CC BY
45русский вопрос
вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2018 № 1 (3 1)
мдрия войттовнд Дескинен
д.ист.н., в.н.с. ИСл РАН, marles70@mail.ru
КрАСОТА ПО-руССКИ
в российских нАучных НАРОДООПИСАНИЯХ: из истории национальной антропоэстетики ВТОрОй половины XIX в.
Аннотация: В статье рассматриваются представления о русском национальном образе в народоведческих описаниях и популярной этнографической литературе второй половины XIX в., так как в период формирования национального сознания важное место в дискуссиях о русскости занимал вопрос об идеальном крестьянском типе — внешнем облике, характере и этнокультурных особенностях, воплощавших русскую нацию. Реконструируются гендерные вариации национального физического облика, а также значение категорий красивый / некрасивый для определения «чистоты» и «древности» происхождения русского народа.
Ключевые слова: Российская империя, антропология в России, история российской этнографии, антропоэстетика, великорусский тип, русский идеал, гендерные вариации национального типа.
Abstract: The article explores the ways of representing the Russian national character in the ethnographic descriptions and popular ethnographic literature in the second half of the XIX century. It was the period of intense national consciousness formation when an important place in the public discussions on the problem of 'Russianness' was occupied by the question of the ideal peasant type - its appearance, character, ethnic and cultural peculiarities which made up for the representation of the Russian nation. The article reconstructs gender variations of the national physical appearance and the significance of the 'beautiful/ugly' categorical distinction which determined the meaning of the ideas of «purity» and «antiquity» for the problem of the Russian people's origins.
Keywords: The Russian Empire, Anthropology in Russia, The history of Russian Ethnography, Antropo-aesthetics, The ideal of Russian National type gender variations.
Этнические и антропологические различия племен и народов во второй
Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ №18-09-00105а «Визуальные воплощения великорусской этничности и репрезентация русскости в национализирующем дискурсе Российской империи (вторая половина XIX в.)».
половине XIX в. имели давнюю традицию трактовки, они опирались на довольно архаичные, восходящие еще к античности и к эпохе Возрождения представления о природе и проявлениях этноотличительности. Доминировало убеждение, что внешнее наблюдение вполне позволяет ученому-путешественнику точно идентифицировать
139
и язык, и этнокультурную, и расовую принадлежность индивида или группы, что укрепляло веру в возможности объективного описания и оценки (в том числе физических признаков и свойств). Полемика касалась вопросов о происхождении значительных (расовых) различий, критериев их классификации и тех особенностей культуры, которые в период господства эволюционистской теории выступали маркерами уровня развития народов и степени их цивилизованности. На практике (т.е. при полевом исследовании) профессиональные антропологи и неподготовленные наблюдатели могли лишь в самом общем виде зафиксировать на письме или в изображении кажущиеся им характерными отличия физического облика представителей разных рас и народов — как и в более ранних народоописаниях, это цвет кожи, глаз и волос, рост, черты лица. В репрезентации внешности преобладали архаические оценочные определения, связанные, во-первых, с эстетическими и вкусовыми предпочтениями тех, кто стремился представить научно-объективную фиксацию в наименее приспособленных для этого терминах и категориях (например, красивый / некрасивый, приятный / неприятный), и во-вторых, с моральными свойствами (добрый / злой, честный / лукавый, лживый), а также, в-третьих, с особенностями нрава / темперамента (веселый / угрюмый, нежный / грубый, энергичный / медлительный, бодрый / вялый)1. Согласно научным представлениям эпохи, все эти качества любой описатель мог установить визуально, по внешним приметам и чертам, поскольку считалось, что и нравствен-
140
1 Многие ученые, однако, полагали, что
заключения, сделанные на основании количественных методов и «интуитивных» спо-
собов, совпадают (подр. об этом: Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «Другой» сквозь призму идентичности. М., 2010. С. 109-111).
ность, и темперамент, и даже традиции «встроены» в человеческое тело и воспроизводятся бессознательно. А потому физический облик не только не в состоянии скрыть нрав, ум, добродетели и пороки, а также «наклонности» и «пристрастия» (в том числе, например, и к политическим формам правления), но, напротив, неизбежно «разоблачает» их. Поэтому принцип изоморфизма, т.е. взаимообусловенности внешних и внутренних качеств, лежавший в основе этнокультурных характеристик народов с античности, в это время обрастает новыми трактовками и расширяет сферу применения.
Следствием данной установки является значение внешней красоты в этнических описаниях и изображениях (как вербальных, так и визуальных). Красота, с одной стороны, видится непременным признаком «своего» этнического типа (или одного из его региональных вариантов) в национальных автопортретах / самоописаниях, которые, в свою очередь, неизбежно осуществляются в соответствии с установкой естественного этноцентризма. С другой — красота, как и в античности, выступает «доказательством» добродетельности или связи с Божественным, в то время как безобразие видится приметой порока или контактов с «дьявольским», потусторонним, нечистым или чужим (как в традиционной культуре), а также соотносится с «дикостью» (нецивилизованностью). В-третьих, физическое и нравственное совершенство ассоциируется с социальным статусом человека и группы, оно объявляется присущим лишь знатному сословию, поэтому считается, что «низы» — как другая «порода» — не могут обладать такими чертами, и в этом смысле социальная и этническая инаковость сближаются (бытовало, в частности, убеждение, что бастарды, как и метисы, легко узнаваемы в связи с тем, что они принимают признаки «низшего» из родителей). Наконец, в-четвертых, восприятие иноэтнической внешности
подчиняется определенным стереотипам и предубеждениям — наблюдатель «несвободен» в своих антропоэсте-тических оценках2, и, следовательно, фиксация «красивого» и «некрасивого» в этнографических описаниях является характеристикой в первую очередь представлений наблюдателя, а не его объекта.
В некоторых этнографических и антропологических вопросниках-анкетах проводилось гендерное разделение описаний этнического облика (широко распространенного, типичного), а также давалось указание обращать внимание на особенности интерпретации эстетических категорий прекрасного и безобразного в изучаемых культурах, в том числе и касающихся физического облика «своих» и «чужих»3. Однако эти представления редко выступали в качестве самостоятельного объекта полевых исследований, чаще они становились предметом реконструкции, предпринимаемой на основании анализа фольклорных текстов этнической культуры. В то же время во второй половине XIX в. появляется большое число научных работ российских ученых и публицистических очерков, в которых признавалась историческая и социаль-
2 Халдеева Н.И. Антропоэстетика. Опыт антропологических исследований. М., 2004. С. 5-6.
