CC BY
101
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2009. № 6
ВЕДЕТСЯ ИССЛЕДОВАНИЕ
М.С. Кормилова, аспирантка кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, e-mail: [email protected]
КРИТИКА ПЕРИОДА "ПЕРЕСТРОЙКИ" О РОМАНЕ А. БИТОВА "ПУШКИНСКИЙ ДОМ": МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ИНЕРЦИЯ И НОВЫЕ ПРИНЦИПЫ КРИТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
В статье рассматриваются два главных вопроса. Первый — моральные оценки главного героя романа "Пушкинский дом" в критике периода "перестройки". Второй — отношение критики к "вольному" обращению А. Битова с образами, мотивами и фигурами русской классической литературы. Делается вывод о зависимости критики периода "перестройки" от предыдущей советской традиции.
Ключевые слова: "перестройка", историзм, аллюзии.
The article is devoted to the two main problems. The first is the critics'judgments about the moral of the main hero of the novel "Pushkinskii dom" in the period of "perestroika". The second is the critics' opinion about A. Bitov's free use of motifs and figures of Russian classic literature. We come to the conclusion, that the Russian criticism in the period of "perestroika" seriously depended on the previous soviet tradition.
Key words: "perestroika", historical method, cue.
Историко-литературный контекст публикации "Пушкинского дома" в журнале "Новый мир". Степень независимости сотрудников газет и журналов от советских догм во второй половине 1980-х гг. возрастала постепенно. Полный текст "Пушкинского дома" на родине был опубликован в 1987 г. в № 10—12 журнала "Новый мир". Но и тогда, на волне огромного (а для консерваторов даже избыточного) числа публикаций "задержанной" литературы, Н. Ивановой пришлось защищать публикацию из архива как общественное событие, доказывать, что важно было напечатать этот роман именно в полном объеме, несмотря на то что фрагменты из него уже выходили в советских журналах1. А. Латынина тоже подчеркивала ценность полной публикации, считая, что воспринятые читателем отдельно от остальных сюжетных линий, мастерски проанализированные Битовым отношения главного героя с женщинами "не захватывают тебя, ибо ты не захвачен героем" (имелась в виду публикация искусственно выхваченной из романа повести "Что
1 Журналы в фокусе мнений // Литературное обозрение. 1988. № 4. С. 100.
было, что есть, что будет...". Аврора, 1975, № 1). По мнению А. Латыниной, "Пушкинский дом" "выстреливал" только как целое, таким образом, даже любовная линия романа высвечивалась для критика историческими и социальными смыслами, была неполна в отрыве от первой части романа, раскрывающей общественный контекст биографии героя.
Если одной из главных тем литературных дискуссий "перестройки" была антисталинская (активные дебаты разворачивались вокруг романа "Дети Арбата" А. Рыбакова, пьесы "Дальше... дальше... дальше!.." М. Шатрова и др. произведений), если сталинская система, как и в "оттепель", снова была признана порочной, то более смелым поворотом темы было лишенное идеализации изображение последовавших за сталинским периодом "оттепели" и начала "застоя", в которые в основном происходит действие романа А. Битова, а также изображение обобщенной советской действительности, искажающей отношения людей и структуру личности.
Детство главного героя романа, Левы Одоевцева, почти не описанное А. Битовым, прошло в сталинскую эпоху. В год окончания героем школы скончался вождь народов, однако Лева, присутствуя на траурной школьной "линейке", ощущал только то, что не мог ничего ощутить в связи с этой смертью (омертвение душевных движений — одна из главных тем в рассказах "монаховского" цикла, преобразованных Битовым в "роман-пунктир" "Улетающий Монахов"). "Пушкинский дом" был окончен в 1971 г., через год после снятия А. Твардовского с поста главного редактора "Нового мира" (в интервью периода "перестройки" Битов сближал эти даты, чтоб подчеркнуть "подневольную", т.е. почти подсознательную историчность своего сознания2), и в этом же году завершается действие романа, автор и герой ненадолго сходятся во времени. А. Латынина пишет, что, по мнению многих представителей литературной общественности, Битов опоздал с написанием романа на год, в "Новом мире" Твардовского его могли бы напечатать. Сама она даже гипотетическую возможность этого отрицает, считая роман более "острым", чем было дозволено в 1970 г.3
Тяга к историческому прочтению романа у критиков была настолько сильна, что в 1988 г. это повлияло даже на трактовку Н. Ивановой центрального образа романа "Улетающий Монахов" как "памятника времени"4; в действительности этот герой родственен Леве Одоевцеву, но общественная ситуация в романе о Монахове
2 В поисках реальности: Беседа корр. "ЛО" Евг. Шкловского с Андреем Битовым // Литературное обозрение. М., 1988. № 5. С. 33.
3 Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах: Заметки о романе Андрея Битова "Пушкинский Дом" // Литературная газета. 1988. 27 янв. № 4. С. 4.
4 Иванова Н.Б. Роль и судьба (Андрей Битов) // Иванова Н.Б. Точка зрения: о прозе последних лет. М., 1988. С. 175.
не обрисована, это в гораздо большей степени вневременной сюжет. "Улетающий Монахов" — своего рода не политизированный, адаптированный для советской печати вариант романа "Пушкинский дом", все его главы были опубликованы по отдельности, хотя объединенные, более выпукло, логично показывающие деградацию героя, они вышли на родине автора лишь в 1990 г. Казалось бы, судьба публикации двух романов весьма сходна. Но если "Пушкинский дом" задумывался как роман и потом искусственно дробился ради публикации, то "Улетающий Монахов" изначально не составлял единого целого, напечатание его частей по отдельности было естественно и не столь обусловлено политическими причинами, как в случае с "Пушкинским домом".
