CC BY
388
V. СИМВОЛЫ И ЗНАКИ РАЗЛИЧНЫХ КУЛЬТУР
Б.И. Колоницкий* СИМВОЛЫ ВЛАСТИ И БОРЬБЫ ЗА ВЛАСТЬ: К ИЗУЧЕНИЮ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
1917 ГОДА
Российская революция 1917 года вплоть до Октябрьского переворота была прежде всего «революцией символов» (что, заметим, сближает ее с «революцией» рубежа 1980-90-х гг.): между тем именно этот ее аспект оставался очень мало изученным. Монография петербургского историка Б.И.Колоницкого восполняет этот пробел.
Политические символы «служат <.. .> ключами для интерпретации различных политических культур» (с. 10). Их роль особенно возрастает в периоды глубоких социальных и культурных потрясений, следствием которых становится своего рода «архаизация» массового сознания. «В эти эпохи воскресают древние образы синкретического восприятия символа, когда борьба за символы была важнейшим элементом борьбы за власть, когда символы власти порой воспринимались как сама власть» (с. 11-12).
Февраль и субкультура революционного подполья
Практически все важные революционные символы были созданы еще до революции 1905 г. (с. 337). К февралю 1917 г. в России сложилась развитая политическая субкультура революционного
* Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 года. - СПб.,2001. - 350 с.
подполья. Усвоение и неоднократное «повторение» политических символов было начальной фразой политизации. «В этом отношении многие солдаты и матросы 1917 г. повторяли путь, пройденный ранее несколькими поколениями русской революционной молодежи» (с. 341).
Не имея какого-то одного организационного центра, люди разных убеждений, разного возраста и социального положения действовали в февральские дни как единое целое: «действия регулировались общим культурным кодом поведения» (с. 22). Важнейшим инструментом самоорганизации Стали песни и красные флаги. Эти революционные символы были общими для всех революционных течений, но их считали «своими» и многие люди, не связанные с подпольем (с. 24).
Действия участников событий в провинции весьма напоминали события в Петрограде. Везде красные флаги и «Марсельеза», исполняемая сначала демонстрантами, а затем военными оркестрами, играли большую мобилизационную роль. «Одновременные и весьма схожие акции, стихийные и организованные, проходившие на территории огромной империи, являются показателем развитости и распространенности революционной традиции, системы революционных символов и ритуалов в России» (с. 38).
Революция как Пасха и как Страшный суд
Российскую революцию 1917 г. часто сравнивают с революциями нового времени. «Но не меньше оснований сравнивать ее с религиозными конфликтами, битвами за веру и крестовыми походами» (с. 79). «Массовое сознание было политическим лишь по форме, по сути же политика становилась идеологическим суррогатом религии» (с. 78).
Религиозные символы нередко встречаются в памятниках культуры революционного подполья. Многие флаги Февраля повторяли форму хоругвей, на красных знаменах подчас изображались архангелы с трубами, возвещавшие, по-видимому, приход для угнетателей страшного суда - революции (с. 78). «Не следует объяснять это лишь желанием говорить со своей аудиторией на понятном и эмоционально значимом для нее языке. Создатели этих текстов сами находились в поле влияния глубинной религиозной традиции» (с. 75).
Многочисленные импровизированные митинги 23-25 февраля в Петербурге, шествия, пение, яркие красные флаги - все это создавало
атмосферу невиданного общегородского праздника. Демонстрации приобретали вид праздничного гуляния. При этом жители столицы и действовали подчас, ориентируясь на традицию городских гуляний и празднеств. Грандиозный переворот сравнивался с праздником Пасхи: «Первая революционная ночь была как Пасхальная по ощущению чуда близко, рядом, вокруг тебя», - писала в письме от 26 марта художница Т.Н. Гиппиус, сестра известной писательницы и активная участница Петербургского Религиозно-философского общества (цит. по: с. 26). Сознательная и бессознательная ориентация на праздник пасхи проявлялась и в целовании незнакомых людей (часто солдат) на улицах городов (с. 27).
