CC BY
10ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ
КРИТИКА МАРКСИСТСКОГО МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ, НАЧАЛО В № 8 (67), 2021 г.) Кирсанов В.Н.
Кирсанов Виктор Николаевич - временно безработный, г. Москва
Аннотация: с появлением материалистического понимания истории сторонники идеалистического понимания истории прикладывают максимум усилий для его дискредитации. Хотя распад Советского Союза, как авангарда строителей передового - коммунистического - общества, значительно и ликвидировал новизну в поиске и обсуждении вопросов Мироздания (из-за насильственного возврата входивших в него стран к уже пройденному пути развития человечества), но не устранил накал страстей вокруг них. Противостояние между сторонниками идеалистического понимания истории, с одной стороны, и сторонниками материалистического понимания истории, с другой стороны, не исключение. Отсюда необходимость: как выявления и устранения шероховатостей последнего, так и его развития. Чему и посвящена эта работа.
Ключевые слова: марксизм, материализм, история, общество, рабство, бытие, сознание.
УДК 32
Детальный анализ упомянутого выше вскользь изъяна марксистского материалистического понимания истории, гласящего о том, что все народы роковым образом обречены идти, мало того, что по всеобщему пути, так ещё и по восходящей линии, содержится в моей книге «Единороссы - новые народники, или Почему Ленин должен быть вынесен из Мавзолея». Копировать сюда весь текст, очевидно, не имеет смысла. Пересказывать - тоже. Вернее будет менее подготовленных читателей отослать к тексту указанной книги [1], а наиболее подготовленных, в дополнение к вышесказанному Марксом по рассматриваемому вопросу, ознакомить с двумя цитатами основоположников марксизма-ленинизма, чтобы они освежили в памяти формационную теорию. Так, Маркс уверял, что:
«Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, — а конечной целью моего сочинения является открытие экономического закона движения современного общества, — не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов...
Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс» [2, т. 23, с. 10].
В свою очередь Ленин, популяризуя марксизм, утверждал, что:
«Величайшим завоеванием научной мысли явился исторический материализм (материалистическое понимание истории - В.К.) Маркса. Хаос и произвол, царившие до сих пор во взглядах на историю и на политику, сменились поразительно цельной и стройной научной теорией, показывающей, как из одного уклада общественной жизни развивается, вследствие роста и производительных сил, другой, более высокий - из крепостничества, например, вырастает капитализм» [3].
Тогда для многих, не крепких умом, сии высказывания явились откровением. Между тем, российский народ дважды: в октябре 1917 года и в декабре 1991 года, - на практике доказал несостоятельность марксистского материалистического понимания истории
относительно того, что все народы роковым образом обречены идти, мало того, что по всеобщему пути, так ещё и по восходящей линии. Невзирая на это, данное положение марксизма по сей день преподносится в качестве абсолютной истины на фоне так и не наступившей социалистической революции в странах с несравненно высоким уровнем развития производительных сил и производственных отношений, нежели в царской России накануне Октябрьской социалистической революции 1917 года.
В чём причина свершения социалистической революции в октябре 1917 года в отсталой царской России, несмотря на заверения основоположников марксизма-ленинизма и их сторонников о том, что грядущая революция в России не может быть иной, кроме как капиталистической, что она носит исключительно капиталистический характер? Вопреки марксистскому материалистическому пониманию истории, действительно деятельный российский народ на основе своего действительного жизненного процесса: 1) в октябре 1917 года свершил социалистическую революцию, минуя капиталистическую стадию развития, т.е. вне противоречия между новыми социалистическими производительными силами и старыми капиталистическими производственными отношениями; 2) как было указано ранее - с развалом Советского Союза в декабре 1991 года - оказался отброшен назад, условно говоря, во времена царской России, т.е., на две нижестоящие ступени «экономической общественной формации», именуемой нынче общественно-экономической формацией.
Так почему же до сих пор в странах с несравненно высоким уровнем развития производительных сил и производственных отношений, нежели в царской России накануне Октябрьской социалистической революции 1917 года, в которых социалистическая революция ожидалась со дня на день во времена Маркса и Энгельса, она всё ещё не произошла, и, смею полагать, в ближайшее время не произойдёт, а в царской России произошла?
