Красные и белые: символика цвета в политическом языке Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ЯЗЫКИ ПОЛИТИКИ

К.В. Душенко

КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ: СИМВОЛИКА ЦВЕТА В ПОЛИТИЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ

«Мир неделим на желтых, черных, светлых, А только красных - нас, и белых - их».

[Симонов, 1948]

Когда и как появилось дихотомия «красное - белое» в русском политическом языке? Использовались ли понятия «белые», «белогвардейцы», «белая гвардия» и т.д. в качестве самоназвания во время Гражданской войны? Какой круг значений связывался с понятием «белые» и производными от него? В частности, как соотносилось «белое» с идеей монархии?

Все эти вопросы очень плохо изучены и до недавнего времени даже не осознавались как исследовательская проблема. За вычетом газетной статьи А. Дерябина, можно назвать разве что статью (или, скорее, эссе) Д. Фельдмана [Дерябин, 1992; Фельдман, 2006]1.

Мы рассмотрим эти вопросы, опираясь прежде всего на русскую периодику и публицистику. Были просмотрены (целиком или выборочно) несколько десятков комплектов газет за 1905-1907, 1917-1920 гг., включая печать основных центров Белого движения, а также наиболее важные издания русского зарубежья 1919-1922 гг.

1 Упомянем также публикации автора данной статьи [Душенко, 1996; 1997].

* * *

Вербальная политическая символика тесно переплетается с визуальной, хотя отнюдь не всегда совпадает с ней. Европейская цветовая символика с раннего Средневековья формировалась вокруг трех базовых цветов: белого, красного и черного, иными словами, вокруг белого и двух его противоположностей [Пастуро, 2012, с. 157]. То же можно сказать о «цветовой системе» русского политического языка 1905-1920-х годов1. Она складывалась на фоне западных, прежде всего французских политических цветов и с постоянной оглядкой на эти цвета. Поэтому начнем с истории этих цветов, тем более что о ней бытует немало ошибочных представлений.

Франция: Белый и триколор

Во Франции королевское знамя начиная с XVII в. было бе-лым2. Оно поднималось в ставке короля, когда тот выступал в роли главнокомандующего. Белое знамя использовалось и вообще как символ командования - например, во французских войсках, участвовавших в Войне за независимость США. Белый флаг вывешивался на флагманских кораблях, а затем (судя по документам первых лет Великой Французской революции) также на зданиях мэрий (ратушах). Фактически он выступал в роли государственного.

С 1790 г. национальными цветами революционной Франции были признаны синий, белый и красный, при сохранении белого знамени как символа королевской (государственной) власти. Считается, что творцом французского триколора был генерал де Ла-файет, начальник Национальной гвардии: в июле 1789 г. к красно-

1 По недостатку места в статье не рассматриваются «дополнительные» цвета русского политического спектра: зеленый, розовый, желтый, а также «анархический черный».

2 Согласно одной из версий, белый цвет знамени восходит к белому шарфу, который Генрих IV носил еще до своего перехода в католичество, в качестве вождя гугенотов. В религиозных войнах 1562-1598 гг. белый был цветом гугенотов: считалось, что он символизирует чистоту кальвинистской веры. Однако у цвета знамени могли быть и другие источники; в частности, белый был цветом креста св. Дени, а этот крест столетиями служил отличительным знаком французской армии.

му и синему цветам кокард национальных гвардейцев1 он добавил белый в знак примирения парижан с королем. Однако, согласно одному из новейших исследователей, трехцветная кокарда вместо двуцветной появилась уже в канун штурма Бастилии, а ее третий, белый цвет трактовался скорее как цвет Французского королевства, т.е. нации и государства [Coppens, 1989].

М. Пастуро указывает еще на один возможный источник французского триколора. Синий, белый и красный использовались во Франции в качестве символа свободы уже в 1770-е годы, со времени Войны за независимость США. Эти цвета ассоциировались с цветами американского флага (которые, в свою очередь, восходят к цветам британского флага) [Pastoureаu, 2007, р. 32-37].

Вскоре триколор оказался в оппозиции к белому, хотя поначалу это не была оппозиция «республика - монархия», а, скорее, оппозиция нового (конституционного) порядка и Старого режима. 21 октября 1790 г. в Национальном собрании обсуждался проект замены трехцветного знамени во флоте белым. Мирабо решительно выступил против, назвав белое знамя «знаменем контрреволюции» [Олар, 1907, с. 97]. Между тем он был сторонником конституционной монархии, как, впрочем, почти все тогдашние революционеры.

После установления республики (1793) белый цвет становится символом монархической реставрации. Роялисты сражались под белым знаменем, прежде всего в Вандее. Белое знамя было знаменем Франции с 1814 г. до Июльской революции 1830 г., когда на смену ему опять пришел триколор, теперь уже навсегда.

В мае 1871 г. вождь легитимистов граф де Шамбор заявил, что взойдет на трон, если будет принято белое национальное знамя, которое воплощает в себе «уважение к религии, защиту всего справедливого, всего благодетельного, всего законного» [Garnier, 1971, р. 447]. В 1873 г. монархическое большинство Палаты депутатов предложило графу корону Франции. Де Шамбор был готов примириться с принципом конституционной монархии, но не с трехцветным знаменем - и Франция большинством в один голос стала республикой.

1 Цвета этих кокард обычно считаются цветами Парижа, хотя история их появления не столь однозначна.

Белые и синие

В литературе о Вандейском восстании укоренилось противопоставление «белые - синие» в значении «роялисты - республиканцы». В известном смысле это прообраз дихотомии «белые - красные» в нашей Гражданской войне. Однако оппозиция «белые -синие» не существовала в политическом языке вплоть до эпохи Июльской монархии. Вопреки распространенным - даже во Франции - представлениям, современники не называли вандейских повстанцев «белыми». Субстантивированное прилагательное «белые» в значении «роялисты», по-видимому, вообще не встречалось в эпоху Великой революции (и даже в текстах Наполеона I, включая продиктованные на о-ве Св. Елены).

Вандейские повстанцы действительно нередко именовали своих противников-республиканцев «синими», по цвету их мундиров - синих с красной выпушкой [см., например: БеаисИашр, 1820, р. 176, 186]. Наименование «синие» популяризировал Бальзак в романе «Шуаны, или Бретань в 1799 году» (1829), однако «белых» в «Шуанах» нет. Зато роман Эжени Фоа о Вандейском восстании (1832) уже назывался «Белые и синие» [Foa, 1832]. Представления позднейшей читающей публики о Вандейском восстании почерпнуты прежде всего из «исторической хроники» В. Гюго «Девяносто третий год» (1874), где повстанцы именуются «белыми» даже в речи действующих лиц. Это не могло не повлиять на семантический ореол понятия «белые» в европейской и, в частности, в русской культурной традиции.

С середины XIX в. «синими» нередко называли буржуазных республиканцев, в отличие от «красных» (социалистов), «белых» (роялистов) и «черных» (клерикалов), например: «Единодушно белые и синие [в Национальном собрании, 10 мая 1848 г.] закричали: "Нет, нет! Не нужно социализма»"» [Блан. История революции... 1907, с. 484].

Клерикальный черный

После переезда Национального собрания в Париж «черными» (les Noirs) стали называть крайне правых монархистов из-за обилия на правом крыле представителей духовенства в черной одежде. «Вся остальная часть собрания, - писал Ж.П. Марат, -составлена из смертельных врагов революции, известных под име-

нем черных» («Друг народа», 20 июня 1790) [Марат, 1956, с. 150]. Итак, «черными» здесь именуется клерикальное крыло позднейших «белых».

Это наименование возродилось в 60-е годы XIX в. Обозреватель либерального парижского журнала писал: «Сегодня во Франции только две партии - синих и черных, наследников 89 года и адептов Силлабуса » [Texier, 1867, р. 1б0].

Отныне понятие «черные» отождествляется с католической реакцией, причем не только во Франции. С 1873 г. «Черный Интернационал» - обычное наименование иезуитов в ходе так называемой «борьбы за культуру» (Kulturkampf) в Германии.

Леворадикальный черный

Согласно Луи Блану («История десяти лет», 1841), мысль о черном флаге как революционном зародилась в дни Июльской революции. 29 июля 1830 г. один из повстанцев, увидев на здании мэрии трехцветный флаг, заявил: «Нам нужен черный флаг, и Франция не откажется от этого цвета, пока не отвоюет свою свободу» [Boudet, 1990, р. 787].

В данном случае черный цвет трактовался как знак решимости сражаться до смерти. В этом качестве он нередко встречается в новой и новейшей истории. Так, во время Гражданской войны в США черный флаг поднимали иррегулярные части «южан» в знак того, что они не будут ни давать, ни просить пощады; черный флаг противопоставлялся белому флагу капитуляции. В России при Временном правительстве черный был цветом ударных частей русской армии. Отсюда же черный цвет чернорубашечников в фашистской Италии и т.д.

На улицах черные знамена (с надписью: «Работа или смерть!») впервые появились во время восстания безработных землекопов в Реймсе 15 января 1831 г. [Dommanget, 1967, р. 45]. Черный цвет этих знамен обычно толкуется как цвет отчаяния и

1 «Syllabus, или Перечень, заключающий в себе главнейшие заблуждения нашего времени» - приложение к энциклике Пия IX от 8 декабря 1864 г. Здесь объявлялось заблуждением мнение, будто «Римский Первосвященник может и должен примириться и вступить в соглашение с прогрессом, либерализмом и современной цивилизацией».

нужды. Два месяца спустя (апрель 1831) под черными знаменами восстали лионские ткачи. Самая известная надпись на этих знаменах: «Жить работая или умереть сражаясь» - как раз означала решимость сражаться до смерти.

С 1860-х годов черное знамя объявляют своим международные анархистские организации. По одной из версий, этому способствовало то, что черный, будучи «отрицанием всех цветов», мог истолковываться также как символ отрицания всего существующего порядка [см., например: Ботта^е1:, 1967, р. 48]. Парижские коммунары, среди которых анархисты были крайне влиятельны, использовали черное знамя наряду с красным.

Черный цвет оставался лишь визуальным символом анархистов. В плане языковой символики анархисты считались - и сами ощущали себя - «красными», как сторонники левых идей. Понятие «черные» было зарезервировано за клерикалами.

Леворадикальный красный

Различные предметы красного цвета, включая флаги, издавна использовались в качестве сигнала тревоги. Обычно считается, что именно к такого рода сигналам восходит революционное красное знамя.

21 октября 1789 г. в Париже был обнародован закон об осадном (или военном) положении (1о1тагйа1е). Оно вводилось в случае «угрозы общественному спокойствию», и его сигналом был красный флаг, выставляемый в главном окне городской ратуши и на улицах. При подавлении беспорядков использовалась Национальная гвардия, причем перед гвардейцами несли красный флаг в качестве предостерегающего знака. После отмены осадного положения, как свидетельствуют источники, красный флаг в окне ратуши заменялся обычным белым. Таким образом, оба флага выступают в качестве символов одной и той же власти: «мирной» или применяющей силу.

17 июля 1791 г. на Марсовом поле собрались противники монархии с требованием отречения короля, бежавшего из Парижа. Мэр Парижа Бальи приказал вывесить красный флаг как сигнал военного положения; при разгоне собравшихся погибло несколько десятков республиканцев.

10 августа 1792 г. республиканцы штурмовали дворец Тю-ильри; в тот же день король был низложен. По широко распро-

страненному мнению, «красное знамя развевалось там и сям над революционными колоннами» [Жорес, 1978, с. 592], т.е. стало -впервые - символом революции. Однако, как показал Морис Дом-манже в своей монографии об истории красного знамени [Dom-manget, 1967], это представление ложно.

Верно лишь то, что в канун восстания в Клубе кордельеров было предложено приготовить красные флаги с надписью: «Военное положение суверенного народа против исполнительной власти» - как ответ на флаг, ставший сигналом к расстрелу на Марсовом поле. Эту идею приписывали себе радикал Пьер Шометт, а также жирондист Жан Луи Карра (их заметки, из которых мы знаем об этих флагах, попали в печать лишь десятилетия спустя). Такие флаги были изготовлены, но не использовались (надо думать, из-за позиции руководства восстания); штурм Тюильри совершался под трехцветными флагами [Dommanget, 1967, p. 30-32].

