CC BY
100
16. Заладина М. В. Специфика утопии как феномена сознания и культуры // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Сер.: Социальные науки. 2009. № 4(16). С. 168.
17. Мангейм К. Указ. соч. С. 53.
18. Там же.
Notes
1. Batalov E. Ya. V mire utopii: Pyat' dialogov ob utopii, utopicheskom soznanii i utopicheskih ehksperimentah [In the world of utopia: Five dialogues about utopia, utopian consciousness and utopian experiments]. M. 1989. 319 p.
2. Mikhailovskiy N. K. Sochineniya: v 6 t. [Works: in 6 vol.] SPb. 1897. Vol. 3. P. 404.
3. Swiatlowski V. V. Katalog utopij [Catalogue of utopias]. M.; Pg. 1923.
4. Berdyaev N. A. Novoe srednevekov'e, razmyshlenie o sud'be Rossii i Evropy [New middle ages, thinking about the fate of Russia and Europe]. M. 1991. P. 121.
5. Ibid. P. 70.
6. Mannheim K. Ideologiya i utopiya [Ideology and utopia]. M. 1976. P. 18.
7. Ibid. P.21.
8. Shatsky E. Utopiya i tradiciya [Utopia and tradition]. M. 1990. P. 200.
9. Wilde O. Kritik kak hudozhnik: Manifesty, ehsse, lekcii, recenzii, pis'ma [Critic as artist: Manifestos, essays, lectures, reviews, letters]. M. 1990. P. 59.
10. Stepin V. S. EHpoha peremen i scenarii budushchego [Era of change and scenarios for the future]. M. 1996.
P. 53.
11. O zhizni i filosofii. Beseda B. I. Pruzhinina s V. A. Lektorskim - About life and philosophy. Conversation of B. I. Pruzhinin with V. A. Lektorskiy // Voprosy filosofii - Questions of Philosophy. 2012, No. 8, p. 30.
12. Ibid.
13. Mead М. Twentieth century faith: Норе and Survival. N. Y., 1972. Р. 12.
14. Batalov E. Ya. Op. cit. P.14.
15. Mannheim K. Op. cit. P. 5.
16. Zaladina M. V. Specifika utopii kak fenomena soznaniya i kul'tury [Specific features of utopia as a phenomenon of consciousness and culture] // estnik Nizhegorodskogo universiteta im. N. I. Lobachevskogo. Ser.: Social'nye nauki- Herald of Nizhniy Novgorod University n.a. N. Lobachevsky. Ser.: Social science. 2009, No. 4(16), p.168.
17. Mannheim K. Op. cit. P. 53.
18. Ibid.
УДК 111.7:1(091)
А. П. Корякина
Проблема подлинности в контексте философии постмодернизма: ветвление подлинного в хаосмосе
Статья посвящена изучению проблемы подлинности в контексте философии постмодернизма. В рамках данной статьи проблема подлинности рассматривается через раскрытие понятия «хаосмос». Понятие «хаосмос» способно рассеять дихотомию порядок/беспорядок, что наиболее полно отвечает требованиям, выдвигаемым философией постмодернизма. Благодаря рассеянию указанной дихотомии, философия постмодернизма переходит к особому пониманию феномена подлинности, связанному с растворением хаоса в космосе и космоса в хаосе. Хаосмос, являющийся специфическим сочетанием черт как космоса, так и хаоса, может быть определен как ризоматичное пространство, включающее в себя огромное количество равных по ценности смысловых пластов. Подобная совокупность пластов также может быть выражена с помощью использования образов книги, лабиринта и библиотеки. Также в рамках статьи исследуется феномен интертекстуальности, связанный с рассмотрением мира как текста.
The article is devoted to the studying the problem of authenticity in the context of postmodern philosophy. In the frame of this article the problem of authenticity is considered through a disclosure of the concept of the chaos-mos. The concept of the chaosmos is able to dissipate the dichotomy order/disorder that responds to put forward requires of postmodern philosophy most completely. Thanks to the dissipation of the indicated dichotomy postmodern philosophy passes to the peculiar comprehension of the phenomenon of authenticity connected with dissolution of chaos in cosmos and cosmos in chaos. Chaosmos being a specific combination of features both cosmos and chaos can be determined as rhizomatic space including a lot of interconvertible semantic layers. The similar set of
© Корякина А. П.. 2016
layers can also be expressed with the help of using images of Book, Labyrinth and Library. The phenomenon of in-tertextuality connected with considering the world as the Text is also researched in the frame of this article.
