиях переливают из пустого в порожнее, у вас - то же
явление; что-то механически переделывается, и никто не понимает, что Болонский процесс - это Большой Шаг в Будущее.
Те параметры, которые вы имели в виду в своем вопросе, - «зачетные единицы», «мобильность», «сочетаемость», «признание», или, как сегодня говорят, - «конвертация диплома». Я не люблю этого слова, так как нет и быть не может никакой конвертации диплома; «конвертация» - нечто совершенно другое. Унас говорят более возвышенно - «ност-рификация» (от латинского позітг), т.е. признание диплома. Конвертировать все-таки нельзя, но признать диплом можно.
Мы говорим сейчас о сочетаемости и совместимости образовательных программ, чтобы можно было найти новые точки цивилизационного соприкосновения.
Вспомним, однако, как два модуля космических кораблей - «Аполлона» и «Союза» -должны были стыковаться и создать единую космическую систему «Союз - Аполлон». Эти стыковочные модули очень долго проектировали и строили, а в конце концов поняли, что они не подходят друг другу и состыковаться в космосе не смогут. Поэтому был разработан некий адаптер-переходник, и стыковка космических кораблей была успешно проведена. И на деле мы с вами должны говорить не о «конвертации» дипломов, а о том, что у нас, европейцев, появляется некий общий структурный «переходник», который обеспечит будущее соотнесение наших культур.
Мне кажется, этот переход полезен, хотя бы из-за его кризисного характера, потому что нет ничего более полезного, чем разумный кризис. Прилагательное здесь имеет особое значение. Необходим именно разумный кризис и способы разумного его преодоления и проработки.
- Вы говорите о кризисе содержания современного образования?
- Я говорю о кризисе и содержательной, и функциональной части, и целевых установок - о кризисе всех аспектов образовательного процесса.
Сейчас мы переходим от старой системы подготовки «специалистов» к чему-то новому. Безусловно, переход от одного состояния к другому требует от нас отказа от гарантии воспроизводства прежней системы. Из наличного старого мы сами компонуем нечто новое.
- Но зачем же нам отказываться от «хорошего старого»?
- Подождите. Когда мы находимся в состоянии «перехода», то в определенный сегмент времени перед нами уже не старое, но еще не новое. Именно этот момент времени называется «кризис». Он дает возможность посмотреть на элементы всей системы со стороны, как-то по-другому, чем раньше: на учебные цели, на образовательные ресурсы, на востребованность выпускников и тому подобное. И мы делаем это поневоле, пока не приведем исходную систему к новому состоянию. И это, я считаю, определенно положительный шанс этой системы. Но это и опасный момент. Поэтому я и говорю о разумном использовании этого шанса. Его нельзя отдавать целиком в руки министерским работникам, потому что они управляют чаще всего формальными индикаторами этого процесса, но не содержательными параметрами качества самого образования. И если это не будет делаться руками опытных людей из практики - тех, кто подлинно заинтересован в функционировании системы в новом качестве, весь процесс будет изуродован. В одну сторону, другую или третью, но все равно - будет искажен.
А у нас, преподавателей, благодаря наметившемуся кризису есть хороший шанс - как бы со стороны посмотреть на функции, содержание, образовательные элементы, на самую структуру образовательной системы и предложить новые структуры, компоненты, цели и задачи.
Почему вообще надо переходить к новой образовательной системе? Вообще-то нет никакого долженствования: Россия могла бы и не подписывать Болонскую декларацию. В таком случае через восемь лет, не раньше, т.е. после того, как все в Европе «переучились», Россия осталась бы неким островом. Может быть, это было бы и неплохо?..
Вопрос вовсе не риторический. А вдруг случится так, что весь этот Болонский процесс заглохнет, сломается? Ведь внутри общей идеи «Единой Европы» есть сильные течения критики и скепсиса.
