CC BY
48
УДК 908
КРАЕВЕДЕНИЕ КАК ФЕНОМЕН РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
СП. Щавелёв
Курский государственный медицинский университет, г. Курск e-mail: sergei-shhavelev@yandex.ru
Добровольное изучение истории, культуры и природы родного края стало одним из моментов российской модернизации с начала Нового времени. В XVII столетии оно носило фольклорно-мифологический характер, ограничиваясь народными легендами про случайно обнаруженные клады и другие археологические памятники. Начиная с эпохи петровских реформ «ученые путешествия» представителей Академии наук по просторам империи дополнялись анкетированием местных жителей на предмет природных ресурсов и исторических древностей краев и областей. В XIX веке к представителям дворянства и купечества по части родинознания массово присоединились разночинцы - первые поколения нашей интеллигенции. Ревнителями локальной истории и культуры были повсеместно основаны музеи, архивы, проведены раскопки и этнографические сборы; опубликованы ценные материалы по краеведению. Взлет краеведческого движения в СССР был недолгим: на исходе 1920-х годов большевики закрыли и запретили краеведческие объединения, а многих их представителей репрессировали. Возрождение краеведения после войны носило хотя и полезный, но паллиативный характер. Сегодня это яркое явление общественного сознания россиян остается под вопросом.
Ключевые слова: знание профессиональное и любительское, регионы России, краеведение, достижения и потери при освоении культурного наследия.
«На крестьянские темы я писать не могу, потому что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели принято думать.
Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих ... знаю не совсем хорошо. ... Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги».
М.А. Булгаков.
Протокол допроса в ОГПУ 22 сентября 1926 года // Под пятой. Дневник. Письма и документы. СПб., 2011. С. 190-191.
В силу огромных размеров территории Российской империи и ее хронического отставания по уровню жизни массы населения от
передового Запада модернизация у нас носила, как известно, догоняющий характер. На протяжении конца XVII - начала XX века россияне медленно, но верно шли от архаичной деспотии к среднеевропейскому стандарту в политике, экономике, семейной жизни, культуре [8, 9, 10]. Важным фактором социокультурного развития была общественная поддержка культуртрегерских начинаний властей. Советская историография обращала внимание только на эпизоды оппозиционности, а особенно революционности отдельных противников самодержавия, да на стихийное бунтарство некоторых слоев населения той империи. Между тем, гораздо более распространенной оказывалась там же политическая лояльность. Она не ограничивалась извечным общечеловеческим сервилизмом да непотизмом, восходящими прямо к поведению приматов [3], а представляла собой сознательное сотрудничество передовых представителей всех сословий общества с царской администрацией. Представители дворянства и купечества, а затем и зажиточные мещане, крестьяне активно занимались благотворительностью. На личные сбережения и накопления отдельных корпораций повсеместно строились храмы, больницы, богадельни, школы, стадионы, концертные площадки. Вносилась плата за обучение («слушание лекций») в университетах недостаточных студентов. Собирались и жертвовались в государственные и общественные музеи коллекции художественных ценностей. Внедрялись передовые технологии в промышленности, сельском хозяйстве, ремеслах и промыслах. Все эти начинания освящались строго ранжированным в синодальной системе духовенством. А самодержавная власть жаловала меценатов да просветителей почетным гражданством, а то и дворянством, орденами и медалями; софинансировала их проекты.
Именно в такой социально-психологической атмосфере сформировались предпосылки того, что гораздо позднее, уже в XX веке назовут краеведением. Перед нами оказывается своего рода любительская наука. Такое определение покажется оксюмороном только на зауженный сциентистский взгляд. Современная эпистемология (общая теория познания) рассматривает когнитивные процессы многомерно [5, 7]. Совокупное человеческое знание представляется тогда не линейкой заблуждений разной степени, которые осеняются единственной истиной - наукой, а явлением гетерогенным, где различные человеческие
потребности и жизненные ситуации востребуют знания разного типа. По меньшей мере, обыденно-практические, профессионально-практические, духовно-практические (искусство, мифология, религия), какие-то еще, включая собственно научные [17, 22].
Что до видов знания, то я бы указал прежде всего на дихотомию профессионализма и любительства [18, 19, 20]. Они моментами отрицают, моментами дополняют друг друга. Односторонние восхваления профессионалов и осуждения дилетантов близоруки. У тех и у других есть свои сильные и слабые стороны. Просто отдельные виды деятельности довольно рано исключили дилетантизм в силу своей сложности и общественной ответственности, а другие и сейчас предполагают помощь, которую оказывают друг другу кастовые специалисты и их добровольные помощники. К числу первых занятий относится фундаментальное естествознание, сложные технологии, а вот ко вторым механическая инженерия и многие науки практической направленности, как гуманитарные (вроде археологии, этнологии, антропология), так и более точные (ботаника, географии, астрономии и т.п.). Здесь представителям академического мира могут и должны помогать просвещенные жители регионов, где падают метеориты, обнаруживаются археологические находки или редкие виды животных, растений. Без волонтеров ценные факты могут и не дойти до ученых...