Февральские события воспринимались не только как великий политический, но и как тотальный нравственный переворот; «в этом отношении Февраль был крайней формой «революции завышенных ожиданий» (с. 57). Если действия большевиков в Октябре были прежде всего функциональными: захватывалась инфраструктура власти -вокзалы, мосты, телефон, телеграф, то в Феврале часто «завоевывались» символы «старого мира» - дворцы и тюрьмы (с. 32). Уничтожение тюрем имело символическое значение: в «ночном мире», в царстве «свободы вечной» тюрьмам просто не было места. Их ликвидация мыслилась как важное предварительное условие наступления этого «нового мира», в котором радикально должны измениться не только социальные и политические условия, но и весь моральный климат (с. 3536).
Влияние религиозной риторики на политические тексты 1917 г. нельзя не ощутить. Порой авторы и ораторы описывали свершившийся переворот религиозно, он рассматривался как победа истинных идеалов христианства, как свержение «идолов «, «ложных богов». Например, на похоронах «борцов за свободу» в Гельсингфорсе звучали такие слова: «Они свергли с пьедестала идола произвола и на развалинах его создали храм свободы. И они, жрецы этой свободы, взирают на нас из мира небытия, и эти взоры нам говорят: Держите высоко и гордо стяг свободы. Они являются проповедниками и апостолами, которые соблюдали заветы, великие заветы самого Христа Спасителя, т.е. любви, братства и равенства» (цит. по: 74).
Многие сторонники нового строя организовали благодарственные молебны. Религиозные службы сопровождали «праздники свободы» во
многих городах и селах. Во время торжественных процессий перед иконами порой несли красные знамена с лозунгом «Да здравствует демократическая республика». Символы революции проникали и во внутреннее убранство церквей: «Теперь в Казанском соборе у подножия Распятия, где столик панихидный, заупокойный, у ног Христа кто-то приколол красный шелковый платок и цветы. ...Это то же красное знамя. И это очень мудро. Я только что писала о кресте, и этот платок меня потряс, в редкие минуты такое волнение внутреннее испытываешь, и особенно я ноги Христа поцеловала, не так как всегда», - писала Т.Н. Гиппиус (цит. по: с. 62).
Подобный подход - оценка революции как важнейшего религиозного события - освящался и авторитетом религиозных мыслителей: «Может быть, с первых времен христианских мучеников не было во всемирной истории явления более христианского, более Христова, чем русская революция», - писал Д. С. Мережковский. Религиозный публицист В. П. Свенцицкий в те же дни отмечал: «Русская революция - нанесла поражение «дьяволу». И потому она так явно походит на чудо... Мы знали, что существуют «революционные организации». Но пусть скажет каждый по правде, - не исключая самых крайних революционеров, - думал ли он, что в три дня воскреснет русский народ. Конечно, никто об этом не мечтал никогда. И вот -воистину воскрес!» (цит. по: с. 75-76).
Вера в Чудо политического, экономического и морального Воскресения старины и нации стало важнейшим элементом массового сознания. Отсутствие же этого Чуда «объяснялось» происками общего политического врага, упрощенный образ которого («внутренний немец», «враг народа», «буржуй») дьяволизировался. Можно говорить об обожествлении революции, ее институтов и символов. Этот культ революции затем повлиял на формирование большевистской политической культуры советского периода (с. 78).
Революционные праздники и ритуалы
В большинстве населенных пунктов России революция победила мирно. «Символической заменой» восстания стали здесь революционные праздники («праздники революции», «праздники свободы», «дни свободы»). «Праздники свободы» происходили обычно при участии
духовенства; нередко служилась панихида о павших «борцах за свободу» и торжественный благодарственный молебен. «Праздник свободы» организовался по образцу старых официальных праздников, хотя военные оркестры играли и новые мелодии. Чаще всего звучала «Марсельеза», «Вы жертвою пали» и православное песнопение «Вечная память» - в память погибших за свободу.
Обычно по случаю «праздников свободы» устраивались военные парады (в Москве в нем участвовал даже конной жандармский дивизион), и соответственно военные власти, командующие гарнизонами, играли в них немалую роль. Так складывался новый ритуал, в котором русская военная традиция соединялась с традицией революционного подполья. «Это соединение оказало немалое воздействие на политическую культуру советской эпохи» (с. 40).