На мой взгляд, Европа должна объединяться по своей внешней, оборонной, экономической, финансово-кредитной политике. Есть много областей, где Европа должна и обязана говорить единым голосом. Но что касается культуры, образования и других аналогичных сфер, то, мне кажется, есть основания для скепсиса. Я не хочу сказать, что здесь все плохо. Но все же есть вопросы - например, школьного образования, социального обеспечения, - которые не решишь для всех и вся. Социальные проблемы на Сицилии совершенно иные, чем в Мюнхене! Какие здесь «единые правила»? Или это будет некий «Мегазакон», или это будет просто «тупая отвертка». Здесь есть сомнения, они и отразились в результатах известных референдумов.
Поэтому я скажу так: никто Россию не заставлял вступать в Болонский процесс; может быть, это хорошо, может быть, это плохо, кто может знать? Мы полагаем, что двухступенчатая система образования в Европе приживется, и я лично считаю, что Россия сделала правильный выбор. Но гарантий нет нигде и ни у кого. Тем более что в России есть нечто особенное, что я бы назвал словом - «административный ресурс». Старая система стандартов «специалиста», конечно, имеет определенные корреляции в виде административных интересов. Я имею в виду то, что образовательные стандарты являются определенным козырем, рычагом в руках министерских структур. И я не уверен в том, что Россия и другие республики СНГ вдруг откажутся от привычных рычагов управления образовательным процессом.
Как идет этот процесс в Европе? В земле Северный Рейн-Вестфалия (как и в вузах других земель) роль и значение министерского регулирования образовательного процесса постоянно уменьшается, и это совершенно закономерно. Почему такое происходит? Да потому, что главный организатор Болонского процесса - это сам университет. В течение пяти лет очень целенаправленно в Рурский университет (и другие университеты) передавались множество «компетенций» вплоть до полной свободы управления своим бюджетом, вплоть до права утверждения своих учебных проектов и планов. Программа эта называлась «автономизация университетов». Теперь Министерство имеет только право проверять, что именно предлагается - дабы два расположенных рядом университета не предлагали одно и то же. Университет сам решает, какую образовательную программу выберет, и, что очень важно, он юридически не нуждается в утверждении выбранной программы со стороны министерства. Лицензия и аккредитация производится независимыми Агентствами по лицензированию, а учредителями этих Агентств выступают сами университеты.
- Со своей стороны можем отметить, что Болонский процесс в России привел к некоторому здравому оживлению в сфере пересм-отра базовых учебных дисциплин. Хаос, конечно, наблюдается, но и позитивных моментов достаточно: пересмотрен список учебных предметов, появились новые учебники, пособия, построенные более современно, ближе к европейским и мировым стандартам.
- Обратите внимание: лицензионные агентства, действительно, нужны, они независимы и существуют в виде «бесприбыльных фирм». Учредителями выступают сами университеты. Этим порядком гарантировано, что вопросы лицензирования не попадут в частные
руки, не получится так, что кто больше платит, тот и «заказывает музыку». Это урегулировано.
В конечном итоге университеты в будущем получат некий базовый бюджет, который может чуть увеличиваться или уменьшаться, но вопросы, как и на что его тратить, решают сами университеты. Университет может потратить, например, весь бюджет на реконструкцию своих университетских зданий или на постройку нового корпуса. Университет, хотя бы теоретически, мог бы пустить весь бюджет на зарплату преподавательскому корпусу и вообще ничего не ремонтировать. Иначе говоря, он может сказать: «Нет, мы не набираем новую профессуру, мы закупаем компьютеры». Или: «Мы не будем покупать компьютеры, зато создаем две новые ставки для преподавателей». Короче, эта гибкость, которая была нужна позарез, - сейчас обеспечена. Наше новое правительство в Дюссельдорфе (коалиция ХДС и Свободные демократы) готовит закон, который даст нашим университетам более или менее полную автономию по всем структурным и финансовым вопросам. Одновременно, однако, вводится и платное образование - для Германии довольно непривычный шаг.
