CC BY
67
УДК 11/12 ББК 10(2)6
Н.Д. Кравец
КРИТИКА УТОПИЗМА В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ (НА ПРИМЕРЕ ТВОРЧЕСТВА П.И. НОВГОРОДЦЕВА)
Павел Иванович Новгородцев (1866—1924) больше известен научной общественности как крупнейший специалист в области философии права и государства. В то же время его исследования корней и предпосылок утопизма как социального явления, критика утопического сознания мало знакомы современному читателю, хотя они не только не потеряли своей актуальности, но в связи с происходящими в последние десятилетия в нашей стране процессами приобрели особую злободневность. Утопизм меняет свои идеалы и формы, пытается найти новые способы влияния на сознание и психологию людей, но сущность его остается неизменной. Поэтому так важно обратиться к наследию русских мыслителей, которые не только попытались выявить сущность социального утопизма, но и найти пути его преодоления.
Критике утопизма П.И. Новгородцев посвятил несколько своих работ, главными из которых являются исследование «Об общественном идеале» и ряд статей «Демократия на распутье», «Восстановление святынь», «О путях и задачах русской интеллигенции» и др. Интерес П.И. Новгородцева к проблеме социального утопизма был не случайным. Являясь непосредственным свидетелем триумфального шествия утопических идей, которые захватили не только определенные слои западного общества в XIX веке (и прежде всего интеллигенцию, которая постаралась придать утопическим идеям наукообразное и моральное обоснование), но’и просвещенные слои российского общества, Новгородцев одним из немногих своих современников усмотрел пагубность их реализации как для жизни общества в целом, так и отдельного человека.
Как глубоко мыслящий человек, который как никто другой осознавал необходимость перемен в стране, Новгородцев прекрасно понимал, к каким трагическим последствиям может привести увлеченность утопическими идеями. Тем более в России, где проблема усугублялась тем, что, попадая на российскую почву с ее отсутствием элементов гражданского общества, правового государства, независимой и свободной личности, с ее деспотизмом, доходившим до дикости, нищетой и бесправием большинства населения утопические идеи начинают произрастать пышным цветом, захватывая все новые и новые слои общества. Утопические идеи начинают увлекать людей, не готовых к самостоятельному мышлению, не прошедших школу гражданственности, не осознающих ценности отдельной личности, не умеющих и часто не желающих подчиняться закону.
Способствовало распространению утопизма в России и обострение всех основных противоречий, связанных с развитием капитализма. Капитализм разрушал на глазах одного поколения благоразумные мечтания русской интеллигенции о том, что Россия может избегнуть все негативные последствия, которые несет с собой капитализм, что у России свой путь развития, который ей предначертано воплощать.
П.И. Новгородцев был не единственным русским мыслителем, кого интересовали проблемы распространения утопических идей в России и последствия такого распространения. Среди них имена таких мыслителей, как Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, B.C. Соловьев, Е.Н. Трубецкой и многих других философов. Подчеркивая среди них роль П.И. Новгородцева, Р.Э. Пул справедливо указывал, что он, наряду с Е.Н. Трубецким, дал «самую отчетливую и сознательную критику утопизма среди всех университетских философов — членов Общества» [3, с. 73]. Именно благодаря ему стало возможным увидеть неясности и смешения проблем, поставленных в основных утопиях XIX века — марксизме и анархизме.
Особенность подхода Новгородцева к критике утопизма заключается в том, что не просто характеризует утопизм и утопическое сознание как негативные для социальной жизни явления, но пытается найти им оправдание в жизненно-практической деятельности людей и через это оправдание показать несостоятельность его притязаний на решение всех социальных проблем. Для этого он использует в частности диалектику, стремясь определить процесс крушения утопий в его диалектической неизбежности. Поэтому главной целью своих исследований он считает выяснения неизбежного логического развития социализма (марксизма) и анархизма, а также поиски их философских и научных оснований.