Практически не было в период "перестройки" тенденции, противоположной той, что проявилась в отзыве Н. Ивановой, т.е. не было перенесения свойств романа о Монахове на роман об Одоев-цеве, не было суждения о "Пушкинском доме" как о романе психологическом (несколько позже такой подход был воплощен в статьях И. Роднянской, которая, впрочем, как и критики, отзывавшиеся о романе в период "перестройки", не отметила многих важных черт поэтики Битова: не анализировала в ней нереалистические приемы, вообще писала о "Пушкинском доме" только в обзорных статьях, не рассматривая его отдельно). Между тем, на наш взгляд, в романе спаяны два конфликта — индивидуально-психологический и социальный. История Левиных влюбленностей и дружб демонстрирует нам характерное свойство советского интеллигента даже в личной жизни властвовать либо подчиняться, делить людей на "своих" и "чужих", быть недовольным собой и "своими" (похожей на Леву интеллигентной Альбиной) и рваться душой к тем, кто "попроще" и кто в большей степени склонен проявлять властность характера (к несколько вульгарной Фаине, к умеющему подчинять людей Митишатьеву). Как пишет А. Битов, это роман о "дезори ентации"5, и эта дезориентация, на наш взгляд, не только социальная, но и личная, психологическая, что, однако, тесно связано с социальной ролью героя. Критиками отмечена связь би-товского героя с героями Тургенева. По признанию самого автора, его новаторство состояло даже не в описании любви, а в описании "НЕ любви"6. Битов показал ситуацию несчастной влюбленности и с позиции мучительно подчиняющегося, и с позиции подчиняющего, которому тоже доставляет страдания доставшаяся ему роль; писатель довел до логического завершения идею любви как власти. Эта концепция дает нам возможность сделать следующий вывод касательно мировоззренческих установок автора: в дисгармо-
5 БитовА.Г. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 98.
6 Там же. С. 187.
ничном городском мире советской России даже любовь, согласно Битову, не дает человеку гармонии. Только смена всей культурной среды (как в битовских путешествиях) способна изменить мироощущение человека.
Конечно же, критики либерального лагеря восприняли выход главного романа А. Битова с большим энтузиазмом. Возможность судить о влиянии советской истории на менталитет народа и характер героя-интеллигента была актуальным и новым способом критической работы. Однако остались в критике и рудименты приемов и оценок прошлых десятилетий. Так, центральная в обсуждении романа полемика о герое и его характере с точки зрения нравственных идеалов была продолжением той дискуссии, которая велась о героях Битова в 1960—1970-е гг., хотя еще в 1979 г. даже известная нападками на Булгакова и Пастернака критик-реакционер Т. Глушкова жаловалась на засилье в советских критических статьях и рецензиях дутых формулировок: «"Нравственный максимализм", "о нравственности нашего слова", "нравственный ориентир", "нравственный просчет"»7. Постепенно строгость нравственного суда литературной среды смягчалась, переходя в игнорирование этого вопроса.
Моральные оценки главного героя. В эпоху "перестройки" большинством критиков все еще ставился вопрос о моральных оценках главного героя, впоследствии, в 1990—2000-е гг., почти отброшенный критикой и литературой. Если советская официозная критика, будучи морально небезупречной и поддерживая "секретарскую литературу", в качестве одного из критериев оценки произведений тем не менее двулично выдвигала соответствие позиции автора традиционным моральным нормам; если "либеральная" критика новомирского лагеря пыталась противопоставить этой извращенной морали более последовательную, то после снятия противоречий между этими двумя ветвями критики в 1990-е гг. в литературной среде появилась тенденция к тому, чтобы не упоминать о моральных нормах. Это понятие было дискредитировано своим использованием в литературных и общественных дискуссиях.
Итак, в критике периода "перестройки" появились весьма разные взгляды на характер Левы Одоевцева. А. Латынина оправдывала героя разрушающими структуру личности "запахами времени", отказывалась называть его "антигероем"8. Шестидесятник И. Золо-тусский был настроен гораздо более агрессивно и решительно, на-
7 Глушкова Т. Литературная газета. 1979. 16 мая. Цит. по: Борев Ю.Б. "Объективное" и "субъективное" в современном критическом анализе // Современная литературная критика. Семидесятые годы / Отв. ред. Г.А. Белая. М., 1985.
8 Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах: Заметки о романе Андрея Битова "Пушкинский Дом" // Литературная газета. 1988. 27 янв. № 4. С. 4.
зывая Леву "героем-подонком" и отрицая в связи с этим художественные достоинства романа в целом. При этом "прогрессивно" настроенный, "либеральный" рецензент явно рассуждал в терминах классовой структуры общества, заимствованных им у теоретиков марксизма-ленинизма. Золотусский сопоставлял слабого Леву, аристократа по происхождению, с его товарищем "из народа" Ми-тишатьевым, изворотливым и властным: "...митишатьевы в романе А. Битова берут власть над одоевцевыми... не интеллигенты, одо-евцевы, руководят ими, а наоборот"9. Критик, несомненно, рисовал обобщенную картину взаимоотношений в советском обществе, в котором "хамы" управляли интеллигентами.