Кроме того, намечается тенденция, что наши университеты в будущем превратятся в так называемые университеты «президентского типа». Привычное деление социальных ролей: ректор, декан, директор института, сотрудник - эта пирамида уже трансформируется. Как правило, появляется очень сильный ректорат (в некоторых ректор теперь именуется «Президент университета») с достаточно «слабыми» деканатами, т.е. факультетами, но с достаточно сильными профессорами. Таким образом, внутренняя структура университета тоже меняется.
Как совершается этот переход в России? Естественно, трудно. Мне часто пишут из региональных российских вузов: «Помогите, пожалуйста, разъясните, что такое зачетная единица, что такое модуль. От нас потребовали разбить учебный курс по модулям». Пользуюсь случаем и разъясняю: модуль - это некий проблемно-тематический блок, который является составной частью образовательной программы. К этому блоку могут быть отнесены некоторые учебные мероприятия, будь то лекции, семинары или что-то другое.
Почему это правильная трансформация? Та структура, которая существует на сегодняшний день, - это общеобразовательные и специальные курсы, разбитые по «блокам» и т.п. Весь этот список - достаточно безумный, чтобы соответствовать потребностям современного общества. Модули должны быть именно проблемно-тематическими. Короче, мы должны понять из зачетной книжки, по какими модулями занимался стоящий перед нами человек.
Поясню сказанное на примере нашей магистратуры в Бохуме. У нас - шесть модулей. Есть модуль, который называется «российская медиакультура», и туда входят отдельные курсы. В этом семестре я, скажем, предлагаю семинар по истории русского плаката. А мои коллеги предлагают, сейчас или в следующем семестре, соответствующие курсы или лекции, как, например, «История русского радио», «Современная фотография», «Русский Интернет» или что-то другое. Таким образом, модуль как структурный элемент программы сохраняется, но может меняться и меняется его содержание. Мы обновляем содержание модуля через семестр. Это требует от преподавателей большой, постоянной работы, и каждый из них в принципе незаменим. Я не могу попросить коллегу: «Слушай, прочитай в среду за меня пару». Есть курсы, которые повторяются, но их очень мало, не более 15-20%, а 80%
- постоянно обновляющихся. Иногда они через пять лет повторяются, иногда нет.
В подобной динамике необходима структура, которая гарантирует некую идентичность и функциональное соответствие образовательной программе. Она построена на модульной структуре, а не на курсовой, как это было раньше.
- Как вообще возникла идея бакалавриата? У нас в СССР и в России фигурировало понятие «неоконченное высшее образование».
- Здесь надо говорить о ситуации в экономике Европы и в мире вообще. Немецкая экономика ориентирована, как никакая другая, на мирового потребителя. Германия - чемпион мира по экспорту. Немецкий рынок труда тоже уже давно не национальный, он является частицей мирового рынка труда. На этом новом мировом рынке, который накладывается на существующий, - другие порядки и другие потребности, чем у собственно немецкого.
Немецкий национальный рынок труда, по сути, такой же, как российский. Он говорит: мне нужен хороший дипломированный инженер с пятилетним образованием. И если вы посмотрите сейчас на наши мелкие и средние предприятия, которые не доросли еще до глобализированного рынка труда, то получается следующее. Бизнесмен говорит: «Нам нужен именно инженер, какой такой еще бакалавр?!» Но это только на данном уровне. Когда вы рассматриваете ситуацию на уровне фирмы «Крайслер», то они, напротив, заявляют: «Нам нужен инженер-мастер, т.е. закончивший магистратуру». Таким образом, здесь соседствуют различные требования.
Если иметь в виду современную экономическую ситуацию России, то можно констатировать, что она пока - национальная. Пока доминирует российский рынок труда. Вопрос в том, когда в России появится европейский или глобализированный рынок труда, который выдвинет уже другие потребности. Пока вы правы относительно современности, но только пока! Когда Россия включится в поток мировой экономики полным ходом, тогда появятся другие требования.