Выявляя социальные и психологические корни привлекательности данных утопий, Новгородцев отмечает, что они возникают не на пустом месте, а отражали чаяния людей, масс и были продуктом своей эпохи. В отличие от мыслителей прошлого идеологи данных утопий вслед за социалистами-утопистами, немецкой классической философии видели золотой век не в прошлом, а спроецировали социальный идеал в будущее. Именно в этом основная причина влияния этих идей на современников. Особенно быстро эти утопии распространяются и укореняются среди обездоленных людей, которым, чтобы вновь и вновь переживать эту отупляющую и опустошающую духовно жизнь, необходимы светлые перспективы об ожидаемом светлом обществе.
Он пишет: «Усталые путники на жизненном пути, люди могут отдохнуть и забыться в сладких мечтах о счастье, пережить хотя бы в воображении это блаженное состояние, где нет более ни борьбы, ни тревог, ни тяжкого изнурительного труда. И несомненно, что именно эти обещания и надежды обусловливают главную притягательную силу социалистических и анархических идеалов» [1, с. 40].
Не меньшую роль в принятии идеалов анархизма и особенно марксизма играет и наукообразность этих течений, которая выражается прежде всего в придании видимости обоснованности выдвинутых положений и путей достижения идеала. В отличие от позиции Н. Бердяева, С. Булгакова, Ф.Степуна, которые усматривали в марксизме нравственную порочность в выборе средств достижения поставленных целей, но признавали за ним научность, он считал, что научный анализ не играет решающей роли в системе Маркса, «он лишь придает ей респектабельный облик и психологическую убедительность». Свои по сущности религиозные «обетования и надежды» марксизм, по мысли Новгородцева, облекал в форму научных выводов, провозглашая «культ чистой науки». «И этим, — подчеркивает мыслитель, — он необычайно импонировал той эпохе, которая так высоко ставила авторитет научного знания. Социалистический идеал получал таким образом обаяние твердого научного открытия, наделялся характером непреложной научной истины» [1, с. 229].
Сами основоположники и марксизма и анархизма постоянно подчеркивали научный характер своих учений. Так, классики марксизма, стремясь придать научность социальному знанию, вводят в него по аналогии с естественнонаучным познанием при-чинностный аспект, придающий детерминированность знанию (экономический базис и причинно зависимая от него надстройка). Тем самым из знания уходит субъективизм, оценочный плюрализм и т. д., зато появляется «научность», однозначность знания и решения. Интеллигенция, с ее стремлением к постоянной саморефлексии, к обоснованности принимаемых ценностей и идеалов, поиску абсолютных истин, преклонения перед наукой и ее результатами, питает слабость к наукообразию, то есть быстрее и легче принимает те концепции, которые отвечают, хотя бы внешне стандартам научности. Именно поэтому среди сторонников того же марксизма много было научной интеллигенции, которой импонировали и однозначность выдвинутых положений, и четкое соответствие между целями и путями их достижения. В связи с этим Новгородцев уделяет существенное внимание анализу противоречий, которые возникают в марксистской теории между элементами научности и революционной программой.
Для Новгородцева несомненным является тот факт, что, несмотря на распространение влияния
социализма и анархизма в российском обществе, данные учения переживают серьезный кризис. Причины кризиса он усматривает в тех чрезмерных притязаниях на будущее устройство общества и тех надеждах, которые марксизм и анархизм вселяют в своих сторонников. В то же время он подчеркивает, что кризис не распространяется на ценностные элементы, которые имеются в каждой из утопий. В качестве таких ценных элементов выступают элементы внутренней правды, и «эта правда заключается в их связи с безусловными началами общественного идеала — с началами равенства, свободы, солидарности» [1, с. 207]. Благодаря апелляции к этим началам утопии и могут пробуждать чрезмерные надежды масс.