3 В частности: Программа для этнографического описания губерний Киевского учебного округа, составленная по поручению Комиссии, высочайше утвержденная при Университете святого Владимира, действительными членами Князем В.Д. Добижею и (по языку) А.А. Метлинским. Киев, 1854; Известия ОЛЕАЭ при Императорском Московском Университете. Т. XXVII. Антропологическая выставка. Т. I. М., 1878; Программа для собирания этнографических сведений, составленная при Этнографическом Отделении ОЛЕАЭ. М., 1887; Программа для собирания сведений по этнографии. Императорское русское географическое общество // Живая старина. 1890. № 1. Раздел II. С. XLVII-LII.
ная обусловленность оценок женской красоты и физической привлекательности в «высокой» и народной культуре разных народов. В России этого времени исторические реконструкции осуществлялись на основании изучения текстов народной словесности и художественной литературы4.
Восприятие физических параметров, составляющих «физиономию» народа, продолжало оставаться областью, в которой наблюдатели более руководствовались собственными предпочтениями (индивидуальными, социальными, профессиональными, культурными и др.), нежели «объективными» данными. Впрочем, и ученые, и путешественники не рефлексировали по поводу того, почему те или иные черты казались им привлекательными или отталкивающими. Только естественным (обывательским) этноцентризмом трудно объяснять данную особенность восприятия5, так как в этнографическом российском
4 Например: Шульгин В. Историческое исследование о состоянии женщин в России до Петра Великого. Киев, 1850; Забелин И.В. Древняя русская литература. Женщина по понятиям старинных книжников // Русский вестник. 1857. № 9; Мосолов А. Русское воспитание в женских типах нашей литературы // Светоч. 1860. № 3; Макушев В. Сказания иностранцев о быте и нравах славян. СПб., 1861; Добряков А. Русская женщина в домонгольский период. Историческое исследование. СПб., 1864; Веселовский А. Из истории развития личности. Женщина и старинные теории любви (1872). СПб., 1912; Мнихов-ский А. Женственность. Киев, 1885; Котля-ревский А.А. Женская красота по понятиям славянских и германских племен // Котля-ревский А.А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 4. СПб., 1895. С. 693-701; Шашков С.С. Исторические судьбы женщины // Шашков С.С. Собр. соч.: в 2 т. СПб., 1898. Т. 1; Астафьев П.Е. Психологический мир женщины, его особенности, превосходство и недостатки. М., 1899 и др.
5 Тодоров Ц. Раса и расизм // Новое ли-
тературное обозрение (далее НЛО). 1998.
№ 34. С. 8.
дискурсе спектр оценок внешности различных народов Российской империи весьма широк: в них часто встречаются негативные характеристики физического облика представителей собственного этноса и, напротив, восхищение красотой других народов. Стереотипная констатация «некрасивости» финнов и родственных им финно-угров Поволжья часто была связана с цветом их лица, который казался желтым или смуглым6. Такое заключение было обусловлено теорией, согласно которой финно-угры имели азиатское происхождение (т.е. принадлежали к желтой расе)7. С другой стороны, азиатское происхождение не являлось главным критерием оценки внешности представителей этноса. Подтверждением тому может служить описание казанских татар, относимых к народам «азиатским» (правда, не в географическом, а в циви-лизационном отношении): они «по физическим своим особенностям принадлежат к числу красивых пород»8.
А вот в отношении русской красоты мнения могли быть диаметрально противоположными. Наружность великорусов могла казаться еще более неприятной, чем внешность известных некрасивостью финнов. По мнению владелицы дачи в Териоках М.В. Крестовской, в Финляндии «все красиво, культурно и... как будто немного чуждо; здесь (в Курской губернии. — М.Л.) все запущено, неразработано,
6 Подробно об этом: Лескинен М.В. Поляки и финны. Гл. 5, гл. 7—1.
7 Kilpelainen J.I. Rotuteoriat lantisista suomalais-ugrilaisista kansoista Keski-Euroopan antropologiassa 1800-luvulla ja suomalaisten reaktiot niihin // Mongoleja vai germaneeja? — rotuteorioiden suomalaiset / Toim. Kemilainen A., Hietala M., Suvanto P. Helsinki, 1985. S. 163-194.
8 Инородцы Казанской губернии // От-ечествоведение. Россия по рассказам путешественников и ученым исследованиям:
_ Учебное пособие для учащихся: в 6 т. / Сост.
142 Д.Д. Семенов. СПб., 1866-1870. Т. V. Велико_ русский край. СПб., М., 1869. С. 210.
грязно»9. Признаваясь в симпатиях к «финляндцам», восхищаясь ими, Крестовская так описывала русского — «родного», «привычного» мужика: «загорелые, бородатые лица, с которых до сих пор точно и не сбежало сполна робкое, забитое выражение какой-то покорности и страха, целыми веками искусственно прививавшихся им»10; «неграмотный, невежественный, полуголый в своих примитивных отрепьях, "темный", по собственному признанию, и даже не стремящийся выйти из своей темноты и заевшей его вечной, горькой нужды, от которой он отупел, спился и опустился»11. В очерках о жителях Русского Севера встречается иная характеристика: «Русское население Архангельской губернии отличается здоровым телосложением, большей частью хорошим ростом... и довольно красиво. Особенно замечательны женщины, они высоки и сильны. большей частью имеют волосы русые и белолицы»12.
Следует также подчеркнуть, что подобные оценки внешней красоты (впрочем, как и иные заключения о характере, нравах и обычаях народов в целом или их отдельных социальных групп, которые составляют совокупность стереотипных суждений авторов этого круга)13 ни в коей мере нельзя считать универсально-национальными. Напротив, они демонстрируют особенности эстетического восприятия и модных канонов образованных сословий Европы своего времени. Многие
9 Цит. по: Григорьева Н.В. Путешествие в русскую Финляндию. Очерк истории и культуры. СПб., 2002. С. 125.
10 Там же. С. 126.
11 Там же. С. 127.
12 Исследование жителей // Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального Штаба. Т. 1. Архангельская губерния / Сост. Н. Козлов. СПб., 1865. С. 124.
13 Аргументация в: Лескинен М.В. Поляки
и финны. Гл. 9.