В Германии этот переход к новой системе образования появился вовсе не по запросу сугубо немецкого рынка труда. Ему даже это было чуждо. Мы долго объясняем нашим средним и малым предприятиям, что это такое. Но в силу того, что в Германии рынок уже сейчас существенно европейский и мировой, то и потребности другие. И переход на новую систему продиктован, в конечном счете, процессами экономической глобализации. Естественно, появилась настоятельная, непридуманная потребность: хотя бы в рамках Европы образовательные программы должны быть совместимы. Именно европейский рынок труда требует совместимости. Как только Россия станет полноправным экономическим партнером Европы, тут же встанет вопрос о совместимости образовательных программ.
У вас пока доминирует российский рынок труда, а у него потребности, как я говорил, другие. Поэтому, возможно, российский национальный рынок труда будет обеспечивать традиционный «специалист», а дополнительно возникающий рынок - глобальный, включающий Россию в европейское экономическое пространство, - предъявит свои требования позднее. Это, вероятно, будет происходить в России в течение ближайших 15 лет.
Итак, переход к новым стандартам высшего образования осуществляется под давлением глобального рынка труда; пока мы не говорим «мирового», но, скажем, - европейского, где уже потребовалась синхронизация. Необходима такая адаптация друг к другу, чтобы, например, немецкий бакалавр смог продолжить свою учебу в Италии или итальянский бакалавр смог попасть в Берлин, в Лондон, в Нидерланды и т.п.
Здесь, правда, возникает колоссальная проблема: чрезвычайно мало бакалавров (я рассматриваю основные потоки) сегодня пользуются предоставленной мобильностью. Она даже снижается, как ни странно. Вы, вероятно, знаете, какие есть замечательные программы по мобильности (программа «Сократ», например), но, по нашим данным, всего 5% немецких студентов используют эти возможности. Остальные учатся только в своем родном вузе - от начала до конца. Мобильность здесь, скорее, является политическим аргументом и определенным украшением, этакой изюминкой Болонского процесса, нежели
ежедневной потребностью. Кроме того, студенты сталкиваются с недостаточным знанием иностранного языка, в частности языка конкретного предмета. Как вы можете обучаться, перенять опыт на неродном языке, если вы не владеете иностранным на очень приличном уровне? Допустим, наши искусствоведы или архитекторы, как правило, учат итальянский язык. Но кто из итальянских архитекторов учит немецкий язык?! Короче, знание иностранных языков - это ключевая проблема мобильности студентов.
- Возникает вопрос относительно обновления учебных программ. Это - колоссальная нагрузка не столько на студентов, сколько на преподавателей. Что касается ситуации в России, то у нас преподаватели в ужасе при мысли о необходим-ости переучиваться. Причина простая: нагрузка профессорско-преподавательского состава такова (более 1000 учебных часов в год), что невозможно требовать от них героических усилий по освоению новых предметов, участия в подлинной исследовательской работе. Такое требование практически нереализуемо. У нас переподготовка преподавателей в серьезном смысле слова отсутствует. Как бы это предусмотреть? Причем Болонский процесс явно требует «встряхнуть м-озги». Нужно проследить за новой литературой, за новыми интеллектуальными трендами, переписать учебники, создать нов-ые контрольные тесты и т.п. На все это необходимо выделить время, не рассчитывать на летний отпуск преподавателя или его выходные дни.
- Это связано с несколькими факторами. В Германии переподготовка входит в компетенцию образовательных единиц: института, семинара и т.п. В основном кто-то там является «своим специалистом» по переходу на Болонский процесс. Но это было так в самом начале; со временем и другие сотрудники вошли в это новое дело, а сейчас данная проблема уже не стоит так остро. Не все в одинаковой степени вникают во все тонкости. Переделывать традиционные учебные программы, знакомиться с существующими положениями -это, действительно, колоссальная работа, и она часто вызывает отторжение.