Тем не менее в конце декабря 1792 г. отряду, набранному в Брюсселе из местных санкюлотов, было присвоено красное военное знамя. На двух его сторонах были помещены строки «Марсельезы»: «Трепещите, тираны и вы, рабы!» (в «Марсельезе»: «...и вы, предатели!»); «Пусть нечистая кровь оросит наши нивы!». Знамя было увенчано фригийским колпаком с трехцветной кокардой [Henne, 1845, p. 424, 429]. Красный цвет этого знамени, судя по надписям, мог означать цвет вражеской крови (хотя в «Марсельезе» «кровавым» назван «флаг тирании»).

Этот случай был единичным; красное знамя не стало знаменем санкюлотов и якобинцев (как нередко утверждается). Совсем напротив: 28 апреля 1793 г. на свежей могиле К.Ф. Лазовского, кумира санкюлотов и одного из руководителей штурма Тюильри, были сожжены два флага - белый и красный, как равно ненавистные символы. На красном было написано: «Он [Лазовский] отомстил за патриотов [Марсова поля], сорвав этот флаг вместе со своими товарищами» [Buchez, t. 27, p. 189]. На празднике в честь Конституции в Блуа 30 июня 1793 г. красный флаг был назван «позорным символом роялизма», «эмблемой жестокости и резни» [Dommanget, 1967, p. 34]. А 12 ноября 1793 г. повезли на казнь мэра Парижа Бальи; следом в грязи волокли красный флаг как напоминание о Марсовом поле [Реизов, 1970, с. 178].

Утверждение, будто красные флаги использовались бабуви-стами после термидорианского переворота, также неверно [Dom-manget, 1967, p. 34].

Позднейшее восприятие красного цвета как радикально-революционного было связано не со «знаменем 10 августа», а с фригийским колпаком. Эту мягкую красную шапку с остроконечным загнутым верхом во Франции называли «красным колпаком»1. Уже в 1675 г. в Бретани произошло крестьянское выступление против новых налогов, известное как «восстание красных колпаков».

Революционной эмблемой фригийский колпак стал в североамериканских штатах в годы Войны за независимость, а затем и во Франции. Незадолго до восстания 10 августа 1792 г. группа республиканцев явилась в Национальное собрание, требуя оружия. Они несли палку, на которой был надет красный колпак с надписью: «Долой надоевшую власть!» [Блан. История Французской революции, т. 7, с. 33]. А в день восстания отряд марсельцев увенчал красным колпаком свое трехцветное знамя [Dommanget, 1967, p. 32]. Вскоре «колпак свободы» стал эмблемой Французской республики и обычным символом санкюлотов и якобинцев.

5 июня 1832 г. похороны генерала-республиканца Ж.М. Ла-марка переросли в политическую манифестацию под красными знаменами2. В глазах радикальных республиканцев триколор дискредитировал себя, став знаменем монархии Луи-Филиппа. Но почему было выбрано именно красное знамя, современники не объясняют; иные даже заподозрили тут провокацию полиции. Годом позже республиканская газета «Tribune» назвала красные флаги «эмблемой, ненавистной для нас, нелепой для остальных» [Dommanget, 1967, p. 56].

Преемственность со «знаменами 10 августа» практически исключается: свидетельства о них попали в печать лишь в 1835 г. [Buchez, t. 7, p. 188, 271]. Такое преемство было восстановлено задним числом - в 1848 г., когда историк Леонард Галлуа в «Письме к гражданам - членам Временного правительства» заявил, что красное знамя есть символ «осадного положения народа против мятежа деспотизма» [Dommanget, 1967, p. 57].

1 Предшественником фригийского колпака была античная шапка (лат. pil-eus), которую носили ремесленники и другие свободные простолюдины; раб, получив свободу, получал и право носить pileus.

2 Впрочем, согласно дневниковой записи очевидца, опубликованной в 1930 г., красное знамя было замечено в Париже уже 29 июля 1830 г. [Dommanget, 1967, p. 40].

Можно предположить, что знамена 1832 г. получили свой цвет все от того же фригийского колпака. В 1790-е годы он уже использовался для увенчания триколора; он также надевался на пику или на палку, выступая в роли заменителя флага [см., например: Блан. История Французской революции, т. 6, с. 222; т. 7, с. 33]. По мере забывания «репрессивной» функции красного флага на первый план выходит ассоциация красного с «колпаками свободы». С 1820-х годов «подцензурным» символом республиканцев становится красная гвоздика в петлице. В феврале 1831 г. Г. Гейне противопоставляет «красные цветы» якобинства «[белым] лилиям» роялизма [Гейне, 1982, с. 44]. Фригийские колпаки снова входят в моду; одно из знамен 6 июня 1832 г. было увенчано таким колпаком.

Успеху нового революционного символа способствовала повышенная суггестивность красного, зорко подмеченная Гейне: «...Вид красного знамени, очевидно, как бы околдовал их [манифестантов] разум» [Гейне, 1982, с. 130]. В отличие от «революционного черного», красный мог восприниматься и как цвет борьбы, и как праздничный цвет.

Красное знамя 1832 г. было символом радикально-республиканским, однако еще не «социальным». Во втором качестве оно появляется во время второго восстания лионских ткачей (апрель 1834 г.), хотя основным знаменем лионских инсургентов оставалось, как и во время первого восстания, черное.

Красное знамя становится символом тайных революционных обществ [Ботта^е1:, 1967, р. 64], а в феврале 1848 г. выходит на улицы. 25 февраля Огюст Бланки потребовал от Временного правительства объявить это знамя знаменем Французской республики - не буржуазной, а «социальной». Красный цвет, пояснял Бланки, есть цвет «благородной крови, пролитой народом и Национальной гвардией» в борьбе за республику. Однако А. де Ламартин, глава Временного правительства, в своей речи с балкона парижской ратуши напомнил о том, что под красным флагом совершился расстрел на Марсовом поле, тогда как трехцветное «обошло весь земной шар, прославляя имя и свободу отечества» [Ботта^е1:, 1967, р. 87, 92].

В 1870 г. Луи Блан, объясняя, почему красное знамя было предложено в качестве национального, не говорил о цвете пролитой народом крови. Теперь он ссылался на орифламму - красную воинскую хоругвь французского короля в Средние века («Цвет, который в течение долгого времени обозначал нацию, был красный цвет»), а также на то, что красный флаг как знак осадного положения «с легальной точки зрения был знаменем порядка»

[Блан. История революции... 1907, с. 135, 140]. Но к этому времени в левых кругах уже безусловно возобладала трактовка красного как цвета крови, пролитой в борьбе за свободу и рабочее дело.

В 1848 г. «красный» становится термином политического языка: «красными» именуют всех сторонников левых идей, и они принимают это наименование. Красное знамя отныне - символ международного социализма и рабочего движения, а со времени Парижской коммуны - также общепризнанное коммунистическое знамя. Радикализация «красного» достигла своего пика.

Красное и белое (XIX в.)

Оппозиция «красное - белое» ни в один из моментов французской истории не была центральной, системообразующей. До 1830 г. «белому» противостоял прежде всего триколор. В «трехцветной» монархии Луи-Филиппа «белое» не могло играть роли главного оппонента «красного». Характерно, что в июне 1832 г. радикалы-республиканцы неявно блокировалась с «белыми» легитимистами, для которых буржуазная монархия была неприемлема. Во Второй империи легитимисты также были в оппозиции к власти. И в 1848, и в 1870-1871 гг. друг другу противостоят триколор и красное знамя.

Вне Франции оппозицию «красные - белые» мы находим в Польском восстании 1863-1864 гг. По своему содержанию оно было национальной и вместе с тем социальной революцией. Радикальное крыло повстанцев обычно именуется «красным», умеренное - «белым». «Красные» и «белые» - обычные термины в повстанческой подпольной печати, хотя и не принятые ни одной из сторон в качестве самоназвания [Ро-№з1аше81усгшо'№-е, 1966-1970]. Наименование «белые» с роялизмом связано не было: все повстанцы боролись с самодержавием за независимую республику1. Существенно также то, что оппозиция «красные - белые» не была антагонистической: она существовала в рамках одного движения, и границы между обоими крыльями были крайне зыбки.

Белый как цвет умеренности (в оппозиции к красному) полвека спустя появляется в Финляндии; об этом речь впереди.

1 Национальное польское знамя состоит из белой и красной полос, но это, вероятно, случайное совпадение.

Тем не менее в одном, зато чрезвычайно важном аспекте «белое» действительно противостояло «красному» в политическом языке. Речь идет о «красном» и «белом» терроре. Уже в памфлете Ж. Кузена «Белые якобинцы и красные якобинцы» (1797) уравниваются роялистский и якобинский террор как две опасности, грозящие Франции, причем цвет якобинцев задан их красными колпаками [Cousin, 1797, p. 7]. После Второй реставрации (1815) оппозиция «белые якобинцы - красные якобинцы» надолго укореняется в политическом языке как обозначение двух крайних течений, склонных к насилию; иногда к ним добавляется третье: «черные якобинцы» - клерикалы.

Выражение «белый террор» (terreurblanche) вошло в обиход в 1830-е годы. Первоначально оно относилось к репрессиям против бонапартистов после Второй реставрации Бурбонов (1815) [например: Histoire de Paris, 1834, p. 436]; позднее применялось также к термидорианским репрессиям (1794). По этому образцу в ходе революции 1848 г. создается выражение «красный террор» (terreurrouge) как синоним революционного насилия. Вскоре и это выражение стало употребляться ретроспективно, по отношению к террору якобинцев, который прежде именовался просто Террором.

Одновременно переосмысляется понятие «белый террор». Теперь, в 1848 г., это уже не роялистский террор, а репрессии победившей буржуазии против левых. Можно сказать, что «белый террор» осуществляли «синие» против «красных». С 1871 г. «красный террор» ассоциировался прежде всего с репрессиями Парижской коммуны против «контрреволюционеров». В свою очередь, «белый террор» в левой печати обычно ассоциировался с репрессиями против коммунаров.

Красный в России: Начало

Из всех цветов западного политического спектра в русский политический язык XIX в. устойчиво вошел только красный. Прочие цвета встречаются редко, и обычно при освещении зарубежных событий.

По-видимому, поначалу «красными» были прозваны посетители салона графини Салиас-де-Турнемир, дом которой находился

в Москве на Швивой (в просторечии Вшивой) горке. Здесь собирались московские западники. Именно к ним относилась известная эпиграмма Н. Щербины (1858):

Монтаньяры Вшивой Горки! «Красный цвет лишь дурню мил!» Так народ наш дальнозоркий Этой меткой поговоркой Вас навеки заклеймил

[Щербина, 1970, с. 274].

Разумеется, во Франции «монтаньяры Вшивой Горки» могли быть названы разве что «синими».

В эпоху подготовки и осуществления Великих реформ противники реформ именуют «красным» всякого, кто кажется им либералом. В «Отцах и детях» Кирсанов-старший говорит: «. Все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают» [Тургенев, 1976, с. 189]. Примеры такого словоупотребления - неизменно в саркастическом контексте - нередки у Салтыкова-Щедрина. «Красным» и даже чуть ли не революционером считался в консервативных кругах военный министр Дм. Милютин, осуществивший коренную реформу армии.

В неподцензурной публицистике красное знамя - как знамя кровопролитного восстания и символ «социальной и демократической республики Русской», - появляется в прокламации П. Заич-невского «Молодая Россия» (1862) [Революционный радикализм. 1997, с. 149]. На демонстрации, организованной землевольцами у Казанского собора в Петербурге 6 декабря 1876 г., красное знамя впервые было развернуто открыто. На рубеже Х1Х-ХХ вв. красные флаги становятся атрибутом забастовок и маевок.

В популярной литературе встречается утверждение, будто красный революционный флаг впервые появился в России во время так называемого Кандиевского восстания в Тамбовской губернии (март-апрель 1861). В Пензе даже установлено мозаичное панно «Кандиевское восстание» с огромной фигурой крестьянина-революционера под красным знаменем. На самом деле крестьяне «ездили поднимать соседние села, прикрепив к телегам шесты с красными платками» [Пензенская энциклопедия, 2001, с. 228].

Черный как черносотенный

В Первой русской революции мы видим уже три основных цвета: красный, черный и белый, при этом центральную оппозицию образуют красный и черный. Связано это было с появлением черносотенства как антиреволюционной силы.