авторы второй половины XIX в. предпринимали попытки выявить признаки внесословной русской национальной женской красоты посредством анализа фольклорных произведений14. Даже выдающиеся русские антропологи первого поколения — в частности, А.П. Богданов — строили свои рассуждения о физическом типе и об исторической эволюции представлений о русской красоте на этих материалах: «У русского тип красоты выражался в том, чтобы была "молодая, разумная, без белил лицо белое, без румян щеки алыя". "Ростом она повыше меня, краше ее в тереме нет, умнее и в городе нет". у девушек в песнях встречается только русая коса, которую по песням девушки так охотно расчесывают «и через поле идучи, русу косу плетучи" и дома: "под окном девица сидела, буй-ну голову чесала, свою русу косу заплетала". По народному идеалу красна девица должна быть "тонка, высока; тонешенька, белешенька", и, следовательно, толстота вовсе не в народном идеале красоты. Впрочем, народ не отнимал своего рода прелести и у девушек небольшого роста; девица могла быть и "не величка, круглоличка, румяное личико". Можно сомневаться только в постоянной естественности одного признака, воспеваемого песнями, это черных бровей: "очи ясны, брови черны, личиком беленька", "лицом она и бела, и румяна, бровью она почерней меня". В просмотренных нами песнях у женщин всегда воспевается русая коса, а у мужчин только иногда русые кудри»15.
Однако в действительности в на-
14 См., напр.: Богданов А.П. Антропологическая физиогномика. С. 139-141; Котля-ревский А.А. Женская красота по понятиям славянских и германских племен.
15 Богданов А.П. Антропологическая физиогномика // Русская расовая теория до 1917 г. Сборник оригинальных работ русских классиков / Под ред. В.Б. Авдеева. В 2-х вып. М., 2004. Вып. 1. С. 143.
родной культуре вообще и в менталитете русских крестьян в частности критерии красоты и значимость физической привлекательности были жестко социально дифференцированы. В традиционных представлениях русских, — констатируют современные антропологи, — красота связывалась исключительно с периодом девичества и целомудрия, а потому «ограничивалась периодом от совершеннолетия до свадьбы»; а «представления о красоте... сводились, главным образом, к признакам физического здоровья»16. Красивыми, по мнению крестьян, считались «бойкие», «веселые» и задорные девушки17. Рассуждения о чертах лица, формах телах, грации или нравах женщин (как своей культуры, так и различных расовых типов) — предмет интереса мужчин, принадлежавших к исключительно европейскому кругу и высшему сословию18.
Особое место занимал вопрос о ген-дерных вариациях физического облика (и красоты в том числе) в спорах антропологов. Западноевропейская расовая теория в качестве одного из основополагающих постулатов приняла тезис о том, что критерием ци-
16 Красота // Мужики и бабы. Мужское и женское в русской традиционной культуре. иллюстрированная энциклопедия. СПб., 2005. С. 279, 280.
17 Семенова-Тян-Шанская О. Жизнь «Ивана». Очерки быта крестьян одной из черноземных губерний // Записки ИРГО по отделению этнографии. Т. 39. СПб., 1914; Семенов С.Т. Двадцать пять лет в деревне. Пг., 1915. С. 40-43; Ожегов М.И. Характеристика своего народа. По вопросам Программы исследований литературы для народа Н.А. Ру-бакина // Чтение в дореволюционной России. Вып. 1. М., 1992. С. 135-142.
18 Репрезентативную квинтэссенцию наиболее типичных, но не претендующих на научность суждений по этому вопросу представляет собой книга Скальковского. См.: Скальковский К.А. О женщинах: мысли старые и новые. СПб., 1886.
вилизованности и принадлежности к «высшим расам» служит внешняя физическая гармония — разумеется, параметры этой гармонии обусловлены были идеалами красоты, сформировавшимися в европейской культуре еще в эпоху античности19. Можно согласиться с современными исследователями в том, что расовые теории в российской этнографии и антропологии не получили такой актуализации, как в западноевропейской науке того времени20. Это, однако, не исключало довольно резких и расистских с сегодняшней точки зрения21 высказываний о внешности и нравах некоторых народов северных окраин России и Си-
бири22.
Но если в западноевропейской традиции народоописаний акцент на расовом физическом облике был актуален и ярко выражен еще в «доан-тропологический» период23, то в русских этнографических очерках второй
144
19 Marwich А. Beauty in history. 1988; Ли-повецкий Ж. Третья женщина. СПб., 2003. Ч. 2. Гл. 1.
20 Подробная библиография проблемы и некоторые обобщения историографических позиций даны в: Могильнер М. Homo Imperii. История физической антропологии в России. М., 2008. С. 6-18; Knight N. Ethnicity, Nationalism and the Masses: Narodnost' and Modernity in Imperial Russia // Russian Modernity: Politics, Knowledge, Practices. N. Y., 2000. Р. 58.
21 Тодоров Ц. Раса и расизм. С. 8-9; Соколовский С.В. Расизм,расиализм и социальные науки в России // Расизм в языке социальных наук. СПб., 2002. С. 31-44.
22 Слёзкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М., 2008. Гл. 3-4; Лескинен М.В. Образы страны и народов Российской империи в учебниках для начальной школы второй пол. XIX века: формы репрезентации этничности // Отечественная и зарубежная педагогика. 2012. № 4. С. 92-117.
23 Вишленкова Е. Визуальное народоведе-
ние империи, или «Увидеть русского дано не
каждому». М., 2011. С. 95-116.
половины XIX столетия физическое разнообразие этнических типов, их смешение воспринималось как характерная примета российской имперской полиэтничности — особенно в отношении народов Европейской России, и потому очень часто оценивалось позитивно. Этническая ассимиляция, в частности, славян и финно-угров, в процессе колонизации и формирования русскости, могла пониматься как благоприятный с точки зрения улучшения «породы» процесс. Великорусский тип в процессе его научной реконструкции трактовался как смешанный не только в культурном, но и в расовом отношении24. Причем концепция метисации существовала в двух версиях — бесспорной первой, базировавшейся на заключении о том, что великорусы являются финно-славянским субстратом, и менее убедительной для современников второй, заключавшейся во влиянии «тюркской» (т.е. татаро-монгольской) «крови» на северо-восточных славян25.
Таким образом, красота оказывалась не только важным доказательством, критерием цивилизационной «развитости» народа, но и выступала в качестве этнодифференцирующего признака европейских этносов («кавказской расы»). Несмотря на неочевидность данного критерия, ученые стремились обосновать научные дефиниции
24 Лескинен М.В. Великоросс / великорус. из истории конструирования этничности. Век XIX. М., 2016. Гл. 4.