Позицию Золотусского интересно сопоставить с точкой зрения Н. Ивановой, последовательницы "новомирских" принципов, преемницы их этического максимализма, которая принадлежала к более младшему поколению критиков и была несколько менее радикальна в дискуссии о характере главного героя романа. Леву она тоже строго порицала, но не отрицала при этом значимости романа, а главного героя "Пушкинского дома" сопоставляла не столько с Митишатьевым, сколько с другом семьи Одоевцевых — дядей Диккенсом, интеллигентом дореволюционной закалки. Для Н. Ивановой этот спор был одним из эпизодов актуальной в то время дискуссии о роли интеллигенции в российской истории. Споря с А. Латыниной относительно того, может ли заниженный нравственный уровень эпохи оправдать моральное падение героя, Н. Иванова приводила слова самого А. Битова о том, что "в ссылках на время есть нечто непорядочное"10, не приводя, однако, других слов автора, оправдывающих героя: "пусть читатель оплатит свои счета" (имеются в виду "счета" именно нравственные, которые могут накопиться и у самых строгих моралистов). Таким образом, по мнению Н. Ивановой, ответственность за свой моральный облик лежит на каждом человеке в любые времена: дядя Диккенс, вернувшись из лагерей, не сломлен эпохой, в отличие от Левы, которого ничего не стоит морально раздавить. О завышенных требованиях Н. Ивановой к современной ей интеллигенции писал даже ее товарищ С. Чу-принин, многие годы сотрудничающий с ней в редакции "Знамени"11. Характерный для Н. Ивановой прием — сопоставление современности с XIX в. и современной литературы с классикой — в случае анализа "Пушкинского дома" пришелся более чем кстати, но обусловил чрезмерную строгость критика к герою.
9 Золотусский И. Возвышающее слово: Проза-87. Ст. 2 // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 13.
10 Иванова Н.Б. Роль и судьба (Андрей Битов) // Иванова Н.Б. Точка зрения: о прозе последних лет. М., 1988. С. 199.
11 Чупринин С. Критика — это критики. Проблемы и портреты. М., 1988. С. 277.
Трактовки характера главного героя в рецензиях И. Золотусско-го, Н. Ивановой, А. Латыниной были направлены на анализ смыслов, а не теоретико-литературной проблемы героя и автора. А ведь она остро поставлена в романе: автор и герой на страницах "Пушкинского дома" встречаются как два персонажа, Битов рассуждает о своей авторской власти над героем, сочувствуя своему "подчиненному" и опять же ставя вопрос о природе власти в самом широком смысле слова, о покорности героя-интеллигента (вставное эссе "Ахиллес и черепаха"). Однако эта проблема была недостаточно раскрыта и осмыслена критикой периода "перестройки". В исторический момент, когда роман вышел в свет на родине Битова, еще не мог быть проведен подробный анализ и некоторых других его параметров, например нереалистической композиции "Пушкинского дома". Внимание критиков переключалось скорее на содержательные моменты, как правило, более связанные с политической остротой романа. В то же время даже самая резкая из представленных позиций (точка зрения И. Золотусского), конечно же, не допускала таких упрощений, какие встречались еще в консервативной критике конца 1970-х гг.12, почти отождествлявшей А. Битова с его "неблагонадежными" героями.
Постепенный подход к более глубокому осмыслению проблем героя и автора находим в рецензиях Вл. Новикова и К. Мамаева, в более позднее время — у В. Лаврова. Так, Вл. Новиков пишет, что Лева "нормальный человек, не лучше других и не хуже", мотивируя свою точку зрения следующим соображением: "Может быть, в этом и главная соль романа "Пушкинский дом" — в таком вот на равных разговоре автора с героем"13, хотя критик все же имел в виду скорее не встречу автора и героя на страницах романа, а то, что Битов не принимает на себя роль нравственного "судьи". К. Мамаев — критик, занимающий принципиально иные, нежели Вл. Новиков, эстетические позиции, — показывает в своей рецензии нереалистические приемы А. Битова (схематичность образов, особенности композиции, разные варианты сюжета, переосмысление русской классической литературы во вставной статье "Три пророка"), но выступает резко против них. По мнению К. Мамаева, Лева оказался "человеком с большой червоточиной потому, что нам его показали, а мы на него глядели так, как в жизни никто никому не виден, не доступен... литературность... видна со стороны жизни и видна как неправда"14. В этой позиции сказалась черта советского менталитета, проанализированная и показанная А. Би-
12 Анашенков Б. "Выеденное яйцо. Середина. Седина..." // Литературное обозрение. 1977. № 1.
13 Новиков Вл. Тайная свобода // Знамя. 1988. № 3. С. 230.
14 Мамаев К. Отмычки для дома // Урал. 1990. № 11. С. 92.
товым в "Пушкинском доме": нежелание замечать реально существующие явления. Манера повествования "исповедальной прозы", сказавшаяся в главном романе А. Битова, показалась критику чересчур откровенной.
Таким образом, в период "перестройки" все еще сохранялась установка критики 1960—1970-х гг. на то, чтобы подходить к герою с точки зрения моральных оценок. Если в предыдущие десятилетия противники А. Битова прямо соотносили автора с его неприглядными персонажами, а защитники молодого писателя отделяли автора от героев, то в эпоху "перестройки" в целях моральной "реабилитации" А. Битова в либеральной критике была намечена явная тенденция к их разграничению.