Главным праздником победы над самодержавием стали похороны жертв революции в Петрограде на Марсовом поле 23 марта. На похоронах присутствовали члены Временного комитета Государственной Думы, Временного правительства и депутаты Петроградского Совета, что подчеркивало их особый, общегосударственный характер. Военный министр А.И. Гучков встал на колени перед могилами и перекрестился. Однако сами похороны проходили без религиозных обрядов: Петроградский Совет, организовавший похороны, не позволил духовенству принять участие в церемонии. Казаки столичного гарнизона по этой причине отказались участвовать в церемонии. Однако ритуал похорон стал образцом для всей страны. Культ «борцов за свободу», необычайно важный для политической культуры революционного подполья, становился фактически государственным культом (с. 50).
Различные манифестации и демонстрации отныне обязательно проходили мимо могил на Марсовом поле. Демонстранты как бы подтверждают тем самым верность идеалам «павших борцов за свободу». В Гельсингфорсе, Красноярске, Кронштадте, Ревеле, Ташкенте и других местах посещение могил «борцов за свободу» и «жертв борьбы с царизмом» также стало обязательным элементом демонстраций и манифестаций. Постоянно подчеркивался сакральный характер этих мест (с. 54). При этом отказ от религиозной церемонии похорон «борцов за свободу» оставался исключением. Даже похороны в Кронштадте 12 ноября 1917 г. моряков, погибших в дни Октября, включали в себя
религиозную церемонию: из госпитальной часовни тела погибших торжественно переносились в Морской собор (с. 56).
Важнейшей чертой общественной жизни стала политизация досуга. После Февраля появился и новый театральный жанр, пользовавшийся первоначально огромной популярностью, - митинги-концерты: выступления оркестров и хоров, художественные декламации чередовались с речами популярных ораторов, и именно на них шла порой публика, их имена печатались на афишах и рекламных плакатах. Звездой таких митингов-концертов был А.Ф. Керенский (с. 318).
Красный флаг
Основным и почти единственным цветом Февраля был красный. Роль революционного символа приобретали красные розетки, красные повязки, красные кокарды, красные галстуки и даже красные юбки (с. 253).
Красный цвет использовался и в символике ударных частей, создававшихся из добровольцев-фронтовиков. В соответствующем приказе Верховного главнокомандующего указывалось, что их цветами являются красный - «символ борьбы за свободу» и черный - «указание на нежелание жить, если погибнет Россия». Черный и красный цвета стали цветами формы и знаменем Корниловского полка, созданного в 1917 г., эти цвета полк сохранил на всем протяжении гражданской войны. Красный и черный цвета использовали на всем протяжении гражданской войны. Красный и черный цвета использовали на своих нашивках и некоторые части колчаковской армии. «Таким образом, традиция революционного подполья влияла опосредованно и на символику Белого движения» (с. 267).
Фактически (но не юридически) красный флаг играл роль государственного символа (с. 250). Красный флаг, подобно старому императорскому штандарту, поднимался на Зимним дворцом, в то время когда в нем находился А. Ф. Керенский, возглавивший правительство после Июльского кризиса (с. 279). Летом 1917 г. полки нередко выходили на смотры под красными флагами. Обычным делом стало вручение красных знамен от имени промышленных предприятий войсковым частям (с. 265).
Под красными флагами пошла в наступление российская армия 18 июня 1917 г. С красным флагом в руках позировал генерал Л. Г. Корнилов. «Под этим красным знаменем армия пойдет вперед и исполнит свой долг», - заверял он военного министра А.Ф. Керенского 20 июня (с. 268). «С красным стягом в руках, с любовью к Родине в сердце, бросимся на помощь соратникам и сметем врага с земли русской!, - гласил приказ генерала В.Н. Клембовского войском Северного фронта от 6 июля 1917 г. (с. 267-268).
Свои лозунги писали на красных флагах мусульмане и сионисты, его несли во главе православных религиозных процессий. Красными знаменами обзаводились бойскауты (с. 272). Во время Апрельского кризиса манифестанты, выступавшие против «империалистической» политики П.Н. Милюкова, шли, естественно, под красными флагами. Но красные флаги наряду с иными несли и участники контрманифестации, сторонники Милюкова (с. 273). Красные флаги использовали противоборствующие силы и во время Июльского кризиса, при этом порой на знаменах были даже изображены одни и те же лозунги (с. 275).