25 Подробнее о полемике по вопросу о происхождении великорусов и их этническом и антропологическим типе — в статьях: Найт Н. Империя на просмотре: этнографическая выставка и концептуализация человеческого разнообразия в пореформенной России // Власть и наука, ученые и власть. Материалы международного научного коллоквиума. СПб., 2003. С. 437-457; Лескинен М.В. Великороссы / великорусы в российской научной публицистике (1840-1890) // Славяноведение. 2010. № 6. С. 3-17.
красоты. Этнические описания женщин традиционно включали оценку привлекательности их лица, тела, движений и походки. В последней четверти XIX в. вышло несколько масштабных трудов, посвященных рассмотрению всех расовых типов женщин с целью выявления принципов гендерной специфики этнического и антропологического обликов (они стали первыми сочинениями по западноевропейской антропоэстети-ке). Эти сочинения принадлежали перу врачей-гинекологов и путешественников, и, несмотря на «научность» поставленных задач — объяснить и показать разнообразие типов женской привлекательности / непривлекательности среди представителей всех народов человечества, — содержали в себе очевидные черты этноцентризма и расовых предубеждений. К числу наиболее известных русскому читателю второй половины XIX в. работ принадлежат: сочинение А. фон Швейгер-Лер-хенфельда «Женщины Земли» (1881)26, трехтомник Г. Плосса (1885)27 и исследование К. Штраца «Расовая женская красота» (1904)28. В них отразились многие довольно распространенные в европейской среде второй половины столетия гендерные и этнические стереотипы. В их ряду необходимо рассмотреть следующие.
Французский скульптор Ш.А. Кор-дье, современник этих авторов, в своем докладе, прочитанном перед аудиторией Парижского антропологического общества, доказывал, что «всякая раса разнится в присущей ей красоте от другой расы. Поэтому нет общих
26 В русском переводе: Швейгер-Лерхен-фельд А. фон. Женщина. Ее жизнь, нравы и общественное положение у всех народов земного шара / Пер. с нем. М.И. Мерцаловой. СПб., 1889.
27 Плосс Г. Женщина в естествоведении и народоведении: в 3 т. СПб., 1898-1900. На русском языке вышло 6 изданий.
28 Штрац К. Расовая женская красота. М., 2003.
признаков красоты»29. Эту же позицию разделял Г. Плосс, утверждавший, что для мужчины наиболее привлекательной будет казаться представительница его племени и расы, а основным общим условием красоты остается лишь требование здоровья и «нормальности»30. С этим соглашались русские антропологи. А.В. Богданов в связи с полемикой о русском типе писал, что «в каждом из нас, в сфере нашего "бессознательного" существует довольно определенное понятие о русской красоте»31.
К. Штрац же, напротив, не сомневался в том, что любому человеку (т.е. мужчине) всегда физически более привлекательным кажется не свой расовый или этнический тип, а «совершенный тип белой расы». Поэтому он различал понятия женские «расовые типы» и женская «расовая красота». Первые могут быть выражены во всяком представителе этноса, а вторая всегда стремится к эталону белой расы, она «развивается только у того тела», у которого расовые особенности (т.е. по умолчанию «небелой» расы) настолько ослаблены, что переходят границы красоты32. Именно идеальный образец «белых», по мнению немецкого автора, становится главным как сознательным, так и неосознанным объектом сравнения. Поэтому представления о красоте универсальны; «красивыми» всем мужчинам кажутся те представительницы других народов, чьи параметры максимально близки к этому образцу33.
Более взвешенная оценка женской этнической красоты содержится в сочинении предшественника К. Штраца по изучению гендерной антрополо-
29 Цит. по: Плосс Г. Женщина в естествоведении и народоведении. Репринт. изд.: в 3 т. Сыктывкар — Киров, 1995. Т. 1. С. 84.
30 Там же.
31 Богданов А.П. Указ. соч. С. 133.
32 Штрац К. Введение // Штрац К. Расовая женская красота.
33 Там же.
гии — Г. Плосса, который обладал гораздо более широкими познаниями в этнографии. Однако и Плосс разделял широко распространенное убеждение в «умственном и нравственном» неравенстве полов34, а точнее, о женском несовершенстве физиологии, ума и морали. Он принимал расхожий взгляд о преобладании у женщин чувств и эмоций над разумом и логическим мышлением (некоторые западноевропейские антропологи, впрочем, и вовсе отказывали женщинам во втором), соглашаясь с уподоблением женщин детям — по уровню их развития, отсутствию рефлексий и природном имморализме35. Более тонко Плосс интерпретировал необходимые условия для развития женской красоты, считая, что к ним относятся не только климато-географи-ческие факторы, определяющие особенности антропологического облика и физическое здоровье, но и социальные — те, которые формируют положение женщины в социуме, позволяя ей «свободно развиваться». «Женская красота, — пишет он, — не развивается у того народа, женщины которого с юности низведены к униженному положению домашних животных.»36. Кроме того, занятия мужскими промыслами и тяжелым физическим трудом делают трудноотличимой женскую внешность от мужской, особенно с годами. Плосс, однако, не отрицал позитивных последствий метисации для умственного и физического «улучшения породы» и не сомневался в том, что смешение (но только в ограничен-
34 Плосс Г. Женщина в естествоведении и народоведении. С. 59-60.
35 Там же. С. 67-72. В контексте анализа народоописаний следует обратить внимание на эти черты противопоставления мужчин и женщин — ими в этнографических текстах, начиная с эпохи Просвещения, наделяются два европейских «племени» — германцы и славяне (т.е. этническая оппозиция совпадает с дихотомией мужского и женского начал).
36 Там же. С. 85.
ных масштабах) различных рас и народов способствует появлению женских типов, отличающихся признанной красотой и привлекательностью37.
Расово-антропологическая коррекция уже сложившихся стандартов характерологических описаний европейских народов, в которых женские образы были лишь дополнительным аргументом к иллюстрации общеэтнической специфики, не смогла кардинально изменить восприятие женского этнического типа, но содержание этих описаний и их оценки во второй половине столетия находились под сильным влиянием двух факторов: вненаучного — поэтики романтизма и процессов социальной эмансипации и научного — объявления женского физического типа в наибольшей степени отражающим и сохраняющим устойчивые черты этнической антропологии и культуры.
В XVIII и в начале XIX в. части света и связанные с ними оценки цивилизованности и характеристики нравов диктовались позицией наблюдателя, находящегося в Центральной Европе, — его точка зрения определяла ориентиры так наз. «ментальной карты»38. Они легко поддавались изменению в зависимости от географического и идеологического «положения» наблюдателя. Поэтому оппозиции север / юг, запад / восток в эпоху романтизма легко меняли свое семантическое наполнение, приписывая те же характеристики противопоставлению север / запад39, — так же, как в мифе о
37 Там же. С. 99-101.