В следующее же десятилетие, в 1990-е гг., когда выведение аморального героя никого не удивляло, когда никаких социальных последствий (отказа публиковать произведения, устранения из Союза писателей и т.п.) оно для Битова повлечь не могло, вновь наметилась тенденция к сближению автора и героев его прозы; об автобиографичности этих героев заговорили и рецензенты, и сам Битов в своих интервью. Такой вывод подтверждается и тем, что в 1990—2000-е гг. в критике о Битове доминирует жанр обзорной статьи, его творчество рассматривается как единое целое, в котором сближаются и более и менее автобиографические герои. В некоторых рецензиях усиливается по сравнению с отзывами периода "перестройки" теоретико-литературная составляющая. Так, И. Род-нянская, называя прозу Битова "эгоцентричной", видит, впрочем, в автобиографическом методе письма "заповедь честности": только себя человек может познать "до донышка"15. Критик явно продолжает размышления А. Битова из романа "Пушкинский дом": "Рассказ от "я"... самый безупречный — у нас нет сомнений в том, что "я" мог видеть то, что описывает... Зато сколь сомнительны... объективно-реалистические решения, где все выдается за "как есть", за "как было" путем именно устранения той щелочки или скважинки, в которую подсматривает автор..."16. Ту же автобиографичность почти всех героев Битова отмечает В. Лавров17. Критики в своих выводах могли опираться на интервью Битова, который во второй половине 1990-х гг. публично признавался, что совершал поступки, сходные с теми, за которые десятилетиями порицали его героев: взял взаймы денег у женщины, любившей его, когда ухаживал за другой, любимой им самим, и никогда этот долг даже не пробо-
15 Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А.Г. Обоснованная ревность: Повести. М., 1998. С. 18.
16 Битов А.Г. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 64.
17 Лавров В. Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. № 5. С. 185—195.
вал вернуть18 (ср. ситуации, когда Лева ворует кольцо своей возлюбленной Фаины, чтоб ее же и развлекать, при этом в его жизни присутствует не любимая, но любящая Альбина; Алексей Монахов в похожей ситуации, чтоб иметь средства ухаживать за Асей, выносит из родительского дома не принадлежащие ему ассигнации).
Остается, впрочем, и в 1990-е гг. среда нравственных максималистов, для которой Битов во многом сливался со своими аморальными героями. Эта среда — часть русской эмиграции, потерявшей былую роль свободного "островка" российской культуры и ностальгирующей по этой роли. Пообщавшись с представителями этого культурного сообщества, Битов нашел, что эмиграция "отстала лет на пятнадцать"19. На это Н. Кузнецова ответила негодованием по поводу оправдательной статьи Битова к 100-летию Хрущева и описала события 1979 г., когда западные радиостанции "напоминали Андрею Георгиевичу о его угрозе выйти из Союза писателей в случае преследования других участников "Метрополя". Многие диссидентские жилища облетел его ответ: раз в жизни можно человеку отказаться от своего слова. Можно, и не раз. Можно и к дуэли не явиться, но после этого — не баллотировались в предводители дворянства"20. Имелось в виду, что с 1991 г. Битов, всегда считавшийся в литературных кругах человеком аполитичным, возглавил российский ПЕН-центр, правозащитную писательскую организацию.
То, что Битов всегда отстаивал как гибкость ума, — категория спорная и неоднозначная, явно претящая любой строгой принципиальности и идейности — здоровой или нездоровой. С той же проблемой восприятия своего творчества Битов столкнулся в 1990-е гг., когда в романе "Оглашенные" выразил тоску по погибшей советской "империи". Неоднозначность этого чувства и этой мысли была воспринята далеко не всеми критиками.
Если сопоставить первые критические отклики на публикацию "Пушкинского дома" в "Новом мире" с тем, как встретила роман эмигрантская критика после его выхода в американском издательстве "Ардис" в 1978 г., как ни странно, окажется, что в 1990-е гг. критика эмиграции и метрополии поменялись позициями в дискуссии о моральных качествах Битова и его героя. Когда российская критика перестала обращать внимание на этот аспект литературы, эмиграция осталась последним оплотом запоздалого противостояния советской официозной двуличности.
18 Котельникова М., Сергеев А. Андрей Битов: "Писатели будут писать, даже если исчезнет письменность". Коммерсантъ-Домовой. 1996. 4 июня. № 34.
19 Кузнецова Н. Извините за точность: На полях мемуарных очерков Андрея Битова // Рус. мысль = La pensee russe. Париж, 1994. 8—14 дек. № 4056. С. 16.
20 Там же.
До этого же в отзывах критиков-эмигрантов 1979 г. на роман "Пушкинский дом" (З. Шаховской в "Русской мысли", Е. Брейтбла-та в "Гранях", А. Гимейн в "Континенте", А. Гладилина в "Третьей волне") вовсе не было морализаторского пафоса. При этом А. Ги-мейн были замечены многие нереалистические приемы и тенденции в поэтике Битова (особенности восприятия течения времени, представление о зыбкой реальности), критик не отказывался использовать лексику теории постмодернизма (чуть позднее эту лексику и связанные с ней понятия категорически и весьма эмоционально не примут многие критики метрополии) и спокойно употреблял ее в речи ("Автор", "Автор-творец" по Р. Барту)21. В то же время в позициях критиков русского зарубежья были свои "перекосы": Леву Одоевцева они воспринимали прежде всего как потомка аристократического рода, оставшегося, в отличие от многих аристократов-эмигрантов, в СССР. Роман воспринимался ими как "четыреста с лишним страниц выражения боли — тоски по достоинств у"22. И даже фигура деда Одоевцева, персонажа, безусловно, воспетого автором и противопоставленного всей советской действительности, была воспринята в эмиграции как недостаточно аристократическая: "...Лева найдет деда слишком поздно. Лицо великого ученого, "красное, щетинистое, задубевшее", далеко от всякой одухотворенности"23, — пишет чересчур требовательная и прямолинейно связывающая внешность с "одухотворенностью" З. Шаховская.