Ключевые слова: интертекстуальность, мир как текст, подлинность, рассеяние, ризоматичное пространство, философия постмодернизма, хаосмос.
Keywords: intertextuality, world as a text, authenticity, dissipation, rhizomatic space, postmodern philosophy, chaosmos.
В рамках постмодернистской парадигмы номадическое распределение сингулярностей на поверхности вытесняет более привычное прикрепление элементов к определенным местам, что соответствует победе ризоматичного пространства, пронизанного чистой длительностью, над иерархически организованным пространством, присваивающим каждому из своих элементов четко детерминированное положение. В итоге склонность философии постмодернизма к освобождению множественностей от власти метанарративов приводит к установлению номадизма в качестве образца. Смыслы создаются на поверхности, которая является поверхностью ризомы, и далее свободно движутся по ней, не сталкиваясь с какими-либо препятствиями. Получается, что в рамках постмодернистской парадигмы только кочевание связано со свободой в производстве смыслов - любая их фиксация сразу же приводит к возрождению идеи господства. Таким образом, номадизм является борьбой с иерархией и принципом власти. Вследствие этого в рамках философии постмодернизма в качестве подлинного как такового выступает совокупность всех возможных смыслов сразу.
Подобное понимание подлинности как всеобщего сочетания свободных единичностей и производимых ими смыслов приводит нас к вопросу о том, что же является итогом такого сочетания: беспорядок или порядок. Порядок связан с иерархией и властью определенного принципа организации, а неограниченный беспорядок ведет к энтропии и несовместим с каким бы то ни было творчеством. Данное противоречие философия постмодернизма решает с помощью диссе-минации, которая направлена на оппозицию порядок/беспорядок. В результате рассеяния указанной оппозиции философия постмодернизма приходит к введению концепта под названием хаосмос. Хаосмос - это «имманентное тождество космоса и хаоса, бытие в вечном возвращении, извилистый круг» [1]. Ризоматичное пространство имманенции и есть тот самый хаосмос, не подчиняющийся иерархическому принципу (который присущ космосу), но в то же время не приходящий и к энтропии как к смерти любого смысла (что присуще чистому хаосу).
Здесь стоит подчеркнуть, что отождествлять хаосмос и хаос нельзя. Дело в том, что победа космоса привела бы к новому утверждению отношений власти, а акцент на хаос привел бы к невозможности свободного производства смыслов, так как хаос понимается в качестве среды, сутью которой является чистая неупорядоченность, связанная с неразличимостью элементов. Но философия постмодернизма отвергает принцип неразличимости, она, наоборот, стремится к утверждению различия между всеми возможными сингулярностями, поскольку свобода связана только с признанием различий. В итоге само мышление в рамках постмодернистской парадигмы должно превратиться в мышление, способное мыслить хаос: «Да и что бы значило мышление, если бы оно не измерялось постоянно хаосом?» [2]. Но хаос здесь необходимо понимать именно как хаосмос, способный к творчеству и при этом не имеющий вне себя никакой трансцендентной инстанции, организующей его по какому-то определенному принципу.
Таким образом, хаосмос в своей имманентной целостности обладает той самой искомой подлинностью, не имеющей отношения к существованию скрытой в глубине объективной истины. Можно сказать, что сам хаосмос, состоящий из всех возможных сингулярностей и смыслов, которые безостановочно ветвятся, сплетаются и расплетаются, и есть подлинное философии постмодернизма. Отдельные же смыслы нельзя распределить по принципу отнесения к подлинному или неподлинному вследствие того, что все они являются совершенно равными друг другу по значимости, так как не существует никакого критерия для установления их подлинности.
Говоря о хаосмосе, нельзя не сказать и о метафоре лабиринта, которая часто объединяется с метафорой книги: это приводит к возникновению многочисленных концептов, например таких, как книга-лабиринт, вселенная-библиотека, вселенная-книга. Данные концепты призваны подчеркнуть нелинейность всех явлений и процессов, связанных с хаосмосом. Но и книга, и лабиринт, и библиотека могут быть восприняты с двух разных позиций. Одна из данных позиций связана с хаосмосом как таковым, вторая же позиция философией постмодернизма отвергается как принадлежащая к парадигме, признающей власть трансценденции.