К этой последней сфере - любительству относятся не только традиционные сферы культуры - так называемая «народная мудрость», «этнонауки» [14], но и более или менее современные увлечения любителей того или иного знания. Коллекционеры всего на свете, галеристы, фотографы, звездочеты, садоводы и огородники, содержатели личных зоопарков, флористы, селекционеры, авиамоделисты, телескописты, изобретатели, реконструкторы исторических событий, составители семейных генеалогий, просто туристы-экстеремалы - взятые наудачу образцы дополнительных по отношению к соответствующим наукам знаний. Разумеется, привносимая ими информация носит по преимуществу эмпирический характер, но порой любители вырастают до вполне профессионального уровня. Например, писатель В.В. Набоков с его пожизненной энтомологией, или же начинавший с крымских планеров С.П. Королев, или его кумир школьный учитель
К.Э. Циолковский, вдохновленный доморощенным мистиком Н.Ф. Федоровым на проектирование межпланетных полетов.
А когда наука сталкивается с принципиально новыми слоями реальности, сами ученые какое-то время выглядят дилетантами. Пока не разработают новые методики изучения вновь открытых классов явлений. Ведь некоторые важные открытия сделали в науке не специалисты в соответствующей области знания. Скажем, микробиолог, а отнюдь не фармаколог Александр Флеминг открыл первый антибиотик -пенициллин совершенно случайно, оставив неубранными пробирки с плесенью, как и радиоактивность физик Анри А. Беккерель, изучавший тогда совсем другое явление - люминисценцию.
Так вот, наукой в России занимались, понятное дело, профессионалы - представители Академии наук да высшей школы (университетов, отраслевых институтов, профильных лицеев и т.п. учебных заведений). Специалисты же практики - учители, врачи, юристы, инженеры, офицеры, священнослужители, богема вроде художников, журналистов да беллетристов и т.д. - получали сравнимое с учеными базовое образования. Вопреки всей позднейшей критике «царских» гимназий да духовных семинарий, реальных и технических училищ, эти учебные заведения при всех их настоящих и мнимых недостатках, обеспечивали всем без исключения своим выпускникам владение двумя древними и одним-тремя живыми европейскими языками. Каждый второй гимназист и практически всякий выпускник российского университета по многу раз ездил в страны Европы - и как турист, и как стажер по своей специальности. Там они посещали археологические раскопки, музеи древностей, библиотеки-читальни, слушали лекции в университетах (языкового барьера, повторю, не было). Поэтому все образованные люди в старой России были настроены просвещенчески и многие из них отдавали часть своего досуга на помощь ученым. Сейчас их назвали бы волонтерами. Браться за решение крупных научных проблем любители науки не брались: понимали уровень своей подготовки. А вот собрать местный материал по геологии, археологии, истории, этнографии, фольклористике было им вполне по силам. Более того, никто другой этого сделать не мог. Территория же империя простиралась от Варшавы в Царстве Польском до форта Росс в Калифорнии, и от Архангельска до Самарканда. Где было набрать
столько дипломированных ученых по разным отраслям знания? Это остается проблемой и сейчас, когда территория страны сократилась вдвое.
А любители науки находились везде. Они могли сохранить для музея случайную находку земляками древних костей или вещей, метеорита или выхода какой-то руды, записать старинный напев крестьян или сберечь старинную рукопись, книгу; вывести новый сорт плодовых растений как небезызвестный садовод И.В. Мичурин (исключенный из гимназии и работавший товарным кассиром). Так и возникли в нашей стране локальные варианты любительской науки - истории, археологии, филологии, геологии, агрономии и других отраслей знания. Впрочем, путь к ним был не скор. Попробуем проследить их на показательном примере археологии - науки об ископаемых остатках древней истории. Показательность археологии состоит в том, что для истолкования артефактов из раскопок необходимо привлекать специалистов из многих отраслей как гуманитарного, так и естественнонаучного знания. Так что эта наука хотя и историческая, но вместе с тем междисциплинарная. Так что по ее уровню можно судить об академическом рейтинге той или ной страны.
Как ни удивительно, первые ростки бескорыстного интереса к древностям относятся и у нас в России к рубежу Средневековья и Нового времени. До этого времени единственным объектом археологического интереса и властей, и населения были клады. На одно случайно найденное сокровище (как правило, вовсе не собственно клад, а древнее погребение с богатым инвентарем) приходились десятки и сотни сказок и магических инструкций, как искать зарытое счастье.
Знаменитый живописец и мистический философ Николай Константинович Рерих (1874-1947), начинавший свой творческий путь как археолог-полевик на курганах Новгородской земли, оставил по обсуждаемому поводу такую зарисовку, типичную для разных губерний России: «Местами вас встречают подозрительно: - Никаких, ваше благородие, исстари древних вещей в нашей окрестности не предвидится. ... Сами посудите, барин, откуда мужику древние вещи знать?..