38 Шенк Б. Ментальные карты. Конструирование географического пространства в Европе со времени эпохи Просвещения // НЛО. 2001. № 6(52). С. 42-61. О процессе «регионализации» в Европе см. обзор Е. Сюча (Сюч Е. Три исторических региона Европы // Центральная Европа как исторический регион. М., 1996. С. 147-265).
39 О механизмах переориентирования ментальных карт в XVIII — начале XIX в. с
Европе «Азия» или «Сибирь» понимались в первую очередь метафорически, а «восток» и «запад» могли оказаться важными маркерами в идентификации «центрального» и «периферийного» в пространстве культуры. Это оказало самое непосредственное воздействие и на характеристики этносов, относимых — в соответствии с указанными выше традициями нравоописаний — либо к северу, либо к востоку (югу). Изображение внешних особенностей и нравов этносов выстраивалось в духе европоцентризма. «Южные» народы выступали носителями «изнеженного», феминного начала, в то время как северные воплощали маскулинный тип. Поэтому черты, приписываемые женщинам «Востока» как в европейской беллетристике, так и в литературе путешествий, выбирались из комплекса качеств и особенностей, сложившихся под влиянием ориенталистского дискурса: это опасные покорительницы мужских сердец, томные одалиски40, однако более сексуально раскрепощенные, чувственные и потому опасные.
Сентиментальная литература путешествий уделяла большое внимание и вопросу о влиянии климата на людей и народы41, но в интерпретации различий «южных» и «северных» народов следовала за просвещенческими гипотезами, наделяя обитателей холодного климата большими добродетелями и
оппозиции юг / север на запад / восток см., напр.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. М., 2003; Шенк Б. Ментальные карты. С. 42-48.
40 Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006; Lewis R. Gendering Orientalism: race, feminity and representation. Routledge, 1996. Р. 12-52.
41 Подробно об этой традиции в Европе и
России см., в частности: Богданов К. Климатология русской культуры. Prolegomena //
НЛО. 2009. № 99. Текст доступен по адресу: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/99/bo7. html
свойствами «молодости». Вопрос, повторим, был лишь в отсутствии точного перечня стран или краев севера и юга, что позволяло весьма свободно толковать метафору. И в период господства парадигмы позитивизма характеристики групп народов оставались неизменными, лишь частично подвергаясь корреляции.
Включение в тексты путешествий и научных этнографических очерков описаний внешнего облика женщин можно считать универсальной особенностью народоописательных текстов, что связано с общими принципами конструирования этнического типа. Авторы и составители — мужчины — оперировали при этом оценочными определениями, как, например, красивая / некрасивая, обаятельная / не обаятельная, страстная / холодная, живая / вялая, при этом редко поясняя не только природу этой привлекательности / непривлекательности, но и критерии собственных суждений.
Обращаясь к изображению женщин в русских этнографических народоописаниях, отметим, что они, с одной стороны, всегда вписаны в общую схему этнических характеристик народов Российской империи и с другой — соотносятся с традицией этнических самоописаний в национальных исто-риографиях и с русскими гетеросте-реотипами, однако не теми, которые бытовали в народной картине мира, а со сложившимися в образованных слоях общества — в первую очередь под влиянием художественной и научной литературы42. Самостоятельным и почти непременным пунктом путевых записок, историко-этнографических и географических очерков гендерные характеристики этносов становятся начиная с 1840-х гг.43 по двум причинам:
42 Подробнее об этом см.: Лескинен М.В. Поляки и финны. Гл. 8.
43 См., напр.: Григорович Д.В. Нравы и обычаи разных народов. СПб., 1860; Природа
148
во-первых, положение женщин и детей в социуме объявляется важным критерием определения уровня культурного развития общества в целом и крестьянства в частности, а также показателем цивилизованности народа в целом; и во-вторых, в антропологической науке все большее признание завоевывает концепция, согласно которой женский этнический («расовый») тип в наибольшей степени сохраняет в себе характерные этнические физические и нравственные свойства44. Немаловажную роль сыграли и модернизацион-ные реформы в России, поставившие так наз. «женский вопрос»45, далеко не ограничивавшийся женской эмансипа-цией46, в центр общественно-полити-
и люди. Курс географии, содержащей описание частей света в физическом, этнографическом и политическом отношениях. В 2-х вып. СПб., 1868-1869 / Сост. и изд. А. Павловский. Сочинения Э. Реклю, «Живописная Россия», «Народы России. Этнографические очерки». Подтверждением этому может служить также коллекция вырезок журнальных и газетных статей из фонда М.Д. Хмырова в ГПИБ, в котором теме «Женщина у древних и новых народов» посвящены три объемных тома, а собрание «Женщина в России» состоит из двух томов (Государственная публичная историческая библиотека. фонд М.Д. Хмы-рова). О месте и роли истории женщин в историографии позитивизма см., в частности, краткую характеристику основных тенденций в: Пушкарева Н.Л. Русская женщина: история и современность. М., 2002. С. 11-23.
44 Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география: в 19 т. СПб., 1877-1896. Т. V. Вып. II. Европейская Россия. СПб., 1883. Стлб. 105.
45 Пиетров-Эннкер Б. «Новые люди» России. Развитие женского движения от истоков до Октябрьской революции. М., 2005. С. 47-75.
46 Михайловский Н.К. Борьба за индивидуальность. Социологический очерк (1876) // Михайловский Н.К. Герои и толпа: борь-
ба за индивидуальность. Избр. труды по социологии: в 2 т. СПб.: Алетейя, 1998. Т. 2. С. 229-267.
ческих дискуссий. Наконец, довольно резкое изменение традиционных и просветительско-романтических представлений о гендерных моделях и правах повлекло за собой интерес к опыту и практике других народов. В этом контексте показательным примером может служить содержание статьи «Женщина» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, посвященной положению женщины в культуре народов мира, в разных конфессиональных и исторических традициях. Главный акцент сделан на процессе постепенной эмансипации женщин в гендерном, сословном и культурном аспектах47, а собственно «эмансипации» посвящена отдельная статья энциклопедии.