Конечно, в Германии университетские сотрудники оплачиваются совершенно иначе, чем в России. С них можно потребовать, чтобы они активно занимались переработкой учебных планов и материалов, хотя не все охотно это делают. Конечно, более приятно заниматься наукой, писать книги. В немецкой системе не прописана ваша структура: аудиторные часы, учебно-методические и т.п. Тем более что у вас оплата принципиально другая! В России надо особенно поощрять и поддерживать «прогрессивных» преподавателей, так как те зарплаты, которые существуют, и та нагрузка, которую за это требуют, - явно не соответствуют объему необходимой работы. И я бы учредил некую программу поощрения, поддержки такого перехода к новым формам, которая была бы непосредственно в распоряжении университетов, вузов, кафедр и т.д. Необходимо доплачивать и помогать преподавателям покупать новую литературу, разрабатывать новые учебные программы. Преподаватели должны получать дополнительные средства за тот труд, который они выполняют. Это - не рутинная нагрузка и не одномесячная. Я бы предложил создать некий вспомогательный фонд для таких целей. В Германии такой острой необходимости нет, но проблемы похожи.
- Скажите, а кафедры как таков-ые остаются? Если работать по такой схеме, как Вы говорите, то традиционные кафедры не нужны.
- В Болонском процессе организационная структура университета может несколько меняться, но не так сильно, иначе пришлось бы переделывать весь университет. В целом растут и будут расти междисциплинарные связи - в формальном и неформальном отношении, и это, конечно, хорошо.
Как мы организовали этот переход у себя? У нас в Институте им. Ю.М. Лотмана -несколько кафедр, работают около двадцати сотрудников, совместно с семинаром по славистике. Мы просто выбрали двух сотрудников, которые являются нашими «внутренними экспертами» по Болонскому процессу. Они специально следят за этими процессами в университете, читают все инструктивные бумаги и информируют нас, что и как надо делать. Я бы посоветовал реализовать такую модель в России.
- Разрешите уточнить: модуль складывается из разных курсов, курсы на разных кафедрах... В таком случае кафедра как самостоятельная единица, которая «ведет» студента, просто не нужна. Какую же функцию она несет?
- Дело в том, что модуль - это единица в рамках образовательной программы. Представьте себе, что есть некоторая специальность - скажем, «специалист по медиа» или «магистр по медиакультуре». Эта специализация имеет свой родной факультет; есть, правда, специальности, которые живут на разных факультетах, но это реже. Например, славянская филология имеет свой родной факультет - факультет филологии. И сейчас в эти специальности встроены модули, внутри которых находятся курсы, обеспечиваемые разными кафедрами. Но пока все остается на уровне одного факультета, никаких проблем нет. Кафедра славянского языкознания сотрудничает с кафедрой литературоведения, кафедрой русской культуры и кафедрой медиакультуры. Все они обеспечивают эти модули в рамках совместной специальности.
Проблемы, как правило, начинаются там, где задействованы разные факультеты. Потому что специальность имеет свой порядок в учебе. Существует единая правовая норма для образовательных программ, следовательно, все филологические специальности действуют по единой юридической схеме. Иными словами, создан единый порядок - как можно записаться, что надо делать, сколько выделено часов. Вся юридическая сторона отрегулирована не университетом или кафедрой, а факультетом. На других факультетах могут быть свои правила. Проблема заключается в том, чтобы адаптировать эти юридические документы к такой ситуации, когда работают наши междисциплинарные специальности. К примеру, «магистратура», модули которой обеспечиваются кафедрами не только одного факультета, а двух, порой и трех, предполагает, чтобы они базировались на едином документе. В этом и была наша колоссальная работа. Но для этого надо было не просто договориться.