Потому, и только потому, что общественное сознание россиян, - сформированное, по уверению марксистов, взаимодействием бытия полуфеодальных производительных сил и полурабских производственных отношений, - на голову возвышалось над общественным сознанием народов, сформированным, опять-таки, по уверению марксистов, взаимодействием бытия капиталистических производительных сил и феодальных производственных отношений. Возможно ли такое? Да, при условии, что общественное сознание первых выше, чем у вторых. В то время, как последние прозябали в ореоле капитализма ожидая избавления от всяческих бед и страданий, первые не только не видели надобности менять российское шило на западноевропейское мыло, но и осознавали вредность развития капитализма в России. Именно поэтому, в час выбора дальнейшего пути развития Отечества, когда сонм западников а капеллой бытия капитализма в странах Западной Европы, завлекал россиян в капиталистические сети, основоположники народничества: Бакунин, Белинский, Герцен и Чернышевский, говорили о нецелесообразности и противоестественности для России следования всем фазам развития других народов; научно обосновывали объективную возможность и необходимость уничтожения царизма и установления социализма в России, минуя капитализм.
«Русская сельская община, - писал Герцен, - существует с незапамятного времени, и довольно схожие формы её можно найти у всех славянских племён...
Утверждают, что все дикие народы начинали с подобной же общины; что она достигла у германцев полного развития, но что всюду она вынуждена была исчезнуть с началом цивилизации. Из этого заключили, что та же участь ожидает русскую общину; но я не вижу причин, почему Россия должна непременно претерпеть все фазы европейского развития, не вижу я также, почему цивилизация будущего должна неизменно подчиняться тем же условиям существования, что и цивилизация прошлого.
Германская община пала, встретившись с двумя социальными идеями, совершенно противоположными общинной жизни: феодализмом и римским правом. Мы же, к счастью, являемся со своей общиной в эпоху, когда противообщинная цивилизация
108
гибнет вследствие полной невозможности отделаться, в силу своих основных начал, от противоречия между правом личным и правом общественным. Почему же Россия должна лишиться, теперь своей сельской общины, если она сумела сберечь её в продолжение всего своего политического развития, если она сохранила её нетронутой под тягостным ярмом московского царизма, так же как под самодержавием - в европейском духе - императоров?
Ей гораздо легче отделаться от администрации, насильственно насаждённой и совершенно не имеющей корней в народе, чем отказаться от общины.
Перед лицом Европы, силы которой за долгую жизнь истощились в борьбе, выступает народ, едва только начинающий жить...
Россия приходит к жизни как народ, последний в ряду других, ещё полный юности и деятельности, в эпоху, когда другие народы мечтают о покое; он появляется, гордый своей силой, в эпоху, когда другие народы чувствуют себя усталыми и на закате» [4].
То же самое доказывал Чернышевский, основываясь на триединстве Гегеля:
«Итак, два печатные листа привели нас к двум заключениям, которые для читателя, сколько-нибудь знакомого с понятиями современной науки, достаточно было бы выразить в шести строках:
1. Высшая степень развития по форме совпадает с его началом.
2. Под влиянием высокого развития, которого известное явление общественной жизни достигло у передовых народов, это явление может у других народов развиваться очень быстро, подниматься с низшей степени прямо на высшую, минуя средние логические моменты.
Доказывать и объяснять подобные истины неприлично. Но что же вы станете делать, когда отвергаются заключения, выводимые из этих истин, или когда вам сотни раз с самодовольством повторяют, будто непобедимое возражение какую-нибудь дикую мысль, которая может держаться в голове только по забвению или незнанию какой-нибудь азбучной истины?
Например, вы говорите: "Общинное владение землею должно быть удержано в России". Вам с победоносною отвагою возражают: "Но общинное владение есть первобытная форма, а частная поземельная собственность явилась после, следовательно, она есть более высокая форма поземельных отношений". Помилосердуйте о себе, господа возражатели, помилосердуйте о своей учёной репутации: ведь именно потому, именно потому, именно потому, что общинное владение есть первобытная форма, и надобно думать, что высшему периоду развития поземельных отношений нельзя обойтись без этой формы.