Итак, если для эмигрантской критики 1990-е гг. стали периодом влияния идеологии на творчество, то для советской критики периода "перестройки" влияние полярной противоположной по своему вектору идеологии еще не перестало быть актуальным, поэтому не следует абсолютизировать значение "перестройки".
Интерпретации произведений русской классической литературы и аллюзии на классику в романе "Пушкинский дом". Рецепция критики. Начало спора о новых интерпретациях классического наследия русской литературы было положено в критике на несколько лет раньше начала "перестройки", но серьезный повод к своему развитию эта дискуссия получила именно в конце 1980-х гг., после опубликования на родине романа "Пушкинский дом" и фрагмента из эссе А. Синявского "Прогулки с Пушкиным". Конечно, центральной и самой острой была дискуссия о произведении Синявского, которое даже в "перестроечные" годы мало кем было понято и оценено. А. Битов в своем переосмыслении классики был гораздо осторожнее, однако и в оценках его творчества сказалась противо-
21 Гимейн А. Нулевой час // Континент. 1979. № 20. С. 369—373.
22 Брейтблат Е. "Пушкинский дом" // Грани. 1979. № 111/112. С. 542.
23 Шаховская З. "Пушкинский дом" // Русская мысль. 1979. 4 янв. № 3237. С. 7.
12 ВМУ, журналистика, № 6
177
речивость "перестройки". В этот период "имелись моменты совпадения взглядов оппозиции — причем любого толка — с официально принятыми нормами, — считает западная исследовательница. — Общим у критиков обеих линий было то, что, вынося свои оценки литературе, не исключая и самую современную, в качестве критерия они по-прежнему использовали классику XIX века. Литература от Пушкина до Чехова в их глазах была носительницей абсолютных ценностей"24. Не о всех, но о многих критиках либерального направления можно сказать, что к анализу и восприятию литературы, выходящей за рамки реализма, они не были готовы.
По мнению Б. Менцель, центральным событием спора о переоценке и переосмыслении классического наследия стала дискуссия "Классика и мы", в декабре 1977 г. организованная секцией литературоведения и критики Союза писателей РСФСР. С наиболее строгих позиций выступили национал-патриоты С. Куняев, В. Ко-жинов, С. Ломинадзе. Менее агрессивно, но решительно защищали классику от авангардных трактовок критики-шестидесятники И. Золотусский и И. Роднянская. Свое право на "современные индивидуальные модели"25 рассмотрения классики защищали люди искусства: Е. Евтушенко, А. Эфрос, А. Битов, А. Борщаговский.
Интересно, что не только бескомпромиссный И. Золотусский, но и И. Роднянская, во все времена сочувственно писавшая о прозе А. Битова, в этой дискуссии оказалась со своим любимым писателем по разные стороны "баррикад". Отношение критиков-шестидесятников к эстетическому авангарду было неоднозначным. Вся структура их выступлений — от идей до возвышенного стиля — изобличала в них людей, воспитанных в эпоху "больших наррати-вов". Так, выступая на другой конференции на тему сохранения классических традиций, И. Роднянская в 1992 г. говорила о необходимости "подъема религиозно насыщенной, серьезной культуры... Из нее нельзя изгонять достигнутую свободу мысли, игру, пародию и фарс... но они занимают в ней подобающее место кислот или других реагентов, которыми золото истины проверяется на безупречную чистоту"26. Представители уже следующего поколения либеральной критики вряд ли взяли бы на себя ответственность всерьез произносить слова о "безупречной чистоте золота истины", из их уст подобные слова звучали бы пошлостью, а частью литературной общественности вскоре была справедливо подвергнута сомнению сама возможность существования единой "исти-
24 Менцель Б. Гражданская война слов. Российская литературная критика периода перестройки / Пер. с нем. Г.В. Снежиной. СПб., 2006. С. 207.
25 Там же. С. 183.
26 Роднянская И. Русский западник в канун "второго возрождения Европы" // Здесь и теперь. 1992. № 2. С. 94—95.
ны". Шестидесятники жили в поляризованном мире, зараженном пафосом официальной идеологии. А. Битов в этом смысле отличался от многих представителей своего поколения, разрушая эту бинарность оппозиций (в какую сторону двигался он, если судить об этом процессе с моральной точки зрения, — вопрос сложный). Дед Одоевцев в "Пушкинском доме" озвучивал во многом авторскую точку зрения, когда объяснял своему внуку Леве: "Да все, все уже — советские! Нет не советских. Вы же — за, против, между, — но только относительно строя. Вы ни к какому другому колу не привязаны"27. Слова Модеста Одоевцева, болезненно осмыслявшиеся Левой (ровесником Битова), звучат категорично и эмоционально. Но несомненно, что шестидестяники были и продолжают быть критиками, по выступлениям которых видно, что воспитаны и сформировались они в советскую эпоху. Это, в частности, доказывают их позиции по вопросу о переосмыслении русской классической литературы.