Скажем, исторический факультет имеет иной порядок обучения, нежели филологический, другой юридический документ. Это не учебный план, а именно порядок. Там определяется, что является предметом учебы, каковы входные требования, сколько нужно кредитов, как проходит учебный процесс. Определяются все юридические положения по диплому, все требования к студентам во время учебы, сколько у них прав пересдавать что-то. И этот документ есть некая правовая основа для студента и университета. Вы тоже, как и мы, переходите на договорные отношения со студентами. А что является базовым юридическим документом этого договора? На самом деле - Порядок об учебе.
- Расскажите немного о себе, чтобы представить Вас нашим читателям,. Объясните, откуда у Вас столь блестящий, стилистически безупречный, глубинный русский язык?
- Я родился в 1954 г., женат, имею троих детей, окончил классическую гимназию. Девять лет я занимался латинским языком: с 5-го по 13-й классы. Знаю четыре европейских языка, помимо родного немецкого. В1972 г. закончил школу и поступил в Университет г. Бохума, на кафедру филологии. Занимался славянской филологией по специально-
сти «Русская культура». Одновременно учился на историческом факультете - по специальности «История России» (я закончил два факультета). Стажировался в МГУ- с 1975 по 1976 гг. В1975 г. я был всего третьим по счету студентом из ФРГ, который тогда учился в Советском Союзе. Эта программа по обмену студентами между СССР и ФРГ, куда я попал, открылась только в 1973 г., после Московского договора. Закончил Бохумский университет в 1979 г., потом полтора года учился в Риме, свою диссертацию писал снова в Бохуме, и в результате - кандидат филологических наук.
С 1983 г. работал в различных крупных исследовательских проектах нашего института. В 1987 г. стал доцентом русского языка в Институте русского языка (Кшзкиш) в Бохуме. А в 1989 г. меня снова пригласили в Бохумский университет в качестве управляющего делами, заместителя директора Института русской и советской культуры, который в 1993 г. стал Институтом им. Ю.М. Лотмана. С 2003 г. - уполномоченный по научным и вузовским отношениям земли Северный Рейн-Вестфалия с Российской Федерацией и странами СНГ. В настоящее время я директор Института им. Ю.М. Лотмана.
Наша земля - самая активная в том, что касается сотрудничества ФРГ с Россией. В настоящее время у вузов земли Северный Рейн-Вестфалия 198 научных и/или учебных проектов по сотрудничеству с вузами России. И это, подчеркиваю, только образовательные и научные проекты, без учета сотрудничества самостоятельных научно-исследовательских институтов. Здесь учтены только те проекты, которые связаны с вузами. Филологические и культурологические программы составляют примерно 10-15%. Я привел несколько цифр, которые дают понять, что это очень объемный предмет для разговора. Конечно, можно много рассказать о взаимном опыте, о мотивациях, о взаимодействии европейских программ, о содействии наших национальных программ.
- Кто же лидирует в таком международном взаимодействии?
- Почти каждый университет нашей земли имеет определенные проекты по сотрудничеству с Россией, с теми или иными регионами. Так как карта и структура сотрудничества постоянно меняются, очень трудно сказать что-то общее, но надо иметь в виду, что каждый пятый проект ФРГ по сотрудничеству с Россией - из нашей земли. И лидирует в нашем регионе мой родной университет - Бохумский. Здесь реализуются более 35 проектов, на втором месте - университеты Мюнстера и Кёльна. Очень активно сотрудничают наши так называемые специализированные вузы с вашими ведомственными вузами. Есть очень давние связи с МИИТом, с академическими институтами... Педагогический институт Бохума сотрудничает с Вологодским пединститутом.
- Расскажите, хотя бы очень кратко, об одном из Ваших любимых и удачных проектов - Институте европейских культур.