О том, как сильно налегали противники общинного владения на первобытность его, мы уже говорили в начале статьи. Можно предполагать, что теперь они увидели, как странно поступали, и поймут, что та самая черта, которую они воображали свидетельствующею против общинного владения, чрезвычайно сильно свидетельствует за него. Но арсенал их философских возражений ещё не истощён. Они с такою же силою налегают и на следующую мысль: "Какова бы ни была будущность общинного владения, хотя бы и справедливо было, что оно составляет форму поземельных отношений, свойственную периоду высшего развития, нежели тот, формою которого является частная собственность, все-таки не подлежит сомнению, что частная собственность составляет средний момент развития между этими двумя периодами общинного владения; от первого перейти к третьему нельзя, не прошедши [через] второе. Итак, напрасно думают русские приверженцы общинного владения, что оно может быть удержано в России. Россия должна пройти через период частной поземельной собственности, которая представляется неизбежным средним звеном".
Этот силлогизм постоянно следовал за их фразами о первобытности как черте, свидетельствующей против общинного владения. Он также выставлялся непобедимым аргументом против нас. Теперь люди, прибегавшие к нему, могут судить сами о том, до какой степени он сообразен с фактами и здравым смыслом» [5].
109
Горячие головы, взращиваемые со времён большевиков (коммунистов) посредством разрыва связи времён и преемственности поколений, и ныне стремясь выдать желаемое за действительное, алкают свести практику реальной российской жизни к теории своих наставников, кумиров. Их отвага похвальна, а возражение - нелепо. Если бы российский народ, перенимая опыт капиталистических стран, двигался в своём развитии от царизма к капитализму, тогда с ними можно и должно согласиться. Но речь о социализме, которого не знала история человечества. Мы явили миру результат, как не имеющее аналога абсолютное новшество, противоречащее марксистской формационной теории. Не бытие социализма в других странах, которого нигде не было, определило социалистическое сознание россиян феодальной России, а искони свойственное им, по сию пору не изжитое в них и охраняемое ими бытие справедливости, коллективизма и взаимопомощи. Строительство социализма в России, начатое в Октябре 1917 года, закономерный итог выбора россиянами между редькой (царизмом) и хреном (капитализмом).
Возьмём рабство. Какое бытие определило сознание людей, при отсутствии рабовладельческого общества, сделавших рабство государственной идеологией и движущей силой общественного производства? Энгельс поясняет:
«Робинзон «со шпагой в руке» обращает Пятницу в своего раба. Но чтобы осуществить это, Робинзон нуждается ещё кое в чём кроме шпаги. Не всякому раб приносит пользу. Чтобы быть в состоянии извлечь из него пользу, нужно располагать вещами двоякого рода: во-первых, орудиями и предметами труда и, во-вторых, средствами для скудного содержания раба. Следовательно, прежде чем рабство становится возможным, должна быть уже достигнута известная ступень в развитии производства и известная ступень неравенства в распределении. А для того чтобы рабский труд стал господствующим способом производства целого общества, требуется ещё гораздо более значительное повышение уровня производства, торговли и накопления богатств. В первобытных общинах, с общей собственностью на землю, рабство либо вовсе не существовало, либо играло лишь весьма подчинённую роль. Так было и в первоначально крестьянском городе Риме; когда же он стал «мировым городом» и италийское землевладение всё более и более сосредоточивалось в руках малочисленного класса чрезвычайно богатых собственников, — тогда крестьянское население было вытеснено населением, состоявшим из рабов. Если во времена войн с персами число рабов в Коринфе достигало 460000, а в Эгине — 470000 и на каждую душу свободного населения приходилось 10 рабов, то для этого требовалось ещё нечто большее, чем «насилие», а именно — высокоразвитая художественная и ремесленная промышленность и обширная торговля. Рабство в американских Соединённых Штатах поддерживалось гораздо меньше насилием, чем английской хлопчатобумажной промышленностью; в местностях, где не произрастал хлопок, или же в тех местностях, которые не занимались, подобно пограничным штатам, разведением рабов для продажи в хлопководческие штаты, рабство вымерло само собой, без применения насилия, просто потому, что оно не окупалось» [2, т. 20, с. 164-165].
Итак, выходит:
1) чтобы быть в состоянии извлечь пользу из раба, нужно располагать вещами двоякого рода: во-первых, орудиями и предметами труда для его оснащения, во-вторых, средствами для его скудного содержания;
2) рабство стало возможно потому, что развитие производства сделало рабочую силу человека способной производить большее количество продуктов, чем было необходимо для её поддержания.