Для А. Битова спор о трактовках классического наследия начался несколько раньше, чем дискуссия, описанная Б. Менцель. В 1976 г. в № 7 журнала "Вопросы литературы" за подписью А. Битова была опубликована статья «Три "пророка"», вернее, подробный пересказ автором-повествователем статьи, якобы написанной героем его неизданного в России романа "Пушкинский дом". Иронизируя над героем, автор излагал его точку зрения на зависть Тютчева к Пушкину (в этом рассуждении сказался жизненный опыт самого Левы, опыт его несчастной люби и непризнанности дедом), на инфантильную моральную несостоятельность Лермонтова, на 27-летний возраст как рубеж в жизни каждого человека, перейдя который три названных выше поэта написали сопоставимые "пророческие" стихотворения.
Вскоре были опубликованы и первые отзывы на «Трех "пророков"». В. Соловьев назвал статью "вторичной" по отношению к наследию Тынянова, давно изложившего ряд Левиных тезисов в статье "Пушкин и Тютчев". С. Ломинадзе и Я. Гордин высказали достаточно взвешенные позиции, призвав разделять литературоведение и беллетристику А. Битова. Чтобы предупредить дальнейшее развитие дискуссии и защитить от нападок рубрику "Гипотезы и разыскания", в которой была опубликована статья Л. Одоевцева, редакция журнала "Вопросы литературы" разослала известным писателям, критикам, литературоведам анкету с несколько некорректным названием "Нужны ли в литературоведении гипотезы?". В обсуждении статьи Битова приняли участие Г. Асатиани, С. Бочаров, Б. Бурсов, Л. Гинзбург, Я. Гордин, Н. Долинина, В. Камя-
27 Битов А.Г. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 73.
нов, А. Кушнер, Д. Максимов, М. Нольман, В. Огнев, Л. Озеров, К. Пигарев, С. Рассадин, Б. Сарнов, Б. Слуцкий, В. Турбин, А. Чичерин, Н. Эйдельман. Из 19 участников дискуссии лишь четверо (Максимов, Нольман, Пигарев, Чичерин) высказались явно против статьи. Многие оправдывали Битова тем, что текст содержал долю иронии, и, подобно Л. Гинзбург, тем, что писатель исследовал скорее психологию своего героя-филолога, а не историю русской литературы. Но если Л. Гинзбург тактично прервала ход своей мысли, то А. Кушнер несколько углубился в этот вопрос: "Не прячется ли за Левой, как за ширмой, сам автор?" Поэт видел "главный нерв" прозы А. Битова в стремлении "осветить темную сторону взаимоотношений автора и литературного героя"28. Очевидно, Кушнер уже был знаком по "самиздату" с рассуждением Битова из романа "Пушкинский дом" о том, что, если рассматривать героя как полноценную личность, стоило бы создать "Общество охраны литературных героев от их авторов"29. С этой точки зрения ирония Битова по отношению к филологическим построениям Левы жестока. А учитывая, что Лева как тип личности — проекция Битова, это еще и самоирония и проявление жестокости автора по отношению к самому себе.
У Битова при публикации статьи «Три "пророка"», как и у Синявского в его книге "Прогулки с Пушкиным", была литературная маска. Битов, однако, отчетливее и однозначнее выразил спасительный для него комизм (в форме иронии над построениями Левы). Еще одним защитным слоем для осторожного А. Битова было то, что статья раскрывала образ вымышленного героя, уже известного литературной общественности по публикациям фрагментов из главного романа писателя. Все это обеспечило статье, написанной от лица Левы, более доброжелательную встречу, чем та, которая была уготована эссе Синявского. Кроме того, в отличие от автора "Прогулок с Пушкиным", Битов в своем эссе без должного пиетета относился к Тютчеву, Лермонтову, но не к "солнцу русской поэзии", которое было непререкаемым авторитетом не только для многих критиков 1970—1980-х гг., но и для писателей поколения шестидесятников: Б. Ахмадулиной, Б. Окуджавы, самого А. Битова.
Говоря об эстетическом вольнолюбии критиков и литературоведов, следует, однако, учитывать, что дискуссия "Нужны ли в литературоведении гипотезы?" была организована тем же печатным органом, который опубликовал и статью Л. Одоевцева. Так, из литераторов, уже высказавшихся в печати на эту тему, был пригла-
28 Нужны ли в литературоведении гипотезы? // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 94.
29 БитовА.Г. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 343.
шен лишь отреагировавший на статью спокойно-доброжелательно Я. Гордин, а в "Вопросах литературы" он высказался еще более сдержанно.
Показательна точка зрения на дискуссию критика-эмигранта Е. Брейтблата, который, будучи, конечно, тенденциозно и негативно настроен по отношению к своей исторической родине, слегка переиначивает название дискуссии ("Нужны ли нам литературные гипотезы", — так она названа критиком в "Гранях", еще в более советском стиле, чем на самом деле, с по-детски эгоцентричным, хоть и употребленном по-коммунистически во множественном числе местоимением: "нам") и, видимо, воспроизводя ее содержание по памяти, считает, что в споре "явно преобладали ортодоксальные мнения"30. Вероятно, руководствовался критик не только негативным настроем по отношению ко всему, что происходило в метрополии, но и ощущением, что поощрение переоценок классики для данного периода советской критики было вовсе не типично.
Пример "ортодоксального" мнения по данному вопросу находим уже в следующем отзыве на статью Л. Одоевцева — в рецензии С. Фомичева, в которой вольность трактовки А. Битовым классической литературы впервые сопоставляется с аллюзиями на классику, заметными уже во фрагментах из романа. В этих фрагментах критика Фомичева "несколько раздражала вызывающая вторич-ность ряда мотивов", а также подбор имен Левы (в честь Льва Толстого) и Фаины (по Блоку). Как и в 1960—1970-е гг., критики-консерваторы порой раньше либералов отмечали новаторские явления в поэтике писателей, ставя перед собой задачу раскритиковать эти явления. Критики же, настроенные доброжелательно по отношению к авторам, использующим нереалистические приемы, боялись повредить им глубоким анализом и даже указанием на эти особенности поэтики.
