CC BY
364
«КРАСНЫЙ ТЕРРОР»: ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СУЩНОСТЬ
В.В. Помогаев
Pomogayev V.V. “Red terrorism”: its origin and essence. The article looks at the nature of the tragic policy that was ‘hurled’ at Russia by the Bolshevik party led by V.Lenin.
То, что «красный террор» - не выдумка «буржуазных фальсификаторов», сегодня не отрицают даже самые ярые адепты большевизма. Разногласия начинаются по поводу происхождения и сущности этой трагической политики и доходят до диаметрально противоположных точек зрения. Противники большевизма считают террор неизбежным атрибутом «социалистического строительства», закономерным этапом реализации марксистско-ленинской идеологии. Сторонники большевизма представляют террор как меру вынужденную, чрезвычайную, в принципе для марксизма-ленинизма не характерную.
Парадокс заключается в том, что «красный террор» обрушила на страну партия, которая боролась за власть под демократическими лозунгами. Ее лидер - В. Ленин - с первых шагов своей политической деятельности выступал как последовательный поборник прав человека. Вот, например, написанный им в 1899 году «Проект программы нашей партии»: «вряд ли есть надобность в существенных изменениях «проекта программы» группы «Освобождение труда», требующего... неограниченной свободы совести, слова, собраний и пр. (сюда следовало бы, может быть, добавить: «свободы переселений» и «полной отмены паспортов»)... полной равноправности всех граждан» |1]. Ничего не скажешь, перед нами предстает молодой революционер, отстаивающий подлинно демократические идеи.
Эти идеи получили развитие в предложенном Лениным «Проекте программы РСДРП» (1902 год): «Российская социал-демократическая рабочая партия ставит своей ближайшей политической задачей низвержение царского самодержавия и замену его республикой на основе демократической конституции, обеспечивающей: неприкосновенность личности и жилища граждан: неограниченную свободу совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов; свободу передвижения и промыслов; признание права на самоопределение за всеми нациями; предос-
тавление каждому гражданину права преследовать каждого чиновника перед судом без жалобы по начальству» [2]. Лидер большевиков решительно осуждал любые попытки «урезать» права человека. «Каждый волен писать и говорить все, что ему угодно, без малейших ограничений... Свобода слова и печати должна быть полная», - подчеркивал он в 1905 году [3].
Весной 1917 года Ленин, готовя «Материалы по пересмотру партийной программы», вновь выступает как последовательный сторонник суверенитета личности: «Конституция демократической республики российской должна обеспечить неприкосновенность личности и жилища... неограниченную свободу совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов... свободу передвижения и промыслов» [4). Казалось бы, стоит большевикам стать правящей партией, они покажут исстрадавшемуся под гнетом помещиков и капиталистов народу, что такое подлинная демократия.
Но к 1917-му «революционному» году ситуация в России кардинально изменилась. Страна не выдержала напряжения первой мировой войны. Паралич экономики, очевидный кризис власти, потерявшей управление событиями, поставили вопрос о средствах, которые позволят навести хотя бы элементарный порядок. Особенно болезненно и критически воспринимала разрушение традиционного образа жизни интеллигенция.
В наследство от советской историографии к нам перешла легенда о «естественной» революционности рабочего класса и крестьянства. Эта легенда все еще находит последователей, хотя абсурдность ее очевидна. Рабочие и крестьяне, по своей социальной сути, заинтересованы в мирном реформировании общества. Рабочий, даже недостаточно грамотный, не согласится с тем, что для улучшения его материального положения нужно разрушить завод. Крестьянин-собст-венник уважает собственность и понимает, что не разбогатеет от погрома более состоя-
тельного соседа. С революционных позиций выступает та часть интеллигенции, которая, в силу своего невысокого профессионализма, не смогла преуспеть в избранной профессии, но, страдая завышенной самооценкой, винит в неудавшейся карьере политическую систему.
Не имея политического и управленческого опыта, российские интеллигенты гипертрофированно представляли себе возможности власти - способной, как им казалось, придать пластичному обществу любую заданную форму. Вопрос о власти, которая только и может поднять над «толпой», стал для них основным вопросом: ее нужно захватить и удержать любой ценой, не останавливаясь перед дестабилизацией общества, перед насилием. Либеральные реформы правительства бойкотировались. Из исторической России создали образ врага, критикуя ее с позиций абстрактных идеалов, призывая «разрушить до основания».