«Черной сотней» называлось в допетровской Руси мещанское ополчение. Политическое значение термин приобретает с 1880-х годов как наименование «мещанской партии» в Московской городской думе: «У нас под этим именем ["черной сотни"] разумеют весьма сплоченную группу мещан и ремесленников, выходящую из третьего разряда избирателей» [Муромцев, 1910, с. 79-80].

С начала 1905 г. «черной сотней» и «черносотенцами» в левой и либеральной печати стали называть боевые дружины монархических организаций, а затем - все крайние монархические элементы. Эти наименования были приняты крайне правыми в качестве самоназвания. Редактор «Московских ведомостей» В.А. Грингмут писал в «Руководстве монархиста-черносотенца» (1906): «Враги самодержавия назвали "черной сотней" тот простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 года встал на защиту своего Самодержавного Царя. Почетное ли это название "черная сотня"? Да, очень почетное». Ополченцы 1612 г. во главе с Мининым и Пожарским «были настоящими "черносотенцами", и все они стали, как и нынешние "черносотенцы-монархисты", на защиту Православного Монарха, Самодержавного Царя». Поэтому «черная сотня» - это «весь Православный Русский Народ» [Грингмут, 1910, с. 136].

Сплошь и рядом черносотенцев именовали просто «черными». Это наименование сближало их с «клерикальными черными» западноевропейского спектра, поскольку черносотенцы активно использовали религиозную символику - как визуальную, так и вербальную.

В либеральной печати черносотенцев иногда называли и «белыми», как французских роялистов. О «белых террористах» говорил П.Н. Милюков [Милюков, 1908, с. 184]. П.Б. Струве писал о «белых и красных фантасмагориях», имея в виду идеологию черносотенцев и леворадикалов [Струве, 1911, с. 207-208].

«Левый» террор в антиреволюционной печати называют «красным террором», тогда как черносотенный террор в либеральной и левой печати нередко именуют «белым террором», напри-

мер: «"Черные патриоты" <...> все время проповедуют так называемый белый террор» [Вашков, 1906, с. 11].

В левой печати «белым террором» называют также репрессии со стороны властей (начало этому положила уже народовольческая публицистика).

Белое знамя и «белая гвардия» черных

Революция 1905 г. представляла собой, среди прочего, борьбу флагов. Цветом революции был, разумеется, красный; правомо-нархические силы обычно выступали под бело-сине-красными флагами. Это обстоятельство способствовало дискредитации триколора в глазах левой общественности и, надо полагать, сказалось на его судьбе после Февраля 1917-го.

Либеральная пресса писала о погромах «под сенью национальных флагов» [Одесские избиения, 1905]. В прокламации, предшествовавшей погрому в г. Александровске Екатеринославской губернии (начало 1906 г.), заявлялось: «Кто за царя, родину и веру православную <. > вступайте под русские трехцветные знамена сформированной Александровской русской боевой дружины, которая ринется с портретом царя и святой иконой на врагов наших -краснофлажников» [Общественное движение. 1914, с. 381]. После Киевского и Одесского погромов (октябрь 1905) «левые» силой убрали трехцветные флаги в Киевской городской думе и заменили их красными и черными (траурными) [Киевский и Одесский погромы. 1907, с. 34].

В то же время «черные» эпизодически использовали и белый цвет - в качестве как вербального, так и визуального символа. Созданная в октябре 1905 г. нижегородская правомонархическая организация, впоследствии примкнувшая к черносотенцам, носила название «Союз Белого Знамени», а Одесское отделение Союза русского народа - «Белый двуглавый орел». Белый цвет, вероятно, был заимствован из французской роялистской символики, хотя прямые указания на это нам неизвестны.

Белые флаги иногда использовались во время погромов, например в Екатеринодаре в октябре 1905 г. 16 октября 1905 г. в Киеве «какой-то человек <...> подстрекал на Троицком базаре собравшуюся толпу рабочих бить евреев и отправиться по улицам города с белым флагом с надписью: "За Царя и Отечество".» [Киевский и Одесский погромы. 1907, с. 28].

В конце 1905 г. появляется выражение «белая гвардия» - как первоначальное самоназвание боевых дружин Союза русского народа в Одессе. «Гвардия» здесь означает не «отборные части войск», а «[гражданскую] стражу» для охраны общественного порядка. (Оба эти значения присущи французскому слову gаrde.) Тогда же в печати появляется слово «белогвардейцы» - обычно в связи с погромами.

«[Одесский] порт, - сообщалось в левокадетской газете "Товарищ" от 6 декабря 1905 г., - наводнился "белогвардейцами", полицией и войсками. Попутно возникли попытки устроить еврейский погром, - банда "белогвардейцев" неожиданно появилась на базаре и разгромила ряд еврейских лавок». «На вопрос пристава, что это за люди, ему ответили, что они принадлежат к боевой дружине "союза русского народа" и составляют так называемую "белую гвардию"» [Еще о черной сотне, 1906, с. 69, 73].

В корреспонденции под заглавием «Киев. Белая гвардия» («Русь», 12 дек. 1906) сообщалось: «5 дек[абря] состоялось конспиративное заседание боевой дружины местного "союза русского народа", на котором было решено предпринять энергичные меры "для очистки университета от крамольных поползновений". <...> Из этого "приказа" вполне ясно, что и у нас, по примеру Одессы, образовалась особая "студенческая" фракция "белой гвардии", и теперь нужно ожидать таких же ее славных деяний, как и в Одессе, т.е. зверских избиений беззащитной учащейся молодежи» [цит. по: Союз русского народа, 1929, с. 379].

Другая «белая гвардия»

Почти одновременно в печати появляются упоминания о финляндской «белой гвардии», которая, однако, не имела ничего общего с южнорусскими черносотенцами. «.Шведская партия, -сообщало "Новое время", - именующая себя конституционалами, устроила в 8 часов вечера [2 декабря] шествие по главным улицам города своей милиции, носящей название белой гвардии» [Корреспонденция из Гельсингфорса, 1905].

Финляндская «белая гвардия» состояла преимущественно из либеральной студенческой молодежи и противостояла местной «красной гвардии» - полувоенной леворадикальной организации. (Наименование «красная гвардия» в его нынешнем значении появилось тогда впервые.) «Белой гвардией» студенческие дружины

называли по белым нарукавным повязкам, официально же она именовалась «охранным корпусом», или «отрядами самообороны» (швед. 8куёё8каг - шюцкор, фин. Suojeluskunta).

В Гельсингфорсе, сообщало «Новое время», «проявлялся разлад между "белыми" и "красными". Первые - конституционалисты, желали созыва сейма для обсуждения проекта реформы избирательного права, вторые же требовали созыва национального собрания по однопалатной системе» [Финляндия, 1905].

Впрочем, финляндская «белая гвардия» упоминалась редко. В указателе Н.Н. Корево «Финляндия в русской печати. 19011913» (Пг., 1915) зафиксировано 23 упоминания о «красной гвардии», тогда как о «белой» - лишь два.

Красное и черное: Близнецы-братья

С октября 1905 г. в либеральной и умеренно-консервативной печати «красные» и «черные» (они же «белые») сближаются и даже уравниваются по признаку радикализма, нетерпимости и насильственных методов действия. «В атмосфере русской жизни, - предостерегает П. Струве, - висит диктатура: диктатура тех, кого именуют "черной сотней", и тех, кто себя именует "революционным пролетариатом"...» [Скорее за дело!, 1905]. В другой статье Струве осуждает «белое и красное черносотенство» [Струве, 1911, с. 16]. В сущности, речь шла о сходстве двух протототалитарных течений.

Столыпинский официоз «Россия» заявляет: «Революция белая или революция красная - и та, и другая могут только нанести еще и еще несколько новых ударов государственному началу, как таковому». «Крайним правым» и «крайним левым» здесь противопоставляются «группы истинно монархические» [Передовая статья, 16.7.1906]. По поводу убийства черносотенцами М.Я. Гер-ценштейна «Россия» задается вопросом: «Должны ли мы понять, что на террор революционеров красного знамени готов образоваться террор революционеров белого знамени..?» [Убийство М.Я. Герценштейна, 1906]. Как видим, даже высшая исполнительная власть склонна отождествлять «белое» с неприемлемым для нее правым радикализмом.

С позиций «истинного монархизма» против черносотенцев выступает М. Меньшиков в «Новом времени»: «Кричите сколько вам угодно, г-да черные революционеры, что, добиваясь неограниченных форм власти, вы отстаиваете монархию. Вы лжете, - вы

губите монархию»; «Подавляющее большинство нации серьезнейшим образом не хочет анархии - ни красной, ни черной» [Меньшиков, 1912].

Белое между красным и черным

У Ленина мы находим пример нехарактерной для 1905 г. трактовки «белого» - не как монархического или черносотенного, а как цвета нейтральности между красным и черным: «[Витте] предлагает министерские портфели вожакам кадетов <...> стараясь изобразить из себя "белого", который одинаково далек и от "красных", и от "черных"». Согласно Ленину, «партия "белых" - один обман. Кто не за революцию, - тот черносотенец»; «На красную и черную армию распадается войско» [Ленин. Между двух битв, 1960, с. 50, 56, 58]. То же повторено в другой, не попавшей в печать статье: «В гражданской войне нет и не может быть нейтральных. Партия белых - одно трусливое лицемерие. <.. > Кто не революционер, тот черносотенец» [Ленин. Наши задачи. 1960, с. 70].

Сведения о контактах Витте с кадетами Ленин заимствовал из женевской газеты «Le Temps»; в кадетской печати ничего похожего на «партию белых» не обнаруживается. Правда, Милюков (уже после публикации ленинской статьи) писал: «Нам опять начинают повторять, что, когда "черный" и "красный" ведут борьбу не на жизнь, а на смерть, промежуточным оттенкам между ними нет места», - т.е. выступал именно за «промежуточные оттенки» [Милюков, 1907, с. 348].

Однако в те годы назвать себя «белым» леволиберальный политик не мог, памятуя об ассоциации «белого» с легитимизмом, а теперь еще и с черносотенством.

Красный Февраль

Февраль 17-го стал настоящим взрывом красного цвета - на улицах и в политическом языке.

Символика Февраля рассмотрена в пионерской монографии Б. Колоницкого [Колоницкий, 2001]. Февральскую революцию, пишет автор, воспринимали «не только как великий политический, но и как тотальный нравственный переворот». Символы революции стали объектом квазирелигиозного поклонения. Революцию

нередко сравнивали с Пасхой, но и Пасху могли сопоставлять с революцией, переосмысляя выражение «красная Пасха». Многие флаги повторяли форму хоругвей, на красных знаменах подчас изображались архангелы с трубами, возвещавшие, по-видимому, приход для угнетателей страшного суда, т.е. революции [Колониц-кий, 2001, с. 56, 77-78].

Хотя революция декларировалась как национальная и патриотическая, национальный триколор стремительно вытесняется красным флагом; фактически он становится государственным (формально таковым до апреля 1918 г. оставался триколор). Патриотические манифестации под трехцветным флагом нередко воспринимались как контрреволюционные [Колоницкий, 2001, с. 97]. Возможно, тут сказывалась память о «борьбе флагов» в 1905 г., когда триколор выступал в роли антиреволюционного, а то и погромного символа. Но, вероятно, еще важнее то, что Февраль ощущался как начало «нового прекрасного мира», для которого старые символы не годились.

Символика красного двоится. Прежде всего, это символ свободы, нового, демократического патриотизма и новой жизни. Сразу после Февраля в умеренно-либеральном «Утре России» сочувственно пишут об «армии <...> осененной красными знаменами свободы», которая «отреклась от старого режима и присоединилась к народному правительству» [Передовая статья, 7.3.1917]. Военнослужащие новых ударных частей носили на рукаве черно-красную нашивку, причем в приказе генерала А. А. Брусилова красный толковался как «символ борьбы за свободу», черный -как «указание на нежелание жить, если погибнет Россия» [Колоницкий, 2001, с. 162]. Погоны тех же цветов были присвоены Кор-ниловскому ударному отряду, а в Гражданскую войну черный и красный стали цветами корниловцев.

Но красный цвет мог трактоваться и как символ социальной и антимилитаристской борьбы, символ Интернационала [Колоницкий, 2001, с. 253]. Боевые отряды, созданные большевиками в конце марта, получают название «Красная гвардия», заимствованное у финляндских леворадикалов.

