CC BY
152
семантика текста и иллюстраций в учебниках начальной школы
М.В. Лескинен
Ключевые слова:
книги для чтения в начальной школе, история российских учебников, В.И. Водовозов, Н.А. Корф, К.Д.Ушинский, Российская империя в XIXвеке, этнические стереотипы, образы Других
образы страны и народов
российской империи в учебниках для начальной Школы второй половины XIX века: формы репрезентации этничности1
В статье проанализированы тексты наиболее популярных учебников для начальной школы, созданных русскими учителями (К.Д. Ушинским, В.И. Водовозовым и Н.А. Корфом) во второй половине XIX века. Особое внимание уделено реконструкции образов Отечества, методов описания и способов изображения русских и нерусских народов Российской империи с точки зрения нормативности и идеологии. Показано, как в географических репрезентациях России функционируют ключевые образы этнических Других.
тексты нормативной направленности, в особенности те, которые должны задавать образы природного и географического пространства родины, призваны также определять взаимодействие территориальной и культурной идентичности. именно эти виды самоопределения начиная с эпохи просвещения становятся ведущими в процессе формирования самосознания граждан или подданных государства. представление (или знание) о причастности к геополитической общности складывается по общим законам, в рамках единого механизма,
кристаллизующего всякую коллективную идентичность: выявление сходств и различий (в оппозиции: мы / они), объединения и противопоставления (свое / чужое). В сфере государственного образования и, особенно, имперского в эпоху господства авторитета научных знаний, выполняющих властные функции (в соответствии с идеями «знания-власти» М. Фуко - Foucault 1986; Фуко 1994) встает задача еще более сложная - соединить рациональные обоснования научного моделирования с повседневной картиной мира. Это непросто в обществе, которое дифференцировано в этнокультурном и социальном отношениях. Очевидно, что в таком случае иерархия идентичностей и иерархия пространственных представлений будут находиться в некой типологической зависимости или соответствии (гармоническом или дисгармоническом). Такая «многослойность» (определение Ю.М. Лотмана) позволяет увеличить вариативность и как следствие - устойчивость разных миро-воззрений (в буквальном прочтении слова).
На практике решение этой задачи сводится к внешнему «конструированию» представлений о стране-родине (в географическом отношении), что привычно для всякого человека эпохи модерна: это, во-первых, распространение определенного набора фактов (статистических данных, этногеографических наименований и т. п.) с целью популяризации наиболее важных сведений о своей стране и, во-вторых, наглядное воплощение и выражение типичных видов и конкретных ландшафтов в визуальных и словесных образах.
Ю.М. Лотман, рассматривая пространственные модели, создаваемые культурой, в качестве отличительной особенности выделял их построение «не на словесно-дискретной, а на иконически-континуальной основе. Фундамент их составляют зрительно представимые, икони-ческие тексты, вербализация же имеет вторичный характер ... Однако первые же опыты самоописания этой структуры неизбежно вводят словесный уровень.» (Лотман 2000, 334). Действительно, образный ряд так или иначе (независимо от положений педагогической и научной мысли) становится главным при конституировании представлений об Отечестве (Лоскутова 2003, Вишленкова 2005, 97-101).
В сфере эмоционально-патриотической (мотив сопричастности) они также связаны с пространственными категориями. Иначе говоря, речь идет о наглядном образе определенного типа природно-культур-ного взаимодействия. При этом идея доминирования природных факторов над социальными в процессе складывания этнонационального
самосознания (так называемая примордиальная концепция происхождения этносов) зарождается в эпоху Просвещения и активно используется в художественной, научно-популярной и учебной литературе XIX в. Интерпретация пространственных категорий и географические таксономии выполняют, таким образом, важную роль в формировании и воспроизводстве представлений, стереотипов и стандартов описания как «своих», так и «других» на разных уровнях социальной, этнической и др. видов иерархии (Foucault 1986; Шперлинг 2005). Помещаемые в нормативные тексты культуры, они становятся формой, задающей границы или, точнее, ограничивающей области трактовки, создавая, во-первых, декларируемый в качестве объективно-научного образ и, во-вторых, вполне осознаваемый идеал страны - национального государства.
Начало формирования национально-географических образов в Европе принято относить к середине XIX столетия (Замятин 2006, 3940). Ведущую роль в этом процессе играет учебная литература, в первую очередь учебники и хрестоматии по географии. Однако им всегда предшествует более общий курс начальной школы - ведь именно в первых учебниках (букварях и книгах для чтения) закладываются основы знаний и представлений о своей земле и этническом и/ или национальном «своем». Их значимость особенно возрастает тогда, когда подавляющее большинство населения ограничивается начальным образованием.
Важной составляющей периода «великих реформ» 1860-70-х гг. в Российской империи стала задача формирования или конструирования как имперской нации, так и концепции ее нациеобразующего народа - русских (в широком значении - как единой восточнославянской общности великорусов, малорусов и белорусов и в более узком - только великорусов). Одним из наиболее эффективных методов реализации данной цели можно считать создание единой и всеобщей системы образования и выработку образовательных практик в целом, которые позволяли бы широко и довольно быстро распространять не только знания и умения, но и образы и представления, связанные с государством-отечеством, доминирующей культурой и религией. В России преобразования в «школьном деле» осуществлялись в ходе более масштабного процесса - модернизации страны (Красовицкая 2011, гл. 2), что наложило отпечаток на характер возлагаемых на нее просветительских и практических задач, а также обусловило взаимодействие
и взаимозависимость реформ в различных областях общественной жизни и естественной эволюции этнонациональной и социальной идентификации.
Мы рассмотрим некоторые тексты учебников для чтения, хрестоматий и упражнений по программе трехлетней начальной народной (крестьянской) школы, составленные К.Д. Ушинским, В.И. Водовозовым и H.A. Корфом. Они принадлежали к наиболее популярным и многотиражным в дореволюционной России, выдержали не один десяток изданий, доказали свою актуальность, воспроизводились еще даже и в первой половине XX в. (Красовицкая 1998, 101; Сенькина 2006). Хорошо известно, что их авторы были в свое время новаторами не только в области педагогики и дидактики, но и учителями-практиками; основоположниками первой в России научной системы образования как единого последовательного цикла школьного обучения. Учебники и хрестоматии - даже без привлечения специально-педагогических работ и комментариев к ним - являются важным источником для реконструкции той картины мира и стандартов знания, которые заложены в содержание учебных текстов, отражены в форме и структуре изложения, просматриваются в возлагаемых на них внеучебных функциях. Они позволяют не только реконструировать образовательную парадигму эпохи, но и выявить главное в любом педагогическом процессе - элементы, черты и концепты нормативности. Текстологический анализ позволяет рассмотреть как сознательно вводимые, так и невербализуемые и нерефлексируемые авторами элементы представлений о государстве, его пространстве и народах, его населяющих, содержащиеся в образах, характеристиках и описаниях Отечества и его подданных.