Революционная интеллигенция есть во всех странах, но в обществах свободной конкуренции, демократических институтов
большинство населения склоняется к умеренному политическому выбору, социальному компромиссу. Россия начала XX века, где индустриальное общество только складывалось, отличалась высокой люмпенизацией населения. Люмпены стали естественной опорой радикалов: их привлекал соответствующий низкому уровню гражданского сознания вариант повышения социального статуса - не умножение, а перераспределение общественного богатства.
Противники большевизма приписывают замысел «красного террора» Ленину, утверждают, что российская «демократия» не прибегла бы к подобным методам. Но не следует забывать, что, сменив у власти царских чиновников в феврале 1917 года, «демократы» менее чем за восемь месяцев развалили страну, которую самодержавие худо-бедно поддерживало в целостном состоянии более трехсот лет. Развалили потому, что подменили управление законотворчеством, не создали механизма реализации своих решений. А власть, которая хоть раз позволила разговаривать с собой с позиции силы, - уже не власть. Сначала ее перестают уважать, потом попросту игнорируют. Трудно согласиться с обвинением большевиков в захвате власти. Они ее не захватили, а подобрали. К осени 1917 года власть в руках никто не держал. Не
будет преувеличением сказать, что ее в России вообще не было.
Какой выход нашли бы в такой ситуации демократы, если бы большевики не выгнали их из «коридоров власти»? Попробуем поискать ответ не в мемуарах политических деятелей, а в рассказах злейшего врага большевиков, либерала Аркадия Аверченко, которого можно смело назвать «зеркалом русской интеллигенции».
Рассказ «Позитивы и негативы» написан накануне февральской революции 1917 года и исполнен тоски о прошлой, довоенной жизни. «Прежние времена» автор называет буколическими, теперешние - собачьими. Почему? Потому что прежде зернистая икра стоила шесть рублей пятьдесят копеек за фунт, а теперь двенадцать рублей. И вообще творятся безобразия: в булочных продают непропеченный хлеб, извозчики дерут по восемь гривен...
Выход? Аверченко предлагает его в рассказе «Добрые калифорнийские нравы»: нужно ввести в России суд Линча - вешать злодеев на фонарях без всяких формальностей. И вожделенный «порядок» сразу установится. Так кто же выдвинул идею «красного террора»? Просто большевики оказалась способны не только на слова, но и на дела.
Давайте исходить из того, что Ленин искренне верил в свои теории, действительно мечтал заложить основы демократического государства. В конце концов, в отличие от нынешних российских лидеров, он не использовал власть для патологического самообогащения. Но советское правительство сразу столкнулось с тем, что анархия поглотила остатки государственного управления, -чему немало способствовали и сами большевики. Оказалось, что разрушить сложившийся порядок куда легче, чем воссоздать, и демократические институты бессильны против экстремизма анархии. И вновь, в который уже раз, повторился исторический парадокс Великой французской революции: демократия, защищаясь, вынуждена отказываться от себя самой. Вначале эти отказы преподносятся как меры чрезвычайные, временные. Не важно, верят или не верят в это политические лидеры. В любом случае они загоняют себя в ловушку. Ленин не стал исключением.
27 октября (9 ноября) 1917 года большевистское правительство запрещает буржуазные газеты, всячески подчеркивая (предстояли выборы в Учредительное собрание!), что
это не надолго: «буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии... Вот почему и были приняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса. Как только новый порядок упрочится, - всякие административные воздействия на печать будут прекращены» [5]. 28 октября
1917 года Совнарком принимает по предложению Ленина декрет об аресте и предании суду революционного трибунала лидеров конституционно-демократической партии -«врагов народа» [6]. Затем - разгон Учредительного собрания, расстрел демонстрации в его поддержку. Дальше - больше: Ленин приходит к выводу, что «врагов социализма можно лишить на время не только неприкосновенности личности, не только свободы печати, но и всеобщего избирательного права» [7|. Это совсем не означает отказа от демократии. Напротив, рабоче-крестьянское правительство утверждает «действительный демократизм, то есть действительное равенство всех трудящихся... исключая эксплуататоров из полноправных членов общества» [81. Только эксплуататоров - меньшинство, интересами которого можно пренебречь без всякого ущерба для демократии. В принципе же большевики против террора. Ленин подчеркивает: «В нашем идеале нет места насилию над людьми» [9].