В смутные дни и месяцы Февраля «символы власти порой воспринимались как сама власть» [Колоницкий, 2001, с. 11-12]. Вот одна из иллюстраций этого тезиса: «Насильники в настоящее время непременно облачаются в красную повязку. <.. > Сама физическая сила сильна лишь постольку, поскольку она опирается хотя бы на некоторый признак морального свойства, которое и достигается самозванным облачением в "революционную" эмблему» [Кизеветтер, 1917].

Примером амбивалентного отношения к «красному» служит статья Н. Устрялова «В ожидании». Автор пишет: «Наш красный республиканский флот, наша красная республиканская армия», и здесь же, с неодобрением: «красные демагоги», «"красная" демократия» [Сурмин, 1917].

Красное и черное после Октября

С Февраля до Октября 1917-го, в отличие от 1905-1907 гг., «белый» практически отсутствует в политическом языке. И даже когда он появляется вновь, некоторое время центральной остается оппозиция красного и черного. Но ее содержание меняется коренным образом. Черносотенцы как политическая сила не пережили крушения монархии (что не мешало левым ораторам вызывать из небытия призрак черносотенного реванша). Постепенно «черное» в публицистике всех направлений становится универсальным символом реакции, насилия и контрреволюции, под каким бы флагом она ни совершалась - пусть даже под красным.

Большевики объявляют «черными» всех противников «углубления революции». Это прежде всего кадеты, а с осени 1917 г. - «корниловцы». После Октября «черными» оказываются едва ли не все противники большевизма, включая социалистов-«соглашателей». «Напрасно говорил представитель группы "Единство" о многих цветах, - заявляет Троцкий на Всероссийском съезде крестьянских депутатов 3 декабря 1917 г. - В России два цвета. Труженики в одном лагере - красного цвета; имущие в другом - черного цвета» [Троцкий, 1923, с. 203].

«Черными» называют также представителей духовенства, настроенных против Советской власти: «черная [т.е. клерикальная] рать», «воззвание черных [к пастве]», «черный архиерей» и т.д. Тут «клерикальный черный» сливается с «контрреволюционным черным».

В свою очередь, в антибольшевистской печати «красное» (в значении: большевистское) сближается с «черным». Либеральная печать уже в 1905 г. была склонна отождествлять «красносо-тенцев» с «черносотенцами». Но после Октября о том же пишут «красные» небольшевистского толка - меньшевики и эсеры: «Теперь эта черная сотня называется "красной" сотней...» [Маслов, 1917]. «Долой черную сотню! Долой самодержавие Николая II, Ленина, Шнеура и Комиссарова! <...> Все на улицу под красные

знамена социализма!» [Воззвание Московского Комитета. 1917]. «А в Петрограде черная гвардия [т.е. красногвардейцы] рыскает, торопится, обрывает звонки...» [Соболь, 1918].

«Дезертиры социализма <. > утверждают на все лады, что мы делаем "черно-красное" дело», - констатировал большевистский обозреватель [Обзор печати, 1917]. Выражение «черно-красный» в сходном значении появилось еще в эпоху революции 1905 г.; этот оксюморон можно считать отдаленным прообразом позднейшего «красно-коричневый».

К концу лета 1918 г. в советской печати на первый план выходит оппозиция «красное - белое», однако оппозиция «красное -черное» сохраняется. Ленин призывает «против черной сотни всего мира» двинуть «интернациональную Красную Армию» [Ленин. Речь на митинге. 1969, с. 26]. В передовице Н. Бухарина «Черный всадник и красный всадник» черный всадник олицетворяет мировую войну и мировой капитализм, красный - Советскую Россию [Бухарин. Черный всадник. 1918].

Черный цвет широко используется для дискредитации (можно было бы сказать: для очернения) врага. Советская печать пишет о «людях черного контрреволюционного дела», «черной реставрации» и «черном воронье», о «черном войске», прихода которого дожидается «буржуазная клика Москвы», о «черно-бело-розовой гвардии» в Самаре т.д. [Волин, 1918; Сокольников, 1918; Зорин, 1918; Единый фронт. 1918]. «Черной армии от Красной / Кто теперь не отличит?», - спрашивает Демьян Бедный в январе 1919 г. [Бедный, 1926].

Генерал Алексеев именуется «черным генералом», атаман Дутов - «черным атаманом» [Осинский, 1918; Что такое. 1918]. Врангеля, как известно, называли «черным бароном» - по цвету его черкески и папахи. В песне «Белая армия, черный барон» (1920) «черное» и «белое» уравниваются между собой как антонимы «красного».

Московская «белая гвардия»

По воспоминаниям В. Б. Станкевича, комиссара Временного правительства, на совещании партийных фракций 24 октября 1917 г. в Совете Республики (Петроград) обсуждались возможности сопротивления большевистскому перевороту. «Я, между прочим, заявил о необходимости организовать гражданскую оборону из студенчества, но меньшевики отшатнулись от меня, как от зачумленного.

- И так правительство наделало много глупостей, вы хотите еще белую гвардию устраивать...» [Станкевич, 1923, с. 259].

«Белая гвардия» здесь - не термин рассказчика; он сам говорит о «гражданской страже». Поэтому его свидетельство стоит учесть. Возможно, «белая» студенческая гвардия ассоциировалась с финляндскими противниками «красных» - то ли 1905 г., то ли уже новыми, образца 1917 г.

Однако несколько дней спустя «гражданская оборона из студенчества» появилась в Москве - и назвала себя именно «белой гвардией». 28 октября в эсеровской газете «Труд» появилось воззвание Центрального студенческого исполнительного комитета от 27 октября, в котором, в частности, заявлялось: «Студенчество <...> считает своей ближайшей задачей обеспечение порядка и беспощадную борьбу с попытками погромов. <...> Запись в дружины производится по учебным заведениям».

А в подборке материалов «Организация обороны», опубликованной 28 октября на 3-й странице газеты «Власть народа», появилась заметка: «В Художественном электротеатре на Арбатской площади происходит запись лиц для формирующейся белой гвардии, в противовес красной. Записываются главным образом студенты». «В Замоскворечье произошло столкновение между красной гвардией рабочих и "белой" студенческой гвардией», - сообщала в тот же день газета «Вперед!» [Настроение в Москве, 1917].

Итак, название «белая» было выбрано «в противовес красной», т. е. по контрасту. Но в цветовой системе тогдашнего политического языка «белое» означало также отрицание «черного» -вопреки воззрению, согласно которому «на красную и черную армию распадается войско». Об одесской «белой гвардии» 1905 г. московские студенты едва ли помнили, а сообщения о новой финляндской «белой гвардии» появились в печати, по-видимому, уже после октябрьских событий в Москве.

«Белое» московского Октября - исключительно вербальный символ. Ни газеты, ни мемуаристы не упоминают о белых кокардах или повязках. «Моя студенческая форма - патент на белогвар-действо», - сообщает И.Е. Тамм (будущий физик-академик) в письме от 1 ноября 1917 г. [Капица, 1998, с. 259]1. В печати упоминалось об автомобилях с белыми флагами, но это были флаги

1 В том же письме встречается оппозиция «белые - красные», которая в печати утвердилась лишь в 1918 г.

«Красного Креста». Позднее, в июле 1918 г., сообщалось о «людях с белыми повязками на рукавах» в Муроме [Ярославский, 1918]. Однако здешние повстанцы не называли себя «белой гвардией», вопреки названию заметки: «Восстание белой гвардии в Муроме»; а белые повязки - обычный способ узнать «своих» ночью, когда и началось Муромское восстание.

«Белой гвардией» почти во всех современных свидетельствах, а также в первом сборнике воспоминаний участников [Москва в октябре. 1919] именуются отряды учащейся молодежи, в отличие от юнкеров, которые были главной силой московского выступления и в печати упоминались гораздо чаще.

Московская «белая гвардия» была не только безусловно республиканской, но и достаточно левой по духу. Об этом свидетельствует хотя бы воззвание «К студенчеству: Открытое письмо представителей белой гвардии», опубликованное уже на исходе октябрьских боев («Труд», 1 ноября 1917): «...Мы обязаны грудью все встать на защиту великих святых лозунгов свободы, равенства и братства»; «С нами все борющиеся за завоевания революции, против нас - все контрреволюционные силы и авантюристы».

«Утро России» опубликовало написанные по горячим следам воспоминания одного из участников [Шесть дней. 1917]. Автор, узнав о «белой гвардии» из газеты «Власть народа», пришел в Художественный электротеатр на Арбате (ныне - кинотеатр «Художественный») как «рядовой революционной армии, стоящей на страже интересов народа». В добровольческой роте, куда его направили, «были и конторщики, и инженеры, и студенты всевозможных высших учебных заведений; были гимназисты и реалисты». Вечером того же дня большая часть добровольцев не вернулась в Александровское училище, оставшихся распределили по ротам юнкеров.

Гораздо позже офицер - участник московских событий назвал первый отряд московской «белой гвардии» «родоначальником белой борьбы против красных» [Трескин, 1935, с. 13]. Однако это мнение разделялось немногими. Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, считал начало своего «добровольчества» с 26 октября 1917 г., но в его мемуарных очерках 1920-х годов с подробным рассказом о московских событиях [Эфрон, 1998] «белая гвардия» не упомянута вовсе.

Зачатки легенды «белой гвардии»

В «Правде» термин «белая гвардия» появился 4 ноября в тексте договора между московским Военно-революционным комитетом и эсеро-меньшевистским Комитетом общественной безопасности от 2 ноября 1917 г. В обращении председателя СНК Ленина «К населению» («Правда», 7 нояб. 1917) речь шла лишь о московских «юнкерах и других корниловцах». В том же номере «Правды» напечатана речь Бухарина на заседании Петроградского Совета 6 ноября. Здесь мы находим формулировку «Белая Гвардия и все юнкера, кость от кости и плоть от плоти контрреволюционной буржуазии». Прописные буквы означали символическое «повышение в ранге» эфемерного студенческого формирования.

В те же дни о «белой гвардии» узнают на Дону. 31 октября штабс-капитан Н. Астафьев уехал из Москвы в Новочеркасск просить помощи у казачества. Здесь он дал интервью газете «Вольный Дон» [Вести из Кремля, 1917]. Согласно Астафьеву, большевикам противостояли «офицерские роты», а также «самостоятельные роты <...> из учащихся высших учебных заведений». «Большевики прозвали своего противника "белой гвардией". Ввиду того, что белый цвет служит символом чистоты, мы, со своей стороны, можем сохранить это название за войсковыми офицерами и студенческими частями». И далее «белой гвардией» он называет уже все вооруженные формирования, выступившие в Москве против большевиков, а всех участников выступления - «белогвардейцами». До этого о «белой гвардии» в «Вольном Доне» не упоминалось, хотя события в Москве освещались очень подробно.

Как видим, Астафьев считает «белую гвардию» чужим термином, но согласен принять его, истолковывая «белый» как символ чистоты. Этот случай, насколько нам известно, был единичным в печати антибольшевистского Юга, Востока и Севера. (Попутно отметим, что термины «белая гвардия» и «белогвардейцы» оставались табуированными в «белой» публицистике гораздо дольше, чем термины «белые», «белая армия», «белое движение» и т.д.)

Зато два месяца спустя в той же газете появилось сразу несколько статей о «молодом рыцарстве» и «молодой гвардии». В статье «Рыцари идут» Ник. Литвин заявлял: «Оживает древнее рыцарство, воспетое в романтических балладах и сагах». «Разбитая на петербургских и московских баррикадах, эта молодежь не сняла злосчастные погоны», но продолжает борьбу. «Молодое рыцарство -

рядом с героическими тенями Ермака, Степана Разина, мятежного Булавина, рядом со скорбной памятью Грузиновых1» [Литвин, 1918].

В сходном духе выдержана статья К. Шадринцева «Гвардия молодости»: «На мостовых Невского и Литейного, в стенах Владимирского училища, на баррикадах Москвы, - они, молодые, твердые, неудержимые. <.> Юнкера, студенты, гимназисты». «Перед толпами красной гвардии выросла новая гвардия: - Гвардия молодости»2.

Упоминая о «лозунгах, которые горят на знаменах молодой гвардии», Шадринцев, однако, ничего не говорит об их содержании, а лишь о «стальном рисунке грядущей жизни», о «береге новой жизни» [Шадринцев, 1918].