После выхода полного текста романа в журнале "Новый мир" была продолжена дискуссия о переоценке классики и ее интерпретациях, аллюзиях на классические произведения. Взгляды критиков на правомерность интерпретации писателем классических текстов во многом были связаны с их трактовками образа главного героя, а зачастую степень моральной свободы, которую они дозволяли герою, была прямо пропорциональна творческой свободе, которую они предоставили бы автору. К. Мамаев, осудивший все нереалистические приемы в романе, заявил, что ему при чтении романа было "стыдно" за вставное эссе о Тютчеве. А. Латынина, как будто заранее споря с критиками-постмодернистами, развившими впоследствии мысль о "концепте музея" (нежизненности
30 Брейтблат Е. "Пушкинский дом" // Грани. 1979. № 111/112. С. 541.
восприятия классики главным героем романа), а по сути полемизируя с консерваторами типа К. Мамаева, заметила, что отношения А. Битова с классикой "менее всего можно назвать музейными", отстраненными от объекта. Этим она оправдывала "игру" в романе и его "сложную форму".
Рассмотрим один образ, встречающийся в романе и с разных позиций проанализированный двумя критиками: И. Золотусским и Вл. Новиковым. Это образ "бедного всадника" (аллюзия на "Бедных людей" и "Медного всадника" одновременно) — пьяного Левы, севшего верхом на петербургского скульптурного льва и впоследствии в паническом ужасе убегающего от милиционера. В трактовке этого образа критики исходят из представлений о главном герое. И. Золотусский, разочарованный в Леве, пишет: "Страх перед Богом и страх перед милиционером — вот расстояние, отделяющее интеллигента времен Пушкина и интеллигента времен Битова"31. Критик-шестидесятник считает принижением образа князя Одоев-цева то, что его сравнивают с "маленьким человеком", чиновником.
У критика более младшего поколения Вл. Новикова, считающего Леву "нормальным", таким же, как все, находим противоположную трактовку: интеллигент ХХ в. заслужил право оцениваться наравне с простым человеком. Критик намерено не принимает в расчет пародийность образа, хотя фигура Левы в этой сцене подражательна "в квадрате": Евгений соотносится с Медным Всадником и Наполеоном одновременно, а Лева соотносится с Евгением. Для расширения цепочки упомянем еще Игоря Одоевцева, героя повести "Фотография Пушкина", который, будучи заслан в далекое прошлое, убегает от петербургского наводнения 1824 г. и соотносится уже со своим знаменитым предком Львом Николаевичем Одоевцевым. Битов "обнажает" аллюзию как прием, демонстративно подчеркивает связи между героями разных произведений.
Сейчас остановимся подробнее лишь на одном сопоставлении. С историко-философской точки зрения подход Битова к переосмыслению классики напоминает ее трактовку А. Королевым в повести "Голова Гололя"32, однако в последней акценты расставлены немного яснее и четче, чем у Битова. Благодаря аллюзиям на роман "Мастер и Маргарита" в повести Королева очевидна идея возмездия: сотрудник спецслужб Василий Носов, украв сапоги из могилы писателя Гоголя, получает справедливое наказание. Советская система, "омертвившая" классику, кощунственно издевавшаяся над ней, отрицается и Битовым, и Королевым. Причем оба писателя обращаются и с самой классикой без пиетета, не желая
31 Золотусский И. Возвышающее слово: Проза-87. Ст. 2 // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 14.
32 Королев А. Голова Гоголя. Знамя. 1992, № 7. С. 7—66.
и далее "омертвлять" ее. Они используют весьма похожие приемы: Королев выводит героя Василия Николаевича Носова (антигоголя: имя и отчество классика зеркально "отражаются" в имени и отчестве "человека из органов власти", раскапывающего могилу писателя; аллюзийна, конечно, и фамилия Носов), Битов в повести "Фотография Пушкина" — эпизодического героя Непушкина33. Королев и Битов написали каждый о своем идеале, образце классика. Они использовали "деконструкцию" и вариацию классических ситуаций и приемов, но лишь с целью утвердить свое живое и трепетное отношение к классике.
Для критики же, в том числе и для Вл. Новикова, лишь со временем стали актуальны иные, неисторические, эстетические смыслы обращения писателя к литературоведению и опыту классики. Спустя более десятилетия после выхода романа, в 1999 г. тот же критик отметил, что А. Битов, как и Каверин и Трифонов в романах, в которых эти писатели выводят героев-филологов, немало иронизирует "по адресу литературоведения как такового", однако у всех этих писателей наука "остается необходимой точкой отсчета"34. Действительно, со стороны автора, полноправного участника литературного процесса, сыпется много колкостей в адрес Левы, живущего "на литературе, с литературой, но не в ней", однако ценность литературоведения самого по себе не отрицается.