Наиболее очевидной особенностью любых этнографических описаний женщин является их социально-и гендерно-субъективный характер, ведь подавляющее большинство авторов были мужчинами, причем принадлежавшими к высшим и средним сословиям. Не затрагивая хорошо изученные ныне универсальные особенности мужского нарратива и вопроса о своеобразии мужского письма «до-феминистической» эпохи, отметим лишь несколько наиболее существенных отличий в изображении женщин в «мужских» этнографических текстах. Это, во-первых, архаическое стремление дать не нейтрально-антропологическую, но оценочную характеристику внешней привлекательности наряду с нравственными добродетелями. Во-вторых, четкая сословная дифференциация, проявляющаяся в разных требованиях
47 Женщина // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона: в XLI т. (82 п/т.) / Под ред. Е.И. Андреевского. СПб., 1890-1907. Т. 22 (п/т XI а). СПб., 1894. С. 873888. Подробная и наиболее полная библиография «женского вопроса» во второй половине столетия приведена в: Пушкарева Н.Л. Русская женщина.
к «хорошему» поведению и достоинствам женщин-крестьянок (как социально «чуждых» в культурном отношении) и женщин условно «высшего» сословия (дворянок, горожанок, почти никогда — аристократок и представительниц «высшего света»), некой социальной «ровни» повествователю. Именно вторые, несмотря на декларации описателей, оказывались главным объектом характеристик. Это важная социальная подоплека, поскольку суждения принадлежали представителям иной гендерной и общественной группы — т.е. внешним наблюдателям (социальному и этническому Другому).
Кроме того, значимым критерием позитивной оценки женщин становится степень их приверженности обычаям и нормам традиционного общества, патриархальным ценностям и социальным практикам. Любые проявления модернизации или эмансипации в этом отношении оцениваются, как правило, негативно. Однако последнее можно объяснить и тем, что задачей описателей было изображение «этнического типа», призванного воплощать именно «вечные», константные черты культуры народа, не подверженные сиюминутным трансформациям или моде. Чем консервативнее, архаичнее крестьянская культура, тем более адекватна она этнически-культурной «чистоте» и типичности. Особенно отчетливо эти особенности заметны в сравнении с текстами этнографических описаний, вышедшими из-под женского пера. Их очерки отличает внимание к положению женщины в семье и социуме, к социально-экономическому и правовому статусу, сексуальной жизни, а также нескрываемое сочувствие к «тяжкой женской доле» и рабскому положению, сформулированное зачастую с позиции личного опыта и гендерной солидарности48 (то есть они восприни-
48 Ефименко А.Я. Исследования народной жизни. Обычное право. М., 1888; Водовозова
мались и описывались с позиции социального «своего», хотя и этнического Другого).
Обратимся к некоторым характеристикам русских женщин в российских народоописаниях второй половины XIX в. При их рассмотрении следует учитывать важные установки наблюдателей. Их отличала общность принципов описания, обусловленная идеями о типичных качествах земледельческих и христианских народов, причем, согласно просветительским и романтическим представлениям, принадлежавших к категории «молодых» европейских этносов. Поэтому все славянские народы наделялись добродетелями трудолюбия, гостеприимства, патриархальной честности, мужества и т.п. При этом, как подтверждает сравнительный анализ перечня этно-специфических качеств нрава (характера) славян в европейской и русской славистике XVIII-XIX вв., разработанного еще немецкими философами (главным образом И.Г. Гердером), сравнение германских и славянских племен как типологически противоположных друг другу, как выразителей двух оппозиционных «стихий» европейской этноплеменной и цивилиза-ционной истории, оставалось неизменным на протяжении полутора веков, лишь детализируясь и дополняясь49. Наиболее принципиальным для эволюции национальных характерологий стало то, что славянам приписывались душевность, мягкость, сердечность и
Е.Н. Жизнь европейских народов: в 3 т. СПб., 1875-1883; Она же. Как люди на белом свете живут. СПб., 1897-1904. Вып. 1-10; Пимено-ва Э.К. Сербия. Историко-этнографический очерк. СПб., 1908; Витте Е.И. Путевые впечатления: Далмация, Герцеговина, Босния и Сербия. Лето 1902 г. Киев, 1902; Семенова-Тян-Шанская О. Жизнь «Ивана» и др.
49 Лескинен М.В. Теории племенной и на-
циональной характерологии в русской славистике XIX в. // Славистика в центральноевро-пейском контексте. М., 2015. С. 404-417.
«детскость» в противоположность рациональному, жестокому, холодному «зрелому» началу германцев.
Принято считать, что эта столь значимая и константная, по сути, характеристика славянского «нрава» вполне позитивна — в сравнении с другими, негативными оценками славян предшественниками и современниками Гердера. Однако это не совсем точно: тщательное рассмотрение оппозиций, используемых в авто- и гетероописа-ниях славянского нрава, демонстрирует важное соотнесение, связанное с изображением двух «видов» Другого — этнически-чуждого и гендерно-го — т.е. женского начала. В сущности, женские свойства слабости, эмоциональности, беззащитности, неорганизованности, неразвитого интеллекта (но одновременно эмоциональности, чуткости, склонности к возвышенному) приписывались славянам, в то время как представители «своего» — германского племени — выступали как обладатели мужских позитивных качеств силы, рациональности, дисциплины, организации, ума (и суровости, сдержанности, жестокости). О.В. Рябов полагает, что это наложило отпечаток на способ изображения национального / этнического, государственного / культурного, маскулинного / феминного в западноевропейских и российских воплощениях нации и этноса50. Однако далеко не все основоположники и выразители славянских характерологий — в силу доминирования «мужского письма» в науке, — видели и понимали данную дихотомию отчетливо.
В XIX в. национально-характерологические типологии активно соотносятся с тендерными51. Подобными
50 Рябов О.В. «Матушка-Русь». Опыт гендерного анализа поисков национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. М., 2001. С. 23-30.
51 Stepan N.L. Race and Gender. The Role of Analogy in Science // Anatomy of Racism / Ed.
представлениями активно оперировал, например, О. фон Бисмарк, описывая свое понимание России, русских и других славян и приписывая феминные свойства также кельтским народам52. В XIX столетии носителями женского начала объявлялись также романские народы53 и евреи54. Согласно другим теориям (например, Ф. Ницше) греки и французы воплощали женский тип, а немцы, римляне и евреи — мужской55. Германская стихия / раса отождествлялась с маскулинностью, другие же народы — с феминностью, следовательно, согласно этой логике, должны были быть покорены и культурно «оплодотворены». Гармоническое сосуществование западной и восточной цивилизаций или народов Европы и Азии / Ориен-та рассматривалось в метафоре семьи, где женщина, в соответствии с естественными законами, подчинена мужу.