В статье Ник. Арсеньева «Во имя России» воспевается «юная добровольческая армия», идущая на смерть «за воскресение России». «В этих юношах и мальчиках рождается, более того -уже родилась обновленная, новая Россия. В их святом порыве, в их святой крови очищается вся мерзость, вся накипь преступлений, лежащих на русском народе» [Арсеньев, 1918].

Перед нами первые наброски легенды «белой гвардии», хотя сам этот термин табуирован. Авторы обращаются к традиции и риторике «освободительного движения в России», начиная с декабристов, а Ник. Литвин - еще и к донской традиции «казацкой вольности». Однако теперь Россию надлежало освобождать не от гнета самодержавия, а от деспотизма большевиков. Главное же -«новому рыцарству» предстоит искупить «всю мерзость <.> преступлений, лежащих на русском народе». И это уже совершенно новый мотив, не сочетающийся с прежним «освобожденством». «Молодая гвардия» понимается не как элитные части некой «Великой армии»3, а как избранное, жертвенное меньшинство; его рыцарское служение - служение уже не «народу», а России как некой идеальной сущности. Эти идеи и образы впоследствии

1 Братья Евграф и Петр Грузиновы, сосланные при Павле I в Сибирь и прослывшие «мучениками за казачье дело».

2 Казалось бы, «по контрасту» здесь следовало бы сказать «белая гвардия», тем более что многие из уехавших на Дон «студентов и гимназистов» сражались «на баррикадах Москвы». Однако это обозначение надолго останется под запретом в «белой» печати.

3 Впервые «молодой гвардией» («La Jeune Garde») были названы части императорской гвардии Наполеона I, формировавшиеся с 1809 г., в отличие от частей, существовавших к моменту провозглашения империи.

прочно войдут в легенду «белой гвардии», хотя едва ли ее творцы были знакомы с публицистикой «Вольного Дона» февраля 1918 г.

Практически одновременно свой - поэтический - вариант легенды «белой гвардии» создавала М. Цветаева в Москве; но он стал известен лишь в эмиграции и гораздо сильнее повлиял на позднейшего советского (и постсоветского) читателя, чем на эмигрантских идеологов и апологетов «белого движения».

Образ «молодой гвардии» встречается в «белой» печати и позже, например: «В огне и крови революционно-социалистических ужасов народилась новая порода людей <...> из огнеупорного материала. <. > Полки нашей молодой гвардии - Марковские, Корниловские и полки Дроздовского» [Савенко, 1919].

Белогвардейцы внешние и внутренние

По знаменательному совпадению первое упоминание о финляндской «белой гвардии» в «Правде» появилось одновременно с первым упоминанием о московской «белой гвардии» - в номере от 4 ноября 1917 г.: «Вся страна [Финляндия] разделилась на два враждебных лагеря. Тут и там стали проходить вооруженные стычки между "красной" и "белой" гвардиями» [Революция в Финляндии, 1917].

С февраля 1918 г. в Финляндии развернулась полномасштабная гражданская война, закончившаяся в апреле поражением «красных». Советская печать с напряженным интересом следила за ходом борьбы. Именно с этого времени оборот «белая гвардия» из эпизодического становится обычным, и именно по отношению к финляндской гражданской войне прочно утверждается антагонистическая оппозиция «белые - красные»1.

Тогда же выражения «белая гвардия» и «белогвардейцы» начинают применяться к антиреволюционным вооруженным формированиям в Эстонии, Латвии и Германии, а также к германским частям, наступающим на Петроград. Немцы, сообщает «Правда», «привели свою "белую гвардию" против России...»; «германская белая гвардия идет против пролетариев и крестьян». Здесь же говорится о «немецких Корниловых» и «немецких калединцах»

1 «Белые и красные» - заглавие редакционной статьи «Правды» от

3 апреля 1918 г.

[Разбойничий поход, 1918]. «Белогвардейцев» находят даже во Франции июня 1848 г.: «Солдаты, буржуа, белогвардейцы шли в бой против пролетариев под складками трехцветного знамени» [Стеклов, 1918].

Таким образом, «белая гвардия» и «белогвардейцы» становятся синонимом буржуазной контрреволюции, прежде всего зарубежной1 Этому способствовало то, что «белая гвардия» легко ассоциировалась с «белым террором», который для «красных» всегда был террором контрреволюционной буржуазии. (Что, впрочем, не мешало «Правде» от 7 апреля 1918 г. озаглавить статью о начале иностранной интервенции «Черный Интернационал».)

Применительно к самой России «белогвардейцы» пока еще не общее наименование противника, а лишь одна из множества «контрреволюционных» групп, например: «помещики, банкиры, домовладельцы, фабриканты, лавочники, меньшевики, спекулянты, правые эсеры, белогвардейцы, безвольные интеллигенты и юнкера» [Во имя Учредительного. 1918].

Со второй половины мая 1918 г. «белогвардейцы» появляются в сообщениях из Сибири, где начались антибольшевистские восстания, а с середины июня - в сообщениях о «белогвардейских восстаниях» в Поволжье и Центральной России. «Белогвардейцы» - это чаще всего добровольческие части (в отличие, например, от казаков) либо «внутренние» заговорщики. Во втором случае «белогвардеец» и «черносотенец» используются практически как синонимы.

Едва ли не всякая городская противобольшевистская организация именуется «белой гвардией», например: «В Оренбурге раскрыт белый заговор. Захвачена переписка штаба белой гвардии. <.> Главным ядром белой гвардии является офицерство и интеллигенция вообще» [Борьба с контрреволюцией, 1918].

Уже с конца 1917 г. актуализируются негативные обороты, связанные с «белым», такие как «белая кость»2; позднее появляются новые: «белопогонники» (по цвету погон некоторых «белых» воинских частей). Одновременно негативную окраску получают обороты, ранее нейтральные или даже сугубо позитивные («белый генерал»).

1 Это значение сохранялось и в 20-е годы, в частности при освещении событий в Германии.

2 «[Эсер Гоц] организовал [в Петрограде] восстание "белой кости", юнкеров, против солдат и рабочих» [Обещание и исполнение, 1917].

«Белым генералом» издавна именовался М. Д. Скобелев. Образ Скобелева в белом кителе и на белом коне стал частью популярной культуры. Тем не менее памятник «белому генералу», установленный в Москве в 1912 г., был снесен 1 мая 1918 г. В советской печати «белыми генералами» (в значении: «белогвардейские») с конца 1917 г. называют Корнилова и его сподвижников. Одновременно их же именуют «черносотенными генералами».

С июля в сообщениях с различных фронтов обычным становится краткое обозначение «белые» вместо прежнего «белогвардейцы», а с конца августа 1918 г. двухцветное деление воюющих сторон утверждается окончательно: «белые» против «красных». При этом «белые» своих противников довольно долго предпочитают называть не «красными», а «большевиками». Так, в «Утре Юга» (Екатеринодар) термин «красные» вместо «большевики» в военных сообщениях утверждается только с лета 1919 г. (в «Русской армии» (Омск) - не позднее начала 1919 г.).

«Между белой и красной властью борьба идет во всей России, - заявляет "Правда", - и скоро она вспыхнет по всему лицу мира!» [Две власти, две диктатуры, 1918]. «Два мира стали друг против друга, - пишет Бухарин, - и две гвардии - белая и красная - сражаются теперь во всем мире. Белая против красной. Красная против белой» [Бухарин. Часовой пролетарской революции, 1918]. Универсальный, можно сказать, вселенский характер этой дихотомии сохраняется и позднее: «Весь мир разделился на два лагеря - белых и красных» [Листовка Петроградского комитета. 1957, с. 285].

«Красный террор», официально провозглашенный 2 сентября 1918 г., после покушений на Ленина и Урицкого, декларируется как ответ на «белый террор», хотя оба покушения были совершены членами левых партий.

Зримым воплощением борьбы двух цветов стал аллегорический монумент «Красный клин» по проекту Н.Я. Колли, установленный 7 ноября 1918 г. на Воскресенской площади в Москве (ныне площадь Революции). Монумент представлял собой белый куб, треснувший под ударом красного клина. На кубе надпись: «Банды белогвардейцев»1. Однако в одном из откликов в «белой» печати этот монумент истолкован, по сути, как апология «красного

1 Вероятно, отсюда - идея знаменитого супрематического плаката Эль Ли-сицкого «Клином красным бей белых!» (1920).

террора»: куб именуется «изображением "контрреволюции" <...> рассекаемой ножом гильотины», причем «из-под "машинки" каплями струится кровь...» [В Москве, 1919].

Красный и триколор

Указом ВЦИК от 14 апреля 1918 г. красное знамя было провозглашено государственным, а 17 апреля на первой полосе «Правды» появилась статья Ю. Стеклова «Красное знамя» [Стеклов, 1918]. Отсылка к рождению красного знамени как «символу социального протеста против бездушного владычества буржуазии» датируется здесь - вопреки историческим фактам - расстрелом на Марсовом поле (1791). «До сих пор красное знамя было лишь знаменем одного класса. <...> Теперь впервые оно становится национальным знаменем целого народа» - «великого русского народа, несущего освободительный благовест народам всего мира».

Итак, красное знамя, оставаясь классовым и интернациональным, объявляется в то же время национальным. Еще одним шагом на пути «национализации» красного цвета стал День красного офицера, объявленный 24 ноября 1918 г.

Левые противники большевиков расценивали Октябрьский переворот как контрреволюцию, а использование большевиками «красной» символики - как узурпацию. Под красным флагом выступало первое антибольшевистское правительство - эсеровский Комуч (Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания), учрежденный 8 июня 1918 г. в Самаре. «Красное знамя <...>, -писал председатель Комуча В. Вольский, - является символом борьбы всех угнетенных против большевиков и немцев» («Вестник Комуча», 19 июля 1918) [цит. по: Рыбников, 1993, с. 43].

Но к этому времени большевики уже завладели «символическим капиталом Февраля» [Колоницкий, 2001, с. 335], включая и красное знамя. По свидетельству П. Климушкина, одного из руководителей Комуча, большинство населения отнеслось к «реабилитации» красного флага с недоумением, обвиняя Комуч в большевизме, а некоторые кричали: «Долой эту красную тряпку!» [Климушкин, 1928, с. 48]. (Наименование «красная тряпка» появилось еще в годы Первой русской революции и нередко приписывалось П.Н. Милюкову - по-видимому, безосновательно [см.: Ду-шенко, 2005, с. 461].)

В «Вольном Доне» разгон Учредительного собрания назван «контрреволюцией»: большевики «разорвали на клочки красное знамя свободы», Корнилов же - «генерал-республиканец» [Контрреволюция, 1918].

По мере «поправения» антибольшевистского движения красный цвет становится символом абсолютного зла. На агитационных плакатах это цвет пожарищ и крови. «Что такое красный флаг?» - спрашивает «колчаковский» публицист, и отвечает: «Это знак крови и огня» [Красный флаг, 1919]. В пропагандистской листовке (май 1919), обращенной к жителям Советской России, находим весь набор инвектив по адресу красного цвета: «кровавые лапы Красного Дьявола», «красный яд», «красный зверь», «красные разбойники», «красный петух, подпущенный хитрой немецкой рукой» [К жителям... 1919].

Красная звезда - «символ отрицания не только веры, но и всей христианской цивилизации» [Передовая статья, 1919 а]. Даже организация Красного Креста на Юге была преобразована в Белый Крест, а ее символом стал белый крест на синем фоне.

В качестве своего знамени силы, названные позднее «белыми», приняли российский триколор. Но поскольку уже в Феврале победило красное знамя, триколор очень часто воспринимался как символ реставрации «старого режима», как «царское знамя». Именно так он нередко именуется в воспоминаниях современников. Характерный (но далеко не единственный) пример: «Дени-кинцы еще не вошли [в Киев], но кое-где на домах предусмотрительные горожане уже вывесили бело-сине-красные царские флаги» [Паустовский, 1993, с. 487].

За трехцветный флаг Корнилова укоряли матросы-черноморцы, приехавшие делегацией от большевиков: «Только красный флаг должен быть всегда. Национальный флаг - это эмблема реакции» [Севский, 1918]. Попытка совместить оба символа иногда приводила к тому, что триколор просто переворачивали красной полосой кверху [Маргулиес, 1923, с. 49, 52].