К примеру, по мнению Ж. Делеза и Ф. Гваттари, книгу, а стало быть, и саму вселенную можно понимать как дерево-корень, что «не перестает развивать закон Одного» [3], но, с другой стороны, ее можно понимать и как ризому, которая «обладает крайне разнообразными формами, начиная с внешней протяженности, разветвленной во всех направлениях, кончая конкретизацией в луковицах и клубнях» [4]. Первое понимание книги-вселенной приводит к утверждению властных отношений; второе же понимание признает ветвление смыслов, расходящихся по поверхности ризомы во все стороны. Таким образом, хаосмос можно выразить через метафору книги, являющейся полем, на котором происходит никогда не прекращающееся ветвление смыслов. Образ такой книги представлен в новелле Х. Л. Борхеса «Книга песка», в которой описывается книга, не имеющая ни начала, ни конца, ни определенного числа страниц, ни какой бы то ни было структуры [5].
Сказанное применимо и к метафоре лабиринта, который также можно рассматривать с двух разных позиций, одна из которых приводит к отождествлению лабиринта и хаосмоса. У. Эко описывает три типа лабиринтов. Есть греческий лабиринт, главным элементом которого является Минотавр. Суть такого лабиринта сводится к страху перед появлением Минотавра, потому что без Минотавра подобный лабиринт становится бессмысленным. Маньеристический лабиринт имеет достаточное количество коридоров и тупиков, но лишь один выход. Лабиринт-сетка состоит из пересекающихся друг с другом дорожек и при этом не имеет никакого выхода. В первых двух типах лабиринтов нужна нить Ариадны, в третьем же типе она применяться не может [6]. Нить Ариадны здесь следует понимать в смысле одной-единственной верной догадки, которая рано или поздно выведет из лабиринтного пространства. С философией постмодернизма совместим только третий тип лабиринтов - лабиринт-сетка, потому что такой лабиринт и есть хаосмос.
Еще одной метафорой, с помощью которой можно выразить хаосмос, является метафора библиотеки. И здесь тоже возможны две позиции: понимание библиотеки как четко структурированной системы и понимание библиотеки в качестве всеобъемлющего ризоматичного пространства. Библиотека-хаосмос, таким образом, не является тем, что зависит от власти трансцен-денции, так как ее элементы не состоят в жестком иерархическом порядке, но в то же время она не является и воплощением чистого хаоса, так как это лишило бы ее всяческого смысла, о чем Х. Л. Борхес говорит так: «На самом деле Библиотека включает все языковые структуры, все варианты, которые допускают двадцать пять орфографических символов, но отнюдь не совершенную бессмыслицу» [7]. В подобном понимании метафоры библиотеки можно обнаружить некое противоречие, выраженное Х. Л. Борхесом: «Библиотека безгранична и периодична» [8]. Данное противоречие преодолевается при обращении к идее вечного возвращения, понимаемого Ж. Де-лезом как лабиринт, созданный Эоном, - «лабиринт уникальной линии - прямой и без толщины» [9]. Именно по этой линии разлома и проходит вечное возвращение, которое больше не связано с цикличностью, то есть «вечное возвращение, но уже не индивидуальностей, личностей и миров, а чистых, непрестанно делимых событий» [10]. Таким образом, если к пониманию лабиринта как сетки добавить дополнительный смысл, связанный с лабиринтом Эона как вечным, но при этом не циклическим возвращением бестелесных событий, составляющих Событие в целом, то противоречие между безграничностью и периодичностью библиотеки-вселенной, библиотеки-хаосмо-са исчезнет, так как Библиотека, Хаосмос и есть Событие.
Учитывая важные для философии постмодернизма метафоры, которые были рассмотрены выше, необходимо указать на еще одно понятие, способное выступать в роли метафоры наравне с ними, и это понятие - текст. Тесная взаимосвязь понятий мира и текста приводит к утверждению существования огромного количества различных толкований мира. К тому же в постмодернистской парадигме текст не может существовать вне интертекстуальности, то есть он состоит из других текстов, что происходит не в смысле механического сочетания старого на новом поле, а в смысле скрытого влияния всех возможных текстов на этот вновь созданный текст. Возникновение понятия интертекстуальности связывается с именем Ю. Кристевой, которая впервые четко утвердила тезис: «Всякий текст представляет собой пермутацию других текстов, интертекстуальность» [11]. Понимание интертекстуальности, выработанное Ю. Кристевой, ведет к признанию подвижности критерия, на который стоит опираться при осуществлении литературной и в данном случае тесно с ней связанной общественно-политической критики. Сама культура - это совокупность текстов, способных ее менять, следовательно, культура в целом постоянно изменяется, что и делает ее синонимичной хаосмосу.