Родина и Отечество как ключевые понятия первичного страноописания
Наиболее важными концептами, задающими нормативную для школьников интерпретацию государства и родины, являются понятия «Отечество», «родина», «отчизна» и конкретные их наименования -Россия, Российская империя. Они отражают как систему более общих представлений о родине, воплощенную в языке народной словесности, науки и литературы, так и базовые установки кодифицированного знания, встроенные в учебные программы. Понятие «отечество» в значении латинского «patria» в языке второй половины XIX в. занимало то место, которое в современном русском принадлежит более широкому
понятию «родина». В толковом словаре В.И. Даля указывается несколько наиболее важных его толкований. В частности, следующие: 1) «родная земля, отчизна, где кто родился, вырос»; 2) «корень, земля народа, к коему кто по рождению, языку и вере, принадлежит»; 3) «государство, в отношении к подданным своим; родина в обширном смысле» (Даль 1881, 724). Упоминается еще несколько значений, из которых следует выделить: отечество, родина, своя земля; отеческий язык - свой, природный, прирожденный (Там же). Понятие «Отчизна», как указывает В.И. Даль, используется в том же значении, что и «Отечество» (Там же). Эта важная деталь нашла отражение и в других этимологических словарях XIX века: отечина, отечество - связанное с отцом, отчизна как наследство (Преображенский 1959, т. 1, 668), а родина - место рождения (Преображенский 1959, т. 2, 208).
Необходимо подчеркнуть, что лексические значения слова «родина» более раннего времени, сохранявшиеся в языковой картине мира традиционного (крестьянского в первую очередь) общества, связаны прежде всего с ощущением «принадлежности к определенному роду, семье, земле своих предков... В этом понятии отразилась ценность кровнородственных связей, .ценность "своего" демографического пространства, архетипически противопоставленная "чужому"» (Вендина 2002, 294). таким образом, именно пространственные категории являются главными в представлении о родине. родина - это прежде всего земля, но земля известная, освоенная, земля предков. Связь с родом, в свою очередь, корреспондирует с мифологическим архетипом матери-земли как праматери всех живущих и ушедших поколений «своих», близких (То^1а]а 1993), который позже преобразуется в «историософему» «Матушка-Русь» (Рябов 2001, 3-6). При этом отчетливые гендерные коннотации в этнонациональном дискурсе и в национальной идеологии можно считать европейскими универсалиями (Рябов 2001, 43-56): родина - воплощение феминного начала, отечество - маскулинного, со всеми вытекающими из этой оппозиции характеристиками, прилагаемыми к ним. Для русской культуры периода нациестроительства подобная система соотношения также выступала как вполне актуальная, поскольку она опиралась на стереотипы традиционной культуры (там же), наиболее характерным выражением подобной дихотомии можно считать выражение «Батюшка-царь, Матушка-Русь».
Первичность такого - архаического - восприятия Родины как конкретного окружающего человека мира (а не общего прошлого) харак-
терна именно для народного сознания, для традиционного общества. Кроме того, в интерпретации данного концепта, как указывают лингвисты, «существенную роль играет его ассоциация с женственным "началом" вообще, которое несет в себе следы олицетворения, связанного с мифологической формой осознания мироздания и закрепленного в этом слове в грамматической категории женского рода» (Телия 1999, 467). Напротив, понятие «Отечество» менее определенно по значению, оно представляет собой в большей степени концепт литературного языка и политико-географического дискурса.
В языке XIX в., в отличие от современного понимания и спектра значений, полностью тождественных или синонимичных «родине» (Черных 1993, т. 2, 611), термины «родина» и «отечество» различались как классификационные категории, фиксирующие разные уровни пространственных таксономий (родина - локус, «малая родина», отечество - страна, государство). Чрезвычайно важным и для географических знаний эпохи, и для ее формирующегося национального самосознания является соотношение различных единиц классификации - в данном случае пространственных категорий. По мнению П.Я. Черных, формирование в русском языке словоупотребления лексемы «отечество» в значении «государство» следует относить к XVII веку (там же). И. Сандомирская соглашается с теми исследователями, которые связывают происхождение данного соположения с периодом петровских преобразований (Сандомирская 2002, 159-160).
Различение родины и отечества в иерархически-таксономическом смысле - как малой части и большой целостности (малый/великий) - находит отчетливое выражение в научных и научно-популярных текстах XIX века, относящихся к географическим описаниям и характеристикам российской империи. наиболее показательными в этом отношении являются те из них, в которых важное место занимает фиксация или обоснование собственной этнокультурной или региональной специфики. Это отчетливо звучит, например, в работах историков так называемого украинофильского направления. П. Кулиш писал, что «любовь к родине есть лучшее основание любви к отечеству» (Кулиш 1857, VI), а Н. Маркевич в эпиграфе к своему сочинению утверждает: «Отечество выше родины; она только часть его; но для чьей души нет родины, для того нет и отчества» (Цит. по: Малоросс 2012, 400).
Именно такая интерпретация представлена в учебниках второй половины XIX столетия, что свидетельствует о значении, которое прида-
валось данным терминам в процессе обучения. Противопоставление родины отечеству в географо-статистической научно-описательной литературе обрело понятийный характер и принципиальное терминологическое различение. изучение «Родины в обширном смысле» - т. е. географии Российского государства - виделось в процессе обучения задачей предмета отечествоведение: «наша родина находится в стране, называемой Россиею... Мы считаем Россию нашим Отечеством. та часть географии, которая описывает отечество, называется оте-чествоведением (отчизна - родина, ведать - знать)» (никитин 1874, 3). согласно приведенному определению, «родина» является частью Отечества - в соответствии с иерархией таких единиц, как регион и страна, губерния и государство и т.п. Такое понимание нашло выражение и в разделении предметов родино-(отчизно)-ведения и отечест-воведения (соответственно, как краеведения и географии Российской империи), отвечающего принципу обучения от частного к общему, от родного и знакомого к масштабам страны. Родиноведение - это начала истории и географии в начальной школе, отечествоведение - продолжавший его курс географии России в средней школе.
Структура и задачи, а также методика преподавания родиноведе-ния были заимствованы из европейской (в частности, швейцарской и германской) системы образования в 1860-е гг.; этот курс изучался в начальной, в том числе и в народной (трехклассной) школе, где являлся частью предмета «наглядного обучения» или «бесед об окружающем» («мироведения»). Отчизноведение декларировалось в качестве пропедевтики географии, при этом в него, как подчеркивалось, должны включаться и исторические сведения, и «начала естественных наук», и богатый материал для изучения родного языка и русской словесности, а также народного быта и фольклора (Семенов 1953, 252-253). Иначе говоря, учебники для начального чтения вполне могли быть отнесены к курсу отчизно-(родиноведения) (там же. С. 252). А наглядное обучение понималось и как метод или прием преподавания, и как самостоятельный школьный предмет (Лескинен 2006).