Железная логика, если видеть в Пятнице животное, стоящее на эволюционной лестнице ниже человека, или исходить из развитого рабства, т.е. видеть не причину, а следствие. В самом деле, чтобы извлечь пользу, скажем, из коня, действительно нужно располагать, во-первых, орудиями и предметами труда для его оснащения и, во-вторых, средствами для его скудного содержания. Будь у Робинзона конь вместо Пятницы, тогда (чтобы извлечь из коня пользу) Робинзону действительно нужно было бы располагать, во-
110
первых, орудиями и предметами труда для его оснащения, например седлом, плугом или, на худой конец, уздечкой, и, во-вторых, средствами для его скудного содержания, например водой и сеном. Впрочем, и первое, и второе не всегда обязательно и для домашнего животного. Чтобы быть в состоянии извлечь пользу из кошки, её не нужно водить на поводке, держать на цепи, и т.д. и, даже поить и кормить. Аналогично и в отношении раба. Чтобы быть в состоянии извлечь пользу из него вовсе не обязательно располагать ни орудиями насилия для его принуждения, ни орудиями и предметами труда для его оснащения, ни средствами для его скудного содержания. Сегодня всего этого с лихвой хватает для порабощения абсолютного большинства человечества мира, а в нём нет рабства в форме государственного устройства. Необходимость располагать для содержания раба орудиями насилия, орудиями труда, предметами труда и скудными средствами - значительно позднее достижение человечества, связанное с развитием рабовладения.
Именно поэтому, несмотря на достигнутую нынче известную ступень в развитии производства и известную ступень неравенства в распределении, опережаемые мыслимые Энгельсом границы; несмотря на современный уровень производства, торговли и накопления богатств, и не снившихся Энгельсу, - рабский труд не становится господствующим способом производства целого общества. Но он может им стать, и станет, даже при ещё большем уровне развития общества, в случае изменения общественного сознания в пользу открытой, непосредственной, прямой и нещадной эксплуатации человека человеком. Мы стали одеваться не потому, что появилось или развилось производство одежды, а производство одежды появилось и развилось, потому, что мы надумали одеваться! По утилитарным или эстетическим соображениям - не имеет значения. Главное: надумали (по соображениям), - то есть исходя из осознания необходимости прикрытия той или иной части тела.
Раба, не приносящего пользу, не бывает. Надеюсь, никто не отрицает, что лично Робинзон не готовил никаких жизненных средств (вроде сена для коня) для содержания Пятницы. Энгельс совершает грубую ошибку, полагая, что: «Робинзон может извлечь пользу из Пятницы лишь тем путём, что Пятница производит своим трудом большее количество жизненных средств, чем то, какое Робинзон вынужден давать ему для того, чтобы Пятница сохранял свою трудоспособность». Разве не сам Пятница произвёл те жизненные средства, которые Робинзон, по словам Энгельса, «вынужден давать ему, чтобы тот сохранял свою трудоспособность»? Разумеется, то количество жизненных средств, которое Робинзон «вынужден давать Пятнице для поддержания его трудоспособности», есть ни что иное как продукт труда самого Пятницы. Более того, Пятница производит гораздо больше жизненных средств, чем то, какое Робинзон «вынужден дать ему для поддержания его трудоспособности». Если кто кого и содержал, так это Пятница Робинзона. Именно Пятница обеспечивал Робинзона средствами существования, добытыми своим трудом, израсходованным им для удовлетворения потребности Робинзона, сначала сверх, а затем вместо его труда.
Если бы рабство в Соединённых Штатах и в самом деле поддерживалось гораздо меньше насилием, чем английской хлопчатобумажной промышленностью, оно бы продолжало там существовать и по сей день, ибо и по сей день существует английская хлопчатобумажная промышленность; рабство в Соединённых Штатах вымерло бы лишь после того, как вымерла бы английская хлопчатобумажная промышленность. Если бы количество рабов и в самом деле зависело от высокоразвитой художественной и ремесленной промышленности и обширной торговли, то, вне сомнения, в настоящее время рабство цвело бы махровым цветом, и на душу «свободного» населения высокоразвитых стран приходилось не 10 и более рабов, как это было в Коринфе или Эгине, не 18 и более рабов, как это было в Афинах, а 1000 и более рабов.
