CC BY
131
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
УДК 167.5
М. В. Заладина, Е. Д. Шетулова Критерии и границы утопии как методологическая проблема
Утопия интересна не столько как попытка создания нешаблонных моделей будущего общества, сколько как специфический тип мышления, заключающийся в конструировании идеальной модели мира без опоры на реальные законы его развития. Этот тип утопического мышления имеет место и в современной культурно-политической жизни общества, поэтому его изучение является актуальной проблемой социального познания. В данной работе методологический анализ утопии осуществляется через поиск её критериев и границ. В качестве теоретико-методологической основы исследования привлечены работы Э. Я. Баталова, К. Мангейма, Е. Шацкого. Работа нацелена на открытие перспектив дальнейшего изучения утопии.
The utopia is interesting not only as the attempt to create ingenious models of future society but as the specific type of thinking which consists in designing of ideal model of the world without support on real laws of its development. This type of utopian thinking also takes place in modern cultural and political life of society so its studying is an actual problem of social knowledge. In this work the methodological analysis of utopia is performed through search of its criteria and borders. As a teoretiko-methodological basis of research E.Ya. Batalov, K. Mangeym, E. Shatsky's works are involved. Work is aimed at discovery of prospects of further studying of a utopia.
Ключевые слова: утопия, социальный идеал, методология социального познания, социальная действительность, модель будущего общества, идеология, миф, футурология.
Keywords: utopia, social ideal, methodology of social cognition, social reality, model of future society, ideology, myth, futurology.
Феномен утопии достаточно исследован и в философской, и в социологической литературе. Раскрыты все аспекты проблемы, начиная от сущности, функций и типов утопии до механизмов её эволюции и путей воздействия на социально-политическую жизнь общества. Однако при этом исследование утопии и утопического мышления ничуть не утратило своей актуальности. Нельзя не согласиться с Э. Я. Баталовым: «В мире утопий живут по своим законам и принципам. Но эти законы и принципы оказывают ощутимое воздействие на нашу жизнь. Завладевая воображением крупных государственных деятелей и рядовых граждан, проникая в программные документы политических партий и организаций, в массовое и теоретическое сознание, переливаясь в лозунги народных движений, утопические идеи становятся неотъемлемой частью культурно-политической жизни общества. А значит, и объектом изучения» [1]. Эта неотъемлемость утопий и обусловливает непреходящую актуальность их анализа, которая подкрепляется кризисным состоянием современного социума, характеризующимся трансформацией основополагающих ценностных ориентиров.
Утопия «функционирует» во взаимной связи с рядом феноменов, таких как миф, фантастика, идеология, футурология. Поэтому обращение к теме утопии среди прочих инициирует вопрос о её критериях и границах. Именно он и предлагается к рассмотрению в данной работе.
Известно программное заявление одного из основателей русской социологической школы, Н. К. Михайловского, о том, что «социология должна начать с некоторой утопии», с построения социального идеала общества, обеспечивающего полнокровное развитие человеческих способностей [2]. Это кажущееся парадоксальным утверждение имеет под собой некоторые основания. Полномасштабное социологическое исследование должно выходить за рамки реалий современной жизни с тем, чтобы создавать нестандартные проекты тех общественных и духовных структур, которые могут при определённых условиях послужить основанием будущего обновления общества. Речь не идёт, разумеется, о создании утопий как строго детализированных конкретных проектов, которые надлежит практически воплощать в жизнь. Скорее имеется в виду некое смы-
© Заладина М. В., Шетулова Е. Д., 2016
словое ядро, исходная ценностная матрица будущего общества, нетривиальное представление о «возможных человеческих мирах».
Многочисленная утопическая литература, с одной стороны, и идеология, мифотворчество, футурология, с другой стороны, имеют немало общих черт. Поэтому нам необходимо выделить критерии их разграничения. Определить границы утопии важно ещё и потому, что зачастую утопией называют всевозможное описание чего-либо воображаемого или идеального, просто размышление о желаемом, иногда даже любую неправдоподобную идею.