Если же вы пришлись по нраву, оказались "барином добрым", "душой-человеком", то вам нечего будет принуждать к откровенности собеседника. Вечерами, сидя на завалинке, наслушаетесь вы
любопытнейших соображений, наблюдений естественнонаучных, поверий, наивных предположений. Сперва из осторожности прибавят: "Так зря болтают" или "бабы брешут", а потом, видя ваше серьёзное отношение, потечёт свободный рассказ о старине, о кладах, о лихих людях - разбойниках» [13, с. 19-20].
Кладоискательская лихорадка погубила немало древних могил, но какая-то часть обнаруженных вещей попадала и в частные коллекции, и в государственные фонды, начиная с Оружейной палаты Кремля, а затем Кунсткамеры, основанной Петром I в его новой столице. Заодно у местного населения копились сведения о местах расположения «древних земляных насыпей» разного типа. Когда в российскую глубинку стали приезжать настоящие археологи, эти топографические приметы помогали им и помогают до сих пор.
На общем фоне меркантильного интереса к поискам исключительно драгоценных реликвий мало-помалу вызревало иное, -познавательное, охранное отношение к памятникам далекой старины со стороны государственной власти и части образованной публики. К Центрально-Черноземному региону относится первое известное нам правительственное мероприятие по самоценному изучению археологически важных объектов в нашей стране. Речь идет о грамоте за 1684 года - периода недолгого соправительства Петра и Ивана Алексеевичей Романовых. Дело именуется по понятиям того времени -«О находке костей бывших людей-волотов» (то есть сказочных великанов европейского фольклора). Документ содержится в так называемых столбцах (свитках) Белгородского стола Разрядного приказа (своего рода министерства обороны того времени). Он посвящен находке огромных костей (мамонта?) в районе Харькова, на речках Ольшаной и Лосине, притоках речки Уды, впадающей в реку Северский Донец. На диковинный скелет наткнулся в 1679 году сотник Харьковского полка так называемых черкас (украинцев на русской службе) Иван Демьянов сын Смороцкий, когда копал землю для мельничной плотины в урочище Песочный Колодец близ речки Ольшанки. О своей находке спустя пять лет, в 1684 году, оказавшись в столице, он объявил в Разряде и для пущей убедительности предъявил «зуб волота» (зуб, а не то и бивень мамонта?). Описывая московскому начальству положение «великана» в земле, Смороцкий сообщил, что кости «лежат взначь, преж голову, а руки
длиною аршин до 5, и ребра шириною по аршину, а длиною - сказать не знает, потому что те кости погнили и иструпорешили». «Описание весьма выразительно, - решил Сергей Николаевич Замятнин, повторно опубликовавший этот документ для сведения археологов, - и не оставляет сомнения, что мы имеем дело с остатками ископаемого слона» [4, с. 290], то есть именно мамонта.
В Белгородском столе Разряда соответствующее дело доверчиво назвали: «О находке костей бывших людей-волотов». Царский указ (за прописью дьяка Любима Домнина) курскому воеводе боярину Алексею Семеновичу Шеину (1662-1700) как ближайшему к месту действия начальнику предписывал: «Послать по весне в те места из Курска кого пригоже» и «тому посыльному велеть того человека ноги откопать, а откопав, кости измерить, какова которая кость мерою в длину и в толщину и написать на роспись и на чертеж начертить. Да о том и нам, Великим Государям, писать» [11, с. 199]. Весьма показательный для познавательного мотива царской воли штрих: плохо сохранившиеся кости для точности измерения рекомендовалось предварительно окопать. Чтобы зафиксировать ценную находку in situ, как говорят археологи, то есть на истинном месте расположения. Перед нами один из первых, если не самый первый, эпизодов почти что научного, немеркантильного интереса к ископаемым древностям в нашей стране. Смороцкий в своём донесении честно отметил, что обнажившиеся кости великана разобраны любопытными соседями (как сейчас бы сказали, на сувениры), но остававшиеся в земле «те кости откопать мочно».
19 апреля (то есть, как только сошёл снег) 1684 года «для досмотра, и меры, и чертежа волотовых костей из Усть-Песочного Колодезя, где укажет ольшанский сотник Иван Смороцкий» выехал курчанин Максим Никифоров сын Анненков, взяв на подмогу «градских людей сколько человек пригоже». Эта уникальная для своего времени экспедиция с археологическими целями не увенчалась успехом. Иван Смороцкий исправно показал место находки, но «нынче на том месте тех волотовых костей ничего нет, потому что де то место полая вешняя вода разнесла». Даже найденные сначала кости «разобрали разных городов многие люди», а имевшаяся у Смороцкого половина «волотова зуба в пожарное время утратилась» [11, с. 201].