Двое литературоведов — Лева и его демонический двойник Мити-шатьев — согласно метафоре А. Битова, питаются "трупом" русской литературы. Большого призвания к своему делу Лева не чувствует, среда номенклатурных и не очень номенклатурных институтских литературоведов симпатии читателя тоже не вызывает, так же как и Одоевцев-отец, ставший заведующим кафедрой ценой отречения от Одоевцева-деда. В каком-то смысле Битов, выведя этих неприглядных персонажей, поквитался с окололитературным миром (с литературоведами и критиками, предвзято, конъюнктурно или просто бездарно писавшими о его прозе) подобно тому, как Булгаков в романе "Мастер и Маргарита" разделался со своими критиками. Еще более едко разоблачает Битов филолога капиталистической формации Тайд Боффина (дословно "Усталого Исследователя") в романе "Преподаватель симметрии". Этот персонаж рассказывает о себе и своих коллегах: на средства Фонда имени писателя Ур-бино Ваноски "мы ежегодно собираемся где-нибудь на Адриатике, а потом издаем нами же самими читаемый том наших прений". И если открыть научному сообществу правду о жизни Ваноски, как сообщает дальше исследователь, "мне никто не поверит, меня
33 Битов А.Г. Фотография Пушкина. Битов А.Г. Обоснованная ревность: Повести. М., 1998. С. 448.
34 Новиков Вл. Роман с языком. Три эссе. М., 2001. С. 301.
убедительно опровергнут, обвинят в фальсификации... И где же будет мой ежегодный летний отдых?"35.
Однако есть в художественном мире А. Битова и литературоведы по призванию, подобные Модесту Одоевцеву, одним из прототипов которого послужил М.М. Бахтин. Во-первых, для Битова важнейший фактор оценки того, насколько удачно сложилась человеческая судьба, — это то, соответствует ли деятельность человека его призванию, во-вторых, самого писателя влечет к себе сфера рационального. Это остроумно заметил А. Ерохин в рецензии на книгу "Статьи из романа": «Критик — комментатор. Играют без него... У автора — "Статьи из романа". У критика — статьи без романа. Так все понятно... было бы — не проговорись автор, да еще целой книгой»36. С другой стороны, тяга Битова к эссеистике могла базироваться вовсе не на зависти практика к теоретикам, но, хотя бы отчасти, — на понимании того, что современная ему критика не проанализирует важных для него мотивов романа. И спустя еще примерно десятилетие критики (М. Берг, О. Славникова) жаловались, что писать о текстах Битова, уже проанализировавшего собственные произведения,— неблагодарный труд.
Книга "Статьи из романа" (само название которой, конечно же, аллюзийно и восходит к публикации текстов Б. Пастернака как "Стихов из романа") вышла в СССР чуть раньше самого романа и была одним из нескольких предвестий выхода "Пушкинского дома". Тем не менее рецензии на эту книгу мы обсудим именно сейчас, поскольку они выходили и до, и после публикации "Пушкинского дома" и поставили весьма глубокие теоретико-литературные вопросы, связанные с творчеством А. Битова, что было предопределено жанром этой битовской книги.
Однако первый из поставленных в связи с этой книгой вопросов — конечно же, вопрос о существовании неопубликованного романа. И хотя еще критика 1970-х годов не сомневалась в том, что напечатанные Битовым фрагменты можно было сложить в единое крупное произведение, критик И. Кузьмичев в связи с выходом книги эссе задавался вопросом: "Откуда роман?" — и цитировал слова Битова о том, что роман для него — "не столько жанр, сколько состояние, дыхание, что ли, прозы"37. Так в критике зародилась идея о "Пушкинском доме" как "метаромане", включающем и охватывающем собой и другие тексты А. Битова (эссе о Пушкине, повесть "Фотография Пушкина"). Об "ауре романа", распространяющейся на книгу "Статьи из романа", пишет и А. Немзер, рассуждая о принципиальной незавершенности, распахнутости "Пушкин-
35 Битов А. Преподаватель симметрии. М., 2008. С. 20.
36 ЕрохинА. Преодоление немоты // В мире книг. 1987. № 7. С. 48—49.
37 Кузьмичев И. "В работе, в поисках пути..." // Нева. 1987. № 5. С. 171.
ского дома" навстречу новым текстам и смыслам. Позиция Немзе-ра оказалась выгоднее, нежели у предыдущих рецензентов "Статей из романа". Отзыв на битовскую книгу эссе он писал уже после выхода "Пушкинского дома", мог сличать роман и "Статьи из романа". В битовском сборнике "злосчастная", как называет ее Нем-зер, статья о Пушкине, Лермонтове и Тютчеве соседствовала с другими, написанными в близкой манере, но не от лица героя, а от имени А. Битова, не скрывающегося ни за какой маской. В отличие от многих критиков и литераторов, участников дискуссии 1977 г. на страницах "Вопросов литературы", Немзер не сомневался в том, что автор наделил героя своими собственными мыслями. Однако это, по мнению критика, "еще не знак любви. Себя, кстати, тоже не все любят"38. Скорее жалостью объяснял критик отношение Битова к Леве, и вот мы, оттолкнувшись от теоретико-литературной проблемы, снова приходим к типичному для критики периода "перестройки" вопросу, поставленному А. Немзером: "Любит ли Битов своего героя?".
Итак, в период "перестройки" постепенно возрастала степень дозволенной свободы высказывания, далеко не сразу критики смогли и захотели говорить о литературе по-новому, методология критики этого периода во многом была обусловлена советской традицией. Однако эта критика, безусловно, выполнила свою историческую миссию. Критика вообще имеет дело в большей степени со смыслами, чем с формой, ей свойственно связывать содержание произведения с текущей общественной ситуацией. В этой связи кажущийся нам сейчас несколько однобоким и архаичным подход критики к интерпретации романа был, очевидно, единственно возможным и нужным в период второй половины 1980-х гг.
Поступила в редакцию 05.10.2009
38 Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. № 9. С. 171.