Эта тенденция отмечена в историографии в связи с интерпретацией расовых классификаций, осуществлявшейся в антропологических исследованиях
D. Yh. Goldberg. Minneapolis, 1990; Шоре Э. Введение в тему: гендер и национальная идентичность // Конструкты национальной идентичности в русской культуре XIX-XX вв. Материалы конференции. М., 2010. С. 12-22; Ftilemile A. Dress and Image: Visualizing Ethnicity in European Popular Graphics — Some Remarks on the Antecedents of Ethnic Caricature // Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe / Ed. by D. Demski and K. Baraniecka-Olszewska. Warsaw, 2010. Р. 30-41.
52 Медяков А. «Наш Бисмарк?». Россия в политике и взглядах «железного канцлера» Германии // Отечественная история. 2015. № 6. С. 77.
53 Швейгер-Лерхенфельд А. фон. Женщина. С. 561-563.
54 Вайнингер О. Пол и характер. СПб., 1902.
55 Ницше Ф. По ту сторону добра и зла /
Пер. с нем. СПб., 1886. Отдел 8. Народы и от-
ечества.
первой трети и середины еще XIX в.: «...коренное различие между племенами проводилось некоторыми гораздо дальше, чем между неграми и белыми. Многие немецкие историки и публицисты. видели в различии германцев и славян как бы различие половое и доказывали, что германцы представляют собой элемент мужеский, активный, а славяне — элемент женский, страдательный»56. То же отождествление этнической и гендерной дихотомий отмечали и слависты — причем не только этнографы. На нее указывал, в частности, В.И. Ламанский, рассматривая западноевропейскую (главным образом немецкоязычную) славистическую историографию XVIII — первой половины XIX века57.
С точки зрения западноевропейской традиции, таким образом, все славянки относились к «феминному» этническому типу — следовательно, их рассмотрение должно было осуществляться либо в ракурсе «женственности в квадрате», либо, напротив, им могли приписывать мужскую роль или качества. Российские авторы этнографических очерков — как научных, так и паранаучных, несмотря на прямо противоположную позицию и иные традиции славянских народоописаний, все же не могли полностью избежать влияния авторитетной для русских ученых немецкой историографии (в области этнографии и антропологии, в частности).
Все это оказало значительное влияние не только на стиль и способы описания и типизации женских образов «другого» в текстах европейской культуры XIX в., но и обусловило длительное бытование определенных этнических стереотипов, особенно тех,
56 Анучин Д.Н. О задачах русской этнографии. Несколько справок и общих замечаний. М., 1889. С. 10.
57 Ламанский В.И. Об историческом изучении Греко-славянского мира в Европе. СПб., 1871. С. 69-74.
которые касались нрава и внешности разных народов. В научно-популярных этнографических описаниях женщин и в записках о путешествиях этого периода — особенно первой половины столетия, отчетливо выражен принцип изоморфизма (взаимосвязь внешности и характера), «прочитываемый» в соответствии с основными категориями и оппозициями романтизма. Это определенные «стандарты» в изображении так наз. «экзотических» и роковых женщин, стереотипные характеристики «северных», «южных» (или «восточных») обитательниц Европы58. Для произведений русского романтизма характерна весьма примечательная — ген-дерная — двойственность в использовании стереотипа страстной («горячей») роковой, морально раскрепощенной и зрелой (опытной) красавицы «южного типа», противопоставляемой сдержанной («холодной»), добродетельной и зачастую целомудренной «северянке»59. Эта оппозиция могла выражаться в различных дихотомиях этнического и
58 Об этом, в частности: Зенкин С.Н. французский романтизм и идея культуры. Аспекты проблемы. М., 2001; Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1790-1840. СПб., 2004; Мочалова В.В. Миф Европы у польских романтиков // Миф Европы в литературе и культуре Польши и России. М., 2004. С. 129-146; Лескинен М.В. Миф Европы и Польша в «Записках» В.С. Печерина // Там же. С. 161-181. Как верно отмечает В. Мильчина, объяснение особенностей образа жизни разных (чужих для описателя народов и племен) осуществлялось при помощи классификации черт «южан» и «северян», и во многих подобных сочинениях заменяло категорию национальности (Мильчина В. Сентиментальный национализм и многообразная русификация (Круглый стол «Национализм в имперской России: идеологические модели и дискурсивные практики, 2002 г.) // Ablmperio. 2002. № 2.С. 537-539).
59 Andrew J. Womenin Russian Literature.1780-1863. N. Y., 1988.
151
регионального (петербурженка-рус-ская / провинциалка, «южанка» (цыганка, малороссиянка, гречанка и т.п.); великороссиянка / малороссиянка) или сословного характера (великосветская дама / провинциальная барышня) и т.п. Довольно отчетливым, как показывают исследования, было отождествление голубоглазой блондинки с «севером», холодностью и добродетельностью, а черноглазой брюнетки с «югом», пылкостью и свободолюбием60. «Женская красота, — пишет Буле, — виделась романтиками либо как северный, либо как южный тип, каждый из которых символизировал свои темпераментные парадигмы»61.
Вопрос о русской красоте (в особенности женской) оказался в центре внимания описателей и теоретиков в процессе конструирования национального русского типа в 1870-1890-е гг.62 В так называемых «живописных» очерках Российской империи внешность обитателей разных регионов и областей непременно включалась в характеристику населения. В записках путешественников, которые, в свою очередь, помещались в учебники и хрестоматии для начальной школы и пособия по географии Империи, описание физического облика, в том числе женского, часто сопровождалось цитатами из художественных произведений. Все они рассматривались как равнозначные с точки зрения объективно-научной репрезентативности и этнокультурной адекватности.
В эти годы формируется отчетливая тенденция обнаруживать «чистые» и древние славянские племенные черты в русском населении северных губерний (Архангельской, Олонецкой,
60 Буле О. Заметки о споре между la brune et la blonde в эпоху романтизма // Концепция и смысл. Сборник статей в честь 60-летия проф. В.М. Марковича. СПб., 1996. С. 28-47.
61 Там же. С. 30.
62 Лескинен М.В. Великоросс / великорус.
Гл. 6.