Известный исследователь утопии В. В. Святловский в 1923 г. составил «Каталог утопий», количество указанных произведений в котором составляет примерно две тысячи [3]. Однако не все они равнозначны по объёму, по глубине изложения мысли, по тому, насколько далеко они отходят от реальности, а также по своему влиянию на умы современников. Задолго до появления в начале XVI в. понятия «утопия» этот феномен существовал де-факто. Он проявлялся в желании перенестись из несправедливо устроенной действительности в иную, альтернативную. Ещё в Античности были сделаны попытки рационализировать мифические представления об идеальном, гармоничном мире. Это, прежде всего, знаменитые диалоги Платона «Государство» и «Законы». Можно упомянуть и о «Священной летописи» Евгимера, в которой описывается чудесный остров Панхайя и о Ямбуле с его «Солнечным островом» (III в. до н. э.). (Последние произведения известны нам лишь по краткому пересказу древнегреческого историка Диодора Сицилийского.) Из периода Средневековья к жанру утопии можно отнести «Град Божий» Августина.
Но известное название это явление получило лишь тогда, когда была выпущена «Весьма полезная, а также и занимательная, поистине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона» (по современным меркам, очень длинное название, служившее одновременно аннотацией). С тех пор наименование острова Утопия стало нарицательным, однако трактовалось многочисленными исследователями по-разному.
Пожалуй, все пишущие об утопии сходятся в том, что это некий социальный идеал, отражающий потребности и интересы конкретных общественных групп. А вот представлений об отдельных характеристиках утопии - великое множество, притом иногда они противоречат друг другу, что вызвано объективными причинами. Во-первых, формы и содержание утопии варьируются от эпохи к эпохе. Во-вторых, новый социальный опыт накапливается быстрее, чем формируется понятийный аппарат для его описания. В результате новые реалии объясняются в старых понятиях, из-за чего в них и возникают дополнительные семантические наслоения.
Например, вначале бесспорным критерием утопии считалась невозможность её практической реализации. Утопию называли вечным царством неосуществимой мечты, некой несбыточной идеей. Однако нельзя не согласиться с высказанным ещё в 1924 г. утверждением Николая Бердяева о том, что «утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше» [4]. Действительно, некоторые элементы выраженных в утопических проектах идеалов получали потом реальное осуществление. К сожалению, как показывает практика, в результате частичной реализации утопических идеалов обычно не получается того экзистенциального эффекта, который ожидался изначально, надежда на всеобщую счастливую и гармоничную жизнь не сбывается. Бердяев уверен, что утопии не только могут быть частично осуществимы, но более того, что «теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления» [5].
Примерно о том же говорил и немецкий социолог первой половины XX в. Карл Мангейм: «Утопии сегодняшнего дня могут стать действительностью завтрашнего дня. Утопии - часто не что иное, как преждевременные истины» [6]. Далее он высказывает кажущуюся абсурдной мысль о том, что подлинной является та утопия, которая получает осуществление на практике, поскольку это позволяет ей выступать в качестве силы, которая оказывает «на историко-социаль-ное бытие преобразующее воздействие» [7]. Подобную точку зрения высказывает и Е. Шацкий: «Уничтожить утопию может только преображение действительности, из отрицания которой она вырастает. Говоря парадоксально, преодолением утопии может быть только её осуществление. Несостоятельные утопии продолжают существовать независимо от количества "рациональных доводов", которые против них выдвигают» [8]. А Оскаром Уайльдом сформулирован известный афоризм: «Прогресс есть претворение Утопий в жизнь» [9].
С другой стороны, нередки примеры того, как определённые социальные проекты, вовсе не считавшиеся утопиями, никогда не были реализованы на практике.
Все приведённые выше аргументы говорят о том, что нереализуемость тех или иных теорий не совсем верно было бы считать критерием утопии.
Другим, часто встречающимся в литературе, критерием утопии считается её ненаучность. Но и эта характеристика требует некоторых уточнений. Во-первых, само понимание того, что яв-6
ляется научным, изменяется в процессе накопления знаний. Ещё Гегель в своё время считал, что нужно отказаться от вульгарно-метафизического противопоставления истины и заблуждения.