В учебниках предлагалась следующая дефиниция предмета «Родиноведение»: «местность, в которой мы родились и постоянно живем, ... называется нашей родиною или отчизною..» (Никитин 1874, 3). Так в курсе географии четко задается различие между «малой родиной» - отчизной и родиной-государством - Российской империей (Россией). При этом важно подчеркнуть, что, несмотря на содержа-
тельную синонимию лексем «отечество» и «отчизна», производные от них термины наделялись разным терминологическим значением.
Слова и понятия, используемые для определения «своего», «нашего» региона или края (эти местоимения являются весьма важными и характерными в наименовании европейских учебников второй половины XIX века - Лескинен 2010-2), как видим, связаны с категориями родства. «Род», «мать» и «отец» - главные в этом ряду концепты, порождающие производные. Однако последние отнюдь не всегда стоят в общем синонимическом ряду.
Представленный разбор понятийного контекста позволяет подробно проанализировать приводимое в «Детском мире» К.Д. Ушинского определение Отечества / Родины, которое можно считать ключевым для всяких пространственных характеристик родной земли - «нашего Отечества»: «Наше отечество, наша родина - матушка Россия. Отечеством мы зовем Россию потому, что в ней жили наши испокон веку отцы и деды наши. Родиной мы зовем ее потому, что мы в ней родились, в ней говорят родным нам языком и все в ней для нас родное, а матерью - потому что она вскормила нас своим хлебом, вспоила своими водами, выучила своему языку, защищает и бережет нас от всяких врагов и, когда мы уснем навеки, то она же прикроет и кости наши» (Ушинский 1848, 176-177). Сопоставление с приведенными выше дефинициями эпохи позволяет выделить несколько важных акцентов. Первый. Представлены «признаки» Родины, при этом сама лексема должна показать детям зависимость ее не только от формального фактора - места рождения, но и от родного языка и «всего родного» (то есть близкого, понятного, «своего»). Родина определяется локу-сом, связанным с приходом человека в мир и с его языком - то есть пространственным и лингво-коммуникационным факторами. второй. Отечество же, согласно дефиниции Ушинского, «вписывает» человека в историю рода, племени - т.е. связь с ним фиксируется в истории и физическом наследии (генотипе) по мужской линии. Следует обратить особое внимание на введение автором в этом же ряду метафоры «родины-матери» («Матушки России»), трактовка которой осуществлена через концепты заботы-кормления-воспитания, связанные с идеей, которую в самом общем виде можно обозначить как патерналистскую.
Дважды актуализированы мотив родного языка и идея защиты и покровительства, что можно прочесть как эмоциональную отсылку к прямому значению словосочетания «родная земля»2. Повторное введе-
ние в данный фрагмент упоминания о языке не является, однако, тавтологией. В первый раз речь идет о родном - то есть русском в данном контексте - языке, во второй раз - о языке «выученном», что можно интерпретировать либо как обучение языку (то есть умениям и навыкам, связанным с его овладением - чтения и письма) или изучение грамматики и правил литературного языка, либо в прямом смысле -изучение русского как неродного в строгом смысле языка представителями других этносов.
Таким образом, несмотря на декларированную в первом предложении синонимию понятий, Ушинский, в сущности, в довольно отчетливой форме указывает на смысловые нюансы трех терминов: «Родина», «Отечество», «Матушка Россия», что было призвано обозначить их возможное несовпадение для конкретного адресата (ученика). Подчеркнем еще раз характерное объяснение «Родины» через категорию пространства, а «Отечества» - посредством обращения к прямой этимологии - деяниям отцов и дедов, т.е. через временные концепты, историю.
Однако даже такое, на первый взгляд, понятное для русского человека смысловое отличие вызывает ряд вопросов, касающихся разных народов Империи. Если принять, что наше предположение об указании на проблему соотношения русского и родного языков верно, то остается проблема идентификации тех, кто рожден в России, но чье «Отечество» в предлагаемом автором смысле является частью лишь России в политико-административном отношении - то есть в первую очередь народов, населяющих Западные окраины государства (в частности, немцев, финнов, поляков Царства Польского, шведов и др.) и восточные регионы (Среднюю Азию). Бесспорным данное определение является только для русских - причем в широком, триедином значении.
Расширение определения «родной» просматривается и в отождествлении понятий «Родина» и «Российское государство» с «Россией» и «Русью»: «Велика наша родина - мать свято-Русская земля! От запада и востока тянется она на одиннадцать тысяч верст, от севера к югу на шесть тысяч верст ... не в одной, а в двух частях света раскинулась Русь: в Европе и Азии» (Там же, 177). В данном отрывке важно расширительное толкование «Руси» (Свято-русской земли) с Российской империей, не характерное, однако, для учебников по географии России для средних учебных заведений (Лескинен 2006).
География «русской» части Империи и этнография великорусов
В тексте «Детского мира» большое место занимает описание «окружающего мира», в котором внимание читателя концентрируется не столько на пейзажах и ландшафтах, сколько на людях и этнических общностях в наиболее привычном для них (с точки зрения автора) пространстве, а, точнее, среде обитания. Широко распространенным жанром в популярной и учебной литературе для детей еще с эпохи Просвещения является «виртуальное» путешествие по родной стране (Замятин 2003; Лескинен 2010-2, 176-178), совершаемое взрослым вместе с детьми, которое издавалось в виде отдельных иллюстрированных книжек для детей. Иногда отдельные отрывки включались в учебную литературу по географии или этнографии, что давало возможность соединить в занимательной форме беллетристику и географические знания, визуальные образы природы и «места памяти» (в том понимании, которое используется в современной историографии об историко-коммеморативных локусах национального пространства - Лоскутова 2004, Репина 2004). Отчасти данный жанр выполнял и функции детского путеводителя с обширными комментариями и практическими упражнениями (например, по ориентации на местности, расчету расстояния и т.п.).
К.Д. Ушинский прибегает к этой форме в разделе «первое знакомство с Родиной» (Ушинский 1948, отдел III). Герои рассказа - брат и сестра Володя и Лиза - совершают путешествие «длиною в 600 верст» из столицы в деревню (из Петербурга до усадьбы (села) в окрестностях реки Десны в Тверской губернии). По дороге они видят характерные для разных регионов европейской части России пейзажи, знакомятся с конкретными и абстрактными городами и селами. Автор выделяет курсивом те понятия, которые являются важными с терминологической точки зрения для курса политической и экономической географии в целом: это различия между столичным, губернским и уездным городами, селом и деревней, почтовой и проселочной дорогой и т.п. По пути дети узнают о том, что покупают и что продают крестьяне в городе, что они едят, как одеваются, как выглядит бедная и зажиточная крестьянская изба; отец берет их с собой на сенокос на поемных лугах и т.п. Все эти крестьяне, независимо от территорий и губерний, хотя и не называются русскими, являются таковыми «по умолчанию». Об этом свидетельствуют приметы материальной культуры и быта, описываемые Ушинским.
