CC BY
228
УДК 930.2:392(045) М.В. Лескинен
ФИННЫ И КАРЕЛЫ НА СТРАНИЦАХ РОССИЙСКИХ ЭТНОГЕОГРАФИЧЕСКИХ ОПИСАНИЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.1
Осуществлен анализ этнографических репрезентаций карел в российских описаниях народов Российской империи второй половины XIX в. В центре внимания - научные классификации финно-угорских этносов и характеристика физического облика и нрава. Рассмотрено влияние концепций национального «финского типа», сложившихся в финляндской историографии (прежде всего в трудах З. Топелиуса). Показано, что описание карел и в финляндских, и в российских этнографических очерках строилось на сравнении их с типичными, коренными финнами (тавастами). Однако если в первых финны и карелы выступали как два основных финских племени Финляндии, то в отечественном популярном народоведении карел представляли так называемые русские карелы, жители русских губерний. Их отличительные свойства сочетали в себе родовые финские черты нрава (упрямство, мстительность, расцениваемые как «темные», негативные) и близкие, понятные русским, «светлые» качества (живость, веселость и коммуникабельность), которые интерпретировались как позитивные. Особое место в этническом образе карел в этнографическом дискурсе эпохи занимает констатация внешней привлекательности (трактуемой как следствие обрусения, метисации) и восхищение «исключительной честностью», которая является стереотипным качеством финнов в русском сознании второй половины XIX в.
Ключевые слова: карелы, национальный характер, история русской этнографии XIX в., З. Топелиус, финны и карелы в русском восприятии, этнические стереотипы карел, финно-угроведение в России.
Период 1860-1910 гг. в российской научной и общественной мысли характеризуется ростом интереса к систематизации и популяризации этнографических знаний в широком смысле: и научных классификаций, и специальных народоведческих очерков, и описаний путешествий. Это было обусловлено формированием этнологии как дисциплины, тогда еще в предметном поле географии, а также реализацией важной задачи конструирования цельного образа своего отечества - Российской империи, поскольку этапу европейского нациестроительства этнографии (народоведению) придавалось просветительское и идеологическое значение: она должна была сформировать во всех социальных слоях представление о всех многочисленных подданных поликонфессионального и полиэтнич-ного государства. Функции, возлагаемые в пореформенное 40-летие на этнографию как науку прикладную, ее популярность в широких кругах («нигде интерес к общим вопросам этнографии не был так силен, как в русском обществе» [26. С. 36], - отмечал еще в начале ХХ в. А. Н. Максимов) привели к резкому росту численности научно-популярных изданий о регионах и этносах Российской империи. Центральное место в профессиональных и публицистических народоведческих очерках занимала концепция народности, программа реконструкции которой была разработана Н. И. Надеждиным в 1850-е гг. Представление о народности как этничности обусловило своеобразие российских этнографических «предпочтений» этого периода: объектом описания становились те сферы народной жизни, которые были связаны с выражением или установлениями «нравственных и общественных» норм (коллектив, семья, обычное право и т. п.), а также духовная культура, важным элементом которой провозглашался нрав / характер народа как исторически неизменное и концентрированное выражение этнической самобытности.
Идея существования национального характера как врожденного набора типических черт представителей отдельных культур, как известно, сформировалась еще в античности, и, хотя содержание данного термина и сама правомочность его употребления сегодня считаются в науке довольно спорными, европейская этнографическая наука XIX в. рассматривала «национальный» или этнический характер / нрав2 как комплекс объективных черт этнической культуры. Его детальное описание непременно не только помещалось в этногеографические очерки, но и играло определяющую роль в теоретическом отношении, позволяя идентифицировать этническую принадлежность, установить уровень цивилизованности, выявить процессы этногенеза и метисации, чтобы в конечном итоге оп-
1 Статья выполнена при финансовой поддержке гранта РНФ № 14-18-03573.
2 Термин «нрав» подразумевает широкое значение и трактовку характера человека или народа. Это и темперамент, и характер; во множественном числе лексема «нравы» означает «обычай», «традиции» [9. С. 558].
2014. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
ределить место этноса в классификационной «таблице народов» [23]. Иными словами, концепт национальный / этнический характер / нрав был важнейшим инструментом реконструкции этнической истории и идентичности, трактовки этничности и принципов этнодифференциации в целом.
И в конце столетия в «Программе РГО для собирания сведений по этнографии» (1890) неизменным оставался наряду с разделами «Физические свойства, наружность», «Язык, народные предания и памятники», «Домашний быт» пункт «Умственное и нравственное развитие» (народа. - М. Л.) [30. С. ХЦУШ]. Под развитием понимались «свойства и наклонности ума и характера, которыми резко отличаются жители известной местности от их соседей» [30. С. ХЦУШ]. Там же подчеркивалось, что «прежде... нужно определить важнейшую черту характера, живость и вялость его», ответить на вопросы «восприимчивы ли к разным впечатлениям жители. или. отличаются особой сдержанностью в выражении своих чувств?», «насколько выражается способность понимания, переимчивость и стремление усвоить знание?» [30. С. XLVШ-XL] и др. Ставились и задачи теоретического свойства: определить причины формирования особенностей национального характера («Необходимо указывать на те обстоятельства, под влиянием которых принято то или другое направление наклонности народа, и вообще сложился весь его характер» [30. С. XLVШ]). На практике особенностью этой части этнографических описаний было стремление «задать» типичные черты того или иного народа в обобщенном образе одного человека. Так, человеческое измерение этноса, с одной стороны, делало его более понятным для читателя, как бы приближая к нему, а с другой - выдавало черты общие за индивидуально присущие. Набор черт в очерках различных авторов довольно устойчив, он повторяется с незначительной степенью вариаций, что позволяет реконструировать образ описываемого народа без особых затруднений. Вместе с тем характеристики «других» в этих источниках не следует рассматривать прямолинейно, то есть как этнические черты или свойства (менталитета, поведения, духовной культуры). В первую очередь они свидетельствуют о самом наблюдателе, о его системе ценностей, предпочтениях, интерпретации сущности этничности и т. п. Авторы работ постоянно «проговариваются» о «своем», что дает возможность определить их взгляды и представления о «своем» (русском или великорусском) народе, вычленить автостереотипы и обнаружить сам ракурс восприятия «иного» Империи. Кроме того, важнейшей целью данных текстов являлось формирование определенного («политически корректного») образа «своего» и «своего чужого».