Переиздавший (в годы приснопамятной борьбы И.В. Сталина с «космополитизмом» и утверждения во всём русского приоритета) цитированный документ советский археолог «С.Н. Замятнин называет эту грамоту первой русской инструкцией для раскопок. Может быть, это и слишком, но интерес ее бесспорен. Перед нами, - заключал ведущий историк отечественной археологии А.А. Формозов, - свидетельство бескорыстного любопытства к памятникам далекого прошлого. Это уже не интерес к кладу, к сокровищу, а зачаток научной любознательности» [15, с. 22]. Добавим: и на курско-белгородском пограничье, и в московском правительстве, и в царском дворце. За двести лет до появления палеонтологии как науки все действующие лица описанной истории вполне естественно дали удивительной находке легендарно-мифологическое объяснение. Но почему-то одновременно сделали всё, чтобы сохранить сведения о ней поточнее и пополнее. Получилось -сохранили для потомства; обозначили, что ни говори, приоритет русской мысли в познании доисторического прошлого.
Откуда при царском дворе возник интерес к вроде бы бесполезным, но чудным на вид костям, по опубликованным до сих пор документам судить трудно. В ХУ1-ХУП столетиях в Западной Европе нарастало увлечение разными антиками, возрождались каноны греко-римской классики; формировались предпосылки революции в познании природы -зарождалось научное естествознание, вообще наука современного типа. Обо всём этом московиты могли узнать в ходе дипломатических и торговых визитов еще допетровского времени. Итальянские мастера -архитекторы, литейщики, инженеры - появились в Московии уже в 1470-е годы. Нельзя исключить и внутренние - летописно-книжные, фольклорные - импульсы к зарождению собственного древлеведения на русской почве.
При Петре Великом и его непосредственных наследниках на царском троне, по их высочайшему повелению по всей России поехали ученые экспедиции Императорской Академии наук. Выписанные из Европы академики-немцы К.-Л. Габлиц, И.-Г. Гмелин, Г.-Ф. Миллер, Й.-Г. Георги, И.А. Гинденштедт, Д.-Г. Мессершмидт, П.-С. Паллас, другие с русскими учениками Г.В. Стеллером, И.С. Лепёхиным, В.Ф. Зуевым, С.П. Крашенинниковым, А.Д. Красильниковым и многими другими наносили на сводную карту России ее отдаленные районы и собирали
комплекс сведений о них. Их интересовала и природа, и народонаселение, и история, и археология Сибири, Дальнего Востока, Крыма и иных пределов империи. Собирать коллекции, записывать информацию на местах им помогали чиновники, учителя, врачи, военные, прочие специалисты, а также просвещенные помещики - все, повторим, университетски образованные и европейски мыслящие к тому времени люди. Губернаторы и церковные иерархи время от времени получали запросы от правительства, а то и от самого монарха насчет тех или иных памятников старины или природных раритетов. Так масса служилых людей и заметная часть верхушки российского общества получила представление о ценности научной информации как таковой. Служебная карьера, внимание и милость самодержца стала зависеть и от научного рвения подданных самого разного ранга.
К середине XIX века акцент в научной политике государства был перенесен на статистику. Великие реформы, задуманные и осуществленные поначалу Александром II, требовали более точных знаний, что собой представляют разные части огромной страны, какими ресурсами они располагают, какие культурные традиции их отличают. При министерстве внутренних дел был основан Центральный статический комитет, а в губерниях и областях его местные филиалы. Под началом губернаторов сложились кружки исследователей региона. В них входили чиновники разных ведомств, учителя гимназий, священнослужители, меценаты из дворянства и купечества, журналисты и прочие любители знания из частных лиц. Кроме общестатистической информации, примерно такой же, как и теперь, Губернские статистические комитеты собирали архивы старинных бумаг, коллекции археологических находок и антиквариата, образцы крестьянской утвари и т.п. материалы; публиковали отчеты о своих разысканиях в повременной печати и периодических «Трудах». Государство не скупилось на награды - за щедрые пожертвования денег на краеведение или ценных экспонатов, публикацию книжек на гуманитарные темы, активную работу по краеведению чиновники и частные лица получали ордена, почетные звания, удостаивали аудиенции у представителей Дома Романовых, включая правящего императора. А на такой встрече, как и сейчас, можно было решить практически любой вопрос личной или общественной жизни.
Однако собственно научные вопросы все же оставались у Статистических комитетов на втором плане. Их главной задачей оставался сбор информации о множестве показателей экономической и социальной статистики. Поэтому и верноподданная, и либеральная интеллигенция придумала на рубеже XIX-XX веков новую форму краеведческих объединений - Губернские ученые архивные комиссии. Они уже не были частью губернской администрации, а являлись общественными организациями. Правда, в состав этих комиссий, как правило, входили и первые лица губернии, начиная с губернатора и вице -губернатора. Вопреки своему названию, эти объединения занимались не только архивами, но и всем остальным по части региональной культуры -археологией, этнографией, фольклористикой, старинной архитектурой и т.д. Курировало комиссии министерство народного просвещения. Для самых деятельных комиссий удалось получить государственную субсидию, не слишком щедрую, но достаточную на текущие расходы по содержанию архива и музея, которые именно тогда и появились не только в Крыму с его античными униками, но и по всей империи. Еще больше для комиссий сделали меценаты, включая особ правящей династии. На их пожертвования во многих губерниях были куплены или построены здания для музеев и архивов, пополнены их коллекции, проведены археологические раскопки, опубликованы сборники научных материалов.