Утопии могут принимать различные формы, быть спроецированы на прошлое или будущее, но все они, как правило, опираются на определенную идею, которая не только структурирует утопию, но и придает ей ценностный вектор. Такой идеей может быть как идея спасения мира (в христианских утопиях), так и идея создания такого общества, в котором не будет зла, несправедливости, угнетения и т. д. (в социальных утопиях). Поэтому центральное место в любой социальной утопии занимает идеал будущего устройства общества. Причем этот идеал мыслится как абсолютный, завершенный, в нем концентрируются представления о будущем обществе, как полном образе жизни, как своеобразном рае на земле.
Вера в установление такого рая на земле может базироваться только на убеждении людей в возможности установления безусловной правды. Правды, в которой воплотились бы высшие моральные и социальные ценности и идеалы, правды, понимаемой как такое состояние общества, в котором, наконец-то, будут реализованы высшая справедливость и равенство. В полной мере такой идеал, по крайней мере, на вербальном уровне, был представлен в социализме (марксизме). Не случайно, признание «жизненной правды» социализма — своеобразная традиция русской философии. Вл. Соловьев в «Чтениях о Богочеловечестве» пишет: «Я не буду опровергать социализм... Мы держимся таких начал, для которых социализм не страшен. Итак, мы можем свободно говорить о правде социализма» [4, с. 7]. Не отрицает ее и сам Новгородцев. Но он протестует против неоправданных надежд, внушаемых критикуемыми утопиями на возможность реализации подобных идеалов. Несмотря на всю притягательность идеи о земном рае как обществе реализованной высшей справедливости и равенства, он пытается показать ее несостоятельность и выявить ее несоответствие представлениям моральной философии. Поэтому главным пунктом, на котором строится доказательство, является выявление противоречия самой идеи земного рая, достигнутого земного совершенства представлениям моральной фило-
Философия
софии. Вслед за немецкими мыслителями Фихте и Шеллингом Новгородцев считает, что «...представить себе идеал достигнутым и конечным значило бы отрицать бесконечную силу нравственного стремления и абсолютный смысл, не вмещающийся в относительные формы» [1, с. 41]. А это может привести не только к абсолютизации относительных форм, но и к релятивизации самого абсолютного идеала. Поэтому в условиях обычной жизни идеал—это отдаленная цель, на пути к которой возможны какие-то достижения, но никогда невозможно полное осуществление идеала.
Поэтому коренную ошибку утопистов разных направлений Новгородцев видит в том, что они «стремясь к отысканию абсолютного идеала, ... полагали, что он может быть не только безусловной целью прогресса, но также и практической действительностью. Рисуя светлые образы идеальной гармонии, они хотели видеть их воплощенными в жизни; они верили в то, что обетованная земля всеобщего блаженства должна стать достоянием человечества» [1, с. 56]. Но если встать на данную точку зрения, то сразу же возникает несколько вопросов. Первое, возможно ли создание такого общества, не противоречит ли это естественным законам развития? Второе, каков путь достижения этого вечного рая? Как можно перейти от несовершенных общественных форм к идеальной гармонии? Проблема усугубляется тем, что речь идет не о частичных улучшениях общественных форм, а о коренном их преобразовании. Об обществе, в котором исчезнут противоречия, об обществе абсолютной гармонии. И третье, как вообще возможен скачок из царства необходимости в царство свободы?
При ответе на первых вопрос Новгородцев однозначно заявляет, что создание такого общества противоречит эволюционному учению, которое стало «мировоззрением наших дней». Согласно эволюционному мировоззрению, установление и осуществление идеала раз и навсегда в принципе невозможно, так как это противоречит идеи развития, изменения. Поэтому или мы остаемся на научной почве, т.е. признаем верным эволюционное учение или должны отказаться от ненаучного представления о возможности достижения совершенства на земле. Кроме того, таким образом понятый идеал, «не столько завершает, сколько прерывает историю.Прерывает трудный и сложный процесс культуры с ее страстями, борьбой, трудом, изменчивым счастьем, случайными поворотами судьбы» [1, с. 57]. Как показывает опыт нашей страны, Новгородцев оказался совершенно прав. Реализация идеалов марксизма, пусть и своеобразно осмысленных, привела к перерыву в развитии, уничтожила преемственность, разделила историю на темное недостойное прошлое, которое может быть только уничтожено, но не преодолено, и светлое идеальное будущее, ради которого не жалко и миллионов жизни.