Финны Финляндии и карелы в этнографической классификации. Все указанные выше особенности в полной мере нашли выражение в способах репрезентации финно-угорских народов, что оказало серьезное влияние на развитие отечественного финно-угроведения пореформенной эпохи. Классификация «финских народностей» Российской империи существенно менялась на протяжении XVШ-XIX вв., корректировались представления о языковых семьях, родстве и этногенезе [21. Гл. 5]. Разделение «собственно финнов Финляндии» (т. е. коренных финнов) на различные «отрасли» или племена относится к первой трети XIX в. П. Кеппен в своей классификации инородческих народов разделял финнов-чухну на две главные ветви (типы) - чудь и карел, а в Военно-статистическом обозрении 1850 г. указано уже четыре «поколения»: финны (суомалайсет, сумь), «тавастляндцы» (емь), карелы и квены [8. С. 42]; соотношение между первыми тремя при этом никак не оговаривалось.
Не было единообразия и в широко употребительных наименованиях: этнонимы «чудь», «чухна» и др. могли относиться к разным группам. Финны и чудь определялись как синонимичные названия (разной этимологии) одного народа, состоявшего из двух групп: чудь «в пространном смысле» и карелы «в пространном смысле». Первые подразделялись на чудь / чухарей «в тесном смысле», водь и эстов (чухну), вторые включали карел «в тесном смысле», а также эвремейсет, савакот, ижору [43. С. 431].
Наиболее устоявшимся к 1860-м гг. можно считать выделение в Российской империи четырех «главных групп финских племен», которые именовались по региону проживания: финны прибалтийские, приволжские, приуральские и зауральские [14. С. 7-8; 19. С. 61; 20. С. 34-35]. При этом к первой группе относили финнов-«суомалайнен», карел и «ижору, водь и эстов, известных под общим именем чухонцев и не обрусевших еще по сю пору» [19. С. 61], а также савакот и «евремейсет» [14. С. 8]. Иногда финские народности делили только на западную и восточную ветви [35. С. 95]. В одном из самых известных учебников по географии П. Белохи «финское или чудское поколение» разделяется по географическому признаку на три группы: западные (или прибалтийские), средние (или приволжские) и восточные (или приуральские) финны. Первые включают а) квенов и финнов; б) лопарей; в) чудь, карел и ижору в северных российских губерниях, а также г) эстов Эстляндии и д) ливов Лиф-ляндии [3. С. 84]. В землеописании Российской империи 1865 г. финны Финляндии отнесены к груп-
пе «финских прибалтийских племен» наряду с «собственно финнами», чудью, карелами, ижорой, лопарями, эстами, ливами (как у Белохи), но к ним присоединяются еще такие «поколения», как «евре-мейсет», савакот и водь [14. С. 8]. В учебнике по географии 1873 г. финские народы разделены точно по географическому признаку также на 4 группы: прибалтийские финны (жители Великого Княжества Финляндского, карелы, эсты, ливы, лопари и самоеды), приуральские, приволжские и зауральские [42. С. 34-36].
В словарной статье Брокгауза и Ефрона в конце столетия 4 группы финских народов выделены на основании лингвистического родства («угрийская», пермская, черемисо-мордовская и западно-финская); последняя включала «финляндские группы» (т. е. финнов Финляндии), чудь, весь, эстов, ливов и лопарей [46]. В карманной энциклопедии 1902 г. финны именуются одной из четырех «отраслей» алтайских народов и подразделяются таким же образом, но под иными названиями (угорская, волжско-болгарская, пермская и «финская в тесном смысле», состоящая из финнов, эстов, ливов, карел, лопарей, а также мещеряков и тептярей) [44. С. 415].
Почти всегда указывалось отличие эндоэтнонимов (самоназвания) от экзонимов, принятых в европейских языках: «Сами финны никогда себя не называли и не называют финнами, а "сумью", suomi или suomalaiset, т. е. "болотняками", название же Финнов или Фенов дано им латинскими писателями, услыхавшими его от германцев, на языке которых "фен" значит то же, что '^иота" по-фински, т. е. болото или точнее "многоводная земля"» [29. С. 3]. Однако фиксация самоназвания и его происхождения скорее исключение, нежели правило, зато непременно указывались этнонимы, используемые русскими в отношении финского населения северо-западных губерний, - «чудь» и «чухна». Это было необходимо для включения научных сведений в контекст уже имеющихся знаний о народе, контакты с которым (в первую очередь для жителей столичной губернии) имели длительную историю.
Таким образом, финны Финляндии четко выделялись из финно-угорской группы в самостоятельную «отрасль», в то время как место карел среди «финских народностей» Российской империи было не столь однозначно определено, хотя само отнесение к финским народам под сомнение не ставилось. Проблема заключалась в том, что «собственно финны» населяли территорию Финляндии (Великого Княжества Финляндского), а карелы проживали, кроме того, и в губерниях России. Сам этноним использовался в нескольких вариациях: карел, корел, кореляк, реже - корелянин.
С 1860-х гг. в финляндской этнографии преобладает точка зрения на «собственно финский тип», воплощаемый двумя «главными» этническими группами: карелами и хяме (тавастами). Согласно лингвистическим данным середины XIX в. финны «составились» из нескольких «исторических племен»: еми (ями), ее современными потомками считались хямяляйсет (хяме), водь и чудь. Разделение жителей Финляндии на две ветви: сумь и карелов («болотников» и «коровников» в переводе на русский язык [28. С. 4; 29. С. 65]) было обосновано шведскими и шведоязычными финляндскими учеными3. Основными критериями отнесения служили внешний облик, «говор» и «характер». Наибольшую известность данная концепция обрела благодаря лекционным курсам и работам Захария Топелиуса, публиковавшимся в том числе и на русском языке [40; 41]4.