Во время гражданской войны с красным флагом шли в бой солдаты Ижевского завода, восставшие против власти большевиков, а войска Комуча (Комитета членов Учредительного собрания) (с. 283-284).
Русский триколор и Андреевский флаг
Восприятие Февральской революции как революции национальной, патриотической и антигерманской должно было, казалось, способствовать сохранению национального флага. Временное правительство официально объявило, что он не является символом старого режима, старый флаг был формально сохранен в качестве государственного символа новой России. Первоначально трехцветный флаг даже украшал «праздники свободы» в некоторых местах.
Тем не менее массовое сознание считало национальный флаг «старорежимным». Уже в ходе революции национальный трехцветный флаг «превращался» в красный, революционный: белая и синяя горизонтальные полосы отрывались. «Само это действие являло собой отрицание старого государственного символа. В революционной столице старый флаг империи был отброшен» (с. 94). В Севастополе были подняты национальные флаги, но перевернутые, с верхней красной
полосой, - по инициативе Севастопольского Совета. Инициаторы этого «переворота», по-видимому, и не подозревали, что они превращают тем самым русский флаг в сербский (с. 96).
Попытки организовать в последующие месяцы патриотические манифестации под трехцветным флагом воспринимались часто как контрреволюционные демонстрации и порой сурово пресекались. Под трехцветным флагом, однако, прошли патриотические манифестации 19 июня, организованные в честь начала наступления российской армии; впрочем, рядом развевались и красные флаги. И к тем и к другим прикреплялся портрет А.Ф. Керенского: образ «вождя революционной армии» объединял на время оба символа. Формально трехцветный флаг продолжал официально считаться государственным и после прихода большевиков к власти, вплоть до 8 апреля 1918 г., хотя и не употреблялся в качестве такового (с. 99).
Революция сказалась и на военных знаменах. В Феврале солдаты участвовали порой в восстании под старыми знаменами своих частей. Но вскоре полковые знамена стали нередко восприниматься как символ «старого режима», даже несмотря на устранение с них корон и царских вензелей (с. 102).
Кронштадтские моряки выступали против Андреевского флага как символа «старого режима». При этом кронштадтцы ориентировались на революционную традицию: в первую российскую революцию красный и Андреевский флаги нередко выступали как противостоящие друг другу символы; во время восстания в Севастополе на некоторых кораблях спускались военно-морские флаги и поднимались флаги красные. А моряки-монархисты с Андреевскими флагами в руках обличали бунтовщиков с «красными тряпками» и напоминали, что российский военно-морской флаг является одновременно и христианским символом (с. 111-112).
После Июльского кризиса правительство пытается стабилизировать и упорядочить систему государственных символов. От кронштадтцев потребовали поднятия Андреевского флага, и те подчинились, признав тем самым власть Временного правительства (с. 113). Андреевский флаг и юридически, и фактически продолжал оставаться официальным флагом российского Военно-морского флота вплоть до Всероссийского съезда военного флота, созванного после прихода большевиков к власти.
«Демократический орёл»
Уничтожение орла с императорскими коронами и других эмблем монархии было для многих современников знаком фактического установления республиканского строя (с. 83). Образец новой государственной печати был утвержден Временным правительством 21 марта. Геральдический орел был оставлен, но без знаков имперской символики: исчезли короны, скипетр, держава, орден Андрея первозванного и изображение святого Георгия, гербы областей России. Преображенный орел воспринимался как новый государственный герб. Он появился на знаках отличия и деньгах, в том числе и на «керенках» (с. 85).
Первоначально «демократических» орлов без корон можно было встретить на плакатах и на некоторых красных знаменах Советской республики. Даже на некоторых проектах нового советского герба двуглавый орел, увенчанный красной звездой, сжимал в своих лапах серп и молот. Создатели герба Австрийской республики пошли по тому же пути сочетания имперской и социалистической символики: австрийский двуглавый орел также сжимает серп и молот (с. 93). Печать с двуглавым орлом можно встретить и на многих документах советского периода. Лишь 3 августа 1918 г. Совет народных комиссаров воспретил употребление герба Временного правительства (с. 93).