В том же ключе, что и Ю. Кристева, рассуждают об интертекстуальности Р. Барт и У. Эко. Например, Р. Барт утверждает, что «текст представляет собой... многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным...» [12]. О такой свободе производства смыслов с помощью ничем не ограниченного ин-
11
терпретирования У. Эко говорит следующим образом: «Ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, о которых он не думал и которые возникают у читателя» [13]. Получается, что, несмотря на намерения автора вложить в текст некий определенный смысл, этот смысл будет зависеть не только от автора, но и от эпохи, типа общества, всех других текстов, культуры в целом. Таким образом, У. Эко так же, как и Р. Барт, признает концепцию смерти автора, которая приводит к полному освобождению текста от власти любой трансценденции, что и является целью философии постмодернизма. Таким образом, все, что было сказано о тексте в литературоведческом и культурологическом значении, относится в той же самой степени и к тексту как метафоре мира в целом: сам мир в философии постмодернизма является интертекстуальным и не имеющим автора, который понимается как порождающая модель любого характера. Каждый текст является хаосмосом. Мир как текст - это хаосмос.
Но нельзя проигнорировать и связанные с подобным пониманием подлинности проблемы, которые, например, формулирует Д. Деннет, выступающий с критикой концепции Р. Рорти, который утверждал, что «суть наставительной философии состоит в том, чтобы поддерживать разговор, а не в том, чтобы искать объективную истину» [14]. Можно сказать, что Р. Рорти конкретизирует постмодернистское понимание подлинности и объективной истины, связанное с ветвлением смыслов и хаосмосом, применяя его в отношении теории познания, а тем самым и к научному знанию как таковому. Д. Деннет же считает, что акцент философии постмодернизма на мультикультурализм может привести к достаточно опасной ситуации, когда каждая разрушительная тенденция будет объявляться имеющей право на существование. В итоге Д. Деннет призывает к возвращению на путь рациональности, так как только она может увести от опасности, нависшей над человечеством [15]. Итак, Д. Деннет критикует философию постмодернизма в лице Р. Рорти с позиции рациональности, но в этом месте возникает вопрос: возможно ли возвращение рациональности на то место, которое она занимала до возникновения постмодернистской парадигмы, если учесть, что вера в нее как в Великий Нарратив стала исчезать еще на рубеже XIX-XX вв.? Мы полагаем, что это, скорее всего, невозможно, так как в наши дни получает свое распространение феномен виртуализации бытия, превращающий проблему подлинности в проблему неподлинности, что требует анализа, уже выходящего за рамки данной работы. Таким образом, проблема подлинности в контексте философии постмодернизма в дальнейшем может рассматриваться в своей взаимосвязи с феноменом виртуализации бытия, что даст возможность для наиболее полного раскрытия указанной темы.
Примечания
1. Делез Ж. Различие и повторение. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. С. 162.
2. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: Академический Проект, 2009. С. 240.
3. Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 9.
4. Там же. С. 12.
5. Борхес Х. Л. Книга песка // Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ «Пушкинская библиотека», АСТ, 2003. С. 397-401.
6. Эко У. Заметки на полях «Имени розы». СПб.: Симпозиум, 2007. С. 62-63.
7. Борхес Х. Л. Вавилонская библиотека // Стихотворения. Новеллы. Эссе. М.: НФ «Пушкинская библиотека», АСТ, 2003. С. 148.
8. Там же. С. 149.
9. Делез Ж. Логика смысла. М.: Раритет; Екатеринбург: Деловая книга, 1998. С. 94.
10. Там же. С. 234.
11. Кристева Ю. Исследования по семанализу // Избранные труды: Разрушение поэтики. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. С. 136.
12. Барт Р. Смерть автора // Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 388.
13. Эко У. Указ. соч. С. 8.
14. Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. С. 279.
15. Деннет Д. Постмодернизм и истина. Почему нам важно понимать это правильно // Вопросы философии. 2001. № 8. С. 93-100.