Топелиус о западных и восточных племенах Финляндии. З. Топелиус, описывая финский народ (т. е. собственно финнов) «в этнографическом значении», называет в качестве наиболее древнего населения Финляндии два финских «родственных народа»: карел «в восточной части» и тавастов5 в «южной и юго-западной части края», которые до шведского завоевания находились «в постоянной борьбе между собою» [41. С. 18]. «Настоящий финский народ, как утверждал финляндский исследо-
3 Одним из первых «новое» представление об общих и отличительных признаках двух племенных типов финского этноса - хяме и карел - еще до З. Топелиуса разработал шведоязычный финляндский ученый Антеро Ва-релиус [51. С. 17-18].
4 З. Топелиус писал на шведском, его работы быстро переводились на финский язык, наиболее важные истори-ко-этнографические сочинения издавались на русском и были доступны русской читающей публике. Подр. об этом: [24].
5 В русских переводах текста З. Топелиуса и в российской этнографической литературе XIX в. использовалось шведское название «тавасты», хотя было известно финское наименование «хяме, хямяляйсет» (в русской летописной традиции «емь, ямь»). Областью их проживания указывались «окрестности Тавастгуса» или - в финском варианте - «область Хяме». Любопытно, что именно этот регион определялся как та часть внутренней Финляндии, в которой удалось сохранить старинные обычаи и самобытность традиций. Приход Саариярви во внутреннюю Финляндию Й. Рунеберг считал типичным в той же мере, что и характер его жителей [36].
2014. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
ватель, существует только со времени "соединения" этих племен языком и узами крови, «когда они подчинились одному правлению, одной церкви, одним законам, одному отечеству», то есть в XIV в. [41. С. 18]. Он указывал на исторические корни и самобытные традиции других финно-угорских этнических групп: лопарей (саамов), саволайсет, «евремейсет» и др. З. Топелиус одним из первых поставил вопрос об определении этнического типа при условии сохранения явных отличий между несколькими региональными его разновидностями. Представляя особенности двух племен в сравнении, он отмечал главным образом их этнодифференцирующие признаки и свойства6. Он также доказывал, что «настоящий» финн отражает двойственность этнической природы «финскости», являя собой нечто среднее между тавастом (западным типом) и карелом (восточным): первый воплощает «мрачную» ипостась финского народа, а второй - его «солнечную» сторону. В текстах, стремящихся отразить именно научные и «объективные» характеристики народа, всегда указывались отличительные черты карел и тавастов в финском этнонациональном типе.
З. Топелиусу принадлежит и подробная характеристика двух племен, она дается в сравнении по ряду признаков: внешний облик, этнический нрав, быт, материальная культура и исторический опыт. Главной предпосылкой у него, разумеется, было отличие природно-климатических условий западной и восточной Финляндии, определившей несходство антропологических черт, характера и «говоров»7. З. Топелиус, как и некоторые его предшественники (в науке и в литературе), отдавал эмоциональное предпочтение тавастам, отмечая взаимосвязь «тяжелого» нрава (темперамента в первую очередь) с нравственными добродетелями: щедростью, честностью, обязательностью и добросовестностью [50. С. 70-71; 33. С. 32-48], которые обладали для него большей значимостью. Тавасты являлись для него символом финской воли, духа и физического склада. Собирательный образ финского крестьянина Матти в книге «Наш край» также выдает в нем таваста, а не карела [50. С. 71]. Но однозначное утверждение об этом З. Топелиус делает только на склоне лет, в очерке для «Финляндии в XIX веке»: «Тавастландец образует собой основное ядро. национального типа, получив от него наиболее характерные свои черты» [40. С. 61].
Веселый нрав, подвижность, открытость, впечатлительность и любовь к песням карел свидетельствовали, как ему казалось, о склонности к контактам с иной культурой и о «неустойчивости» народа к чуждому влиянию, что, в свою очередь, создает предпосылки для ассимиляции [41. С. 19; 49. С. 83-84; 40. С. 61-62]. Однако финляндский историк признавал за карелами больший культурный потенциал: карелы - «собственно культурный народ Финляндии» [41. С. 19], воплощающий душевные качества финского этноса, отразившиеся в песнях калевальского эпоса.
Разделение финнов на два «главных» племени и описание их региональных особенностей внешности и нрава были заимствованы российскими авторами у З. Топелиуса [24]: «финны по наружности, языку и даже по характеру не представляют однородной массы. Они делятся на собственно финнов и тавастов, живущих на юго-западе Финляндии, и карелу, которая занимает северовосточную Финляндию, заходя в Озерный край» [45. С. 54; 10. С. 53-55, 61-62]. Но если у З. Топелиу-са описание карел и хяме как резко отличающихся по внешности и нраву племен было вызвано стремлением обнаружить сохраняемую ими региональную самобытость (в контексте принципиальной для Финляндии историко-культурной ориентации на Запад (Швецию) и Восток (Новгородскую Русь, Россию)), то в российских этнографических сочинениях такая трактовка приобрела статус научно-объективной реальности (типичное заключение: «Корелы - противоположность тавастам и по
6 Необходимо подчеркнуть, что подобные характеристики финского народа, как в европейской и в российской этнографии этого времени, не были связаны с традиционными, крестьянскими представлениями о «своих» и «чужих» или с какими бы то ни было этническими самоопределениями, а являлись интеллектуальным конструктом элиты общества, в данном случае - иноэтничной элиты, поскольку З. Топелиус был шведом по происхождению.
7 Важно отметить одну особенность: различия тавастов и карел типологически сходны с наиболее распространенными сравнениями народов севера и юга или гор и равнин, представленных в трудах последователей антро-погеографии. Между тем географические отличия запада и востока Финляндии не представляют столь резких контрастов, и в процессе складывания образа национального пейзажа в 1840-1860-е гг. в финляндской литературе получило обоснование разделение края на внутреннюю и внешнюю части (центральную часть страны с центром в Тавастгустской губернии, морское побережье, более затронутое шведским влиянием, и так называемую «озерную» - т. е. восточную Финляндию). Лишь в 1880-1890-е гг., с возникновением течения так называемого карелианизма, получила обоснования идея о том, что именно Карелия является воплощением типичного ландшафта, ее географическим, культурным и этническим «ядром» [15. С. 244-251; 6. С. 13-31, 319-330; 48].