Действительно, постоянно происходит не только аккумуляция новых эмпирических данных, но и сами принципы и теории претерпевают кардинальные изменения, так что нечто, считавшееся научным ранее, может перестать быть таковым, и наоборот. Например, практически до середины прошлого века взгляд на существующую вокруг человека природу как на живой организм считался мифологическим атавизмом. Сейчас понимание живой природы как многообразного взаимодействия экосистем вполне вписывается в научную картину мира. Это произошло благодаря и современному экологическому знанию и концепции В. И. Вернадского относительно биосферы как целостной системы жизни, взаимодействующей с неорганической оболочкой планеты. Возникло принципиально иное представление, подтверждаемое значительным количеством признанных теорий, о сфере функционирования человечества не как некой механической конструкции, а как единого организма. В. С. Степин говорит о том, что «идея ритмов мира, их воздействия друг на друга, включая и ритмы человеческой жизнедеятельности, для европейского ума долгое время представлялась не имеющей серьезной опоры в научных фактах, казалась чем-то мистическим и рационально невыразимым. Однако в современной научной картине мира, ассимилирующей достижения синергетики, формируются новые понимания о взаимодействии частей целого и о согласованности их изменений» [10].
Периодическое изменение представления о том, что считать научным, а что - нет, касается даже так называемых точных наук. Представители разных естественнонаучных школ порой «не признают идеи друг друга - в отличие от эмпирических констатаций и результатов экспериментов (согласно Т. Куну, представители разных парадигм как бы живут в разных мирах и не могут коммуницировать друг с другом - хотя это, конечно, преувеличение)» [11]. Тем более это характерно для наук гуманитарных, в которых практически невозможно «сформулировать такое утверждение, которое было бы всеми безоговорочно признано. И если даже какая-то концепция широко распространена в данное время и в данной культуре, то в другое время и в иной культурной ситуации она будет пересмотрена и переосмыслена» [12].
Во-вторых, понимание научности сейчас становится несколько иным. Оно функционирует в рамках характерного для настоящего времени поиска более широкого, чем научное, восприятия мира. Речь идёт о так называемом проектном сознании, претендующем на улавливание сигналов из будущего посредством использования системного подхода. Примерно о том же пишет, в частности, антрополог М. Мид: «Концепция науки как исследования в XX веке резко отличается от концепции науки как истины прошлых веков. Наука как исследование допускает другие истины, в первую очередь религиозные... Современная наука становится формой самосознания и освобождения» [13].
И в-третьих, как совершенно справедливо отмечает Э. Я. Баталов, «наука есть форма общественного сознания, тогда как утопия - воплощение определенного типа сознания, то есть типа видения человеком окружающего мира, который может проявляться и в науке, и в искусстве, и в философии, и в других формах общественного сознания» [14].
Таким образом, ненаучность в качестве критерия утопии можно принимать, лишь учитывая приведённые выше соображения.
В качестве критерия утопии в упоминавшемся труде Карла Мангейма «Идеология и утопия» представлено трансцендентное сознание, «которое не находится в соответствии с окружающим его бытием. Это несоответствие проявляется всегда в том, что подобное сознание в переживании, мышлении и деятельности ориентируется на факторы, которые реально не содержатся в этом бытии» [15].
Действительно, если рассматривать феномен утопии с онтологической точки зрения, можно сказать, что отличительным признаком утопического сознания является его несоответствие бытию. Это сознание ориентируется на факторы, которые в окружающем мире действительно не присутствуют. Но игнорирование отдельных сторон бытия присуще не только утопическому типу мышления. Для сознания вообще характерно иногда в чём-то опережать бытие, а в чём-то отставать от него.
С гносеологической точки зрения утопический тип сознания возникает вследствие познавательной потребности человека, его стремления выйти в своём воображении за рамки не только действительного, но и возможного. Субъект познания (и индивид, и группа) объективно ограничен определёнными, прежде всего социальными рамками видения предмета. Поэтому субъекту приходится домысливать, «воображать» те элементы объекта, которые от него скрыты, связывать одни элементы с другими искусственными связями. Это в определённой мере неизбежно.