Двуглавый орел стал символом противников большевиков, причем на некоторых денежных знаках изображались «старые», «монархические» орлы с коронами. Однако большинство руководителей белых пошло лишь на частичную символическую реставрацию. На купюрах, печатавшихся на территориях, контролировавшихся А.И. Деникиным, изображался орел со святым Георгием, но без корон. Орел, изображавшийся на знаменах армий А.В. Колчака, был близок к варианту, утвержденному Временным правительством; сам же Колчак носил погоны с орлами без корон. А на денежных знаках, выпускавшихся колчаковским правительством, бел изображен двуглавый орел без корон, но с державой (с. 93-94).
В первые месяцы после Февральской революции были созданы и новые символы, впоследствии использованные большевиками. Уже в марте 1917 г. на воинском знамени появилась эмблема, включавшая молот, меч и серп. Во время праздника 1 мая эмблема «серп и молот» появляется на знаменах в «классическом» виде; в этот день она украшала Мариинский дворец - резиденцию Временного правительства (с. 285).
Попытки создания нового герба революционной России предпринимались еще в 1917 г. Эсер Д.О. Хелаев предложил изобразить на красном знамени земной шар, обрамленный венком из лавра, где каждый лист обозначал определенную «союзную республику». Тем самым предвосхищался Государственный герб СССР (с. 285).
Символы «старого режима»
В отличие от иных символов, императорский гимн «Боже, царя храни» отрицался совершенно. «Буквально в течение нескольких дней старый государственный гимн превратился в песню протеста, его исполнители явно бросали вызов новому революционному режиму» (с. 102). На территориях, контролировавшихся в годы гражданской войны адмиралом Колчаком, в качестве гимна использовался церковный гимн «Коль славен». Тем самым подчеркивался политический курс «непредрешенчества» (с. 102).
В дни революции портреты царей и членов императорской фамилии намеренно «оскорблялись» (манифестанты порой носили их перевернутыми), снимались и уничтожались. Уничтожение и порча царских портретов были демонстративным нарушением закона, повторявшим опыт 1905 г. для многих современников уничтожение царского портрета было серьезным переживанием: в начале ХХ в. некоторые крестьяне продолжали еще почитать их наравне с иконами, считалось порой недопустимым находиться в шапке в том помещении, где висел портрет, ругаться «в присутствии» портрета и т.п. (с. 132).
В первые дни революции памятники царям и «деятелям старого режима» использовались как трибуны ораторов и «украшались» красными лентами и флагами. Затем монументы стали уничтожаться; так был уничтожен памятник П.А. Столыпину в Киеве (с. 134).
Важным вопросом было, кого поминать на богослужениях вместо царя. 6 марта 1917 г. Синод предписал поминать «Богохранимую
державу Российскую и благоверное Временное правительство ее» (с. 61). Однако и после этого многие монархически настроенные священники упорно продолжали поминать царскую фамилию. Некоторые же священники, не желая признавать «революционные» поминания новых властей, придумывали свои, компромиссные варианты. Так, известный московский священник В.Востоков во время своих служб провозглашал: «Помяни, Господи, всякое начало и власть благия в благости укрепи» (с. 62).
«Погонная революция»
«Погонная революция» <...> фактически не привлекала внимания исследователей. Между тем <...> вопрос о погонах порой был буквально вопросом жизни и смерти» (с. 249).
Поначалу многие военнослужащие «революционизировали» свои погоны - прикалывали к ним красные банты, обшивали красной материей (с. 161). Но через некоторое время погоны вообще, а офицерские погоны в особенности, стали восприниматься как символ старого режима, подлежащий немедленному уничтожению. Погоны не соответствовали символическому осмыслению переворота, борьбу с ними стимулировал и эгалитарный дух «Приказа № 1», отменившего отдание чести вне службы (с. 162).