внешности, и по характеру» [31. С. 18]), что повлекло за собой возможности для переосмысления данного этнорегионального деления.
Необходимо подчеркнуть, что сам прием (этническая репрезентация через сравнение и даже противопоставление) не был ни нов, ни оригинален: очень многие этнически или антропологически близкие родственные народы и племена описывались таким образом для более детального обоснования этнокультурного своеобразия (малорусы и великорусы, финны и великорусы, поляки и малорусы или, например, немцы России и немцы Германии и т. д.).
Влияние сравнительного описания Топелиуса на российские описания карел: общее и особенное. Труды З. Топелиуса, безусловно, повлияли и на содержание российских очерков о финнах и карелах, и на их структуру. Например, А. В. Елисеев, который родился и провел детство в Финляндии, неплохо знал историю, природу и обычаи края, а в юности совершал длительные поездки по стране, записывая «субъективные» впечатления очевидца-путешественника, демонстрирует явную зависимость «собственного» взгляда от известного набора этнографических сведений. В частности, он обнаруживает подтверждение известной ему от З. Топелиуса классификации финляндских финнов [10. С. 30-62]. Елисеев усматривает те отличия между ними, о которых знает: «Даже своими неопытными глазами мы видели разницу, существующую меж карельским населением Приладожья и тавастами Саволакса. Мы знали, что те и другие представляют настоящих финнов, тем более поражала разница в физиономии, нравах, обычаях и самой одежде между ними.» [10. С. 30]. Рассказывая о населении области Саволакса (жители Саво были потомками некогда переселившихся в эти места карел), Елисеев обнаруживает в них «смешение» карел и тавастов, «соединившее лучшие качества» двух племен. Следует подчеркнуть, что именно в этом случае наиболее яркое выразилась зависимость «видимого» от «знаемого» в сознании непрофессионального наблюдателя.
Финско-карельские сопоставления, которые осуществлялись финляндским историком применительно к жителям Великого Княжества Финляндского, переносились российскими авторами на так называемых русских карел - то есть карел, проживавших в российских губерниях (Олонецкой, Архангельской, Ярославской, Тверской и Новгородской). В словарях и энциклопедиях указывалось их родство с «финляндскими карелами», однако иногда настоятельно подчеркивалось, что это единое племя, разделенное лишь административно. Разногласия касались степени обрусения карел - в России они исповедовали православную веру или оставались староверами, язык их, костюм и жилище подверглись сильному влиянию русской культуры: «местами их трудно отличить от русских крестьян, но они стойко держатся за свой язык» [13. Стб. 488]. З. Топелиус не акцентировал внимание на политическом карельском вопросе, он описывал качества карел в целом, не разделяя финляндских и российских карел (т. е. карел, проживавших на территории Великого Княжества Финляндского и в России). А в российских текстах о карелах описывались почти исключительно «русские карелы», хотя характеристика их отличительных свойств неизменно сопровождалась их противопоставлением финнам Финляндии. Так, в конце века решалась идеологическая задача интеграции российских карел в русскую православную общность [5]. Веселый и легкий нрав карел, их талант к сочинительству песен и сказок объяснялись влиянием православного вероисповедания, благотворным воздействием русской культуры и вообще близостью к русским.
З. Топелиус объяснял складывание различий тавастов и карел не только природными, но и историческими факторами (тавасты находились под влиянием шведов, а карелы - под влиянием русских), что оказало сильное воздействие на быт и нравы двух племен, а в русских этнографических очерках о карелах России постоянно подчеркивалось, что карелы, сохраняя особенности физического облика и наречия, даже трудноотличимы от русских: «.сыздавна находясь в отношениях с русскими, носят на себе след русского влияния, .многие из карелов исповедуют православную веру, одеваются по-русски, высокого роста и имеют черты лица, сильно напоминающие великоруса; в самом языке карелов можно узнать множество испорченных русских слов» [47. С. 206]. Не случайно поэтому сравнение типичных финнов (тавастов) и карел осуществлялось не только через противопоставление, но и через важную, не всегда вербализуемую идею о том, что «русские карелы» - это обрусевшие карелы: «По типу своему карелы Финляндии как и все вообще карелы, боле походят на русских, чем на однородных и туземных им финнов» [39. С. 3]. Крайняя степень выражения этой концепции содержится в сочинении Е. И. Тихонова, в котором говорится, что карелы восточных областей Великого Княжества Финляндского ничем не отличаются от своих кровных братьев в России: они православные, у них одно наречие с включением множества русских слов, и физический облик свидетельствует об их обрусении [39. С. 1-3]. Большинство авторов, однако, менее категоричны,
2014. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
ствует об их обрусении [39. С. 1-3]. Большинство авторов, однако, менее категоричны, констатируя, что карелы Финляндии находились под более сильным влиянием собственно финнов, поэтому приняли лютеранство, а их язык является лишь одним из наречий финского. Но об этих финляндских карелах, которых в первую очередь и описывал финляндский историк, в российских народоведческих очерках о Финляндии почти ничего не говорилось. То есть карелы соотносились (за очень редким исключением) с обитателями Русского Севера, в то время как их описание совпадало (по всем основным «пунктам») с характеристикой финляндских карел З. Топелиуса. Происходило, таким образом, их не номинальное, но содержательное отождествление, косвенным подтверждением которого можно считать почти полное игнорирование вопроса о конфессиональной принадлежности разных карельских групп.