И потом, что значит рабство вымерло само собой, без применения насилия, просто потому, что оно не окупалось? В устах человека доказывающего, что:
«без насилия и неумолимой беспощадности ничто в истории не делается» (см. ниже) - это звучит фальшиво! Само собой и прыщ не вскочит, а здесь смена исторических вех. Налицо слабость аргумента Энгельса против теории насилия Дюринга. Вероятно он и сам это осознавал, а потому, желая усилить сказанное им о вымирании рабства в «Анти-Дюринге», возвращается к нему в «Происхождение семьи, частной собственности и государства»:
«Рабство престало окупать себя и потому отмерло. Но умирающее рабство оставило своё ядовитое жало в виде презрения свободных к производительному труду. То был безвыходный тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось невозможным экономически, труд свободных считался презренным с точки зрения морали. Первое уже не могло, второй ещё не мог быть основной формой общественного производства. Вывести из этого состояния могла только коренная революция» [2, т. 21, с. 149].
Это сказано им через шесть лет после «Анти-Дюринга», т.е. спустя 19 лет окончания Гражданской войны в США. Практика реальной жизни, действительно деятельные люди своим действительно жизненным процессом и на этот раз опровергли воображаемые представления людей в прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, поднимающихся с земли на небо. Если уже в «Анти-Дюринге» высказывание Энгельса «рабство вымерло само собой, без применения насилия, просто потому, что оно не окупалось», - сделанное им, к тому же, непосредственно относительно США, - мягко говоря, не соответствовало истине, то его реинкарнацию в «Происхождение семьи, частной собственности и государства», иначе как ложью назвать нельзя.
Сначала Древняя Греция и Древний Рим, а позднее США попали в безвыходный тупик, о котором говорит Энгельс, не потому, что рабство сделалось невозможным экономически для народов Древней Греции, Древнего Рима и США, вследствие ликвидации английской хлопчатобумажной промышленности, или развития производства, и даже не потому, что рабство сделалось экономически невыгодным рабовладельцам, из-за разорительности для них насилия над рабами, а потому и только потому, что рабство сделалось невозможным идейно. Не ликвидация английской хлопчатобумажной промышленности, не развитие производства, и не разорительность противостояния рабовладельцев с рабами, а осознание обществом неприемлемости существующих в нём представлений о добре и зле, и вытекающие из этого изменения норм поведения людей, форм общественных организаций и видов общественной деятельности, явилось основополагающей причиной падения рабства. Восстание, революция, гражданская война и прочие насильственные меры по ликвидации права собственности на человека, владения и распоряжения им - верхушка несущегося на скалы айсберга под названием «рабство».
Рабство обречено в обществе, члены которого, с ростом своего сознания, не мыслят ни использовать человека в качестве полезной вещи для себя, например, в виде вешалки в прихожей - изображаемой им стоя в полусогнутом состоянии и поднятыми вверх руками с растопыренными пальцами в виде крючков, ни быть полезной вещью для других, например, в виде вешалки в прихожей - изображая её стоя в полусогнутом состоянии и поднятыми вверх руками с растопыренными пальцами в виде крючков.
Ошибочно и то, что развитие производства сделало рабочую силу человека способной производить большее количество продуктов, чем требовалось ему для поддержания своей жизнедеятельности; что будто бы до начала эпохи классообразования, которое, по мнению отечественных учёных-обществоведов, относится к ГУ-Ш в.в. до н.э., человек не занимался производством прибавочного продукта, поскольку не был способен производить больше, чем требовалось ему для поддержания своей жизнедеятельности. Не развитие производства сделало рабочую силу человека способной производить большее количество продуктов, чем требовалось ему для поддержания своей жизнедеятельности, а способность рабочей силы человека производить большее количество продуктов, чем
112
требовалось ему для поддержания своей жизнедеятельности, сделало возможным развитие производства. Человек, с момента своего появления на исторической арене, всегда производил, производит и будет производить прибавочный продукт. Стоит взять любое, с точки зрения отечественных учёных-обществоведов, бесклассовое общество, как легко убедиться в этом. Когда бушмен или иной представитель современного этнографического отсталого народа пользуется услугами мага, например, в целях обеспечения удачи в предстоящей охоте, лечения болезни, нанесения вреда другому человеку и т.д., то разве он не вознаграждает его каким-либо продуктом своего труда за оказанную ему услугу? Конечно, вознаграждает. Не будь вознаграждения - не было бы и мага. Откуда клиенты мага берут вознаграждение для него? Очевидно, что в большинстве случаев оно представляет собой, если не весь, то часть прибавочного продукта просителя, так как помимо мага вознаграждение требуется разрешителю споров и т.д.