И статистические комитеты, и ученые архивные комиссии работали в тесном контакте с Императорской Академией науки и Императорскими университетами, начиная со столичных. Сотрудники академии и профессура охотно консультировали провинциальных любителей науки, приезжали на места для чтения открытых лекций и в экспедиции по поиску источников для своих изысканий. При министерстве императорского двора была открыта (1859) специальная -Археологическая комиссия, получившая право выдавать разрешение на археологическое раскопки - открытые листы и надзиравшая за реставрацией памятников старины. Еще больше нее провинциалам помогали общественные объединения ученых. По гуманитарной части это Императорское Географическое общество, Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете, Императорское Русское Археологическое общество в
Петербурге и Императорское Московское Археологическое общество. Они периодически устраивали всероссийские выставки (политехническую, антропологическую, этнографическую); раз в два-три года собирали всероссийские Археологические съезды в разных городах страны. На этих, как сейчас говорят, площадках маститые ученые прямо общались с губернскими и уездными любителями старины и прочих гуманитарных знаний. На эти же съезды и выставки всегда приезжали светила науки из стран Западной Европы, прежде всего Германии и Франции. Названные мероприятия оставили внушительную библиотеку научных трудов. В них сохранилась масса ценного материала, в том числе относительно памятников истории и культуры, навсегда утраченных со временем. Экспонаты выставок и съездов легли в основу целого ряда учреждений науки и культуры, начиная с московского зоопарка, Политехнического музея, Музея и Института антропологии МГУ. Находки региональных краеведов пополняли фонды Императорского Эрмитажа и Русского Исторического музея в Москве, на Красной площади; многих других собраний научных и художественных ценностей.
Октябрьская революция не помогла, а помешала труду русской интеллигенции по изучению родины и сохранению ее культурного наследия. Статистические комитеты и архивные комиссии были закрыты к 1919 году как реликты «царской» администрации. Дворянские усадьбы с коллекциями картин и прочего антиквариата разграблены сначала взбунтовавшимися крестьянами, а затем чекистами. Ученые и краеведы «из бывших» или эмигрировали, или испытали все ужасы гражданской войны и голода. Последующая кампания большевиков за элементарную грамотность населения не могла компенсировать потерю кадров уникальных специалистов, как в центре, так и на местах.
Тем не менее, оставшиеся на родине и выжившие интеллигенты мужественно продолжали свое дело, казавшееся им святым и вне политики. При всех библиотеках, музеях, учебных заведениях, архивах и других учреждений науки и культуры оставались их компетентные служители. К началу 1920-х годов почти повсеместно они организовали новые объединения краеведов, уже на советской платформе, как тогда говорили. Их кадровую основу составили члены бывших ученых архивных комиссий, но появились и новички. Кто-то искренне желал
помочь революционному переустройству общества на своей ниве -учителя, библиотекаря, искусствоведа, археолога, естествоиспытателя и т.д. Кто-то, напротив, стремился отдохнуть душой от недавних зверств Гражданской войны за мирными занятиями нумизматикой или, допустим, палеографией. И кое-что полезное советские краеведы успели сделать. Больше всего на ниве просвещения земляков, меньше по собственно научной части. Но музеи, библиотеки, архивы, картинные галереи, селекционные станции в провинции оказались возрождены и оживлены.
Ностальгия по нормальной, до- или внереволюционной жизни выражалась тогда, помимо прочего, и в краеведческих формах. Нередко на сугубо маниловский манер. Как в метаироничной передаче А.М. Ремизова: «Если бы им (Манилову и Чичикову - С.Щ.) жить вместе, незаметно проходили бы часы деревенской скуки, изучали бы какую-нибудь науку - памятники древней русской письменности, словарь Даля, и потом рассуждали бы о мыслях и словах...» [12, с. 97]. Хотя сам-то искусный писатель Ремизов был археологом, правда, в старом смысле этого слова - знатоком старинных рукописей, почерков да книг. Вообще-то кроме какой-то доли самолюбивых демагогов среди первых советских краеведов насчитывалось множество дельных и энергичных любителей старины. Так что главное заключалось совсем в другом, гораздо более значительном, долговечном эффекте тогдашнего краеведения. В провинции оно послужило основным способом духовного сопротивления интеллигенции революционному натиску на русскую культуру.