Приведем красноречивое сравнительное описание: «В то время как таваст - настоящий финн -по природе угрюм и мрачен, как и нагорные леса его родины, карел - его родной брат - жив и подвижен как светлые воды, обильные в его родине, при этом они различаются между собой не столько по типу, сколько по строю характера. Симпатичная, добродушная, со светлыми добрыми глазами фигура карела дышит такой жизнью, ... что (трудно узнать. - М. Л.) в разбитном и веселом кареле настоящего финна. Он не угрюм и молчалив, а весел и болтлив, любит хорошо провести время, поплясать и попеть, в нем нет особенной финской осмотрительности и самоуглубления, напротив, он весь нараспашку, как русский мужик (выделено мной. - М.Л.), он легко сходится, приятен в дружбе, не зол и не верует в роковую судьбу как его сосед-таваст. При живости характера карел сообразителен, быстро принимается за всякое дело, но зато скоро теряет и терпение. В отношении к другим он чрезвычайно мягок, любезен и обходителен. Простота, доброта и благодушие. могут в сочетании дать симпатичное, милое лицо, гораздо чаще встречающееся меж карелами, чем между финнами Центральной и Западной Суоменмаа» [45. С. 62-63; 7. № 10. С. 11, 13].
Внешние и внутренние этнические свойства, в соответствии со взглядами эпохи, находятся в жесткой взаимозависимости, подчиняясь принципу изоморфизма: «Таваст угрюм, серьезен и молчалив; он редко поет. Таваст любит молчать, забившись в свою скорлупу. Вся его фигура, - неладно скроенная да плотно сшитая, несколько грузная и аляповатая, - гармонирует с его душевным настроением» [45. С. 66]. Напротив, «карел отличается живым, легко увлекающимся нравом» [39. С. 1]. Карелы именовались частью финского народа, но более мягкий и умеренный климат региона, в котором они проживали, по мнению авторов, способствовал формированию в их натуре противоположных финнам-тавастам качеств, находящих отражение во внешности и темпераменте: «.ростом карелы обыкновенно выше финнов, с виду тихи и спокойны, движения их вялы, но все-таки живее финнов. В характере их нет того грустного оттенка, который так свойствен финнам» [39. С. 1].
Угрюмость и веселость напрямую связывались с любовью к пению («там, где русский, работая, распевал бы на раздолье веселые песни, там таваст молча будет постукивать топором, да потягивать свою длинную висячую трубку»; таваст «не поет вовсе» [31. С. 17]; таваст «не любит поэтического вымысла» [10. С. 30]). Это трактовалось более масштабно - как неспособность к творчеству. Напротив, карелам приписывался талант и любовь к пению и сказительству, аргументом стал и факт собирания рун «Калевалы» именно в Восточной Карелии. Это обстоятельство приобретает в российских описаниях символическое значение, становится доказательством даровитости и духовной силы восточной финской «отрасли». То, что не тавасты, а именно карелы сохранили древний эпос и традиции рунопевчества, иногда подвергалось своеобразной интерпретации: «неподатливость и упорство», суровость нравов тавастов не способствовали сохранению «преданий и песен», но именно они обусловили консервацию чистого этнического типа; благодаря этим качествам им удалось не поддаться ассимиляционной политике завоевателей-шведов [29. С. 66]. Так авторы переосмысляли идею З. Топе-лиуса о сохранении одной ветвью народа души, которая воплощается в рунах и языке, а другой, воплощаемой в этническом типе и самобытности характера, тела.
В некоторых случаях (они скорее исключение, нежели правило) различие между карелами и финнами-тавастами объясняется не географическими, а геополитическими различиями, что также было повторением З. Топелиуса: «Тавасты носят на себе следы шведского, а карелы - русского влияния» [7. С. № 10. С. 11]. Это противопоставление в российских текстах оказывается аргументом в пользу подтверждения важного для имперской идеи цивилизационного различия: воздействие шведов (этническое, политическое и иное) трактуется как не совсем благоприятное для судеб западного финского племени, как русское - для восточных. По сути, речь идет об отличиях более глобального свойства: швед-
ской (оцениваемой негативно) и русской (с позитивной оценкой) моделях отношения государства-завоевателя к покоренному иноэтничному населению. Иначе, то есть позитивно, трактуется роль шведского наследия в политической культуре финнов и в «демократичности» их образа жизни.
Важно отметить, что и вероисповедание, и историческая близость к русским не рассматривается как этноформирующие черты напрямую, но эта мысль легко вычленяется из самого содержания сопоставления: аналогичное сравнение карел и финнов-тавастов приводит в своем очерке Е.Н. Водо-возова, согласно которому финна отличает серьезность, задумчивость, самоуглубленность, молчаливость, в своих крайних проявлениях выражающаяся в подозрительности, мстительности и злопамятности. Любопытно, что целый ряд качеств финнов описывается через отсутствие некоторых черт: так, ему не свойственны живость манер и жестикуляция, энтузиазм, быстрота ума и сообразительность, ни ловкость и легкость движений, при этом эти черты не интерпретируются Е.Н. Водовозовой как негативные, они лишь противопоставлены свойствам и природе карел с их большей подвижностью и предприимчивостью, но меньшим упрямством и трудолюбием [7. № 10. С. 11, 13].
Практически в тех же определениях выражается противопоставление «русских карел» и финнов Финляндии в других очерках. Часто встречается оценочное различение их физического облика: карелу приписывается внешняя красота («по внешности корелы красивее финнов» [11. С. 6]), ведь он ближе к славянскому типу внешности, в то время как финн (таваст) предстает не столь гармоничным. Довольно часто в очерках о финских народах в разных регионах, и особенно о финнах Финляндии, говорится о некрасивости финнов и финок, на фоне которых карел кажется привлекательным: «тава-сты - белокурые как лен, карелы - темно-русы, тавасты - голубоглазы, иногда даже совсем светлоглазы, карелы имеют темно-серые или синие глаза, тавасты безбороды, у карелов хорошо развитая борода, у тавастов черты лица неправильны, некрасивы, среди карелов есть истинные красавцы; тава-сты ниже среднего роста и коренасты, карелы выше среднего роста и стройны» [37. С. 12; 32. С. 6]. В характере противопоставлены прежде всего черты темперамента - финская угрюмость и карельская веселость, медлительность и вялость финна и живость карела: «.такова же разница в характере: та-васты медлительны, вялы, неразговорчивы, злопамятны, но очень последовательны, честны и трудолюбивы, карелы веселы, живы, большие любители пения и рассказов, смелы и предприимчивы, но не устойчивы не последовательны» (Там же).