Кроме того, дополнительное производство прибавочного продукта связано с жертвоприношением дереву, воде, огню, камню, вулкану и другим объектам культа этнографически отсталых народов. Относительную величину создаваемого ими прибавочного продукта можно установить на примере приведённым Э. Тейлором:
«Раз в 1693 году, - пишет Тейлор о случае, замеченном в Гвинее, в Африке, - море было как-то необычайно бурно. Старейшины отправились с сетованиями к королю, и последний успокоил их уверением, что он завтра же усмирит море. Согласно обещанию король послал к морю своего колдуна с кувшином пальмового масла, мешком риса и хлеба, с кувшином браги, бутылкой водки, куском раскрашенной бумажной материи и многими другими вещами для принесения их в дар морю. Колдун, придя к морю, обратился к нему с речью, в которой уверял его, что король - друг ему и любит белых людей, что последние -добрые люди и приехали торговать вещами, которые нужны королю, и что король просит море перестать сердиться и не мешать белым людям выгрузить свои товары. Затем он сказал морю, что если ему нужно пальмовое масло, то король прислал ему его, и с этими словами он бросил в море кувшин с маслом. С такими же объяснениями были брошены рис, хлеб, водка, бумажная материя и т.д.» [6].
Жертвенные дары морю, указанные Тейлором, есть прибавочный продукт гвинейцев. Учитывая, что они осуществляли жертвоприношения не единожды, и не только морю, но и некоторым другим предметам и явлениям окружающего мира, и что кроме коллективного жертвоприношения у них существовал также и обряд индивидуального жертвоприношения, можно утверждать, что гвинейцы, не знавшие классового деления общества, в принятом понимании, не только были способны производить прибавочный продукт, но и производили его в достаточно большом количестве.
Особую ценность для нас, читатель, имеет погребальное жертвоприношение, которое напрочь выбивает почву из под ног сторонников появления у человека способности производить прибавочный продукт с ростом общественного производства не ранее IV тысячелетия до н.э. Обычай класть в могилу усопшего съестные продукты, орудия труда, одежду и другие предметы, принадлежавшие как усопшему, так и оставшимся в живых сородичам (в частности: остро переживающим утрату друзьям и близким) восходит к глубокой древности, к неандертальцу. А разве мясо животного, добытое неандертальцем сверх своих потребительских возможностей, не есть прибавочный продукт? Разумеется, это есть прибавочный продукт. А разве он не делал запасов съестных продуктов на зиму, часть которых неизменно пропадала: хотя бы в силу объективных причин? Это также требовало от него расходования рабочей силы, необходимой для производства прибавочного продукта. Таким образом, не подлежит сомнению, что любой уровень производительных сил человека позволял ему производить жизненно необходимых благ больше, чем это требовалось для поддержания его жизнедеятельности. Другое дело, что прибавочный продукт долгое время оставался невостребованным обществом в качестве постоянного дармового источника потребления отдельных его членов.
Необходимо покончить с дикими бреднями отечественных учёных-обществоведов о том, что:
«Прибавочный продукт не существовал извечно. Он возник на опредёлённой ступени развития человечества, при достижении такого уровня производительности труда, когда становится возможным создать больше благ, чем их требуется для существования работника и продолжения его рода. Появление прибавочного продукта явилось результатом и в тоже время мощным источником общественного прогресса» [7].
Иного и нельзя ожидать от, так называемых, корифеев политической экономии, рука об руку с, так называемыми, корифеями других областей обществоведения, ловко «восстанавливающих живой смысл суждений основоположников марксизма о природе и сущности человека», мастерски использующих «приём умелого обращения с «противоположностями», выхода из ситуаций, казавшихся тупиковыми», виртуозно «развивающих творческое наследие основоположников марксизма». Занимайся они наукой, то непременно бы установили, что прибавочный продукт существовал извечно, и, что появление прибавочного продукта ни в коем случае не может одновременно являться и результатом и в тоже время источником общественного прогресса. Такое возможно лишь при неуёмном желании «восстановления живого смысла суждений основоположников марксизма о природе и сущности человека», перманентного «развития творческого наследия основоположников марксизма», использования «приёма умелого обращения с «противоположностями», выхода из ситуаций, казавшихся тупиковыми». Любимыё конёчки отечественных учёных-обществоведов.