Но вопрос о власти, - в конечном счете, вопрос о том, кто воспользуется плодами революции: о собственности, о престижных рабочих местах. Их насильственное перераспределение в интересах «рабочих от станка и крестьян от сохи» вызывает сопротивление имущих классов. Его приходится подавлять, разжигая тем самым гражданскую войну. Такое развитие событий Ленин допускал, считая, что «всякая великая революция, а социалистическая в особенности... немыслима без войны внутренней, то есть гражданской войны, означающей еще большую разруху, чем война внешняя» [10]. Жертвы и разрушения гражданской войны, по мнению Ленина, оправдываются тем, что речь идет об освобождении от эксплуатации миллионов трудящихся, а значит «правительство, которое остановилось бы перед возложением жертв на другие классы, было бы правительством не социалистическим, а изменническим» [11].
А если «другие классы» не хотят возлагать жертвы на алтарь революции? Ничего не
поделаешь, придется подавлять. Ленин пришел к выводу, что «ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдется» [12]. «Эксплуататоры» ликвидируются как класс: надежной опорой Советской власти будет «массовая организация именно тех классов, которые были угнетены капитализмом, то есть рабочих и полупролетариев (крестьян, не эксплуатирующих чужого труда и прибегающих постоянно к продаже хотя бы части своей рабочей силы)» [13]. Причем, бывшие «эксплуатируемые» получают право, решая судьбу эксплуататоров, руководствоваться не законом, а революционной целесообразностью. «Плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется» [14|. Метаморфоза свершилась: вчерашний принципиальный противник насилия над людьми требует «поощрять энергию и мас-совидность террора против контрреволюционеров» [15]. В качестве временной меры, обусловленной военным временем.
Булгаковский профессор Преображенский не случайно так и не сумел понять, кого имеют в виду большевики, когда говорят о контрреволюции. Насилие соблазняет морально неустойчивых, политически недальновидных людей кажущейся легкостью решения сиюминутных проблем, и в этом его главная опасность. Создается иллюзия, что с помощью принудительных методов и все последующие проблемы решатся так же просто. Прозрение или вообще не наступает, или наступает слишком поздно. Слишком поздно становится ясно, что в политике, как в физике, сила действия равна силе противодействия, сопротивление террору нарастает, заставляя наращивать его интенсивность. Обратной дороги уже нет, нужно идти только вперед, сметая всех, кто оказался на пути или усомнился, что этот путь верен.
Очень скоро выяснилось, что к контрреволюционерам относятся не только «эксплуататоры», но и все политические противники большевиков, в том числе социалистические партии. Ленин видел их вину в том, что, во-первых, «социалисты-реформисты... не могут и не хотят понять необходимости и законности гражданской войны». Во-вторых, «даже лучшие из меньшевиков и эсеров защищают как раз колчаковские идеи, помога-
ют буржуазии и Колчаку с Деникиным... Эти идеи: народовластие, всеобщее, равное, прямое избирательное право, Учредительное собрание, свобода печати и прочее» [16].
В сущности, речь шла о колебаниях вполне понятных: российские социалисты с гордостью считали себя революционерами и осуждали большевиков не за то, что они совершили революцию, разрушили старый мир, а за «излишнюю» жестокость, пренебрежение демократическими институтами и нормами. Но понятные по человечески угрызения совести большевики считали изменой. Ленин инструктирует венгерских коммунистов: «Если проявятся колебания среди социалистов... или среди мелкой буржуазии, подавляйте колебания беспощадно. Расстрел -вот законная участь труса на войне» [17].
Террор не мог обойти и ту часть российской интеллигенции, которая в силу своей духовной зрелости, обостренной совестливости принципиально осуждала произвол и насилие. Большевики рассматривали это как покушение на авторитет власти. Обвиняли «гнилую интеллигенцию» в непонимании великих исторических мотивов революционного насилия. «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость! - возмущался Ленин. - Несколько дней или хотя бы даже недель тюрьмы интеллигентам для предупреждения избиения десятков тысяч рабочих и крестьян!» М. Горького он осуждал за недостойное занятие - «тратить себя на хныканье сгнивших интеллигентов». Отношение к
В. Короленко было еще более определенным: «Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками!.. Нет. Таким «талантам» не грех посидеть недельки в тюрьме» [18].
Обойтись без интеллигенции большевики не могли. Приходилось ее терпеть - временно. «Опираться на интеллигенцию мы не будем никогда, а будем опираться только на авангард пролетариата, ведущего за собой всех пролетариев и всю деревенскую бедноту, - подчеркивал Ленин. - Другой опоры у партии коммунистов быть не может» [19].