Вологодской, Новгородской). Так, поморы однозначно воспринимались как сохранившие славянский тип и характер в его красоте и неизменности, а родство их с новгородцами (в жилах которых, как считалось, текла славянская, а не смешанная с финской, кровь) всячески подчеркивалось. У многих авторов и поморы, и ново-городцы вызывали эстетическое восхищение: «Рослые, сильные, красивые, русые или темно-русые с большими окладистыми русыми бородами», «все они очень сильны, стройны, крупны, с очень правильными чертами,. глаза серые или карие, цвет бороды почти у всех слабо-рыжеватый»63. В этом этнографическом очерке Н.Ю. Зогра-фа приведено свидетельство анонимного описателя (судя по стилистике, В.И. Немировича-Данченко): «Я был поражен красотою типа, ростом, правильным сложением, и не только в мужчинах, но также и в женщинах»64. Столь эмоциональное восприятие и неожиданность увиденного — косвенное свидетельство того, что привычный стереотипный образ великорусского крестьянина в обеих гендерных ипостасях был далек от идеала совершенства — в его европейской или славянской антропологической версии.
Доказательством чистоты славянского образа выступает облик и характер женщин, считавшихся, как говорилось ранее, главным воплощением этнического типа. В.И. Немирович-Данченко в очерке о русских женщинах особенно выделял поморку: «.крупная, сильная, полная, является дочерью отважных новгородских ушкуйников, впервые населивших эту чудскую глушь. Физическая сила северянки является феноменальной, рост выдержал бы. соперничество с любым великаном наших
63 Русские народы. Наброски пером и карандашом. Тексты под ред. проф. Н.Ю. Зо-графа. В 3 ч. Ч. I. Европейская Россия. Вып. 1. М., 1894. С. 9.
64 Там же.
гвардейских полков. Черты лица ее красивы и правильны»65. Она же «энергичная, смелая, готовая на всякий промысел. до сих пор не подчиняющаяся никакой силе.»66.
Весьма частотны упоминания о том, что именно северный русский тип отличается красотой и силой как мужчин, так и женщин: «Суровый климат да нелегкая жизнь наложили свою печать на жителя Озерной области. В тех местах, где рыбки есть вволю и где живется получше, там и крестьянин заявился и ростом повыше, и лицом почище; тут можно встретить людей ростом в 1800 мм, красивых, дебелых. Что ни дальше на север подаешься, то народ статнее становится, точно так же, как в тех местах, где осталось еще старинное исконно новгородское население; Бе-лозерщина славится своей красотою, а также и Приильменьщина и Приозер-щина во Пскове. Поглядеть если на белозерских женщин, когда они выйдут в хоровод. — подумаешь, что тут-то именно и списал наш незабвенный поэт свой портрет "русской славянки-красавицы". Русые волосы, чистое, открытое лицо то с карими, то с голубыми (преимущественно темных оттенков) глазами, с богатою растительностью волос и привлекательной кудреватостью, большой, но правильный нос — вот тот тип, в котором везде и всюду узнаешь исконного жителя Приозерщины»67.
65 Немирович-Данченко В.И. Русская женщина. С. 644.
66 Там же.
67 Очерк X. Как и чем живет русский человек в Озерной области // Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / Под общей редакцией П.П. Семенова, вице-председателя Императорского Русского Географического Общества: в 12 т. (19 кн.). СПб.-М., 1881-1901. Т. I. Ч. 2. Озерная или Древне-Новгородская область, продолжение. СПб., 1881 (сплошная пагинация двух частей первого тома). (Автор — В.Н. Майков.) С. 536.
Однако в этногеографических очерках других областей Европейской России в эпизодах сравнения часто встречается описание облика, весьма далекого от этого образца. В.И. Немирович-Данченко сочувственно отзывается о путешественнике «по средним губерниям, знакомом с измельчавшим и обмякинившимся великорусским типом»68, внешность которого «отражает горе, нужду и забитость»69. Публицист подробно и исключительно мрачными красками рисует жизнь крестьянок центральных русских губерний, где женщина «давно уже выродилась в совершенно иной тип: нужда, вечная опека крепостного права, рабское подчинение отцу и мужу сделали ее если и не слабою физически, то измученной нравственно»70.
Как и в текстах 1840-1860-х гг., в качестве примера «красивого» регионального типа великоруса приводится крестьянин Ярославской губернии. В более ранних очерках отмечались смекалка, предприимчивость и «живость» его ума, теперь же к ним добавляются столь же комплиментарные описания внешности: «Наиболее красивым следует признать ярославца; недаром их сами крестьяне зовут "белотелыми". Среднего роста, большей частью блондин, пропорционально сложенный, с красивыми, правильными чертами лица, ярославец резко выделяется среди крестьян других губерний, особенно же окских. Женщи-ны-ярославки по своему стройному сложению и красивым очертаниям лица выдаются еще более»71.
Автор очерка о великорусах Рязан-
68 Немирович-Данченко В.И. Русская женщина // Швейгер-Лерхенфельд А. фон. Женщина. С. 645.
69 Там же.
70 Там же. С. 656.
71 Воронецкий А. Великоруссы // По русской земле. Географические очерки и картины для чтения в семье и школе / Сост. А. Сахаров. М., 1890. С. 176.
153
ской губернии уверенно утверждал, что именно в них проявляются главные приметы «великорусского племени» — такие как «оживленность движений и красота лица», особенно «в жителях селений по реке Оке, так как выгодное положение этих местностей губерний вблизи от Москвы и судоходной реки, способствуя развитию прибыльной промышленности, благоприятствует довольству жителей, а вместе с тем и физическому их процветанию», и этим они резко отличаются от крестьян степной части Рязанской губернии72.
Таким образом, можно констатировать, что в российских народоописаниях второй половины XIX в. гендерные образы подчиняются общим принципам национальной характерологии. Изображение внешнего облика женщин ограничивается кругом оценочных суждений, касающихся «красоты» лица и телодвижений, которые формируются в дискурсе так наз. «мужского письма» (исключение составляют сочинения женщин), играя лишь дополнительную роль в репрезентации
72 Воскресенский С.А. Учебный курс географии Рязанской губернии (родиноведе-ние). Рязань, 1885. С. 37-38.
этничности. По-прежнему заметны архаические элементы нравоописаний — такие как изоморфизм внешних признаков и нравственных свойств, а также принцип пространственно-географической обусловленности свойств национального нрава / характера. При этом последний, климатический, фактор проявляется в двух видах: как природно-хозяйственные основания и как символически-образный контекст рассуждений. Русские женщины в соответствии с романтическими установками выступают, с одной стороны, как носительницы европейского / славянского начала, противопоставленного германской стихии, а с другой — подвергаются дифференциации на основании выделения «южных» и «северных» типов, причем в различных областях сопоставления эти предписанные им образы могут варьироваться. В целом не вызывает сомнений факт, что данные описания в большей степени отражают стереотипы и бытующие в европейском сознании суждения о Других народах Европы, нежели сугубо русский взгляд или национальная специфика восприятия этнокультурных различий.