В своих парижских воспоминаниях «Лихие годы. 1925-1941» искусствовед Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин (1915-1991) так оценивал позицию научной интеллигенции тех лет относительно большевистских реалий: «Недостатков много, но все они временные, постепенно они будут изживаться. Поэтому надо работать не за страх, а за совесть. Работаем мы не для власти, а для народа». В бытность свою аспирантом Научно-исследовательского института театра и музыки, мемуарист «ко всем руководителям института... относился с пренебрежением: мне они казались беспринципными; я обвинял их в холуйстве, в подлизывании к большевикам. Боже мой! Как я был не прав! В труднейших условиях они делали своё дело, сохраняя традиции русской науки. И ведь всю эту работу приходилось вести в обстановке непрерывной травли, неожиданных качаний из стороны в сторону
политического корабля, когда от малейшей прихоти любого прохвоста зависела судьба учёного и сама его жизнь! Часто упрекают нашу интеллигенцию за трусость, за молчание, за то, что она не нашла ответа перед лицом зверств. Неправда! Стиснув зубы, в тяжёлых условиях она продолжала свою работу, развивала русскую науку, русскую культуру. Это и был её ответ» [6, с. 380].
Впрочем, большевики не очень жаловали краеведов. Несколько лет им выплачивали мизерные суммы из губернских бюджетов, которых едва хватало на канцелярские принадлежности и печатание тощих сборников и журналов. Уже к концу 1920-х годов власти потребовали от краеведов прекратить занятия археологией да историей и сосредоточиться на поддержке социалистического строительства. В краеведческих музеях закрыли отделы дореволюционной старины, на их место выставили партийные агитки. Но и такая мимикрия краеведов не спасла. Слишком много было среди них «бывших» людей с нежелательным в СССР прошлым. Состав, слишком соблазнительный для чекистов. И после известного Академического дела, начатого в 1929 г., репрессии ученых и педагогов перекинулись в провинцию. Так, в Центрально-Черноземной области было арестовано 92 члена краеведческих объединений и их знакомых. Их представили членами монархического подполья.
Повод для нового преследования дал чекистам председатель Воронежского городского и ответственный секретарь Воронежского областного бюро краеведения историк Сергей Николаевич Введенский (1867-1940), в прошлом богослов. Он периодически ездил в Ленинград для консультаций с акад. С.Ф. Платоновым, которому вместе с другими учёными предъявили обвинение в создании мнимого «Всенародного союза борьбы за восстановление свободной России». В качестве «филиалов» этой мифической «организации» и были представлены группы краеведов из Задонска, Липецка, Острогожска, Тамбова, Орла, Курска, Старого Оскола. По версии следствия, в случае начала интервенции против СССР эти группы на местах должны были «взять власть во избежание анархии». В указанных городах в ноябре 1930 -феврале 1931 арестовали по нескольку краеведов (от 4 в Курске до 14 в Тамбове), а в Воронеже арестованы ещё и представители ряда учреждений и общественных групп, которые будто бы готовились вместе с краеведами свергать советскую власть (бывшие дворяне, офицеры,
чиновники, чины полиции, купцы, священнослужители, фотографы, музейные и научные работники, преподаватели, а также ряд сторожей и безработных). Личные знакомства, нередко случайные, превращались в глазах следствия в свидетельства организации заговора. Так «контрреволюционная организация» «Краеведы» выросла почти до 100 с небольшим «членов».
Единичные представители краеведческого актива смогли спастись, благоразумно переехав на другой конец страны и сменив род занятий. Археолог, допустим, становился геологом, а учитель - счетоводом. Старались не давать повода соседям и сослуживцам почувствовать их действительную или мнимую нелояльность советской власти.
Единственным доказательством существования «заговора краеведов» могли стать и были личные признания обвиняемых. К подследственным применялись обычные в практике НКВД этого периода меры воздействия: содержание в промерзших камерах; длительные допросы, угрозы ареста и расстрела членов семьи. В таких условиях одни подследственные дали те показания, которые диктовали им следователи, но несколько обвиняемых сумели выстоять и не оклеветать ни в чем не повинных людей, среди них были Ф.Ф. Руднев из Орла, Н.И. Пузанова, М.А. Резанцев из Курска, а также воронежский профессор М.Н. Крашенинников, которого обвинили в игнорировании марксизма. По мнению следователей, «запиравшиеся» оказались «достаточно точно изобличены показаниями других обвиняемых». Решающим основанием для арестов и обвинения послужили всеобъемлющие признания С.Н. Введенского, названного «главой воронежского центра». Обвинение было направлено в первую очередь против С.Ф. Платонова, которому вменялось в вину превращение Воронежского филиала Археографической комиссии в одно из отделений «контрреволюционного союза». Введенский дал также показания против всех учёных и краеведов, которых он лично знал, включая ленинградцев С.И. Тхоржевского, С.К. Богоявленского, акад. А.Е. Ферсмана, И.М. Гревса, Н.П. Анциферова, А.И. Андреева, против москвича акад. М.М. Богословского и своих товарищей по Курскому краеведческому обществу.
Кроме Введенского особенно убийственные показания против своих коллег дали куряне - учитель, богослов Г.И. Булгаков и нумизмат
Т.А. Горохов. В итоге краеведческие общества были обвинены в том, что они «содержат в себе много социальных элементов, чуждых советскому строю, а иногда прямо ему враждебных». В обвинении значилось, что в городах ЦЧО, особенно в Воронеже, «под прикрытием научной работы» в краеведческих организациях «проводилась антисоветская работа...» с целью «уничтожения сов. строя и замены его буржуазно-демократической республикой» [16, с. 231].