Что касается путей осуществление абсолютного идеала, то это становится возможным только через скачок, когда общество из царства необходимости мгновенно может перейти к царству свободы. Но понимаемый таким образом путь достижения будущего состояния «переносит мысль о нем за пределы истории, в область эсхатологии» [1, с. 57]. Происходит своеобразная подмена, и место философского сознания занимает верующее сознание, а вместе с верующим сознанием происходит и вера в чудо всеобщего преображения. Действительно, каким еще образом может осуществиться целостный общественный идеал как не через чудесный выход из естественных условий в сверхъестественные?
Критикуя такой подход, Новгородцев считает, что современная наука отрицает прыжки и перерывы в причинном ряде явлений. В действительности лучшее будущее всегда результат медленных и постепенных преобразований и осуществляется частично и неполно. Не является исключением, по мнению мыслителя, и революции, которые обычно представляют как катастрофические перерывы действительности. Напротив, революции представляют собой завершение «медленно подготовлявшихся процессов, в которых старое преобразуется, в которых настоящее и будущее неизбежно сочетается с прошлым. И несомненно, что те идеальные построения, которые предвещают полное отрешение от прошлого, которые пророчат о прыжках в новый мир, оставляют почву науки и переходят в область религиозных представлений о преображении действительности» [1, с. 59].
Понимание идеала как «совершенство жизни», «как согласие в полноте определений» (по выражению Б. Чичерина) [6, с. 211] не позволяет применить его к миру относительных явлений. Это представляет задачу сверхисторическую, которая не только не может быть реализована, но даже осмыслена в философских представлениях. Отсюда делается однозначный вывод—практическая реализация абсолютного идеала в действительности невозможна.
Но тогда возникает вопрос: зачем нужен абсолютный идеал, если он не может быть реализован в условиях «обычной действительности»? Для Нов-городцева наличие абсолютного идеала необходимо в силу следующих причин. Во-первых, идеал выполняет функцию критерия, с помощью которого становится возможным определять как прогресса общественных форм, так и различать вечные святыни и временных идолов и, во-вторых, абсолютный идеал позволяет определять направления, в котором «следует идти», развиваться обществу. Как критерий абсолютный идеал дает обществу и отдельной личности четкие представления о том, к чему необходимо стремиться в развитии, как отличить истинные ценности от ложных и в то же время выступает как путеводная звезда, которая не позволяет сбиться с пути.
Новгородцев понимает, что, критикуя утопические представления об идеале, он тем самым ставит под удар возможность существования абсолютного идеала как цели развития общества. Ведь переустройство мира не может опираться на относительные формы идеала, который не может иметь частное и временное значение и сиюминутно менять свое содержание. Поэтому, критикуя утопизм, не подрываем ли мы основы абсолютного идеала? Прежде чем ответить на этот вопрос необходимо определить само понятие абсолютного идеала. Он находит в нем несколько существенных черт. Абсолютный идеал является всеобщим, лишенным национальных особенностей и партийных разделений. Абсолютный идеал в отличие от изменчивых исторических идеалов, которых может быть много, может быть только один. В нем фиксируется стремление к правде и смысл общественной жизни, а также неизменность абсолютного идеала. Абсолютный идеал, заключает мыслитель — это всеобщий идеал, «который всегда один и тот же и стремление к которому составляет правду и смысл общественной жизни» [1, с. 55]. Понятый таким образом идеал отнюдь не является отвлеченной нормой, а напротив, он живая сила, обладающая высшей реальностью.