- Хотел бы в этой связи затронуть еще один пункт нашего вузовского сотрудничества. Магистерские программы у вас и у нас, конечно, открывают совершенно новые, качественно новые возможности для объединения образовательных ресурсов. Пока и вы, и мы слабо себе представляем, что это такое. Но здесь, в ИЕКе, я полагаю, уже скоро поймут. Пока наши профессора работают в ИЕКе, не осознавая, что на самом деле они работают в международном образовательном пространстве. Но когда свершится - а это будет скоро
- объединение магистерских программ, то Наталия Ивановна Кузнецова - член редколлегии Вашего журнала и профессор Института европейских культур - сможет преподавать и в Бохуме. И это будетне исключением, а самым обыкновенным делом. Аздесь в Москве будут преподавать наши преподаватели из Бохума.
Такие возможности дают только объединенные и интегрированные образовательные
программы, где не работает старая схема, когда студент поехал куда-то, прослушал какие-то лекции, вернулся и думает: «А как мне все то, что я услышал там, вписать в здешнюю систему?». Новая схема интеграции предполагает, что образовательные системы изначально идентифицированы и имеют единую базовую структуру. Немецкий студент, находясь в Москве, учится по своей родной программе, и наоборот. Конечно, это требует большой мобильности преподавателей и студентов, требует курсов дистанционного образования и, естественно, довольно большой работы по согласованию предлагаемых модулей. Мы все это проделали. Институт европейских культур - сейчас, пожалуй, единственный вуз, который обладает интегрированной образовательной структурой, т.е. единой модульной структурой в гуманитарной, а именно - в культурологической, сфере.
Подобные результаты имеются и в сфере экономического и технического образования, но таких интегрированных образовательных программ - всего раз-два и обчелся. Насколько мне известно, выпускников с двумя дипломами - всего пять или шесть, и их совсем мало в сфере образования между Россией и Германией. Мы будем первыми в области культурологии. В этом направлении и надо идти дальше: Германия обучает своих специалистов в России, а Россия обучает их по единым с Германией программам. Именно тогда мы сможем говорить о том, что возникает единое образовательное пространство Европы.
Институт европейских культур был рассчитан на определенную элитарность, исходя из убеждения: small is beautiful. Мы не хотели экспериментировать с большими структурами, и Институт сегодня дожил до своего десятилетия, выпустив всего 230 образованных культурологов. Причем за десять лет преподавание осуществляли 160 человек! Это соотношение: 230 студентов и 160 преподавателей - признак подлинной элитарности обучения.
Я думаю, что Институт и дальше будет процветать. Он является экспериментальной единицей, где очень многое наработано, сделано именно по Болонскому процессу. Мы очень далеко продвинулись и в теории, и в компьютерной дидактике. Унас подготовлены дистанционные курсы, и у нас есть очень много того, что могло бы быть полезно другим.
- Господин Вашик, Вы получили самое-самое классическое образование и вместе с тем - мобильны и интегрированы, т.е. самому-то Вам этот Болонский процесс вроде как и не был нужен?
- Вообще-то таких людей, получивших классическое образование, не столь много. Но когда мы сейчас перестраивали свою образовательную структуру, мы делали это с учетом того, что сами хотели бы, как мы сами хотели бы учиться тогда, в те годы. Мы достаточно молоды, чтобы вспомнить и чтобы понять, что сегодня нужно нашим студентам. Я учился по рецептуре классической филологической штудии. Эта схема в какой-то степени доживает свой век. В такой упаковке это нам просто не нужно. И мы реализовали некоторую новую модель. Есть отдельные курсы, которые я бы с удовольствием слушал (и даже собственный курс!). Но что нужно или не нужно - в точности не скажу.
У Василия Шукшина было такое забавное рассуждение, когда его спрашивали, как он себя ощущает между происходящими цивилизационными переломами. Он отвечал примерно так: «Это все страшновато. Одной ногой - в лодке, другой - на суше, но от всего этого качания туда-сюда возникают разные интересные мысли». Другими словами, кризис — это наш шанс.