Авангард пролетариата - квалифицированные рабочие, занятые в сферах производства, определяющих технический прогресс. Качество их жизни до революции было сравнительно высоким и большевистские призывы к всеобщему равенству не вдохновляли, тем более, по мере «углубления революции» экономическое положение «рабочей аристократии» все больше ухудшалось. Недоволь-
ство квалифицированных рабочих определило отношение к ним большевиков. Ленин пришел к выводу, что «рабочая аристократия», которая боится жертв, которая опасается «слишком большого обеднения во время революционной борьбы, не может принадлежать к партии» [20]. Оставались неквалифицированные рабочие, которым нечего терять, кроме своих цепей. Их влекла в коммунистические ряды возможность поправить свое материальное положение за счет экспроприации чужой собственности или выдвижения в «красные начальники».
«Война за хлеб», которую Ленин квалифицировал как войну за социализм, теоретически велась против мифических «кулаков» (до революции кулаками в деревнях называли не «справных хозяев», а ростовщиков). Практически огромные потребности воюющей страны можно было удовлетворить только конфискацией всех продовольственных ресурсов. Конфискационное изъятие выливалось в тривиальный грабеж, поэтому официальные лозунги о союзе рабочего класса и трудового крестьянства потребовали уточнения. Ленин разъяснил, что «вопрос о равенстве вообще и о равенстве рабочего и крестьянина в особенности есть, несомненно, один из самых острых и «больных» вопросов современности, затрагивающий наиболее закоренелые предрассудки мелкого буржуа, мелкого хозяйчика, мелкого товаровладельца, всякого обывателя и девяти десятых интеллигенции». Лишенные предрассудков большевики вопрос о равенстве рабочих и крестьян решили: «положение крестьянина таково по его быту, условиям производства, условиям его жизни, условиям его хозяйства, что крестьянин - полутрудящийся, полуспе-кулянт». Более того, «если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, то есть хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора». Следовательно, «равенства между рабочим и крестьянином на время переходное от капитализма к социализму быть не может, и тех, кто его обещает, надо признать развивающими программу Колчака» [21].
В результате такого рода логических построений крестьяне, производящие продовольствие и не желающие безвозмездно жертвовать его революции, также оказались контрреволюционерами. Ленин требовал от
X. Раковского и В. Межлаука: «Декретируйте и проведите в жизнь полное обезоружение населения, расстреливайте на месте беспощадно за всякую сокрытую винтовку»; телеграфировал А. Цюрупе: «В каждой хлебной волости 25-30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков» [22]. Опирались на сельских люмпенов, расплачиваясь частью конфискованного продовольствия и теплыми местечками в разбухающем «советском аппарате».
Поскольку к «контрреволюционерам» относили все новые категории населения, расстрелять всех не представлялось возможным. Массовый террор потребовал новых форм и методов реализации. Ленин нашел выход: «сомнительных запереть в концентрационный лагерь» [23]. Дату этой телеграммы: 9 августа 1918 года можно считать днем рождения ГУЛАГа - законнорожденного детища массового насилия. Декрет Совнаркома «О красном терроре» от 5 сентября
1918 года узаконил ленинскую идею: «обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях» [24].
Массовый террор уж никак не выглядит «действительным демократизмом», и председатель Совнаркома счел нужным разъяснить превращение большевиков - из последовательных демократов в последовательных насильников. Оказывается, несмотря на страшную занятость, Ленин перечитал Маркса и пришел к выводу: марксизм не имеет с демократией ничего общего - «большую часть своей жизни и своих литературных трудов и большую часть своих научных исследований Маркс посвятил как раз тому, что высмеивал свободу, равенство, волю большинства» [25].
Это - официальная версия. На третьем конгрессе Коминтерна, где собрались только «свои», лидер большевиков высказался откровенно: не в новом прочтении Маркса дело, а в том, что «мелкобуржуазная демократия не способна удержать власти» [26].
В чью же пользу решили вопрос о власти большевики, кому принадлежала реальная власть в Советской республике? Однозначно -Российской коммунистической партии (большевиков), остальные политические партии, в том числе социалистические, объявили вне закона. Советы «трудящиеся» избирали открытым голосованием, под бдительным надзором чекистов. «Ни один важный поли-
тический или организационный вопрос, -делился Ленин опытом с коминтерновцами, -не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии» [27]. Она, партия, подлинный хозяин страны. Точнее, бюрократия. К концу гражданской войны только 21 процент коммунистов занимались физическим трудом, 79 процентов «служили народу» в качестве чиновников.