Однако гораздо более детальное изображение крестьян (этниче-
ская принадлежность которых не указывается, но может прочитываться как «русская» или «российская»), дано в тех частях хрестоматий (не только Ушинского), которые посвящены «временам года». Во-первых, описываемый природный цикл - центрально-русский или (с некоторыми оговорками) южно-сибирский. Это четко выделяющиеся четыре сезона, каждый из которых определяет ход сельскохозяйственных работ и домашних занятий «типичного» русского крестьянина (Ушинский 1948, Ушинский, 1949-1, Корф 1871-1, ч. 1, разделы 1, 5, 8, 12; ч. 2, раздел 1): посев и уборка хлеба (не указано точно, ржи или пшеницы, но можно полагать, что речь идет о ржи), льна, сенокос, жатва и т.п. Во-вторых, перед нами годовой круг православных праздников, каждый из которых связан с четко определенным сезоном: осень - с праздником Покрова Богородицы, зима - с Рождеством, колядованием (святками), Крещеньем и Сретеньем, весна - с масленицей, церковными обрядами (пост, Вербное воскресенье, таинства Страстной недели и празднование Пасхи ) (Ушинский 1949-1, отдел II; Корф 1871-1, разделы 1, 5, 8) и народными традициями («радоница»). В череде летних месяцев упомянуты Троица и Иванов день (Ушинский 1949-1).
Все крестьянские работы в поле и дома, этнографические детали, приводимые Корфом и Ушинским, характерны именно для русских, главным образом - великорусов, но отчасти и малорусов русско-украинского пограничья. Однако в самом тексте это не указывается, заметить введение в общерусскую этнографию сугубо малороссийского элемента сегодня может лишь специалист, хотя для современников это, вероятно, было более очевидно. Неслучайно К.Д. Ушинский в «Книге для учащих» пояснял: «Меня, может быть, упрекнут в том, что я внес в русскую книгу для чтения несколько малороссийских праздничных обычаев и даже выражений, но это, во-первых потому, что я считаю малороссиян наравне и столько же русскими, сколько и москвичей, и не вижу, почему праздничные обычаи Перми или Вятки ... были более русские, чем обычаи малороссиян, а, во-вторых, потому, что по сознанию самих великорусов в наших малороссийских праздничных обычаях сохранилось более жизни и детской поэзии, как и всех чисто земледельческих народностей, несглаженных влиянием промышленности» (Ушинский 1949-2, 321). Н.А. Корф более этнографически корректен в своем учебнике (Корф 1871-1), а В.И. Водовозов помещает рассказ из малороссийского быта в отдельную главу «Из малороссийских народных рассказов» (Водовозов 1876).
В связи с этим обращает на себя внимание еще одна особенность приводимых в учебных текстах для чтения вербальных «картинок», перемежающихся стихотворениями «о природе» русских поэтов (таких, как Г.Р. Державин, В.А. Жуковский, A.A. Кольцов, H.A. Крылов, A.C. Пушкин, H.A. Некрасов, A.A. Фет, А.Н. Майков, И.С. Никитин, Я.П. Полонский, Ф.И. Тютчев, М.Ю. Лермонтов и др.): в этой пейзажной лирике доминирует именно сельский ландшафт и приметы крестьянского, а не городского быта. Национальное осмысливается Ушинским через народное - в полном соответствии с его пониманием народности. «Народность образования», по его мнению, должна основываться на том представлении идеала человека, который «у каждого народа соответствует народному характеру, определенной общественной жизни народа, развивается вместе с его развитием, и выяснение этого идеала составляет главнейшую задачу каждой народной литературы. Народный идеал человека изменяется в каждом народе по сословиям, но все эти видоизменения носят один и тот же национальный тип в разных степенях его развития» (Ушинский 1990, 226).
Несмотря на то, что главные персонажи Ушинского, Корфа или Водовозова, с которыми может отождествить себя маленький читатель - это дети с русскими именами, православного вероисповедания и живущие в городе (столичном и или уездном) в обеспеченной и многодетной полной семье с прислугой (Ушинский 1948, ч. 1, отдел III; Ушинский 1949-1, ч. 1, отдел I, Водовозов 1876), трудно однозначно утверждать, что авторы пренебрегли таким адресатом своих пособий, как великорусский крестьянский ребенок. Сословная специфика общества находит свое выражение в разделах о доме, в характеристике детских героев, в рассказах о временах года и путешествиях; - подробного описания удостаивается именно народный быт, увиденный глазами городского ребенка. Окружающая жизнь - непривычная и незнакомая, поскольку ее описания сопровождаются подробными комментариями и разъяснениями. Однако, на наш взгляд, это вовсе не упущение авторов, а их дидактическая задача: ведь такой комментарий в равной степени важен и для ребенка, который знаком с крестьянской жизнью, и для того, кто нуждается в пояснении ее реалий. Одной из ключевых установок книги для начального чтения Ушинский, в частности, считал обучение навыкам изложения, детального описания и логического мышления. Описание при этом выступает и как форма литературного изложения, и как способ детализации отдельно рассматриваемых
предметов и явлений (методом их своеобразного масштабирования, «укрупнения») путем вербализации, и как возможность их сравнительного логического анализа (Лескинен 2008). Поэтому нельзя согласиться с критикой авторитетного педагога, соратника и современника Ушинского - Н.А. Корфа, который усмотрел в таком неравенстве сословных репрезентаций нацеленность учебников на «городскую» детскую аудиторию: «содержание статей (в учебниках К.Д. Ушинского, главным образом в его «Родном слове для детей младшего возраста. Год 1-ый» - М.Л.) гораздо более применены к быту городскому и к обстановке достаточных семейств, чем к жизни сельского люда» (Корф 1871-2, 184). Такое «несоответствие быту» во многом осложняет, с его точки зрения, выполнение логических и других задач, основанных на описании Ушинским предметов, понятий и категорий вещного мира, так как многие абсолютно незнакомы крестьянскому ребенку (например, игрушки, мебель, различные виды судов и транспорта и т.п.). Разумеется, можно согласиться с Корфом в том, что для описания незнакомых ученикам предметов необходимо прилагать большие усилия и непременно сопровождать объяснения рисунками или другими визуальными изображениями, однако, в качестве контраргумента в этом контексте можно напомнить о своеобразном «социальном паритете» в области информации: описания сельскохозяйственных работ, орудий труда и многих животных крестьянскому ребенку известны лучше, чем городскому. Наконец, в тексты включаются очерки о вовсе неизвестных большинству потенциальных читателей явлениях социального и природного мира - например, о животных и растениях Америки и Африки, о жителях далеких стран и.т.п.