При этом военный министр А. Ф. Керенский носил френч и фуражку без каких-либо знаков различия. Вслед за ним многие комиссары Временного правительства и члены всевозможных комитетов облачались во френчи без погон. Эту моду подхватили затем советские аппаратчики, в 20-е годы этот вид одежды именовали «вождевками», а затем - «сталинками». В коммунистическом Китае его называли «костюмом Ленина». «Но, пожалуй, с большим основанием его можно было бы назвать «костюмом Керенского» (с. 215).
Еще осенью 1917 г. даже многие сторонники большевиков продолжали носить не только солдатские, но и офицерские погоны, хотя, по-видимому, лишь полевые погоны защитного цвета (с. 218). И лишь 3 декабря 1917 г. был издан приказ № 11 по Петроградскому военному округу, который упразднял все военные чины и звания, сохранялись лишь наименования должностей. Отменялись и все «наружные знаки отличия», а также ордена (с. 221).
Погоны становятся знаком «белых». Символическая борьба с погонами проявляется и в садистских действиях, нередких в условиях гражданской войны: если пленным комиссарам белые подчас вырезали на коже звезды, то красноармейцы и красные партизаны прибивали пленным офицерам погоны к плечам гвоздями. Во время Кронштадтского мятежа образ врага «с золотыми погонами» использовали противостоящие стороны (с. 228).
Переименования
«Грандиозную топонимическую революцию большевиков предваряли первые эксперименты по уничтожению монархических названий городских улиц и площадей» (с. 229). Центральные площади ряда городов получили имя площадь Свободы. Однако символы и имена социалистического движения использовались сравнительно редко (с. 247).
Помимо влияния традиций революционных переименований, восходящей ко времени Великой французской революции, очевидно и влияние опыта первой мировой войны. Переименование Санкт-Петербурга, ряда улиц и массовая замена немецких фамилий, имен и отчеств на русские создавали прецедент символического переворота. Националисты требовали углубления этого процесса, русификации все новых топонимов. Интернационалисты-социалисты демонстративно продолжали использовать старое имя столицы. Вплоть до 4 апреля 1921 г., когда губернский комитет партии принял специальное решение, Петербургский комитет большевиков сохранял свое старое название (с. 246).
Но и революционеры использовали потенциал ксенофобии для политической мобилизации: правящую династию презрительно именовали Голштин-Готторпской, Ангальт-Цербстской и т. п. «В целом топонимические эксперименты эпохи Первой мировой войны немало способствовали дестабилизации системы политической символики старого режима» (с. 246).
«Марсельеза» и «Интернационал»
Важнейшим элементом политической культуры революции были революционные песни. Песни превращали неорганизованную толпу в
политическую демонстрацию. Поющие из наблюдателей событий превращались - иногда всего на несколько минут - в их активных участников, принимали на себя роль «революционеров», противников режима (с. 23).
Песни часто становились основой текстов пропагандистских листовок (с. 17), но и само по себе многократное повторение «гимнов свободы» революционизировало сознание (с. 41). Какая картина возникает из текстов этих песен? Прорыв из мрачного настоящего в светлое будущее рисуется как «смертный», «роковой», «последний и решительный бой». Это «час искупления», «мгновение мести и суда», время «мести народной», Показательны заглавия сборников песен: «Песни народного гнева», «Песни террора», «Песни ненависти, борьбы и мести», и т.д. (с. 330).
«Рабочая Марсельеза» призывает к борьбе со «злодеями», «Собаками», «жадной сворой», с жиреющими «обжорами», продающими совесть и честь. Другие песни зовут на борьбу с «паразитами трудящихся масс», со «сворой псов и палачей», с «супостатами», «наглецами», «пауками», «кровопийцами» и т.д. Результатом этой великой борьбы должна стать не просто победа над врагом, но его тотальное уничтожение. Без этого невозможно наступление «новой жизни» (с. 329).
После Февраля делались попытки создать новый национальный гимн России, но фактически роль государственного гимна России выполняла «Марсельеза» (с. 287). Она звучала в полках на утренней и вечерней молитве. Приведение войск к новой присяге также часто происходило под звуки «Марсельезы» (с. 43-44). «Марсельезу» исполняли при встрече членов Временного правительства, при приеме иностранных делегаций и перед спектаклями; при этом присутствующие снимали головные уборы. С «Марсельезой» русская армия пошла в наступление (с. 288).