Но и в этом ракурсе карелы рассматривались как представители одного из нациеобразующих финских племен («карелы - корень всех финнов» [34. С. 69]). Поэтому сравнение могло усложняться: финляндцы (финны Финляндии) часто противопоставлялись карелам, более похожим на русских крестьян, с одной стороны, но обладающих типично финскими чертами, с другой. Карела могли представлять как обрусевшего и принявшего православие финна, утратившего в связи с этим некоторые типично финские свойства (черты финского нрава) и приобретшего качества, присущие русским. Если финн Финляндии привязан к своей родине так, что редко покидает родные места и «без нужды никогда не решится на разлуку» с ними, то «архангельский кореляк не таков»: «для малейшей выгоды он готов отправиться хоть на край света; целые годы проводит он вдали от своего пепелища, то странствуя в качестве разносчика, то плавая на ладьях по морю, то строя мореходные суда. От этого образа жизни здешний финн утратил первобытный характер своих предков: в нем незаметно флегмы и меланхолии; напротив, кореляк всегда весел, беззаботен, даже среди ужасающей бедности своей, и свои собственные песни забыв, поет русские, хотя, по незнанию языка, жестоко коверкает русские слова» [1. С. 31].
Важно заметить, что при констатации высокой степени обрусения карел весьма существенной темой в описаниях особенностей карельского нрава на первый план выступает и другая линия сравнения - с русскими. Особенно это заметно в характеристике карел, живущих вне Карелии, в русском окружении (например, так называемых тверских карел или карел Новгородской губернии). В этом сопоставлении подчеркиваются кардинальные отличия от русских, причем доминируют они именно в области нрава и поведения. В данном контексте актуализируются оцениваемые как негативные те свойства, которые роднят их именно с финнами: «.в нравственном отношении отличаются от своих русских соседей необыкновенным упрямством, скрытностью, недоверчивостью и мстительностью, а вместе с тем уступают русским в сметливости» [12. С. 513]. Гораздо более категоричен автор статьи в энциклопедии Брокгауза и Ефрона: «.по характеру своему карелы резко отличаются от русских: они скрытны, мстительны и в семейных своих отношениях страшно деспотичны. Это препятствует слиянию их с русскими, .живут бок о бок, не вступая друг с другом в родство» [17. С. 228]. Стремление
2014. Вып. 3 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
обособиться от русских, «несмотря на близкое соседство и православную веру», отмечено и в другой словарной статье [16. С. 336].
Необходимо прокомментировать приписывание карелам мстительности и скрытности: данные свойства постоянно отмечались как типично финские, что объяснялось суровой природой и трудными условиями земледелия, формирующими «тяжелый» нрав8; финн «упрям, ревнив, мстителен и жесток... и с виду добродушный, хотя и угрюмый финн может стать ужасным злодеем» [45. С. 56]. Но если молчаливость и угрюмость финна - это качества, не отрицающие доброты или добродушия, являющиеся более свидетельством его внешних проявлений, а не душевного склада, то злопамятность, жестокость и недоверие - черты, формирующиеся у народов, не знающих коллективизма русской общины, или задруги (сербский вариант), и влияющие на отношение к «другим». Существует также корреляция между обидчивостью / мстительностью финнов и их замкнутостью, так как открытый человек, по мнению авторов, менее склонен к проявлениям жестокости - в этом случае в пример приводятся именно карелы [4. С. 14].
Но более всего отличает карел от русских (великорусов) такая (ставшая этническим стереотипом финнов в русской культуре, а позже и финским автостереотипом [25]) черта, как честность. Она отмечается как главное отличительное свойство финского народа, сущность его национального характера: «Но чем финны по справедливости стяжали славу и известность во всем свете - это своей безукоризненной честностью» [7. №10. С. 21]. Она в народоописательном контексте предстает не исторически сформировавшимся, а наследственным, врожденным качеством, и потому оказывается «родовой» чертой многих «финских народностей», но в особенности «западных финнов», то есть финнов и карел. Честность повсеместно фиксируется в очерках о карелах [2. С. 14; 27. С. 258; 18. Гл. 3], сопровождаемая, так же, как и в описаниях финнов Финляндии, эпитетами «необыкновенная» [11. С. 6], «удивительная» [38. С. 42; 12. С. 513] и др.
Таким образом, карелы изображаются как «свои чужие», то есть более близкие русским, чем финны Западной Финляндии. При этом их православное вероисповедание не указывается как основание для такого сближения. Качества характера и темперамент карел и «тавастов» описываются в следующих дихотомиях: живость, подвижность / медлительность, угрюмость; добродушие, любезность / мрачность, закрытость; веселость, болтливость / сдержанность, молчаливость; открытость, легкость в общении, дружелюбие / осмотрительность, самоуглубление; незлобивость, неверие в судьбу / агрессивность, вера в рок; сообразительность, быстрота реакции / терпение, стремление довести начатое до конца. Нетрудно заметить, что свойства, указанные в данных культурных оппозициях, связаны с обликом человека, его психотипом и спецификой социального поведения. Одновременно данное описание строго соответствует этнографическим программам сбора сведений, не предполагающим непосредственного контакта с представителями народности. Характеристика основана только на материалах внешнего, «невключенного» наблюдения. Отличающие финнов и карел черты не составляются в резко поляризированные противопоставления, они как бы смягчены; оценка их может интерпретироваться не как оппозиция плохой / хороший, а как далекий / близкий; неизвестный / понятный. Карел показан как тип финна, более открытый к общению и диалогу и во многом похожий на русского крестьянина, а потому более «приятный», располагающий к себе. Именно коммуникативные качества оказываются главными критериями такого восприятия.