«С точки зрения социологии утопию можно считать результатом так называемого "факторного" подхода к социальной действительности, которая рассматривается утопистом не в качестве целостной системы элементов, а как набор независимых "факторов", между которыми нет никакой исторически сложившейся функциональной связи. Поэтому и саму историю утопист склонен считать процессом, который субъективистски, волюнтаристски может быть либо замедлен, либо ускорен, либо направлен в "правильную" сторону» [16].
Одним из характерных, однако, не главных признаков утопии является её критичность. Утопист видит в реальности лишь те фрагменты, которые содействуют разрушению действующей системы, поэтому его сознание неизбежно носит критический характер: «Оно отворачивается от всего, что может поколебать его веру или парализовать его желание изменить порядок вещей» [17].
Очевидно, наиболее важным критерием утопического идеала необходимо считать способ его конструирования. Утопист создаёт идеал общественного устройства не в согласии с объективными законами естественно-исторического процесса развития социума, не опираясь на реальные направления движения общественного организма. Он не проводит социологический анализ, в результате которого было бы изучено состояние этого организма в данный момент времени.
Совершенно волюнтаристски утопист разделяет социальную действительность на отдельные части, абстрагируясь от конкретного исторического периода. Объективно необходимый ход истории, с неизбежностью сдерживающий воображение учёного, для утописта не имеет значения. Утопический мечтатель строит свой проект совершенно произвольно, умозрительным путём. Он имеет своё представление о самых заметных и трудноустранимых пороках общества и об альтернативных им идеальных качествах и состояниях. Затем, свободно манипулируя последними, смешивая их сообразно собственной логике, создаёт прообразы ожидаемого прекрасного будущего. Сознательно или неосознанно он старается не замечать те реальные тенденции развития определённого общественного организма, которые не совпадают с его устремлениями.
Эту же мысль мы встречаем и у Мангейма: «Определенные угнетённые группы духовно столь заинтересованы в разрушении и трансформации данных условий общества, что они невольно видят только те элементы в ситуации, которые имеют тенденцию отрицать ее... В утопическом мышлении коллективное бессознательное, направляемое желаемым представлением и стремлением к действию, скрывает определенные элементы реальности» [18].
Утопическое сознание универсально, поэтому направленность на создание утопического идеала можно встретить не только в общественных науках. Подобный принцип создания идеи совершенного объекта, который, следуя произвольной логике, соединял бы в себе эталонные с точки зрения фантазирующего субъекта признаки, можно найти в самых разных областях творчества - в архитектуре, литературе, искусстве, научно-технической сфере и т. д. Любые попытки создания какой-либо идеальной модели по своим собственным законам, идущим вразрез тем, которые признаны научным сообществом (например, вечный двигатель как идеальная машина), подпадают под этот принцип. Поэтому социальное утопическое сознание существует в рамках более широкого феномена, присущего всякой творческой деятельности - утопического сознания как способа генерирования мыслью любого идеального объекта в отрыве от реально действующих законов бытия.
Примечания
1. Баталов Э. Я. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах. М., 1989. 319 с.
2. Михайловский Н. К. Сочинения: в 6 т. СПб., 1897. Т. 3. С. 404.
3. Святловский В. В. Каталог утопий. М.; Пг., 1923.
4. Бердяев Н. А. Новое средневековье, размышление о судьбе России и Европы. М., 1991. С. 121.
5. Там же. С. 70.
6. Мангейм К. Идеология и утопия. М., 1976. С. 18.
7. Там же. С. 21.
8. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 200.
9. Уайльд О. Критик как художник: Манифесты, эссе, лекции, рецензии, письма. М., 1990. С. 59.
10. Степин В. С. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996. С. 53.
11. О жизни и философии. Беседа Б. И. Пружинина с В. А. Лекторским // Вопросы философии. 2012. № 8. С. 30.
12. Там же.
13. Mead М. Twentieth century faith: Норе and Survival. N. Y., 1972. Р. 12.
14. Баталов Э. Я. Указ. соч. С. 14.
15. Мангейм К. Указ. соч. С. 5.
16. Заладина М. В. Специфика утопии как феномена сознания и культуры // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Сер.: Социальные науки. 2009. № 4(16). С. 168.
17. Мангейм К. Указ. соч. С. 53.