Собственно, звучали две «Марсельезы»: оркестры исполняли классический вариант, а пелась русская «рабочая марсельеза» П.Л. Лаврова («Отречемся от старого мира»), впервые опубликованная в 1875 г. «Это усиливало полисемантичность символа» (с. 288). Уже в 1905 г. «Рабочая Марсельеза» стала главным революционным гимном (до этого роль основной «песни протеста» играла «Дубинушка») (с. 17). Она
отступала от мелодии французского оригинала, звучала в ином ритме и по существу была самостоятельным произведением (с. 16).
«Рабочая Марсельеза» не была боевым национальным гимном, она призывала к бескомпромиссной социальной войне: «На воров, на собак -на богатых! <...> Бей, губи их, злодеев проклятых!» В то же время «Марсельеза» была символом оборончества, акцентировавшего ее «французское», патриотическое и воинственное значение. Не раз запевал «Марсельезу» Керенский. Под «Марсельезу» манифестировали женские ударные подразделения (с. 289). Для «социалистов-интернационалистов» «Марсельеза» была прежде всего гимном одной из «империалистических» держав (с. 292). Тем не менее, многие рядовые сторонники большевиков даже после октябрьского переворота продолжали считать «марсельезу» «своей» песнью. Красногвардейцы, выступившие 3 ноября 1917 г. против войск Керенского, шли под звуки «Марсельезы» (с. 299).
Упоминания о пении «Интернационала» в дни Февраля почти отсутствуют, хотя меньшевики, большевики, эсеры и анархисты считали песню своим партийным гимном (с. 24). Во время первомайского митинга, организованного эсерами в петроградском цирке Чинизелли, сначала прозвучала «Марсельеза», а затем А.Ф. Керенский призвал всех присутствующих исполнить «Интернационал» (с. 294).
Учредительное собрание открылось пением «Интернационала» -возможно, по инициативе большевиков. По воспоминаниям большевика Ф.Ф. Раскольникова, при словах «Но если гром великий грянет над сворой псов и палачей» лидер эсеров В.М. Чернов сделал выразительный жест, указав на большевиков. Во всяком случае, лидеры самой крупной фракции никак не возражали против того, чтобы символом Всероссийского Учредительного собрания стал «Интернационал» (с. 301).
Отныне роль главного официального гимна переходит исключительно к «Интернационалу», а «Марсельеза» все чаще трактуется как гимн «буржуазного» Февраля. Всевозможные собрания, часто обязательные для работников предприятия, жильцов дома и т.п., завершаются пением «Интернационала». Умеренных социалистов подобная профанация «их» политического символа не могла не раздражать. Меньшевик Е. Ананьин вспоминал: «Потом, по сигналу, мы все поднялись и исполнили «Интернационал». <...> Все это было
пропитано невыносимой казенщиной, точно такой же как при царях, когда заставляли подыматься при исполнении гимна «Боже царя храни» (цит. по: с. 302).
«Граждане» и «товарищи»
Первоначально основным новым общим обращением стало слово «гражданин». В этой форме обращения проявлялась ориентация на традицию европейских революций, противопоставлявших «подданных» и «граждан» (с. 307). Однако все большую популярность приобретает слово «товарищ». Порой оно становится и официальным приветствием. Военный министр А.Ф. Керенский, прибывший в Москву, приветствовал солдат почетного караула по-революционному: «Здравствуйте, товарищи солдаты!» (с. 309).
Появляются и совершенно невозможные ранее обращения типа «товарищи казаки». Даже полицейские, желая продемонстрировать свою верность строю, именуют своих коллег «товарищи полицейские». В дни Апрельского кризиса организаторы манифестаций в поддержку П.Н. Милюкова, противостоящих «ленинцам», также порой именовали друг друга «товарищами». Ударницы, защищавшие Зимний дворец в Октябре, использовали обращение «товарищ». Более того, так же они называли и своих пленителей - солдат полков, поддерживавших большевиков (с. 310).