Границы «нерусской» и «русской» России
В географическом отношении описываемое в книгах для начального чтения пространство Родины вне центрально-европейского региона представлено довольно абстрактно, нет упоминаний (в отличие от курса для средней школы) об административном, экономическом и географическом членении страны - за исключением уже упомянутого разделения России на Европейскую и Азиатскую части. Обязательного и отдельного упоминания удостаивается рассказ о «матушке-Волге» или «Волге-кормилице» (Ушинский 1948-1, 23; Корф 1871-1, ч. 1, раздел 7). О существенных различиях в климате и как следствии, - несходстве природных циклов даже на одной лишь европейской территории
России говорится очень мало. В одном из очерков Ушинского упоминается лишь, что «в Крыму уже в феврале рвут цветы, а в Архангельске и в апреле можно отморозить нос» (Ушинский 1948-1, 25), Корф описывает природу северной тундры и южных полей и степей (Корф 1871-1, ч. 1, раздел 7). География «невеликорусских» регионов страны в детских рассказах В.И. Водовозова - вероятно, исходя из необходимости представить громадность пространства Российского государства путем изображения природы, его «крайних» точек через оппозицию «север/юг» - представлена рассказами о малорусских чумаках в степи и подробным описанием Арктики и инородческого Севера (Водовозов 1876: «Что там на севере» и «В степи (чумаки)»).
Стихотворные и прозаические отрывки из русской классической литературы, в большом количестве помещенные в книгах для чтения, содержат описания не только природного ландшафта, но и крупных городов - Санкт-Петербурга, Москвы, Киева. Их дополняют выборочные поэтические фрагменты и очерки о «нерусских» окраинах Империи: это, впрочем, лишь Финляндия и Кавказ (Ушинский 1948-1, ч. 2; Корф 1871-1, ч. 2, раздел 7), а также несколько абстрактный «юг», ассоциируемый со степью или Малороссией. Важно отметить, что такой выбор был обусловлен в том числе и тем, что в русской литературе первой половины столетия именно эти три региона чаще других становились предметом изображения в художественной литературе, более других соответствующим принципам романтической поэтики и этнографического экзотизма (Лескинен 2010-1, 46-47).
Особенно детальное внимание уделено, естественно, русскому центру («внутренней России» - Горизонтов 2004) и, как уже упоминалось ранее, картинам природы, жизни и бытовой культуры жителей волжского региона. Концепт «Волги-матушки» можно считать центральным в географическо-этнографической тематике исследуемой учебной литературы, что совпадает со значимой тенденцией в конструировании русского этнонационального ядра, осуществляемом в России в период нациестроительства - когда предпринимались попытки репрезентации Волги и Волжского региона в широком смысле как своеобразного идеально-типического символического пространства исконной «рус-скости», выходящей за узкие рамки «великорусскости». Поволжье обозначалось как истиннорусский (в значении истиннороссийский, имперский) регион, который должен был иллюстрировать концепцию, обосновывающую идею соседства и мирного сосуществования наро-
дов в поликонфессиональной и полиэтнической Российской империи.
К.Д. Ушинский поместил в свою хрестоматию подробный рассказ путешественника по Волге от Санкт-Петербурга до Астрахани (в форме дневника). В сущности, это своеобразный путеводитель для детей: в нем описаны главные города, местечки и ярмарки Поволжья с основными природными и историко-географическими достопримечательностями. Особое внимание обращает автор на красоту окружающего пейзажа, хотя при этом его главная задача - представить вербальную карту Европейской части России в соответствии с распространенной в русской географической и исторической науке второй половины XIX века концепцией о том, что именно реки задают не только лан-дшафтно-экономическое и областное деление страны, но и ее естественно-историческое членение на регионы. Лейтмотивом представленной Ушинским картины Волги «с палубы парохода» служат несколько важнейших тезисов историко-патриотического характера. Они касаются упоминаемой выше концепции «Волга - главная русская река», в которой определение «русский» использовано в трех значениях: как этнически-русский (в двух смыслах - как восточно-славянский и как великорусский) и как государственно-русский (т.е. «российский»). «Волгу можно назвать первой рекой русского государства», - констатирует Ушинский (Ушинский 1948-1, 548.). В том числе и потому, что она протекает через все европейские земли России (Великороссии): ее истоки (которые являются началом Оки) «находятся почти у границ благословенной хлебной Малороссии, где царствует уже не Волга, а Днепр» (там же), связывая их, таким образом, в единое целое - не только природно-экономическое, но и национально-государственное: «треть Европейской России занимает она (Волга - М.Л.) своими притоками, связывает три далеких моря, а сколько городов, губерний» (там же, 552).
Второй важный мотив - Волга-кормилица («сколько народу живет и кормится Волгой!» (там же), гарантирующая главные для земледельческих народов России условия их выживания и процветания: «Что была бы Россия без Волги? - такая же дикая степь, как та, по которой бродят теперь киргизы и калмыки. Волга - величайший дар Божий русской земле!» (там же).
Наконец, Волга представляет собой важнейший пример мирного, плодотворного и бесконфликтного сосуществования разных в этническом, конфессиональном и цивилизационном отношениях народов. В
этом контексте главной оппозицией выступает дихотомия «русский / нерусский» (в языке эпохи все нерусские народы Империи именовались «инородцами»). Именно в волжском регионе разные этносы соседствуют, уживаясь между собой: «по берегам ее живет много разноязычных племен: русские, чуваши, черемисы, татары, башкиры, киргизы и калмыки» (там же, 550); «всё народ нерусский, хотя живут в русском царстве» (там же, 552) или вовсе «русеют» - как финно-угорские народы («чухны»), древние обитатели этих земель, оставившие свои названия рекам и даже селениям этого обширного региона (там же, 529). Однако верховья Волги (рубежом выступает Нижний Новгород) - это исконно русские земли, центральная россия или Великороссия, географическое и историческое сердце «русской России»: это «старинные русские города, чисто русские, великорусские села и деревни», как и «Ока - великорусская река» (там же, 548). Следует отметить, что в этом фрагменте довольно существенное место уделено характеристикам этнической и этнорегиональной (главным образом материальной) культуры упоминаемых народов - и русских, и инородцев, основным промыслам и даже детальным описаниям некоторых видов традиционной хозяйственной деятельности.
«Дикие» инородцы
Гораздо больше этнографического материала содержится в специальном третьем отделе «Из географии» второй части «Детского мира» и хрестоматии. В молодости К.Д. Ушинский серьезно занимался изучением географии. Его очерки и рецензии 1840-50-х гг. представляют собой важный источник анализа научных представлений и принципов этногеографического описания российской империи в сочинениях научного жанра географо-статистических описаний. Поскольку в тот период этнография, не будучи самостоятельной дисциплиной, изучалась в предметном поле географии, то этнографические очерки были органической частью географических описаний. Этническое разнообразие народов Империи представлено в учебных текстах Ушинского на всех уровнях обучения. Общая характеристика наиболее значимых «нерусских» групп населения содержится во фрагменте его описания Отечества: «Есть, правда, в россии еще и такие народы, что не живут оседло на местах, а кочуют. Например, калмыки между Волгой и Доном, киргизы за Волгой и Уралом, самоеды (по современной этнографической номинации это ненцы, нганасаны и селькупы) и лаплан-
дцы (саамы и/или лопари - М.Л.) по северным тундрам, но они кочуют только там, где им указано место, и мирно пасут свои стада. Есть и такие народы, что не пашут, не сеют, домашнего скота не держат, а бродят по лесам и стреляют всякого зверя или ловят рыбу по берегам рек и морей, но и эти платят подать и рады-радехоньки, что их самих не обижают» (Ушинский 1948-1, 178). Таким образом, выделяются три главных культурно-хозяйственных типа этнических общностей: земледельческие («оседлые») народы, кочевники и охотники-собиратели, - в полном соответствии с классификацией, принятой в русской этнографии и российском законодательстве этого времени.