18. Там же.
Notes
1. Batalov E. Ya. V mire utopii: Pyat' dialogov ob utopii, utopicheskom soznanii i utopicheskih ehksperimentah [In the world of utopia: Five dialogues about utopia, utopian consciousness and utopian experiments]. M. 1989. 319 p.
2. Mikhailovskiy N. K. Sochineniya: v 6 t. [Works: in 6 vol.] SPb. 1897. Vol. 3. P. 404.
3. Swiatlowski V. V. Katalog utopij [Catalogue of utopias]. M.; Pg. 1923.
4. Berdyaev N. A. Novoe srednevekov'e, razmyshlenie o sud'be Rossii i Evropy [New middle ages, thinking about the fate of Russia and Europe]. M. 1991. P. 121.
5. Ibid. P. 70.
6. Mannheim K. Ideologiya i utopiya [Ideology and utopia]. M. 1976. P. 18.
7. Ibid. P.21.
8. Shatsky E. Utopiya i tradiciya [Utopia and tradition]. M. 1990. P. 200.
9. Wilde O. Kritik kak hudozhnik: Manifesty, ehsse, lekcii, recenzii, pis'ma [Critic as artist: Manifestos, essays, lectures, reviews, letters]. M. 1990. P. 59.
10. Stepin V. S. EHpoha peremen i scenarii budushchego [Era of change and scenarios for the future]. M. 1996.
P. 53.
11. O zhizni i filosofii. Beseda B. I. Pruzhinina s V. A. Lektorskim - About life and philosophy. Conversation of B. I. Pruzhinin with V. A. Lektorskiy // Voprosy filosofii - Questions of Philosophy. 2012, No. 8, p. 30.
12. Ibid.
13. Mead М. Twentieth century faith: Норе and Survival. N. Y., 1972. Р. 12.
14. Batalov E. Ya. Op. cit. P.14.
15. Mannheim K. Op. cit. P. 5.
16. Zaladina M. V. Specifika utopii kak fenomena soznaniya i kul'tury [Specific features of utopia as a phenomenon of consciousness and culture] // estnik Nizhegorodskogo universiteta im. N. I. Lobachevskogo. Ser.: Social'nye nauki- Herald of Nizhniy Novgorod University n.a. N. Lobachevsky. Ser.: Social science. 2009, No. 4(16), p.168.
17. Mannheim K. Op. cit. P. 53.
18. Ibid.
УДК 111.7:1(091)
А. П. Корякина
Проблема подлинности в контексте философии постмодернизма: ветвление подлинного в хаосмосе
Статья посвящена изучению проблемы подлинности в контексте философии постмодернизма. В рамках данной статьи проблема подлинности рассматривается через раскрытие понятия «хаосмос». Понятие «хаосмос» способно рассеять дихотомию порядок/беспорядок, что наиболее полно отвечает требованиям, выдвигаемым философией постмодернизма. Благодаря рассеянию указанной дихотомии, философия постмодернизма переходит к особому пониманию феномена подлинности, связанному с растворением хаоса в космосе и космоса в хаосе. Хаосмос, являющийся специфическим сочетанием черт как космоса, так и хаоса, может быть определен как ризоматичное пространство, включающее в себя огромное количество равных по ценности смысловых пластов. Подобная совокупность пластов также может быть выражена с помощью использования образов книги, лабиринта и библиотеки. Также в рамках статьи исследуется феномен интертекстуальности, связанный с рассмотрением мира как текста.
The article is devoted to the studying the problem of authenticity in the context of postmodern philosophy. In the frame of this article the problem of authenticity is considered through a disclosure of the concept of the chaos-mos. The concept of the chaosmos is able to dissipate the dichotomy order/disorder that responds to put forward requires of postmodern philosophy most completely. Thanks to the dissipation of the indicated dichotomy postmodern philosophy passes to the peculiar comprehension of the phenomenon of authenticity connected with dissolution of chaos in cosmos and cosmos in chaos. Chaosmos being a specific combination of features both cosmos and chaos can be determined as rhizomatic space including a lot of interconvertible semantic layers. The similar set of
© Корякина А. П.. 2016