Присвоение чужого прибавочного продукта - родовое пятно животного мира, выработанное им в борьбе за существование. Несмотря на извечность прибавочного продукта, до поры до времени он не играл существенную роль в жизнедеятельности человека. Аппетит приходит во время еды: чем дольше в производстве жизненных средств одни люди использовали рабочую силу других людей в качестве дополнения к своей рабочей силе, тем больше рабочая сила первых, используемая ими для производства необходимых им жизненных средств, замещалась рабочей силой вторых.
Осознавая шаткость своего воззрения на насилие, Энгельс то и дело затевает разговор о Робинзоне и Пятнице:
«Робинзон «со шпагой в руке» порабощает Пятницу. Откуда же он взял шпагу? Даже на фантастических островах робинзонад шпаги до сих пор не растут на деревьях, и у г-на Дюринга не находится никакого ответа на этот вопрос. Если Робинзон мог достать себе шпагу, то с таким же основанием можно представить себе, что в одно прекрасное утро Пятница является с заряженным револьвером в руке, и тогда всё соотношение «насилия» становится обратным: Пятница командует, а Робинзон вынужден работать изо всех сил... Итак, револьвер одерживает победу над шпагой, и тем самым даже наиболее детски-наивному приверженцу аксиоматики должно стать ясным, что насилие не есть просто волевой акт, а требует весьма реальных предпосылок для своего осуществления, в особенности — известных орудий, из которых более совершенное одерживает верх над менее совершенным; далее, что эти орудия должны быть произведены и что уже вследствие этого производитель более совершенных орудий насилия, vulgo* (*попросту говоря. Ред.) оружия, побеждает производителя менее совершенных орудий; одним словом, что победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основывается на производстве вообще, следовательно... на «экономической силе», на «хозяйственном положении», на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия.
Насилие — это в настоящее время армия и военный флот, а то и другое, как все мы, к нашему прискорбию, знаем, стоит «чертовски много денег». Но насилие не в состоянии делать деньги, а в лучшем случае может лишь отнимать сделанные деньги, да и от этого не бывает много толку, как мы, опять-таки к нашему прискорбию, знаем по опыту с французскими миллиардами. Следовательно, деньги должны быть в конце концов добыты посредством экономического производства; значит, насилие опять-таки
114
определяется хозяйственным положением, доставляющим ему средства для создания и сохранения орудий насилия» [2, т. 20, с. 170-171].
Человеку, в прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, поднимающемуся с земли на небо, т.е. исходящему не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, — исходящему также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; возвестившему миру о действительных предпосылках от которых можно отвлечься только в воображении; для которого исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса выводящего также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса, - негоже впадать в фантасмагорию. Брюзжание Энгельса от его несостоятельности перейти из детской в науку. Даже поставив вопрос: откуда Робинзон взял шпагу, и верно рассуждая о том, что на фантастических островах робинзонад шпаги до сих пор не растут на деревьях, он вкладывает шпагу в руку Робинзона, срывая её с дерева!
Кроме косвенного:
«насилие не есть просто волевой акт, а требует весьма реальных предпосылок для своего осуществления, в особенности — известных орудий, из которых более совершенное одерживает верх над менее совершенным» (см. выше) - мы, читатель, ничего не находим у Энгельса по существу поставленного им вопроса. За пределы смутной догадки о том, что для осуществления насилия требуются известные орудия, он так и не вышел. Отсюда и его:
«Насилие — это в настоящее время армия и военный флот» (см. выше).
Между тем, насилие и орудия насилия - разные вещи. Не мудрено, что сведя насилие к орудию насилия, Энгельс вращается в сфере чистейшего ребячества, неся чистейший ребяческий вздор.
Энгельс явно ставит телегу впереди лошади и радостно хлопает в ладоши, принимая вызванное им покачивание телеги за езду. Шпага, как и заряженный револьвер, используемые в процессе порабощения - есть орудия насилия. Он вкладывает орудие насилия в руку насильника и убеждает читателя в первичности орудия насилия в насилии. Но орудие насилия вторично. Не насилие служит орудию насилия, а орудие насилия служит насилию. Лопата в руках землекопа не есть орудие насилия, - лопата в руках насильника есть орудие насилия. И землекоп может быть насильником, тогда принадлежность лопаты к орудию насилия устанавливается в зависимости от субъекта пользователя ею: землекопом как землекопом, или землекопом как насильником. Осознаем это, покончим с байками о том, что:
«Производитель более совершенных орудий насилия, vulgo * (*попросту говоря. Ред.) оружия, побеждает производителя менее совершенных орудий; одним словом, что победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основывается на производстве вообще, следовательно... на «экономической силе», на «хозяйственном положении», на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия» (см. выше).