В содержательном плане абсолютный идеал, определяющий перспективу общественного развития, не может быть наполнен конкретикой, т.к. мы не обладаем в настоящее время знаниями, необходимыми для этого. Поэтому все попытки марксизма и анархизма дать конкретный идеал будущего рассматриваются Новгородцевым как утопические. В своей статье «Идеалы партии Народной свободы» он пишет: «Будущее само за себя скажет свое слово, и оно скажет его за нас, так как будет иметь такие знания о конкретных условиях и нуждах, какими мы не обладаем... Это не значит, конечно, что мы не имеем такого идеала, который имеет ценность для всех времен и для всех поколений. Это значит, что такой идеал стоит, как путеводная звезда, над всеми историческими программами и над всеми эпохами и что этот идеал расширяется во всю широту бесконечных притязаний личности» [2, с. 290].
Анализ утопических проектов переустройства общества, представленных в марксизме и анархизме, позволил Новгородцеву выделить то ведущее противоречие, которое объединяет их, несмотря на все присущие им различия. Это противоречие может быть осознано и выражено как внутреннее противоречие самого идеального устройства общества. С одной стороны, идеальное общество — это гармоническое общество. Но какое общество можно считать гармоническим? Конечно же, неизменное, устоявшееся общество, «в котором все элементы должны пребывать в полном и неизменном равновесии» [1, с. 127]. То есть общество, в котором господствует только жесткая необходимость и устранены любые возможности проявления свободы, не-
предусмотренные самим обществом. Истории известны рецепты, как поддержать такое равновесие и обеспечить гармонию — бдительный идеологический контроль или организация полицейского надзора, необходимость которого обоснована в трудах многих мыслителей, начиная с Платона, Фихте и т. д. и реализованная в нашей стране в годы советской власти. Новгородцев один из первых указал на последствия установления данного идеала общества. Хотя никто, включая и самого философа, и подумать не мог, что чисто идеологический спор об общественном идеале может принять такие зловещие формы и породить такие ужасающие последствия после прихода к власти большевиков. Почему вообще произошло такое упрощение жизни, почему народ так покорно принял навязанные правила? Куда подевалось стремление русского народа к свободе и поиску правды? Эти и многие другие, связанные с этими вопросы волновали многих русских мыслителей, находящихся в эмиграции, в том числе и самого автора «Об общественном идеале». Не потеряли они актуальности и в наши дни.
Из данного противоречия вытекают и другие характерные черты, присущие такому идеальному обществу, прежде всего это консерватизм, аристократизм и сектанство. Как верно отмечает Новгородцев, подобные утопии пронизаны консерватизмом, несмотря на все их передовые замыслы, потому что «они утверждаются на неподвижной основе». Так, марксизм при всей его приверженности диалектике, постоянном подчеркивании роли диалектики в развитии и познании общества, в действительности диалектику как революционное выражение отрицания старого, предшествующего, как выражение вечного изменения и превращения не применяет по отношению к будущему. И этим марксизм «в глубине своих чаяний и надежд ставит себя выше временных исторических изменений. Как самая настоящая вера в чудеса и всецелое преображение действительности, социализм этого рода не может допустить, чтобы ожидаемый им совершенный строй когда-либо перешел в иной строй, качественно отличный от социалистического; абсолютный социализм может предвидеть в будущем количественные накопления богатств, искусств и познаний, но согласиться с тем, что путем постепенных изменений социалистический строй превратиться некогда в иной не-социалистический уклад жизненных отношений, это значило бы для этой системы вступить в противоречие с самой собою» [1, с. 227—228]. Все подвержено изменению, но только не практически реализованный абсолютный идеал. Но такое подход не позволяет решить очень важный вопрос: как связать стремление к прогрессу, к развитию и потребность идеала оставаться неизменным? Марксизм на этот вопрос не дает полноценного ответа. По мнению Новгородцева это и невозможно, оставаясь в рамках марксизма.