Следствие по делу 92 краеведов ЦЧО закончилось 5 мая 1931 г. В постановлении ОГПУ констатировалось, что все подследственные «вполне изобличены в предъявленном им преступлении, предусмотренном ст. 58-10, 11 Уголовного кодекса». Коллегия ОГПУ в Москве без суда, заочно, не вызывая обвиняемых, 5 июня 1931 вынесла приговор. Пятерых приговорили к расстрелу, большинство - к заключению в концлагерь сроком от 3 до 10 лет (по 5 лет получили главные фигуранты дела - воронежские краеведы Введенский, А.М. Путинцев, Т.М. Олейников, В.В. Литвинов, руководитель курских краеведов Г.И. Булгаков), нескольких - к высылке в Северный край, Западную Сибирь, Казахстан. Рядовые, по версии следствия, «заговорщики» в целом получили не менее суровые наказания, чем их столичные «вербовщики» и «руководители» из числа сотрудников АН СССР и Центрального бюро краеведения. Единственный обвиняемый -воронежец В.А. Преображенский - оказался освобожден из-под стражи, следствие в отношении него прекратили [1, 2, 16]. Так был положен конец мало-мальски организованному и результативному краеведческому движению в нашей стране.
Только в июле 1978 г. Воронежский областной суд отменил вынесенный по «Делу краеведов» приговор «за отсутствием события преступления».
С момента роспуска и запрета краеведческих обществ по областям всего СССР оставались единицы знатоков региональной истории и культуры. Учителя, вузовские преподаватели, музейные сотрудники, врачи, инженеры, журналисты, представители других интеллигентских профессий. Они публиковали заметки в местной периодике, писали брошюры, проводили экскурсии во вновь открытых музеях, помогали столичным экспедициям, приезжавшим в глубинку для полевых исследований. Однако вплоть до 1960-х годов краеведение как бы
замерло. А возобновилось в позднем СССР в гораздо более формальных и официозных формах, чем ранее. Снова стали выходить краеведческие альманахи, даже региональные энциклопедии, велись небольшие разведки и раскопки памятников старины. Но подготовка, квалификация, даже элементарная грамотность новых любителей родного края катастрофически ухудшилась. Советские школы и педагогические институты не шли ни в какое сравнение с дореволюционными гимназиями и университетами. В одних областях новые краеведы оказались поактивнее и покультурнее, в других - похуже. В целом же под конец СССР краеведческое движения сошло на нет.
В Российской Федерации оно частично возобновилось и пополнило фонды местных музеев и библиотек, однако естественная смена поколений снова ставит под вопрос любительские занятия историей и культурой родного края.
Новое дыхание придали краеведению возможности Интернета. Теперь на порталах провинциальных школ и других учебных заведений, администрации районов и областей, на личных сайтах десятков и сотен энтузиастов старины размещено множество краеведческих материалов. Их собиратели активно общаются в социальных сетях и обмениваются интересующей их информацией, редкими фотоматериалами. Правда уровень понимания и анализа всех этих семейных архивов обычно невысок. Я бы сказал, что дилетантизм любителей местного края заметно вырос по сравнению с прошлыми периодами. Часто патриотический настрой нынешних краеведов сводит к нулю критичность восприятия исторического материала.
С падением идеологических барьеров закономерно произошла коммерциализация краеведения. Многим энтузиастам местной природы и старины удается находить спонсоров и публиковать более или менее ценные монографии, сборники, журналы. Их полиграфия чаще всего роскошная, а вот научный уровень обычно невысок. Профессиональные ученые из университетов да НИИ краеведением теперь интересуются меньше, поскольку эта тематика не оценивается наукометрически: индекс Хирша с ее помощью не повысить.
В 1990-е годы в стране возникло и ширится до сих пор движение так называемых «черных археологов». Они занимаются незаконной добычей археологических экспонатов на памятниках старины с помощью
металлодетекторов. Запоздало принятые законы против разграбления культурного наследия помогают мало. Процветает виртуальный рынок антиквариата, включая незаконно продаваемого в частные руки и за границу [21]. Либерализация политического режима в стране, которой так жаждала наша интеллигенция, парадоксальным образом ухудшила условия краеведческой работы.
Вряд ли стоит питать надежды на возрождения любительской науки в российской провинции в прежних масштабах. Кое-кто из коллекционеров, энтузиастов старины и природоведения у нас на местах был, есть и будет, но для массовизации их усилий, время, видимо, уже миновало. Но не такова ли судьба бумажных библиотек с литературной классикой? Кинотеатров с серьезными фильмами? В истории культуры преемственность неизбежно соседствует с негацией.
Как сказал поэт - «не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были» (В.А. Жуковский).
Список литературы
1. Акиньшин, А.Н. Трагедия краеведов (По следам архива КГБ) // Русская провинция.
- Воронеж: Центрально-Черноземное кн. изд-во, 1992. - С. 208-235.