Впрочем, ущербность данного утверждения видна невооружённым глазом на фоне падения всемогущего и процветающего Рима от рук варваров. И это не единичный случай в истории человечества, когда производитель менее совершенных орудий насилия, основываясь на менее совершенном производстве вообще, следовательно на более слабой «экономической силе», на более слабом «хозяйственном положении», на более слабых материальных средствах - одерживал вверх над производителем более совершенных орудий насилия.
«Стихийно сложившееся разделение труда внутри земледельческой семьи, - не унимается Энгельс, - давало на известной ступени благосостояния возможность присоединить к семье одну или несколько рабочих сил со стороны... Производство развилось уже настолько, что человеческая рабочая сила могла произвести теперь
115
больше, чем требовалось для простого поддержания её; средства для содержания большего количества рабочих сил имелись налицо, имелись также и средства для применения этих сил; рабочая сила приобрела стоимость. Но сама община и союз, к которому принадлежала эта община, ещё не выделяли из своей среды свободных, избыточных рабочих сил. Зато их доставляла война, а война так же стара, как и одновременное существование по соседству друг с другом нескольких общинных групп. До того времени не знали, что делать с военнопленными, и потому их попросту убивали, а ещё раньше съедали. Но на достигнутой теперь ступени «хозяйственного положения» военнопленные приобрели известную стоимость; их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. Таким образом, насилие, вместо того чтобы господствовать над хозяйственным положением, было вынуждено, наоборот, служить ему. Рабство бьло открыто. Оно скоро сделалось господствующей формой производства у всех народов, которые в своём развитии пошли дальше древней общины, но в конце концов оно стало также одной из главных причин их упадка... Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки; без рабства не было бы и Римской империи. А без того фундамента, который был заложен Грецией и Римом не было бы и современной Европы. Нам никогда не следовало бы забывать, что всё наше экономическое, политическое и интеллектуальное развитие имеет своей предпосылкой такой строй, в котором рабство было в той же мере необходимо, в какой и общепризнано. В этом смысле мы вправе сказать: без античного рабства не было бы и современного социализма.
... Ведение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперёд. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперёд по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда... При исторических предпосылках древнего, в частности греческого, мира переход к основанному на классовых противоположностях обществу мог совершиться только в форме рабства. Даже для самих рабов это было прогрессом: военнопленные, из которых вербовалась основная масса рабов, оставлялись теперь, по крайней мере, в живых, между тем как прежде их убивали, а ещё раньше даже жарили и поедали» [2, т. 20, с. 185-187].
Геббельс отдыхает. Оказывается:
«Введение нацизма при тогдашних условиях было большим шагом вперёд. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперёд по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда узников концлагерей. При исторических предпосылках новейшего, в частности германского, мира переход к основанному на расизме обществу мог совершиться только в форме нацизма. Даже для самих узников концлагерей это было прогрессом: военнопленные, из которых вербовалась основная масса узников концлагерей, оставлялись теперь, по крайней мере, в живых, до смерти от изнеможения в процессе труда за глоток воды и кусочек хлеба, или медицинских и иных опытов, между тем как прежде их убивали, а ещё раньше даже жарили и поедали» (жирным выделены изменённые мной места в сказанном Энгельсом - В.К.).
Продолжение следует.
Список литературы
1. Кирсанов В.Н. Единороссы - новые народники, или Почему Ленин должен быть вынесен из Мавзолея. М.: Издательское содружество. А. Богатых и Э. Ракитской, 2010. С. 68-128 // [Электронный ресурс] Режим доступа: http://kirsanov-vn.narod.ru/AIN/narodnichestvo.htm/ (дата обращения: 05.12.2021).
2. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е.
3. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 44.
4. Герцен А. И. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 6. М.: Изд-во АН СССР. 1955. С. 200-203, 204-206, 220.
5. Чернышевский Н.Г. Соч. В 2-х томах. Т. 1. С. 640-641.
6. Тейлор Э. Первобытная культура. Перевод с англ. Под ред., с предисл. и примечаниями проф. В. К. Никольского. Гос. соц.-экон. изд-во. М., 1939. С. 481.
7. Политическая экономия: учеб. для вузов / Медведев В.А., Абалкин Л.И., Ожерельев О.И. и др. М. Политиздат, 1990. С. 55.