Философия
Аристократизм рассматриваемых утопий философ видит в том, что, даже, несмотря на их демократические начала, они делят людей на посвященных и непосвященных, на тех, кто допущен к «лучшему жребию» и тех, кто составляет толпу, массу, которой необходимо управлять. Не случайно, поэтому практически всем утопиям присуще сектантство. И хотя марксизм активно боролся с этим явлением как в международном рабочем движении, так и в своих рядах, тем не менее, нельзя не согласиться с Новгородцевым, что в конечном итоге «принцип, на котором созидается здесь общение, сам собою приводит к духу аристократического сектантства, внушает лицам в него входящим, мысль об особом избранничестве, отделяет их от других, образует особый сектантский режим сурового единомыслия, нетерпимость внутри и нетерпимость вовне» [1, с. 129]. А отсюда следует и то насилие, роль которого проповедуется в этих утопиях, и которое не может не воспроизводиться вновь и вновь. Оно необходимо, чтобы поддерживать идеальное общество в неизменном состоянии. Действительно Новгородцев отметил очень важное противоречие, с которым позже столкнулись все советские, да и не только они, режимы, построенные на недемократических основаниях. Идеал может увлечь одно поколение, но чтобы им увлеклись следующие поколения необходимо применять уже определенные усилия в виде или идеологического прессинга или же физического давления. А часто и то и другое вместе. Необходимы враги и они находятся или вне, но чаще всего внутри общества.
Нельзя не согласиться с Новгородцевым и в том, что кастовость, закрытость учений, проповедующих вновь открытые горизонты идеального общества и пути их достижения, характерная всем мессианским проектам от Руссо и до Маркса сближает их с теократией, превращает их в своеобразные религии, несмотря на, может быть, и принимаемый атеизм. Он делает вывод, что Маркс и Энгельс, критикуя религию, в то же время пытаются заменить религию социализмом, но сделать это можно только поднимая социализм до значения религии.
Логика подобных учений,, отмечает мыслитель, тождественна и строится на общих предпосылках, а именно: «Совершенному обществу приписывается значение высшей нравственной основы, которая дает человеку и полноту бытия, и смысл существования. Общественное начало получает абсолютный характер. Преданность обществу заменяет религиозное стремление, обетование земного рая ставится на место религиозных чаяний. Вся задача сводится к тому, чтобы найти форму устройства, при которой человек чувствовал бы себя в полной гармонии с общественной средой, в безусловном и благодатном слиянии с ней» [1, с. 42]. Но такое полное слияние человека с другими ему подобными возможно при условии, что все личности одинаковы, в
них отсутствует индивидуальное начало. Данное представление, по мнению Новгородцева, противоречит выводам общественной науки, получившей развитие именно в XIX веке и согласно которой личность является неповторимой, своеобразной индивидуальностью, поэтому между личностью и обществом нет и не может быть полного совпадения.
Кроме того, если мы обещаем личности рай на земле, полное ее совпадение с общественными потребностями и интересами, то тем самым мы предполагаем, что духовная жизнь личности должна ограничиться интересами политики и общественной жизни. Но это совсем не так. Личность никогда не может полностью слиться с политикой и общественной жизнью и искать свое спасение она должна не в них, но «прежде всего в себе, в своих собственных силах и средствах» [1, с. 43].
В этой связи возникает существенный вопрос, а возможен ли вообще общественный идеал, в любой его форме, который был бы значим для личности. Ответ на этот вопрос Новгородцев ищет на пути выяснения соотношения духовной жизни человека и внешних форм его общежития. Исходной точкой и конечной опорой функционирования двух этих областей, по его мнению, является сам человек и его нравственное призвание. Поэтому «Не вера в земной рай, который оказывается по существу недостижимым, а вера в человеческое действие и нравственное долженствование — вот что становится перед нами. Не обетованная земля, а непреклонная личность, такова наша последняя опора. Личность, непреклонная в своем нравственном стремлении, почерпающая свою силу из веры в абсолютный идеал добра и неизменно сохраняющая эту веру при всех поворотах истории, — вот что берется здесь за основу общественного созидания» [1, с. 44].