А навязать волю захватившего власть меньшинства большинству, тем более, если воля эта интересам большинства противоречит, способна только диктатура - «власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами» [28]. Впрочем, Ленин вновь и вновь подчеркивал временный, вынужденный характер террора: «На войне мы поступаем по-военному: мы не обещаем никакой свободы и никакой демократии» [29]. Как только война закончится, права человека начнут неукоснительно соблюдаться.
Верил ли в это Ленин? Возможно, верил, возможно, даже искренне этого хотел. Но созданная им военно-бюрократическая система в другом режиме работать не могла. Большевики оттолкнули, подавили социальные группы, способные обеспечить экономический и культурный прогресс: «кулаков», «торговцев», «буржуазных специалистов», опирались на «социально близких», - готовых на все ради «руководящей работы». Ее у большевиков было сколько угодно: в 1918— 1920 годах в Советской России, создававшейся под лозунгом защиты трудящихся от гнета бюрократии, число чиновников выросло в пять раз - с 500 тысяч до 2,5 миллионов.
В результате, после гражданской войны в разоренной стране у власти утвердилась неграмотная партия. В 1922 году высшее образование имели 0,6 процента коммунистов, среднее - 6,4 процента. 92,7 процента - малограмотные, 4,7 процента - неграмотные. С таким интеллектуальным багажом большевики взялись строить «новый мир». Время шло, а обещанные преимущества социализма не проявлялись. Более того, рабочие и крестьяне жили хуже, чем до революции: продовольственные карточки, повальный дефицит стали нормой советской жизни. И оказалось, что, несмотря на окончание войны, время демократии еще не пришло. «Наша победа будет прочной только тогда, - разъяснял Ленин, -когда наше дело победит весь мир» [30].
Отменить ограничения свободы печати? «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров... Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем» [31].
С эсерами вообще хватит церемониться (популярность среди крестьян делает их опасными политическими противниками). Устроить показательный судебный процесс (июль-август 1922 года), объявить шпионами Антанты и осудить к смертной казни.
Духовенство зашевелилось? Начать изъятие церковных ценностей, да погрубее, чтобы спровоцировать. «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать» [32].
Меньшевики, конечно, не так опасны, как эсеры, но их тоже нелишне приструнить. «За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, - считает Ленин, - а иначе это не наши суды, а бог знает что такое» [331.
Возрождение военных методов? Нет. Террор 20-х годов качественно отличался от расстрельной практики гражданской войны: его возвели в закон. Ленин, направляя работу по созданию уголовного кодекса РСФСР, указывал, что «суд должен не устранить террор... а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас» [34]. И собственноручно написал дополнительный параграф: пропаганда и агитация, которая не нравится большевикам, «карается высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу» [35]. В уголовном кодексе 1926 года эти ленинские идеи отлились в булатную сталь знаменитой 58-й статьи, обеспечившей архипелагу ГУЛАГ многомиллионное население.
И дело не в большевизме, не в Ленине и не в Сталине: террора не может не быть, концлагерей не может не быть в любой политической системе, основанной на приоритете групповых интересов над правами человека. Такие системы, как бы они себя не называли, в принципе не совместимы с демократией.
Наивно считать «красный террор» нашим трагическим прошлым. Современная Россия декларирует приверженность демократии, правам человека. А кому принадлежит в этой России реальная власть? Мафии -нерушимому взаимовыгодному альянсу преступников и чиновников. Только чиновников стало на 60 процентов больше, чем при Советской власти. Используя власть в личных и корпоративных интересах, они задушили экономику, науку, образование и установили за это себе оклады, в десятки раз превышающие нищенские заработки «народа».
Права человека ничто по сравнению с групповыми интересами чиновников. Мы говорим о свободе слова, но это свобода получения и распространения информации, а информация о деятельности властных структур становится все более закрытой. Мы говорим о свободе совести, но разве наше государство соблюдает принцип религиозной индифферентности? А может быть, в России обеспечена независимость судей? Власть вспоминает о законах только когда ей это выгодно, практически освободила себя от ответственности за некомпетентную политику, бездарные управленческие решения, за невиданное в истории казнокрадство, и нет в России развитых структур гражданского общества, способных эффективно противостоять беспределу мафии. Население привычно уповает на «хорошего царя», который «наведет порядок».
Нынешняя «российская демократия» правит менее десяти лет, но ей все чаще требуются танки - в интересах народа - для расстрела Верховного Совета, для наведения «конституционного порядка» в Чечне, Дагестане... Демократия стала обузой для «демократической» правящей элиты, пришедшей к власти под лозунгом свержения «диктатуры КПСС». Все чаще власть имущие, в кошмарном предвкушении уголовного расследования постсоветских «обогащений», спят и видят - и ищут поводы для спасительного «чрезвычайного положения».