Борясь с восприятием триколора как «царского флага», «белые» ссылались на западные республиканские образцы. Три цвета русского знамени «взяты Петром у голландской республики. <...> У наших верных друзей-французов на знаменах те же цвета, только в другом порядке, и <.. > означают они у них: "Свобода, равенство, братство"» [Знамя, 1919]. В 1919 г. в Ростове-на-Дону была издана песня «Трехцветный флаг» с подзаголовком: «Победная песнь Добровольческой Армии». На обложке изображена летящая

женщина с российским триколором в руках, что напоминало о символах революционного патриотизма во французском искусстве. В «белой» печати нередко подчеркивалось, что противники «красных» отнюдь не защитники «старого строя», напротив - они олицетворяют собой новую, «молодую Россию», хотя образ этой новой России оставался нечетким.

К июлю 1918 г. относится попытка противопоставить бело-сине-красному флагу бело-желто-черный - как монархический символ, поскольку эти цвета считались имперскими геральдическими цветами. Этот флаг приняла так называемая Астраханская армия, выступавшая под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество». За нею стояло германское командование, целью которого было «отвлечение потока русских офицеров, стремившихся под знамена Добровольческой армии» [Врангель, 1992, с. 108].

Флаг этих цветов использовался и раньше (обычно черной полосой кверху, т.е. как черно-желто-белый), но широкой известности не имел. В Гражданскую войну бело-желто-черный флаг так и остался экзотикой. Однако его цвета оказались востребованы в эмиграции правомонархическими группами. Ныне он служит символом русских монархистов, а также большей части организаций русских националистов, - и снова в противовес российскому триколору, который в конце 1980-х годов из «царского флага» неожиданно превратился в чуть ли не единственный общепризнанный символ демократического движения.

Отторжение белого «белыми»

В небольшевистской печати о московской «белой гвардии» и «белогвардейцах» упоминается считаное количество раз; а затем, вплоть до весны 1918 г., эти термины вместе с термином «белые» используются лишь по отношению к Финляндии: «белая гвардия ген. Маннергейма», «война русских войск с белогвардейцами» и т.д. При этом не только «левые», но и центристы-государственники отнюдь не сочувствуют «белым»: «Победа белой гвардии -финских сепаратистов, явно тяготеющих к Германии, окончательно порвет то последнее, что связывает нас с Финляндией» [Финляндская война, 1918]. В мае 1918 г. «Утро России» публикует ряд сообщений о зверствах финских белогвардейцев по отношению к русскому населению, в том числе к русскому офицерству.

С мая-июля 1918 г. термины «белая гвардия», «белогвардейцы» - уже по отношению к России - появляются в небольшевистской печати почти всех регионов страны, главным образом в сообщениях, заимствованных из советских газет, телеграмм и радиограмм. Эти термины часто закавычивались как «чужое слово».

Характерен приказ командира Степного Сибирского корпуса П.П. Иванова от 23 июня 1918 г.: «Появилось название "Белая гвардия", которым обыватели неправильно именуют образовавшиеся на местах отряды для борьбы с павшей советской властью1. От имени Временного Сибирского правительства заявляю, что никакой "цветной" армии на территории Временного Сибирского правительства не будет» [Дерябин, 1992]2.

Правда, созданный еще в ноябре 1917 г. в Томске подпольный офицерский отряд был назван «белым легионом». Это наименование (известное по воспоминаниям одного из основателей группы [Крылов, 1928, с. 37]) существовало недолго. После победы антибольшевистского восстания в Томске, возглавленного подполковником А.Н. Пепеляевым, члены этого отряда воевали в составе его частей.

Слово «белый» в названии «легиона», по всей вероятности, отсылало к сибирской бело-зеленой символике. Флаг автономной Сибири был принят как раз в Томске, на конференции сибирских «областников» в августе 1917 г., а в конце мая 1918 г. утвержден Временным Сибирским правительством. Его белый и зеленый цвета понимались как «эмблема снегов и лесов сибирских» [Воззвание членов Западно-Сибирского комиссариата... 1995]. Под этим флагом и сражались части Пепеляева. Позднее, при Колчаке, сибирским частям было позволено добавить бело-зеленые ленты к национальному флагу, но использовать сибирские флаги они не могли [Болдырев, 1925, с. 81].

У фольклориста-этнографа И. Ульянова встречается образ «белых ратей», опять-таки в связи с сибирской символикой: «Пошли неукротимые рати с севера и с юга, с востока и запада к кремлевским святыням древней Москвы. Особенно грозны белые рати

1 Надо полагать, «обыватели» заимствовали эту терминологию - прямо или косвенно - из советской печати.

2 По сообщению А.Б. Езеева, этот документ обнаружен В.А. Дуровым. Архивный адрес: ГАРФ, ф. 176, опись 2, дело 38, лист 14.

бойцов от белых снегов и вечно зеленых лесов Сибири» [Ульянов, 1919]. Оппозиции «белое - красное» в статьях Ульянова нет.

На Юге отторжение «белого» еще заметнее. Так, в просмотренных нами номерах «Вестника Донской Армии» и «Киевлянина» сочетания со словом «белый» (в военно-политическом контексте) практически отсутствуют - даже в сообщениях из Советской России. Осенью 1919 г. Осваг (орган пропаганды Добровольческой армии) выпустил листовку-брошюру «Беседа белогвардейца с красноармейцем», адресованную солдатам противника. Листовка построена в форме диалога «белого» с «красным», однако «белый» называет своих не «белыми», но: «Добровольцы, казаки, Юденич и Колчак»; «мы, Добровольцы и казаки».

Точно так же обстояло дело на небольшевистском Севере и во «врангелевском» Крыму вплоть до его эвакуации.

Столь устойчивое отторжение «белого» (за одним исключением, о котором мы еще скажем) не могло быть случайным. Можно предложить несколько взаимодополняющих объяснений.

1. Московская «белая гвардия» была отнюдь не главной силой московского выступления против большевиков, а всего лишь вспомогательным формированием, существовавшим считаные дни. Обозначения «белая гвардия», «белогвардейцы», «белые» в широкий оборот были введены «красной» печатью, т.е. исходили из стана врага.

2. Понятие «белогвардеец» «красные» использовали как классовую этикетку, тогда как противники «красных» видели в себе надклассовую, общенациональную силу. «Белые» как обозначение движения в целом неизбежно приобретало партийный оттенок. «Белые» (так же как «красные») - часть, «русские» - целое.

3. Вплоть до апреля 1918 г. на первом плане была финляндская белая гвардия, в которой сторонники «единой и неделимой» видели антирусскую силу. На Юге «белогвардейцы» могли ассоциироваться с черносотенцами 1905 г. (вспомним суждения столыпинских идеологов о «революции белой»); впрочем, свидетельств об этом у нас нет.

4. Южное добровольческое движение, наиболее влиятельное в плане идеологии, вело свою родословную от корниловского выступления либо от Алексеевской организации. К Временному правительству оно относилось враждебно, между тем московская «белая гвардия» защищала это правительство от большевиков под политическим руководством эсеров.

5. Наконец, «белое» могло вызывать негативные ассоциации с французскими роялистами. «Большевики любят сравнивать себя с революционерами великой французской революции, - писал публицист пермского "Отечества". - А всех, кто борется против них, называют "белыми"; так назывались тогда восставшие против революционного правительства крестьяне Фоандеи (!) по белым кокардам на их шляпах» [Федот. 1919].

Однако значимость этого последнего обстоятельства остается под вопросом. Процитированная выше ссылка на западную символику «белого» представляла собой крайне редкое исключение в антибольшевистской печати.

Согласно Д. Фельдману, советским идеологам удалось навязать общественности пропагандистскую схему: «Каждый монархист - "белый" по определению. Соответственно, если "белый", значит, монархист» [Фельдман, 2006, с. 11]. Но в советской печати понятия «белогвардейцы», «белые», «белый террор» до конца 1918 г. ассоциируются главным образом с буржуазной контрреволюцией, а не с монархизмом; постоянный эпитет «белой гвардии» - «буржуазная»1.

Обвинения противника в монархических замыслах не были редкостью, но они обычно не связывались с западной символикой «белого», например: «Из зеленых попугаев либерализма [кадеты] <...> превратились в черных воронов монархической реставрации» [Передовая статья, 1918]. Зеленый был партийным цветом кадетов, а «черный» - цветом русских монархистов в политическом языке; после Февраля «белый» в этом значении практически исчезает. В зарубежной русской печати антибольшевистские силы регулярно именуются «белыми» - без коннотации между «белым» и монархическим (даже в критических высказываниях), притом что коннотация «черного» с монархизмом сохраняется и в 20-е годы.

Как же называли себя основные силы будущих «белых»? В 1918 г., а нередко и позже, их самоназванием служили «частные», «локальные» наименования («калединцы», «добровольцы»,

1 Поэтому монархическая романтика цветаевского «Лебединого стана», нехарактерная для «настоящих» белых, - отнюдь не «свидетельство эффективности советской пропаганды», которая будто бы внушила поэтессе представление о «белых» как монархистах [см.: Фельдман, 2006, с. 11]. Заметим также, что рыцар-ско-монархический тон «Лебединого стана» был задан еще до Октября.

«казаки», «Народная армия», «Северная армия» и т.д.). Общероссийские самоназвания складываются лишь к 1919 г. Это:

1) образования с приставкой «анти-» (или «противо-»): «антибольшевистская Россия»; «антибольшевистское движение»; «противобольшевистские силы»;

2) сочетания со словом «освободительный»: «великое освободительное движение»; «освободительная война»;

3) сочетания со словами «национальный», «российский» и «русский»: «русская армия», «русские войска», «национально-государственная Россия». Сюда же относятся такие идеологические формулы, как: «национальное знамя», «национальное русское дело», «национальная идея», «русская идея».

Самоидентификация через «русскость» решительно преобладала вплоть до эвакуации Крыма. «Красному» противопоставлялось не «белое», а «национальное», «русское»: «Я, генерал Врангель, стал во главе остатков Русской армии - не красной, а русской» [Воззвание к офицерам... 1992, с. 90].

Белый Северо-Запад

И все же в мае 1919 г. часть противобольшевистских сил принимает наименование «белые». Речь идет о Северо-Западной армии (до 1 июля 1919 г. - Северный корпус). По-видимому, решающую роль здесь сыграл географический фактор. Корпус Юденича формировался в Финляндии, затем базировался в Эстонии и Латвии, т. е. в зоне контактов разнонациональных «белых» движений.

В этом регионе наименование «белые» не было заимствовано из советской печати; местные «белые» имели широкую поддержку в обществе и успешно противостояли «красным». В местной русской печати антибольшевистские армии Востока, Юга и Севера регулярно именовались «белыми».

Уже в феврале 1919 г. Юденич, приехавший в Финляндию, заявил в интервью: «У русской белой гвардии1 одна цель - изгнать большевиков из России. Политической программы у гвардии нет. Она не монархическая и не республиканская» («Северная жизнь»

1 Термин «русская белая гвардия» (вместо: армия) употреблен здесь явно по аналогии с «финляндской белой гвардией» и принадлежал, как мы полагаем, не самому Юденичу, а интервьюеру.

(Гельсингфорс), 19 февраля 1919) [цит. по: Смолин, 1998, с. 86]. В «Обязательном постановлении» командования Северного корпуса от 15 мая утверждалось, что «белые войска - народные войска, они друзья народа» [там же, с. 173].

Роль «народного атамана» пытался играть полковник (затем генерал-майор) Северного корпуса С.Н. Булак-Балахович. В ноябре 1918 г. он перешел от «красных» к «белым», а в конце мая 1919 г. был назначен комендантом Пскова. В приказе № 1 Булак-Балаховича его части именовались «Народными Белыми Войсками» [Горн, 1923, с. 15]. Воззвание «К крестьянам и красноармейцам» представляло собой амальгаму лозунгов и символики самого разного происхождения: «какая-то жидовская всемирная Коммунистическая Революция»; «Оставляйте красный фронт и организуйте дезертирские и зеленые отряды»; «Именем Белой Народной Армии объявляю...» и т.д. [К крестьянам... 1919].

С октября 1919 г. в армейской печати и официальных документах часто встречаются самоназвания со словом «белый»: «белая армия», «белые солдаты», «белые воины», наконец, просто «белые». «Белыми» нередко именуются также антибольшевистские армии Севера, Востока и Юга; между тем в печати этих регионов Северо-Западная армия никогда не называется «белой».