Сам Новгородцев прекрасно понимает неопредел-нность, или как он говорит, безбрежность по своей неопределенности, данного определения общественного идеала. Оправданием, по его мнению, может служить то, что в этом определении идеал направлен в бесконечность. В бесконечность совершенствования человека, понимаемого как свободная личность. «Свободная личность — вот основание для построения общественного идеала, но личность, не отрешенная от связи с другими, а носящая в себе сознание общего закона и подчиняющая себя высшему идеалу» [1, с. 47]. Общественный идеал не должен восприниматься как некая награда за приложенные усилия, он сам есть цель, к которому свободная личность должна стремиться, прилагая энергию, это творческий процесс не прекращающихся усилий. Свободное, универсальное и творческое социально-нравственное самосовершенствование личности в соответствии с законом добра и справедливости — вот общественный идеал философа.
Любые утопии, заключает Новгородцев, содержат внутри себя источники и причины своего кон-
ца. Отвергая историю, прошлое своего народа, подвергая сомнению все, что «на небе и на земле», сокрушая все святыни, основатели утопий тем самым «отнимают почву у своей собственной проповеди, ... Если все святыни отвергнуты, почему он (народ — Н. К.) должен преклониться перед святыней будущего. Откуда взять ему дар благословлять, на что опереться ему в своей вере?» [1, с. 246]. Именно в этом Новгородцев видел начало конца утопий земного рая, которая сама в себе носит источник своего разрушения. Подвергая все критике, стремясь разрушить «связь времен», прошлое, которое всегда является фундаментом для построения нового, утопии сами зависают над бездной «и тщетными становятся усилия удержаться над этой пропастью» [1, с. 247]. Высказанные Новгородце-вым мысли оказались во многом пророческими. Правда, он даже предвидеть не мог, да, наверное, и никто не мог, как быстро одни кумиры сменят другие, как быстро земное будет вознесено на небо и останется там на многие десятилетия. Как власть, опираясь на насилие и идеологию, заставит практически все население играть в навязанные игры. Но утопии не могут существовать длительное время и рано или поздно они умирают, но перед этим общество платит огромные жертвы за увлечение утопическими идеями. Чтобы этого не произошло в будущем, необходимо, чтобы общество стреми-
лось не к гармонии общественного совершенства, а к свободе бесконечного развития.
В свое время Ф.И. Тютчев написал замечательные слова, под которыми, думается, мог бы подписаться и Павел Иванович Новгородцев:
«Единство — возвестил оракул наших дней, — Быть может спаяно железом лишь и кровью...» Но мы попробуем спаять его любовью —
А там увидим, что прочней... [5, с. 221].
Литература
1. Новгородцев, П.И. Об общественном идеале / П.И. Новгородцев. — М. : Пресса, 1991. — 480 с.
2. Новгородцев, П. Идеалы партии Народной свободы / П. Новгородцев // Опыт русского либерализма. Антология. — М. : Канон, 1997. — 321 с.
3. Пул, Р.Э. Русская диалектика между неоидеализмом и утопизмом [ответы Вл. Соловьеву] / Р.Э. Пул // Вопросы философии. — 1995. № 1. — С. 70—94.
4. Соловьев, B.C. Сочинения в2-х т. /B.C. Соловьев. — М.: Наука, 1989. — Т. 2. — 602 с.
5. Тютчев, Ф.И. Стихотворение «Два единства» // ПСС и письма: в 6 т. / Ф.И. Тютчев. — М., 2002. — Т. 2, —311 с.
6. Чичерин, Б.Н. Философия права / Б.Н. Чичерин. — М.: Наука, 1990. — 435 с.