И это не случайно. Мафия, как все системы. основанные на приоритете групповых интересов над правами человека, несовместима с демократией, исключает цивилизованную оппозицию, законность. Ее господство с каждым днем увеличивает риск террора правящей элиты по отношению к народу. На этот раз возможно не красного по назва-
нию, но такого же, если не более беспощадного, по сути.
1. Ленин В.И. Полное собрание сочинений (ПСС). Т. 4. С. 224.
2. Там же. Т. 6. С. 206.
3. Там же. Т. 12. С. 02.
4. Там же. Т. 32. С. 152-154.
5. Хрестоматия по истории СССР 1917-1945. М., 1991. С. 43.
6. Цит. по: Диалог. 1991. № 3. С. 81.
7. Ленин В.И. ПСС. Т. 35. С. 85.
8. Там же. Т. 38. С. 91.
9. Там же. Т. 30. С. 122.
10. Там же. Т. 36. С. 195.
И. Там же. Т. 39. С. 405.
12. Там же. Т. 39. С. 183-184.
13. Там же. Т. 37. С. 500.
14. Там же. Т. 36. С. 504.
15. Там же. Т. 50. С. 106.
16. Там же. Т. 37. С. 58; Т. 39. С. 156-157.
17. Там же. Т. 38. С. 388.
18. Там же. Т. 51. С. 48, 49.
19. Там же. Т. 37. С. 221.
20. Там же. Т. 41. С. 251.
21. Там же. Т. 38. С. 354, 356, 373; Т. 41. С. 310.
22. Там же. Т. 50. С. 144, 324.
23. Там же. Т. 50. С. 143-144.
24. Собрание Узаконений РСФСР за 1918 год.
№ 65. Статья 710.
25. Ленин В.И. ПСС. Т. 38. С. 346.
26. Там же. Т. 44. С. 11.
27. Там же. Т. 44. С. 30-31.
28. Там же. Т. 37. С. 245.
29. Там же. Т. 44. С. 54.
30. Там же. Т. 22. С. 1.
31. Там же. Т. 44. С. 79.
32. Известия ЦК КПСС. 1990. №4. С. 190.
33. Ленин В.И. ПСС. Т. 45. С. 89.
34. Там же. Т. 45. С. 190.
35. Там же. Т. 45. С. 190.
ИНФОРМАЦИЯ И АЛГОРИТМ В КОНТЕКСТЕ СПЕЦИФИКИ НАУЧНОГО ЯЗЫКА
С.Л. Руднев
Rudnev S.L. Information and algorithm in the context of the specific character of the scientific language. The article looks at the information aspect of research into the specific character of science and its linguistic fonns.
Особый интерес в исследовании специфики как самой науки, так и ее языковых форм может вызвать информационный аспект. Информация в данном случае может пониматься как в ее классическом определении, данном Шенноном, так и в расхожем обыденном, бытовом смысле, а также во всех промежуточных между этими значениях. Появившись и развиваясь как одно из новейших направлений в науке, теория информации и кибернетика приняли на себя двойственную роль: в них ищут основания и оправдания уже существующей, сложившейся научной методологии - это роль теоретического обоснования; также они выступают как конкретные механизмы для решения конкретных задач, чисто технические, в обоих смыслах этого слова, инструменты, независимо от того, касается ли это численных методов расчета и проектирования, или, скажем, предоставляемых Интернетом возможностей в области развития средств поиска и скорейшего доступа к научной информации,
более того, как отмечается, в частности, в работах М М. Субботина и Н. Злобина [1], использование возможностей гипертекстов создаст предпосылки для целенаправленного отбора различной информации в соответствии с замыслом исследователя, одновременно обозначая и высвечивая для него невыяв-ленные взаимосвязи в его теоретических построениях или в их доказательной базе, конкретизируя и направляя тем самым его дальнейшую работу. Нельзя не оставить без внимания и то обстоятельство, что специфика типов коммуникации в среде ученых в различные эпохи играла далеко не последнюю роль в том, каким именно образом формировалась преемственность в различных научных школах, каким образом и на каких принципах воспитывались новые поколения ученых |1, 2]. В различного рода литературе подробно рассмотрена в этом плане специфика платоновской академии, средневековых университетов |3|, традиции переписки ученых в ХУ1-ХУП веках и так далее. Однако