Описание карела в этнографических очерках отразило новые грани так называемого карельского вопроса в национальной политике Российской империи 1880-1900-х гг. [6]. Напрямую он не получил отклика в литературе научно-популярного жанра, но стремление авторов «приблизить» карел к великорусам, найти большее сходство между ними, нежели между тавастами и карелами Финляндии, в 1880-е гг. приводит к отказу от объяснений природного характера их этнографических отличий и к появлению новой идеи - «естественности» их геополитического и исторического разделения. Если З. Топелиус был уверен, что и в природе Финляндии, и в ее народе есть «много скандинавского и много русского», а «народ к западу присвоил себе нечто от первого, и к востоку - от последнего, и остается все-таки чуждым им обоим» [41. С. 8] (он рассматривал эти воздействия как региональные,
8
За рамки данной статьи выходят причины полного и буквального тождества: эти же приметы в российских народоописательных очерках указывались как качества, присущие типичным малорусам/малороссам/ украинцам. В очерках о русских народах данные качества трактовались как архаические племенные черты, сохраняемые из-за длительного существования в иноплеменном окружении [22].
но не этнические особенности), то русские авторы в 1890-е гг. чаще писали об обрусении восточной «отрасли» финнов [19. С. 62; 7. № 10. С. 11]9. Карелы, таким образом, выступали исключительно как «свои», «российские финны», то есть лишенные наиболее резких и отталкивающих черт хяме. Если от великорусов, как казалось наблюдателям, исходило благотворное влияние на промыслы и торговлю карел, то «финская натура» уберегла их от главной «разлагающей язвы славянской расы - пьянства» [1. С. 35, 36]. Отметим, что в этнографических описаниях второй половины столетия идея о том, что карелы - это «свои», более чем другие инородцы близкое русским племя финского происхождения, прочитывается как абсолютно прозрачная, но в ней нет определения финна как врага, что зачастую представляется очевидным для некоторых исследователей [6. С. 328, 329].
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. А. С. Корелы // Родина. 1879. № 1-12. Кн. 2. Февраль.
2. Белов И. Д. Путевые заметки и впечатления по Московской и Тверской губерниям. М., 1852.
3. Белоха П. Учебник географии Российской империи. СПб., 1863.
4. Великое Княжество Финляндское. СПб., 1872.
5. Витухновская М. Карелы на границе конкурирующих национальных проектов: социо-экономические различия российской и финляндской Карелий как фактор национальной политики // Ab Imperio. 2003. № 1.
6. Витухновская М. Российская Карелия и карелы в имперской политике России, 1905-1917. СПб., 2006.
7. Водовозова Е. Н. Финляндия. Страна и народ // Мр Божш. 1892. № 9-11.
8. Военно-статистическое обозрение Российской Империи, издаваемое по Высочайшему повелению при Первом Отделении Департамента Генерального Штаба: в 18 т. СПб., 1837-1854. Т. 1: Великое Княжество Финляндия: в 8 ч. СПб., 1850-1851. Ч. 3: Абоско-Биернеборгская губерния. СПб., 1851.
9. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. СПб.; М., 1880-1882. Т. 2. СПб.; М., 1881.
10. Елисеев А. В. Путешествие по Финляндии // Елисеев А. В. По белу-свету. Очерки и картины из путешествий по трем частям старого света: в 4 т. СПб., 1893-1896. Т. 1.
11. Елпидинский Я. С. Корелы Олонецкой епархии. Петрозаводск, 1898.
12. Карелы // Географическо-статистический словарь Российской Империи: в 5 т. СПб., 1863-1885 / под. ред. П. П. Семенова (Тян-Шанского). Т. 2. СПб., 1865.
13. Карелы // Настольный энциклопедический словарь. Издание Бр. А и И. Гранат и К.: в 58 т. М., 1910-1948. Т. 23. М., 1914.
14. Карманное политико-статистическое землеописание Российской империи для всех, с 81 литографированною картою, гербами губерний и областей, почтовыми и железными дорогами, водяными сообщениями / сост. А. Романовским. СПб., 1865.
15. Клинге М. На чужбине и дома / пер. с фин. СПб., 2005.
16. Корелы // Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания: в 20 т. / под ред. С. Н. Южакова. СПб.; Лейпциг, 1900-1907. Т. 11. СПб., 1903.
17. Корелы // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Ефрона: В XLI т. (82 п/т.) / под ред. Е. И. Андреевского. СПб., 1890-1907. Т. XVI (п/т 31). СПб., 1895.
18. Круковский М. А. Олонецкий край. Путевые очерки. СПб., 1904.
19. Кюн К. Народы России. СПб., 1888.
20. Лебедев Е. А. Учебная книга географии. Российская Империя. СПб., 1873.
21. ЛескиненМ. В. Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «Другой» сквозь призму идентичности. М., 2010.
22. Лескинен М. В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX в. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии. М., 2008.
23. Лескинен М. В. Понятие «нрав народа» и этнические стереотипы в отечественной этнографии второй половины XIX века // Стереотипы в языке, коммуникации и культуре. М., 2009.
24. Лескинен М. В. Путешествие по родной стране: описание как способ национальной репрезентации. Финляндия и финны в изображении З. Топелиуса // Одиссей. 2008. М., 2010.
25. Лескинен М. В. «Финская честность» в российской научно-популярной литературе XIX в. К вопросу о формировании этнокультурного стереотипа // Этнографическое обозрение. 2009. № 4.
26. Максимов А. Н. Современное положение этнографии и ее успехи // Максимов А. Н. Избр. труды. М., 1997.
27. Максимов С. В. Год на севере. Ч. 1 // Максимов С. В. Собр. соч.: в 15 т. 3-е изд. СПб., 1909. Т. 8. СПб., 1909.
О позиции З. Топелиуса и других финляндских ученых по «карельскому вопросу» см.: [48. С. 29-33].
28. Очерк I. Исторические судьбы Финляндии и ее отношение к Швеции и России // Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / под общ. ред. П. П. Семенова, вице-председателя Императорского Русского Географического Общества: в 12 т. (19 кн.). СПб.; М., 1881-1901. Т. 2, ч. 1: Северо-Западные окраины России. Великое Княжество Финляндское. СПб.; М., 1882. С. 3-32.