Обращение «товарищ» звучало гораздо более революционно. Ведь термин «гражданин» вовсе не исключался из официального «старорежимного» лексикона дореволюционной России, где убежденный монархист мог назвать себя «русским гражданином и верноподданным государя-императора». Принятие обращения «товарищ» означало вступление во «внутренний круг» лояльности. «Товарищи» здесь - активные граждане и в то же время граждане первого сорта. Эта тенденция получила развитие в советское время: слово «товарищ» было обращением полноправных граждан к полноправным гражданам. Заключенные же, например, обращались к «гражданину начальнику» (с. 311).
В это же время термин «товарищ» приобретает и негативное значение. В лексиконе белых слово играет примерно такую же роль, как слово «буржуй» у красных. На некоторых территориях, контролировавшихся белыми, восстанавливалось старое титулование, и
это становилось знаком раскола лагеря антибольшевистских сил. Социалисты-революционеры, поднимавшие восстания против Колчака, вводили обращения с прибавлением слова «гражданин»: «гражданин-прапорщик» и т. д. А генерал-лейтенант А. Н. Пепеляев, культивировавший образ «народного героя генерала», использовал обращения «гражданин-генерал», «брат-генерал». Это отталкивало от сторонников «третьей силы» многих кадровых офицеров, требовавших традиционного титулования (с. 313).
Живой символ революции
Центральной фигурой Февральской революции был А. Ф. Керенский. Он был не только самым популярным политическим деятелем Февраля, но олицетворением революции, ее символом. Именно так его характеризовали посвященные ему брошюры: «Благородный символ благородной Февральской революции», «Керенский - это символ правды, это залог успеха; Керенский - это тот маяк, тот светоч, к которому тянутся руки выбившихся из сил пловцов и от его огня, от его слов и призывов получают приток новых сил для тяжелой борьбы» (цит. по: с. 314).
Культ Керенского просуществовал недолго, однако он оказал немалое воздействие на развитие национальной политической культуры. Уже в первые месяцы революции многие комитетчики вне зависимости от своей политической ориентации копировали манеру выступлений, стиль, даже костюм «популярного министра». Не был исключением и Д.А. Фурманов, ставший потом символом большевистского военного комиссара. Многие символы, найденные Керенским, его сторонниками и почитателями, были затем использованы при создании культов большевистских вождей, имена и образы которых также становились символами их режима (с. 317).
Образ популярного вождя революции стал элементом китча. Значки-жетоны, посвященные Керенскому, копировали соответствующие жетоны и медали с изображением Николая II. На одном из них имелась надпись: «Славный - мудрый - истинный и любимый вождь народа 1917 г.» Некоторые из этих жетонов стали образцом для значков советского времени, на которых уже с 1918 г.
изображался В.И. Ленин. Они создавались в тех же мастерских, похоже, что при этом использовались те же формы и штампы (с. 321).
Выводы
В 1917 г. вся система революционных символов была общей для основных российских социалистических политических партий. Конкуренты, а порой и враги, использовали одни и те же символы для политической идентификации и мобилизации. Политическая борьба проявлялась не только как борьба между символами «старого режима» и символами «новой жизни», но и как борьба за символы «новой жизни» между социалистами разного толка (с. 334).
Либералы не предлагали в 1917 г. своих особых символов. П.Н. Милюков позднее писал: партия народной свободы сознавала всю опасность крутого разрыва с политической символикой прошлого» (цит. по: с. 338). Однако старые символы радикально отвергались, и связывать с ними свою судьбу в 1917 г. было равнозначно политическому самоубийству: они все чаще воспринимались как символы «контрреволюции».
Для создания общенационального единства, утверждения «общенародного» характера революции, для ведения войны символы «новой жизни» вряд ли были хорошим средством. «Скорее они могли содействовать <. > культурной и психологической подготовке к гражданской войне» (с. 342). Большевики могли использовать практически всю систему символов, утвердившуюся в стране после Февраля. Она не требовала радикальной замены, менялись лишь иерархия символов и их «перевод» в рамках единой знаковой системы (с. 341). «Радикальная символическая революция создавала условия для политики углубления революции» (с. 342).
К.В. Душенко