2. Акиньшин, А.Н. Судьба краеведов (конец 20-х - начало 30-х гг.) // Вопросы истории. 1992. № 6-7. С. 173-178.
3. Де Вааль, Ф. Политика у шимпанзе. Секс и власть у приматов. 3-е изд. - М.: Высшая школа экономики, 2018. - 266 с.
4. Замятнин, С.Н. Первая русская инструкция для раскопок (Находка костей «волота» в 1679 году). // Советская археология. 1950. № ХШ. С. 287-291.
5. Касавин, И.Т. Социальная эпистемология. Фундаментальные и прикладные проблемы. - М.: Канон+, 2013. - 560 с.
6. Краснов-Левитин, А.Э. Лихие годы. 1925-1941. Воспоминания. - Париж: Ymca-press, 1977. - 456 с.
7. Маркова, Л. Социальная эпистемология в контексте прошлого и будущего. - М.: Канон+, 2017. - 272 с.
8. Миронов, Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России. XVIII
- начало XX в. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Новый хронограф, 2012. - 911 с.
9. Миронов, Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну. В 3 т. 2-е изд.Т. 1-3. -СПб.: Дмитрий Буланин, 2018. - 896, 912, 922 с.
10. Миронов, Б.Н. Российская модернизация и революция. - СПб., 2019. - 528 с.
11. Новомбергский, Н.Я. Очерки внутреннего управления в Московской Руси ХУП столетия. Продовольственное строение. Материалы // Записки Московского Археологического института. Т. ХХ.- М., 1915. С. 199-201.
12. Ремизов, А.М. Огонь вещей. - М.: Советская Россия, 1989. - 525 с.
13.Рерих, Н.К. На кургане. В Водской пятине (Санкт-Петербургской губернии) // В его кн.: Глаз добрый. - М.: Художественная литература, 1991. С. 19-20.
14. Филатов, В.П. Научное познание и мир человека. - М.: Политиздат, 1989. - 270 с.
15. Формозов, А.А. Очерки по истории русской археологии. - М.: Наука 1961. - 128 с.
16. Щавелев, С.П. «Дело краеведов ЦЧО» 1930-1931 годов. (Курский «филиал»). -Курск, из-во Курского гос. пед. ун-та, 2007. - 272 с.
17. Щавелев, С.П. Практическое знание // Социальная эпистемология: идеи, методы, программы / Под ред. И.Т. Касавина. - М., «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2010. С.160-178.
18. Щавелев, С.П. Профессионалы и любители как субъекты познания и практики // Вестник философии и социологии Курского государственного университета. 2014. № 1. С. 21-25.
19. Щавелев, С.П. Любители и профессионалы в истории русской археологии // Ученые и идеи: страницы истории археологического знания. Тезисы докладов Международной конференции / Сост. С.В. Кузьминых, А.С. Смирнов, И.А. Сорокина. - М., Ин-т археологии РАН, 2015. С. 66-68.
20. Щавелев, С.П. Профессионалы и любители в истории и теории медицины и фармации // Фшософсько-гумаштарш читання. Збiрка наукових праць Вип. 4 / Видп. ред. О.В. Добридень. - Дншропетровськ, 2017. С. 54-59.
21. Щавелев, С.П. Российская археология в чёрно-белую полоску (развивая критику Л.С. Клейном незаконной добычи древностей и уточняя отношение к ней дипломированных археологов) // Ex Ungve Leonem. Сборник статей к 90-летию Льва Самуиловича Клейна / Отв. ред. Л.Б. Вишняцкий. - СПб., Нестор-История, 2017. С.345-355.
22. Эпистемология сегодня: идеи, проблемы, дискуссии / Под ред. И.Т. Касавина, Н.Н. Воронина. - Нижний Новгород: Изд-во Нижегородского гос. ун-та, 2018. - 413 с.
LOCAL HISTORY STUDIES AS A PHENOMENON OF RUSSIAN CULTURE
S.P. Shchavelev
Kursk State Medical University, Kursk e-mail: sergei-shhavelev@yandex.ru
Voluntary study of the history, culture and nature of the native land has become one of the elements of Russian modernization since the beginning of the Modern Time. In the 17-th century it had folklore and mythological characteristics limited to folk legends about randomly discovered treasures and other archaeological sites. Starting from the era of the reforms of Peter the Great, "scientific travels" of members of the Academy of Sciences were supplemented by questioning local residents on the subject of natural resources and historical antiquities of the territories and regions. In the 19-th century, representatives of the nobility and merchants were massively joined by raznochintsy — the first generations of our intelligentsia. The enthusiasts of local history and culture founded museums, archives, ethnographic collections. Valuable materials on local history were published. The rise of the local history movement in the USSR was short-lived; the Bolsheviks closed and banned local history associations at the end of the 1920-s and many of their representatives were under repression. The post-war revival of local history had a useful but a palliative nature. Today this vivid phenomenon of public consciousness of Russians remains to be ambivalent.
Keywords: professional and amateur knowledge, regions of Russia, regional studies, achievements and losses in the comprehension of cultural heritage.