Notes
1. Deleuze G. Razlichie i povtorenie [Difference and repetition]. SPb. LLP TK "Petropolis". 1998. P.162.
2. Deleuze G., Guattari F. CHto takoe filosofiya? [What is philosophy?] M. Academic Project. 2009. P.240.
3. Deleuze G., Guattari F. Tysyacha plato: Kapitalizm i shizofreniya [Thousand plateaus: Capitalism and schizophrenia]. Ekaterinburg. U-Faktoriya. M. Astrel. 2010. P.9.
4. Ibid. P.12.
5. J.L. Borges Kniga peska [Book of sand] // Stihotvoreniya. Novelly. EHsse - Poems. Novels. Essays. M. SF "Pushkin library", AST. 2003. Pp. 397-401.
6. Eco U. Zametki na polyah «Imeni rozy» [Notes on the fields "Named of the rose"]. SPb. Symposium. 2007. Pp. 62-63.
7. J.L. Borges Vavilonskaya biblioteka [The library of Babel] // Stihotvoreniya. Novelly. EHsse - Poems. Novels. Essays. M. SF "Pushkin library", AST. 2003. P. 148.
8. Ibid. P.149.
9. Deleuze G. Logika smysla [Logic of sense]. M. Raritet; Ekaterinburg. Delovaya kniga. 1998. P. 94.
10. Ibid. P.234.
11. Kristeva Y. Issledovaniya po semanalizu [Studies on semanalysis // Izbrannye trudy: Razrushenie poehtiki -Selected works: Destruction of poetics. M. Russian political encyclopedia (ROSSPEN). 2004. P.136.
12. Barth R. Smert' avtora [Death of the author] // Izbrannye raboty: Semiotika: Poehtika - Selected works: Semiotics: Poetics. M. Progress. 1989. P. 388.
13. Eco U. Op. cit. P.8.
14. Rorty R. Filosofiya i zerkalo prirody [Philosophy and the mirror of nature]. Novosibirsk. Publishing house of Novosib. University. 1997. P. 279.
15. Dennett D. Postmodernizm i istina. Pochemu nam vazhno ponimat' ehto pravil'no [Postmodernism and truth. Why is it important to understand it right] // Voprosy filosofii - Questions of philosophy. 2001, No. 8, pp. 93100.
УДК 167.7
Н. В. Короткое
Эпистемология фантастики (на примере рассказа Г. Альтова «Шальная компания»)
В статье с опорой на концепцию В. Н. Поруса о двух способах моделирования рациональности обосновывается трактовка фантастики, включая «твёрдую научную фантастику», в качестве действующей модели открытой рациональности (критико-рефлексивной рациональности), которая противопоставляется как закрытой рациональности (нормативно-критериальной рациональности), так и иррациональности.
In this article, drawing on the concept of V. N. Porus about two ways of modeling rationality grounded interpretation of fiction, including «hard science fiction» as a working model of an open rationality (critical-reflexive rationality), which is opposed to a closed rationality (normative-criterional rationality ), and irrationality.
Ключевые слова: наука, твердая научная фантастика, открытая рациональность, закрытая рациональность, иррациональность.
Keywords: the science, science fiction, open rationality, closed rationality, irrationality.
До сих пор на уровне обыденного сознания эпистемологическое значение фантастики ассоциируется главным образом с научно-фантастическими прогнозами. Яркими выразителями такого подхода к эпистемологии фантастики выступают корифеи «твердой научной фантастики» (твёрдой НФ) середины прошлого века: например, один из ведущих фантастов советской «новой волны» 1960-х гг. Г. С. Альтов (Альтшуллер). В своё время академик А. Берг сказал, обращаясь к писателям-фантастам: «Фантазируйте сколько угодно - мы вас перегоним!», на что Альтов ответил научному сообществу: «Делайте какие угодно открытия - мы вас перегоним!» [1]. Вместе с тем нельзя не признать, что в начале XXI в. сложно назвать НФ-идею, пусть даже самую «безумную», которая бы уже всерьез не обсуждалась в науке - от хронопутешествий до Мультиверса; в фантастике же словно наступила «эпоха тотального ремейка». Однако, как нам представляется, это не имеет принципиального значения, поскольку подлинная задача научной фантастики, вообще фантастики, состоит вовсе не в «догонялках» с наукой.
Обратимся к концепции известного отечественного эпистемолога В. Н. Поруса, который по аналогии с кантовским различением рассудка и разума выделяет два предельно общих способа моделирования рациональности:
1) нормативно-критериальный («закрытая рациональность»), когда постулируется некий закрытый набор норм, конституирующий рациональность;
© Коротков Н. В., 2016