29. Очерк IV. Финское племя // Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / под общ. ред. П. П. Семенова, вице-председателя Императорского Русского Географического Общества: в 12 т. (19 кн.). СПб.; М., 1881-1901. Т. 2, ч. 1: Северо-Западные окраины России. Великое Княжество Финляндское. СПб.; М., 1882. С. 65-78.
30. Программа для собирания сведений по этнографии. Императорское Русское Географическое Общество // Живая старина. 1890. № 1. Раздел II.
31. Протасов (М.). Народные чтения. Финляндия. СПб., 1899.
32. Пуцыкович Ф. Ф. Финны. СПб., 1898.
33. Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география: в 19 т. СПб., 1877-1896. Т. 5, вып. 2. Европейская Россия. СПб., 1883.
34. Риттих А. Ф. Третья лекция // Риттих А. Ф. Четыре лекции по русской этнографии. СПб., 1895.
35. Россия. Народы России // Народы Земли. Географические очерки жизни человека на Земле / под ред. А. Острогорского: в 3 кн., 4 т. СПб., 1909-1911. Кн. 3, т. 4. СПб., 1911.
36. Рунеберг Й. Л. О природе финляндской, о нравах и образе жизни народа во внутренности края // Рунеберг Й. Л. Избранное. Лирика / пер. Я. Грота. СПб., 2004.
37. Русские народы. Наброски пером и карандашом. Тексты под ред. проф. Н.Ю. Зографа. Ч. 1: Европейская Россия. М., 1894. Вып. 1.
38. Сергеев А. Страна великих озер // Сергеев А. Географические очерки России: в 3 вып. Вып. 3. СПб., 1866.
39. Тихонов Е. И. Карелы в Финляндии. СПб., 1867.
40. Топелиус З. Народ // Финляндия в XIX столетии, изображенная в словах и картинах финляндскими писателями и художниками / гл. ред. Л. Мехелин. Гельсингфорс, 1894.
41. Топелиус З. Путешествие по Финляндии. С подлинными картинами А. фон Беккера, А. Эдельфельта, Р. В. Экмана, В. Хельмберга, К. Е. Янсона, О. Клейне, И. Кнутсона, Б. Линдгольма, Г. Мунстрегельма, Б. Рейнгольда / пер. со швед. Ф. Хеурена. Гельсингфорс, 1875.
42. Учебная книга географии. Российская Империя. Курс гимназический / сост. Е. А. Лебедев. СПб., 1873.
43. Финляндия // Географическо-статистический словарь Российской Империи. Т. 5. СПб., 1885.
44. Финляндия // Карманная энциклопедия и словотолкователь по новейшим источникам / сост. Д. Н. Сесла-вин. СПб.; Киев; Харьков, 1902.
45. Финляндия // Русская земля. Природа страны, население и его промыслы. Сборник для народного чтения: в 10 т. / сост. Я. И. Руднев. СПб., 1899-1909. Т. 2: Финляндия, Озерная область и Прибалтийский край. СПб., 1899.
46. Финно-угорское племя // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И .Е. Ефрона В XLI т. (82 п/т.) / под ред. Е. И. Андреевского. СПб., 1890-1907. Т. XXXVI (п/т 71). СПб., 1902.
47. Финны // Народы России. Этнографические очерки: в 5 вып. СПб., 1878. Вып. 1.
48. Шлыгина Н. В. История финской этнологии. 1880-1980 гг. М., 1995.
49. Hayrynen M. A periphery lost: the representation of Karelia in Finnish national landscape imagery // Fennia. 184. 2004.
50. Topelius S. Maamme kirja. Lukukirja alimmaisille oppilaitoksille Suomessa / пер. на фин. П. Каяндер. 58-е изд. Helsinki, 1981.
51. Vuorela T. Ethnology in Finland before 1920. Helsinki, 1974.
Поступила в редакцию 01.04.14
M. V. Leskinen
THE DESCRIPTIONS OF FINNS AND KARELIANS IN RUSSIAN ETHNOGRAPHIC AND GEOGRAPHICAL NARRATIVES OF THE SECOND PART OF XIX CENTURY
The research is based on the analysis of ethnographical descriptions of the Karelians in representations of Russian Empire's ethnoses of the second part of XIX. Attention focuses on the scientific classifications of Finno-Ugric peoples and on the characteristic of physical appearance, customs and very important features of ethnical temper (character). Influence of national «Finnish type» (tavasts) was reconstructed by comparing Finnish historiography books (first of all Z.Topeliusa's works) with Russian ethnological narratives. The descriptions of the Karelians in Finnish tradition have been made in comparison with typical Finn of Finland, but in Russian popular ethnographical descriptions the Karelians were represented as so-called «Russian Karelians», inhabitants of Russian provinces. Their specific cultural and physical features combined patrimonial Finnish ethnical elements (obstinacy, vindictiveness, which were called «dark»,
negative) and «light» features which were close to the Russians and defined as positive (vivacity, cheerfulness and sociability). The Karelians in Russian ethnographic discourse of an epoch were described as good-looking (this fact was interpreted as a consequence of Russification process, as a result of Slavic and Finns «cross-breeding»). «Their exclusive honesty» was declared the most typical Karelian's quality. It is the stereotypic quality of Finns in Russian consciousness of the second half of XIX century.
Keywords: Karelians, national character, history of Russian ethnography of XIX century, Z. Topelius, Finns and Karelians in the Russion perception, ethnical stereotypes of Karelians, Finno-Ugric studies.
Лескинен Мария Войттовна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Институт славяноведения РАН
119991, Россия, г. Москва, Ленинский пр., д. 32а, корп. В E-mail: [email protected]
Leskinen M. V.
Doctor of Science (History), the head research fellow
Institute for Slavic Studies Russian Academy of Sciences 119991, Russia, Moscow, Leninsky pr., 32a/B E-mail: [email protected]