Согласно научным представлениям XIX века, земледельческие народы стоят на вершине цивилизационной иерархии, и лишь они обладают способностью к государствообразованию (Лескинен 2010-1, 120-128). В России таким народом (и в текстах Ушинского это также отчетливо заметно) выступает только одна группа - восточнославянская общность («русские»). Эта господствующая в научных этнографических классификациях этноцентристская концепция нашла свое наиболее яркое выражение в очерках о тех племенах Империи, которые по своему развитию «отстают» от земледельческих.
Следует констатировать, что более всего негативных характеристик заслужили в текстах К.Д. Ушинского племена инородцев Сибири и Севера. Хотя включенные в его хрестоматию очерки принадлежат не его перу, а представляют собой компиляцию или отрывки из научно-популярных работ других авторов, он, по всей видимости, разделял основные их положения, так как не сгладил и не комментировал их. Основные оценочные категории связаны со скрытой оппозицией «мы - они» и воспроизводят устойчивые и сформировавшиеся в русской культуре еще в XVIII в. стереотипы, которые функционировали и в западноевропейском сознании эпохи Просвещения: «дикость» и неразвитость представителей кочевых «диких» и «полудиких» народов, их физическая нечистоплотность, нравственная неустойчивость или полное отсутствие морали, неспособность к обучению и т.п. (Слёзкин 2008, гл. 3-4). Эта «дикость», в соответствии с разработанными еще в эпоху Просвещения концепциями физиогномики, всегда находит выражение во внешнем физическом облике инородцев-неземледельцев, вид которых кажется авторам особенно отталкивающим тогда, когда его отличают ярко выраженные признаки монголоидной расы. Впрочем, необходимо оговориться, что в хрестоматии Ушинского по-
мещены рассказы о природе и народах разных регионов земного шара, а не только России. Однако индейцы изображены гораздо более светлыми красками, нежели «северные» племена Америки и России.
В очерке о «диком племени» американских эскимосов (автором которого, скорее всего, Ушинский не был) типичный представитель этноса описан как «с виду очень некрасивый»: «круглая, несоразмерно большая голова, широкое плоское лицо с выдавшимися скулами, маленький, запавший нос, ... короткие пальцы, красновато-бурый цвет кожи, вечно холодной и покрытой толстым слоем грязи и жира» (Ушинский 1948-1, 503). Умственные и нравственные свойства этого народа также далеки от совершенства, причем объяснением тому служит наличие или предрасположенность разных народов к образованности (наиболее «склонны» к ней, естественно, земледельческие народы): «непредусмотрительность и лень, вообще отличающая дикого человека от образованного, доходит у эскимосов до высшей степени. Все удовольствие состоит в том, чтобы набить себе живот как можно туже» (там же, 504). Заключает фрагмент следующее резюме: «.европейца тошнит, когда он смотрит на их вид» (там же). На этом фоне весьма комплиментарные определения «смелости, чистоты, предусмотрительности, умеренности, ясности», «спокойствия и выдержки», трудолюбия и т.п. голландцев, более всего на свете боящихся «беспорядка, нищеты и невежества» (там же, 512-514), оказываются иллюстрацией апофеоза европоцентризма (если не расизма) в его самом неприкрытом воплощении.
Явно - в другом интонационном и идеологическом ключе - подобраны рассказы об инородцах Российской империи. Использованы, в частности, фрагменты этнографических очерков одного из самых известных в России второй половины XIX столетия ученого-этнографа и популяризатора этнографического знания в России - С.В. Максимова3. В них принципы описания иноэтнических отличий и форма изложения были несколько, хотя и не кардинально, иными. Автор не скрывал своего отрицательного отношения к «диким инородцам», но постоянно комментировал свое описание и пытался объяснить и негативные, и позитивные особенности их облика и «нрава» историко-географиче-скими условиями. Например, в рассказе о самоедах их внешний облик также трудно назвать привлекательным: «жалкая фигура приземистого, низенького самоедина с лицом, обезображенном оспой и украшенным снизу реденькой бороденкой, плохо выросшей, а сверху черны-
ми, жесткими волосами, торчащими копной» (там же, 506). Автор не прибегает и к возможному в этом случае способу сгладить негативную характеристику, сославшись на случайность, индивидуальность конкретного или единственного представителя целого племени - ведь он описывает свое путешествие, передавая субъективное восприятие. Напротив, Максимов настаивает на типичности образа этого человека: «это был мой проводник, ... истинный тип, годный для фотографии, как лучший образец самоедского облика» (там же).
Комментарий С.В. Максимова (и позиция К.Д. Ушинского) сводится к концепции обусловленности культуры и форм быта этноса природными факторами (в науке этого времени доминировала антропогеог-рафическая теория). Уровень развития народа или племени определяется степенью зависимости человека от природы. Дикость, в сущности, - это следствие полной зависимости от природы, в то время как варварство отличает гораздо большая свобода от неблагоприятных климатических условий (подробнее об этом: Лескинен 2010-1, 118-120): «Самоед всегда зависит от прихоти своих оленей ... И вот почему самая жизнь самоеда тесно сливается с проявлениями животного существования тех же самых оленей» (Там же, 509). Аналогичный этому кочевой образ жизни ведут и народы, освоившие «безбрежное пространство степи» (в пересказе К.Д. Ушинским очерка Ковалевского), но в нем киргизы предстают как победители природы, как люди, сумевшие подняться над ее прихотями и в некотором смысле «приручившие» ее, однако, все еще не достигшие даже стадии варварства. Следует подчеркнуть, что и в рассказе о самоедах, и в отрывке о киргизах значим мотив сравнения человека и животного: «ни одно животное не в состоянии перенести того, что может перенести киргиз; окрепший привычкой непрерывной нужды, он подавил в себе все страсти, он довел свои чувства до того огрубелого состояния, которое равняет его с животным в нравственном отношении, между тем как в отношении физическом и по дару инстинкта он превосходит большую часть животных, с которыми ему приходится иметь дело» (Там же, 512). Таким образом оказывается, что киргизы, в нравственном отношении не отличающиеся от животных, превзошли их только в физическом отношении. Не означает ли это, что они стали более совершенными животными? Подобная интерпретация в определенном смысле приравнивает «нецивилизованную» этническую группу к популяции животных.