«Белая Россия стремится к свободе», она «унаследовала свою власть от Временного Правительства», - заявляет публицист армейской газеты [Мирский, 1919]. В ревельской «Новой России», издававшейся при поддержке эстонского правительства, говорится о «новой белой демократической России» и о том, что «Белые Армии» несут «лозунг созыва Учредительного Собрания» [Наш новый союзник, 1919; Якобинцы и большевики, 1919].

В то же время «белое» трактуется и в плане христианской мессианской символики: «...Близок час торжества Белого Креста над Красной Звездой», - [Военный обзор, 1919]. «Русь воспрянет. <...> - Порукой тому наше чистое знамя и белый крест христианский», - утверждалось в «Приневском крае» уже после провала наступления Юденича [Передовая статья,1919 с].

Встречается и метафора «белое знамя»: «Под их святые белые знамена, под старый трехцветный Русский стяг стремились затерянные на севере люди, офицеры <.. > честные Русские солдаты, юная молодежь...» [Для чего образовалось... 1919]. «...На белом знамени нашей, великодушной к побежденному врагу Армии, начертано: "Мы несем закон, свободу и мир"» [Закон, свобода и мир, 1919].

После поражения армии встает вопрос о спасении «белого знамени». Монархизм и лозунг «единая и неделимая» «отжили свое время», убежден публицист ревельского «Верного пути» (органа Булак-Балаховича). «"Старый режим", для большего успеха, попробовал надеть белую маску, и люди, отказавшиеся от него, уже с недоверием смотрят на белое знамя: "А не прячется ли за ним старое?" <.> Надо спасать белое знамя!» Армия разбита, «но белое дело от этого не пошатнулось. Надо лишь очистить его от накипи личных интересов, классовой и национальной розни» [Половцов, 1920].

Как видим, принятию «белого» на Северо-Западе сопутствовала определенная демократизация лозунгов - не в последнюю очередь под влиянием политического климата новых пограничных республик. Это особенно заметно в периодике, не связанной непосредственно с действующей армией: «Свобода России» (Ревель), «Сегодня» (Рига), «Рижское слово». Северо-Западную армию здесь называют «самой демократичной из всех русских добровольческих армий, где монархизм вынужден был скрываться лишь на задворках тыла» [Бережанский, 1919]1. Но именно в этой периодике сильнее всего заметны разочарование в «белых» и их критика после краха Юденича.

«Белая идея» и «белая мечта»

С 1921 г. понятие «белые» в эмиграции начинает использоваться в качестве самоназвания, правда, не без колебаний: в одной и той же статье «белые» могут писаться в кавычках и без. Тогда же оформляется и кодифицируется «белая» легенда.

Это прежде всего легенда добровольческого движения. Оно появилось раньше всего (если начинать отсчет с корниловского выступления) и последним сошло со сцены. Только оно сохраняло нить идейной, кадровой и организационной преемственности. Среди идеологов добровольчества был Виктор Шульгин, один из лидеров монархистов в Государственной Думе, а в Феврале - один из инициаторов отречения Николая II.

1 В действительности среди офицеров, особенно высших, монархические настроения были сильны [см., например: Смолин, 1998, с. 290 и др.].

В 1921 г. в Софии вышла книга Шульгина «1920 год. Очерки», составленная из статьей, публиковавшихся в «Русской мысли» (София, 1921, кн. 3-11)1. Здесь «Белые» (с прописной буквы) противопоставляются «Красным» как некая идеальная сила, очищенная от «низкой» исторической реальности. Шульгин не скрывает, что он не пишет историю движения, а создает ретроспективный миф «Белой Армии» (выражения «белая гвардия» в книге нет, как не будет его у ближайших продолжателей Шульгина).

«Белые», по Шульгину, есть некий рыцарский орден, сознательное меньшинство, взявшее на себя задачу спасения и возрождения родины. «... В сущности вся белая идея была основана на том, что "аристократическая" честь нации удержится среди кабацкого моря, удержится именно белой несокрушимой скалой... Удержится и победит своей белизной» [Шульгин, 1921, с. 13].

Политическое содержание «белой идеи» остается неясным; ничего не говорится о том, как она соотносится с идеей монархии или демократии. Нет и сближения «белого» с чистотой православной веры. Достаточно того, что Белая армия - армия национальная. В остальном дихотомия «белые - красные» исключительно нравственная. «Белые» - значит чистые.

«Белые - честны до донкихотства. <. > Белые не могут грабить». «Белые имеют бога в сердце». «Белые твердо блюдут правила порядочности и чести». «Они не горожане и не селяне, не купцы и не помещики, не чиновники и не учителя, не рабочие и не хлеборобы. Они русские, которые взялись за винтовку только для того, чтобы власть, такая же Белая, как они сами, дала возможность всем мирно трудиться, прекратив ненависть» [Шульгин, 1921, с. 8, 10].

Увы, «белая мечта» не выдержала столкновения с действительностью. Ее погубили «растлители Белой Армии... предатели Белого Дела... убийцы Белой Мечты...». Однако «белое дело» должно продолжиться в изгнании: «Здесь рождается Белый Городок, где в белых домиках будут только настоящие белые - белоснежные...» [Шульгин, 1921, с. 24, 273].

Из рук Шульгина «белую идею» приняли другие идеологи эмиграции. Иван Ильин пишет о «сверхклассовом служении родине» как традиции «рыцарской и дворянской» [Ильин, 1923/1924, с. 245].

1 Еще раньше, в кн. 1/2 «Русской мысли» за 1921 г. появилась статья Шульгина «Белые мысли. (Под Новый год)».

Н. Львов заявляет: «Враги называют нас белыми. История сохранит это имя за нами. Мы чувствуем, что самое имя наше накладывает на нас свой долг. Мы должны стать белыми» [Львов, 1924, с. 3].

Однако так считали не все. «Белыми» отказались называть себя не только «левые» участники антибольшевистской борьбы, но также сибирские областники и крайние монархисты. «"Белое движение" в России, возглавлявшееся Колчаком, Деникиным и Врангелем, по существу было черным», - заявлялось в эсеровской «Воле России» [Монархизм с оговорками, 1922, с. 50]. Это мнение господствовало в левой печати.

С противоположного берега смотрели на «белых» крайне правые. Для них Корнилов, Алексеев, Каледин - «плеяда революционных генералов», «несчастные военные интеллигенты». Дело Колчака и Деникина «было насквозь пропитано все тою же разлагающей керенщиной и интеллигентщиной». «Предательская революция семнадцатого года разодрала наш бело-сине-красный флаг на его составные части - красную, синюю и белую. Красное знамя подняли революционные рабочие и простонародье, белое подхватила испуганная ходом революции буржуазия, а синюю монархическую сердцевину, дотоле прочно соединявшую красное с белым в одно общее, революционеры безумно вырвали из рук монархии и втоптали в грязь. <.> Как только ушли Синие, началась беспощадная, звериная борьба Красных с Белыми, и русская кровь полилась рекою. <.> Синие должны наконец возвратиться на свое место и встать между Красными и Белыми <.>» [Передовая статья, 1921].

Цвета французского политического спектра здесь неожиданно перевернуты: крайние монархисты оказываются «синими», а «белые» - республиканцами; при этом классовая трактовка «белого» и «красного» буквально повторяет большевистскую.

В эмигрантской публицистике 20-х годов мы видим все те же три базовых цвета: красный, белый и черный. Но если левые сближают «белых» с «черными» (те и другие - монархисты и реакционеры), то крайне правые сближают их с «красными» (те и другие - республиканцы и революционеры).

«Споры о белом» еще продолжались, но это предмет особого исследования.

Литература1

Арсеньев Ник. Во имя России // Вольный Дон. - Новочеркасск, 1918. - 20 янв. -С. 2-3.

Бедный Д. Последний козырь [стихотворный фельетон] // Бедный Д. Полн. собр. соч. - М.: Гос. изд-во, 1926. - Т. 4. - С. 14.

Бережанский Н. Ненужный надзор // Сегодня. - Рига, 1919. - 22 нояб. - С. 1.

Блан Л. История Французской революции: В 12 т. - СПб.: тип. А.С. Суворина, 1907-1909.

Блан Л. История революции 1848 г. - СПб.: Б-ка «Общественной пользы», 1907. - 679 с.

Болдырев В. Г. Директория, Колчак, интервенты: Воспоминания. - Новоникола-евск: Сибкрайиздат, 1925 г. - 562 с.

Борьба с контрреволюцией // Правда. - М., 1918. - 16 июля. - С. 3.

Бухарин Н. Черный всадник и красный всадник (передовая статья, без подписи) // Правда. - М., 1918. - 1 авг. - С. 1.

Бухарин Н. Часовой пролетарской революции [об убитом в Петрограде М.С. Урицком] // Правда. - М., 1918. - 31 авг. - С. 1.

В Москве // Приазовский край. - Ростов-на-Дону, 1919. - 10 янв. - С. 3. - Подпись: Эмигрант.

Вашков Е. Черные патриоты. - М.: Демократ, 1906. - 16 с.

Вести из Кремля. Беседа с защитником Кремля штабс-капитаном Н.Н. Астафьевым // Вольный Дон. - Новочеркасск, 1917. - 5 нояб. - С. 2.

Во имя Учредительного Собрания (передовая статья) // Правда. - М., 1918. -18/5 июня. - С. 1.

Военный обзор // Свобода России. - Ревель, 1919. - 5 окт. - С. 1.

Воззвание к крестьянам и красноармейцам // Освобождаемая Россия. - Псков, 1919. - 11 июля. - С. 1.

Воззвание к офицерам Красной армии 20 марта 1920 г. // Врангель П.Н. Воспоминания. - М.: Терра, 1992. - Ч. 2. - С. 90.

Воззвание Московского Комитета партии социалистов-революционеров // Труд. -М., 1917. - 2 дек. - С. 1.

Воззвание членов Западно-Сибирского комиссариата Сибирского правительства от 26 мая 1918 г. - Цит. по изд.: Журавлев В.В. Государственная символика Белой Сибири // История Белой Сибири: Тезисы научной конференции. - Кемерово, 1995. - С. 12-13.

Волин Б. Первейшая задача // Правда. - М., 1918. - 29 мая. - С. 1.

Врангель Н.Н. Воспоминания. - М.: Терра, 1992. - Ч. 1. - 538 с.

Гейне Г. Французские дела: [Корреспонденции из Парижа. 1832 г.] // Гейне Г. Собр. соч.: В 6 т. - М.: Худож. лит., 1982. - Т. 4. - С. 5-191.

1 Датировки газетных статей и документов, опубликованных в России до 14 фев. 1918 г., даются по старому стилю, остальные - только по-новому, хотя в цитируемой периодике долгое время указывалась двойная дата или же только дата по старому стилю.

Горн В. Гражданская война на Северо-Западе России. - Берлин: Гамаюн, 1923. - 416 с.

Грингмут В.А. Собр. статей. - М., 1910. - Вып. 4, Отд. 1. - 410 с.

Две власти, две диктатуры (передовая статья) // Правда. - М., 1918. - 20 авг. - С. 1.

Дерябин А. Белая гвардия // Вечерний Магадан, 1992. - 11 янв. - С. 4.

Для чего образовалось Правительство Северо-Западной области // Приневский край. - Гатчина, 1919. - 24 окт. - С. 1.

Душенко К.В. Другой юбилей: 80-летие московской «белой гвардии» // Русская мысль. - Париж, 1997. - 13-19 нояб., № 4147. - С. 7.

Душенко К.В. Понятия «белые», «белогвардейцы», «белая армия» в небольшевистской печати времен Гражданской войны // Источниковедение и компаративный метод в гуманитарном знании: Тезисы докладов и сообщений научной конференции. - М.: РГГУ, 1996. - С. 252-255.

Душенко К.В. Цитаты из русской истории. - М.: ЭКСМО, 2005. - 624 с.

Единый фронт - белогвардейцы, правые эсеры и чехословаки (редакционная статья) // Правда. - М., 1918. - 16 июня. - С. 2.

Еще о черной сотне // Народно-социалистическое обозрение. - СПб., 1906. -Сб. 8. - С. 69. - Перепеч. из газ. «Товарищ» (СПб.) от 6 дек. 1905.

Жорес М. Социалистическая история Французской революции. - М.: Прогресс, 1978. - Т. 2. - 647 с.

Закон, свобода и мир! (передовая статья) // Вестник Северо-Западной армии. -Нарва, 1919. - 22 окт. - С. 1.