Гораздо более взвешенными и корректными - как с эмоциональ-
ной, так и с педагогической точки зрения, на наш взгляд, являются «этнографические рассказы», помещенные в учебнике для чтения В.И. Водовозова. Из них следует выделить главу «что там на севере», в которой также повествуется о самоедах, однако, даже структура этого повествования в дидактическом отношении выглядит более продуманной, что дает основания предполагать, что Водовозов, даже если и использовал чужой авторский текст, сильно переработал его. Очерк о самоедах является частью рассказа дяди своим племянникам о природе и людях арктического севера России. главный мотив - как люди выживают в суровых природных условиях, которые, по мнению многих, и в том числе детей, непригодны для жизни. Назидательный акцент рассказа заключается в том, что не следует, находясь в сытости, тепле и заботе, с презрением и осуждением относиться к тем, кто оказался в иных (климатических, социальных, физических и других) условиях - поскольку человек еще не властен над природой. Наконец, собственно-познавательный элемент рассказа содержит важное заключение об истоках различий между народами (этносами) вообще и в Российской империи в частности: не кровь, т.е. не происхождение или антропологический тип обусловливают образ жизни, а среда обитания: «земля не родит там хлеба», а ведь «человек живет тем, что дает ему земля . У Ледовитого моря уже сама природа указала такой ... разбойный промысел» (Водовозов 1876, 101). Земледельческие народы формируются в результате совмещения ряда географических и исторических факторов, но есть племена, которые изначально обитают в регионах, для земледелия непригодных, и потому они не могут подняться на соответствующий уровень развития. «Добывает меха да морских зверей тамошний полудикий народ самоеды, да и русские этим питаются, потому что земля не родит хлеба» (там же, 90), - подчеркивает автор. Второе существенное условие, связанное, впрочем, с первым, - «образованность народа», которую можно понимать как важный критерий и даже потенциальное условие цивилизованности: «в земле образованной немногие охотятся за животными, больше занимаются земледелием и всякими рукоделиями, искусством» (там же, 100-101). В данном случае даже образованность не может привести напрямую жителей к занятию земледелием, но в этом случае она могла бы направить их к развитию производства: «Будь народ пообразо-ваннее, и там большинство людей занимались бы фабричным делом» (там же, 101).
Ключевые точки соединения истории и географии
Важные для русского национального сознания «места памяти» могут быть изучены на материалах учебников для начального чтения (которые не являются предметом исследования в данной статье. Они представлены в исторических разделах и главах рассматриваемых нами хрестоматий Н.А. Корфа и К.Д. Ушинского в двух видах: в поэтических и прозаических отрывках, посвященных им, а также в рассказах-переложениях из «Повести временных лет» и исторических сочинений Н.М. Карамзина. В них упоминается большое количество топонимов и гидронимов, связанных с историей Киевской Руси, княжеств эпохи феодальной раздробленности (Московского, Новгородского, Псковского, Киевского), а также с имперским периодом. Наиболее значимые в этом историческом повествовании узлы и точки (локусы) связаны с борьбой с иноземными завоевателями (монголами, немцами, шведами, поляками, французами), с возвышением, расширением и усилением государства (Киевского, Московского и Имперского периодов), с правлениями и подвигами князей, царей и полководцев. Этнографо-географическое содержание текстов, посвященных этой тематике, по большей части ничем не отличается от учебников по истории России для среднего и старшего возраста, неоднократно становившихся предметом исследования современных историков (см., в частности: Володина 2004, Володина 2005, Матвеев 2011). Но анализ этих «мест», регионов или областей, избранных составителями текстов для чтения, позволяет сравнить два разных дискурса: пространственный - географический (Родина) и временной - исторический (Отечество) с точки зрения их состава и структуры. Областью этого совпадения оказывается Волжский регион - его населенные пункты связаны в равной степени и с историей страны на большей части упоминаемых выше хронологических отрезках (начиная с еще догосударственного периода), и с природно-климатическими ландшафтами, и с изображением этнокультурного разнообразия подданных Империи. Именно Поволжье дает возможность связать историю с современностью - в рассказе путешественника о былой воинской славе и нынешней жизни обитателей региона. Необходимо подчеркнуть, что современность не только соединяет в себе пространственный и исторический «узлы» России, но дополняет рассказ важнейшим элементом - как доказательством и своеобразным итогом эволюции государства - а именно: тезисом о благосостоянии подданных Российской империи как в социально-экономическом про-
цветании (сословная «бесконфликтность»), так и в «гармонии» межэтнических и межконфессиональных отношений.
Эта идиллическая картина Отчества вполне соответствует представлениям о задачах и прагматике учебных текстов периода конструирования нации (Лескинен 2010-2), однако, ее несколько портят этноцентристские и даже расистские высказывания, касающиеся «диких» - т.е., в первую очередь кочевых инородцев Империи (некоторые из которых, впрочем, упоминаются и в описании путешествия в низовьях Волги, но лишь как кочевые племена более обширного региона, граничащего с рекой). в центре внимания оказывается наци-еобразующий триединый народ - русские (хотя третий его элемент
- белорусы - даже не упоминается) православного вероисповедания. Этногеографическая картина Отечества ограничивается Европейской частью России, лишь отчасти затрагивая степную часть и азиатские окраины. Таковой, вероятно, виделась главная задача курса начальной школы, поскольку, как показывает анализ курса отечествоведения для средней школы, детальное и более научно-структурированное изучение пространственного разделения и этнографического разнообразия Российского государства осуществлялось на следующем этапе обучения. Этничность - как выражение своеобразия антропологического облика («расы» или «физиономии») народа, его материальной культуры («быта»), «нравственного и умственного» развития, культуры в целом
- понималось как врожденный, обусловленный прежде всего природой, а потом уже историей набор неизменных свойств и качеств, которые почти невозможно преодолеть. Русский народ как земледельческий, государствообразующий и цивилизованный этнос изображался в качестве лидирующего, выступая носителем национально-политической традиции, исконной и господствующей религии и одновременно идеалом цивилизатора, идеальным компонентом этносоциальной жизни, цементирующим этногосударственную общность и являющимся гарантом и критерием гармонии социума.
— Литература —
1. Вендина 2002 - Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М., 2002. - С. 294.
2. Вишленкова 2005 - Вишленкова Е. Визуальный язык описания «русскости» // Ab Imperio. 2005. №3. -С. 97-146.
3. Водовозов 1876 - Водовозов В.И. Детские рассказы и стихотворения для детей от 8 до 12 лет. СПб., 1876.
4. Володина 2004 - Володина Т.А. Уваров и учебники по русской истории // Вопросы истории. - 2004. - №2.
5. Володина 2005 - Володина Т.А. Учебники истории как предмет историографии середины XVIII- середины XIX в. // История и историки. 2004. М., 2005.
6. Горизонтов 2004 - Горизонтов Л.Е. Внутренняя Россия на ментальных картах имперского пространства // Культура и пространство. Славянский мир. М., 2004. - С. 210-226.
7. Даль 1881 - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х тт. СПб.-М., 1880-1882. Т. 2. М., 1881.
8. Замятин 2003 - Замятин Д.Н. Географические образы путешествий // Культурный ландшафт: теоретические и региональные исследования. М., 2003.
9. Замятин 2006 - Замятин Д.Н. Культура и пространство. Моделирование географических образов. М., 2006.
10. Корф 1871-1 - Корф Н.А. Наш друг. Книга для чтения учащихся в школе и дома и руководство к начальному обучению родному языку. СПб., 1871.
11. Корф 1871-2 - Корф Н.А. Русская начальная школа. Руководство для земских гласных и учителей земских школ. Второе издание. СПб., 1871.
12. Красовицкая 1998 - Красовицкая Т.Ю. Модернизация России. Национально-культурная политика 1920-х. М., 1998.
13. Красовицкая 2011 - Красовицкая Т.Ю. Модернизация российского образовательного пространства от Столыпина к Сталину (конец XIX - 1920-е годы). М., 2011.
14. Кулиш 1857 - Кулиш П. Записки о Южной Руси. В 2-х тт. Киев, 1856-1857. Т. 2. Киев, 1857.
15. Лескинен 2006 - Лескинен М.В. «Отечество» и «Родина» в российских учебниках географии последней трети XIX в. Конструирование территориальной идентичности // Культура сквозь призму идентичности. М., 2006. - С. 126-152.
16. Лескинен 2008 - Лескинен М.В. Книги для чтения и хрестоматии для начальной школы как инструмент формирования «нового человека» в России последней трети XIX в. Вопросы теории и практики // Учебный текст в советской школе. СПб., 2008. - С. 349-374.
17. Лескинен 2010-1 - Лескинен М.В. Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «Другой» сквозь призму идентичности. М., 2010.
18. Лескинен 2010-2 - Лескинен М.В. Путешествие по родной стране: описание как способ национальной репрезентации. Финляндия и финны в изображении З. Топелиуса // Одиссей. 2008. М., 2010. - С. 175-204.
19. Лоскутова 2003 - Лоскутова М. С чего начинается Родина? Преподавание географии в дореволюционной школе и региональное самосознание (XIX - начало XX века) // Ab Imperio. 2003. №3. - С. 168-196.
20. Лоскутова 2004 - Лоскутова М. О памяти, зрительных образах, устной истории и не только о них // Ab Imperio.2004. № 1.
21. Лотман 2000 - Лотман Ю.М. Семиосфера / Он же. Внутри мыслящих миров // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.
22. Малоросс 2012 - Котенко А.Л., Мартынюк О.В., Миллер А.И. Малоросс // «Понятия о России». К исторической семантике имперского периода. М., 2012. - С. 392-443.
23. МатвеевА.В. 2011 - Матвеев A.B. Русская идентичность в дореволюционном учебнике по истории Д.И. Иловайского // Этнографическое обозрение. - 2011. - № 2. - С. 67-74.
24. Никитин 1874 - Никитин С. Элементарный курс географии. Вып. 1. Отчизноведение для Москвы. М., 1874.
25. Преображенский 1959 - ПреображенскийА.Г. Этимологический словарь русского языка. В 2-х тт. (1910-1914). М., 1959.
26. Репина 2004 - РепинаЛ.П. Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история. - 2004. - № 5. - С. 39-51.
27. Рябов 2001 - Рябов О.В. «Матушка-Русь». Опыт гендерного анализа поисков национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. М., 2001.
28. Сандомирская 2001 - Сандомирская И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien, 2001.
29. Семенов 1953 - Семенов Д.Д. О преподавании и современном значении географии // Семенов Д.Д. Избранные педагогические сочинения. М. - 1953. - С. 227-238.
30. Сенькина 2006 - Сенькина А.А. Фольклор в школьной хрестоматии XIX в. (к вопросу о понятии «детский фольклор») // Детский фольклор и культура детства. СПб. - 2006. - С. 240-254.
31. Слёзкин 2008 - Слёзкин Ю. Арктические зеркала. Россия и ма-
лые народы Севера. М., 2008.
32. Словарь 2007 - Словарь русского языка XVIII века. Вып. 17. Оный-Открутить. СПб., 2007.
33. Телия 1999 - Телия В.Н. Рефлексы архетипов сознания в культурном концепте «родина» // Славянские этюды: Сборник к юбилею С.М. Толстой. М. - 1999. - С. 466-476.
34. Ушинский 1948-1 - Ушинский К.Д. Детский мир и хрестоматия. Книга для классного чтения в двух частях. Первые годы обучения // Ушинский К.Д. Собр. соч. в 8 тт. Т. 4. М.-Л. - 1948. - Ч. 1.
35. Ушинский 1948-2 - Ушинский К.Д. Детский мир и хрестоматия. Третий год обучения // Ушинский К.Д. Собр. соч. в 8 тт. Т. 4. М.-Л. - 1948.
- Ч. 2.
36. Ушинский 1949-1 - Ушинский К.Д. Родное слово для детей младшего возраста. Год 1-й. Азбука и первая после азбуки книга для чтения // Ушинский К.Д. Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 6. М.-Л. - 1949.
37. Ушинский 1949-2 - Ушинский К.Д. Родное слово. Книга для учащих // Ушинский К.Д. Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 6. М.-Л. - 1949.
38. Ушинский 1990 - Ушинский К.Д. О народности в общественном воспитании // Ушинский К.Д. Педагогические сочинения. В 6-ти тт. М.,
- 1988-1990. - Т. 1. М. -1990. - С. 194-256.
39. Фуко 1994 - Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб. - 1994.
40. Черных 1993 - Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2-х тт. М. - 1993.
41. Шперлинг 2005 - Шперлинг В. Строить железную дорогу, создавать имперское пространство: «местность», «край», «Россия», «империя» как политические аргументы в пореформенной России // Ab Imperio. - 2005. - №3. - С. 101-134.
42. Foucault 1986 - Foucault M. Of Other Spaces // Diacritics. -1986. -Spring. _P. 22-27.
43. Tolstaja 1993 - Tolstaja S. Ojczyzna w ludowej tradycji slowianskiej // Pojçcie Ojczyzny we spólczesnych jçzykach europejskich. Lublin, 1993.
Примечания
1 Статья выполнена при поддержке краткосрочного гранта Международной ассоциации гуманитариев (МАГ) (2011-2012).
2 Вспоминается ахматовская строка «мы ложимся в нее и становимся ею.».
3 Серия очерков С.В. Максимова «О русских людях», его многочисленные брошюры для детского и народного чтения представляли собой своеобразные учебники по этнографии Российской империи для младшего и среднего возраста, они были главной источниковой базой для составителей хрестоматий, пособий и учебников по географии и этнографии России.