Знамя // Отечество. - Пермь, 1919. - 30 июня. - С. 1.

Зорин Д. Они дожидаются // Правда. - М., 1918. - 4 июня. - С. 1.

Ильин И. Государственный смысл белой армии // Русская мысль. - София, 1923/1924. - № 9/12. - С. 230-245.

К жителям еще не освобожденных от красных местностей: [Листовка]. - [Омск:] Русское бюро печати, [1919].

Капица. Тамм. Семенов в очерках и письмах. - М.: Вагриус-Природа, 1998. - 576 с.

Киевский и Одесский погромы в отчетах сенаторов Турау и Кузминского. - СПб.: Летописец, 1907. - 220 с.

Кизеветтер А. Анархия и общество. I // Русские ведомости. - М., 1917. - 1 окт. - С. 4.

Климушкин П. Д. Борьба за демократию на Волге // Гражданская война на Волге в 1918 году. - Прага: Воля России, 1930. - Вып. 1. - С. 38-102.

Колоницкий Б. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 года. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. - 350 с.

Контрреволюция. Вольный Дон. - Новочеркасск, 1918. - 18 янв. - С. 2.

Корреспонденция из Гельсингфорса // Новое время. - СПб., 1905. - С. 2.

Красный флаг // Отечество. - Пермь, 1919. - 4 июля. - С. 1.

Крылов А. А. Сибирская армия в борьбе за освобождение // Вольная Сибирь. -Прага, 1928. - № 4. - С. 36-38.

Ленин В.И. Между двух битв // Ленин В.И. Полн. собр. соч. - М., 1960: Политиздат. - Т. 12. - С. 49-58.

Ленин В.И. Наши задачи и Совет Рабочих Депутатов [нояб. 1905, опубл. в 1940 г.] // Ленин В.И. Полн. собр. соч. - М.: Политиздат, 1960. - Т. 12. - С. 59-70.

Ленин В.И. Речь на митинге Варшавского революционного полка 2 авг. 1918 г. // Ленин В.И. Полн. собр. соч. - М., 1969. - Т. 37. - С. 24-26.

Листовка Петроградского комитета РКП (б) от 1 июля 1919 г. // Листовки петроградских большевиков, 1917-1920. - Л.: Лениздат, 1957. - Т. 3. - С. 285.

Литвин Ник. Рыцари идут // Вольный Дон. - Новочеркасск, 1918. - 6 янв. - С. 2.

Львов Н. Белое движение: Доклад. - Белград: Русская типография, 1924. - 18 с.

Марат Ж.П. Избр. произв. в 3-х томах. - М.: Акад. наук СССР, 1956. - Т. 2. - 320 с.

Маргулиес М.С. Год интервенции. - Берлин: Изд-во З.И. Гржебина, 1923. -Кн. 1. - 364 с.

Маслов П. В Москве // День. - Пг., 1917. - 19 нояб. - С. 2.

Между двух битв // Пролетарий. - Женева, 12/25 нояб. 1905. - Цит. по: Ленин В.И. Полн. собр. соч. - М., 196? - Т. 12. - С. 49-58.

Меньшиков М. Предвыборная тревога // Новое время. - СПб., 1912. - 13 сент. - С. 3.

Милюков П.Н. Главное дело Думы и крайние партии // Речь. - СПб., 1906. -10 мая. - Цит. по: Милюков П.Н. Год борьбы: Публицистическая хроника. 1905-1906. - СПб.: Тип. «Общественной Пользы», 1907. - С. 348.

Милюков П.Н. Заговорщики // Милюков П.Н. Вторая Дума. - СПб., 1908. - С. 184.

Мирский. Недоразумение // Вестник Северо-Западной Армии. - Нарва, 1919. -16 нояб. - С. 3.

Монархизм с оговорками // Воля России. - Прага, 1922 - № 4. - С. 51-58. - Подпись: Б. Ар.

Москва в Октябре 1917 г. - М.: Отд. печати Московск. Совета, 1919. - 200 с.

Муромцев С.А. Из общественной хроники. 15 янв. 1885 г. // Муромцев С.А. Статьи и речи. - М., 1910. - Вып. 3. - С. 79-80.

Настроение в Москве. Первые жертвы. - Вперед! - М., 1917. - 28 окт. - С. 2.

Наш новый союзник?: (передовая статья) // Новая Россия. - Ревель, 1919. -31 окт. - С. 1.

Обещание и исполнение // Правда. - Пг., 1917. - 19 дек. - С. 1.

Обзор печати // Рабочий путь. - Пг., 1917. - 15 окт. - С. 2.

Общественное движение в России в начале ХХ-го века. - СПб., 1914. -Т. 3. Кн. 5. - С. 381.

Одесские избиения // Русские ведомости. - М., 1905. - 30 окт. - С. 3.

Олар А. Ораторы революции. - М., 1907. - Т. 1. - С. 97.

Осинский Н. Снова в лапы империалистов? // Правда. - М., 1918. - 1 авг. - С. 2.

Пастуро М. Символическая история европейского Средневековья. - СПб., 2012. - С. 157.

Паустовский К. Повесть о жизни. - М., 1993. - Т. 1. - С. 487.

Пензенская энциклопедия / Пензенский гос. пед. ун-т; Гл. ред. К.Д. Вишневский. - М.: Большая Рос. Энцикл., 2001. - 756 с.

Передовая статья // Двуглавый орел: Орган монархический мысли. - Берлин, 1921. - 1/14 марта, № 3. - С. 2-3. (Автор, вероятно, Н.Е. Марков 2-й.)

Передовая статья // Правда, 1918. - 20 июля. - С. 1.

Передовая статья // Россия. - СПб., 1906. - 16 июля. - С. 1.

Передовая статья // Русская армия. - Омск, 1919 а. - 8 нояб. - С. 1.

Передовая статья // Утро России. - М., 1917. - 7 марта. - С. 1.

Передовая статья // Приневский край. - Гатчина, 1919 Ь. - 24 окт. - С. 1.

Передовая статья // Приневский край. - Гатчина, 1919 с. - 5 дек. - С. 1.

Письмо студентов и курсисток в редакцию «Известий московского Военно-Революционного комитета» (опубл. 3 нояб. 1917) // Документы Великой пролетарской революции. - М.: Московский рабочий, 1948. - Т. 2. - С. 206. Половцов Б. Уроки жизни // Верный путь. - Ревель, 1920. - 14 янв. - С. 1. Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. Документальная

публикация. - М.: Археографический центр, 1997. - 570 с. Разбойничий поход (передовая статья) // Правда. - Пг., 1918. - 6 фев. - С. 1. Революция в Финляндии // Правда. - Пг., 1917. - 4 нояб. - С. 1. Реизов Б.Г. Почему Стендаль назвал свой роман «Красное и черное»? // Реи-зов Б.Г. Из истории европейских литератур. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970. -С. 170-186.

Рыбников В. В., Слободин В. П. Белое движение в годы Гражданской войны в

России. - М.: ГАВС, 1993. - 100 с. Савенко Ан. Перелом // Киевлянин. - Киев, 1919. - 5 сент. - С. 1. Севский В. Сполох на Дону // Утро России. - М., 1918. - 14 янв. - С. 3. Симонов К. Красное и белое // Симонов К. Друзья и враги. - М.: Советский писатель. Москва. - С. 52-53. Смолин А.В. Белое движение на Северо-Западе России (1918-1920 гг.). - СПб.:

Дмитрий Буланин, 1998. - 439 с. Сокольников Г. Слова и дела // Правда. - М., 1918. - 2 июня. - С. 1. Соболь А. Красный конвент. - Труд. - М., 1918. - 12 янв. - С. 1. Союз русского народа: По материалам Чрезвычайной следственной комиссии

Временного правительства 1917 г. - М.; Л., 1929. - С. 379. Станкевич В.Б. Воспоминания. 1914-1919. - Берлин, 1923. - С. 259. Стеклов Ю. Красное знамя // Правда. - М., 1918. - 17 апр. - С. 1. Струве П.Б. Мнимая пропасть // Струве П. РаМойса. - СПб., 1911. - С. 207-208.

(1-я публ.: Слово. - СПб., 1908. - 20 апр.) Струве П.Б. Скорее за дело! // Русские ведомости. - М., 1905. - 13 нояб. - С. 3. Струве П.Б. Patriótica: политика, культура, религия. Сб. ст. за 5 лет 19051910 гг. - СПб.: Изд. Д.Е. Жуковского, 1911. - 625 с. Сурмин П. [Устрялов Н.]. В ожидании // Утро России. - М., 1917. - 1 окт. - С. 1. Трескин Л.Н. Московское выступление большевиков в 1917 году // Часовой:

Париж. - 1935, № 158/159 (декабрь). - С. 13-14. Троцкий Л. Сочинения. - М.; Л.: Гос. изд-во, 1923. - Т. 3, Ч. 2. - 451 с. Тургенев И.С. Собр. соч. в 12 т. - М., 1976. - Т. 3. - 389 с. Убийство М.Я. Герценштейна // Россия. - СПб., 1906. - 20 июля. - С. 1. Ульянов И. Душа русского народа-воина. IV // Русская армия. - Омск, 1919. -

18 апр. - С. 3.

Федот, да не тот // Отечество. - Пермь, 1919. - 9 июля. - С. 1. - Подпись: Инвалид. Фельдман Д. Красные белые: советские политические термины в историко-

культурном контексте // Вопросы литературы. - М., 2006. - № 4. - С. 5-25. Финляндия // Новое время. - СПб., 1905. - 27 окт. - С. 2.

Финляндская война // Утро России. - М., 1917. - 23 апр. - С. 2. - Подпись: А.С. Что такое «демократическая» республика? // Правда. - М., 1918. - 3 авг. - С. 2. Шадринцев К. Гвардия молодости // Вольный Дон. - Новочеркасск, 1918. -

19 янв. - С. 2.

Шесть дней в Александровском училище // Утро России. - М., 1917. - 9 нояб. -С. 4. - Подпись: Доброволец.

Шульгин В. 1920 год: Очерки. - София: Российско-болгарское книгоизд-во, 1921. - 278 с.

Щербина Н.Ф. Избранные произведения. - Л., 1970. - С. 274.

Эфрон С. Записки добровольца. - М.: Возвращение, 1998. - 239 с.

Якобинцы и большевики // Новая Россия. - Ревель, 1919. - 31 окт. - С. 2.

Ярославский Ем. Восстание белой гвардии в Муроме // Правда. - М., 1918. -18 июля. - С. 1.

БеаиеЬашр А. Histoire de la guerre de la Vendée et des Chouans. - Paris: Giguet et Michaud, 1820. - Т. 1. - 446 p.

Boudet J. Les Mots de l'histoire. - Paris: Robert Laffont, 1990. - 1415 p.

Buchez P.-J.-B., Roux P.-C. Histoire parlementaire de la révolution française. - Paris: Paulin, 1833-1838. - T. 1-40.

Coppens Б. Le Mystère de la Cocarde // Le Monde de la Révolution Françаise. - Paris, 1989. - N 7. - Mode of access: http://www.1789-1815.com/mystere_cocarde.htm (Дата посещения: 1.12.2014.)

Cousin J.-A.-J. Les Jacobins blancs et les Jacobins rouges. - Paris: Etoile du soir, 1797. - 8 p.

Dommanget M. Histoire du drapeau rouge des origines à la guerre de 1939. - Paris: Librairie de l'Étoile, 1967. - 502 p.

Foa E. Les Blancs et les Bleus. - Paris: Vimont, 1832. - 175 p.

Garnier J. P. Le Drapeаu blanc. - Paris: Perrin, 1971. - 615 p.

Henne A., Wauters A. Histoire de la ville de Bruxelles. - Bruxelles, 1845. - Т. 2. - 652 p.

Pastoureаu M. Dictionnaire des couleurs de notre temps. - Paris: Bonneton, 2007. - 232 p.

Powstanie styczniowe: materialy i dokumenty. - Wroclaw [etc]: Ossolineum, 19661970. - T. 2: Prasatajna z lat 1861-1864. - Cz. 1-3.

Texier E. Chose du jour // Revue nationale et étrangèrepolitique, littéraire et scientifique. - Paris, 1867. - Sér. 2, T. 2. - P. 159-162.

Touchard-Lafosse G. Histoire de Paris. - Paris: Krabbe, 1834. - T. 5. - 480 p.