CC BY
25
Владимир Васильевич Коробейников
г. Ижевск
КОРОТКОЕ ДЕТСТВО (Эпизоды военной и послевоенной поры)
Я родился в 1936 г. в леспромхозовском посёлке Сентег, недалеко от Ижевска. Сам я в войне не участвовал, не испытал ужасов голода и бомбёжек, но военные годы и характерные черты жизни времени, на которое выпало моё детство, помню вполне отчётливо. Поэтому полагаю, что отражение войны в сознании людей, которые её пережили, даже если они и не рисковали жизнью, не убивали врагов - это тема воистину необъятная и неисчерпаемая.
В моих воспоминаниях, изданных ранее отдельной книгой, я уже касался периода своего военного детства1, но, видимо, не раз ещё буду обращаться к темам, которые были лишь набросаны краткими штрихами: я вспоминаю всё новые подробности былого, и новые сюжеты всплывают в памяти. Пока же постараюсь изложить то, что припомнил после издания книги, сгруппировав материал в виде тематических очерков.
Литературную обработку и пристраничное комментирование очерков произвёл мой сын, Коробейников Алексей Владимирович.
1 Иднакар: методы историко-культурной реконструкции [Текст]: научно-практический журнал. Ижевск: печатный салон «Знак Ижевск», 2010 -ISSN 1994-5698 № 2(9): Коробейников В.В., Коробейников А.В. Двадцатый век в биографии инженера: устная история в сопровождении документов. -2010. -146 с.
http://books.google.ru/books?printsec=frontcover&id=JX09nnmny64C#v=onepage&q&f=false
Увечные победители
Раненые, контуженные и ставшие инвалидами участники войны стали прибывать в наш посёлок с фронта уже в первое военное лето. Мы видели, как мимо нас из города2 шли поезда с красными крестами на вагонах. Люди говорили: «Везут туда, долечивать...» и выразительно махали рукой в сторону посёлка Ува. Начали прибывать и составы с битой военной техникой.
Инвалидов мы видели теперь на каждом шагу, и было впечатление, что их даже больше, чем здоровых: нашим учителем физкультуры в школе работал человек без руки. С фронта пришёл наш сосед Иван Шамшурин,
2 Под «городом» везде в тексте подразумевается Ижевск. (Здесь и далее — примечания издателя.)
тоже без руки (позже за него вышла замуж моя тётка Антонида Дмитриевна Коробейникова). Вернулся и наш односельчанин Сахаров, совсем молодой мужик, без обеих ног. Соседи по бараку выносили его по утрам на крыльцо, и он полулежал здесь, греясь на солнышке. Приехал с провожатым отец моей одноклассницы Риты Поповой, совсем слепой. Весь израненный, контуженный вернулся брат моего отца Леонид Дмитриевич Коробейников. В поезде я встречал инвалида с дыркой в горле: когда он говорил, то затыкал её пальцем.
Эхо войны отозвалось и в нашей семье: я уже рассказывал в вышеупомянутой книге, как моя сестра лишилась глаза, а я получил осколок снаряда, который до сих пор сидит у меня под сердцем.
Некоторые безногие инвалиды старались смастерить хоть какое-то средство передвижения: к дощечке прилаживали маленькие колёса или подшипники, пытались катиться, отталкиваясь палочками, но асфальта тогда и в городе не было, деревянные тротуары были только вдоль центральных улиц, а по земле или по булыжной мостовой такие коляски тащились едва-едва. Лишь в 50-е годы появились инвалидные коляски заводского изготовления - трёхколёсные, на пневмошинах от велосипеда. Они имели привод от ручного рычага-качалки и могли ездить по дорогам с твёрдым покрытием. Позднее появились моторизованные «инвалидки»: двухместный кузовок с брезентовым верхом; двигатель от мотоцикла нещадно трещал и дымил...
Жизнь инвалидов в войну и первые послевоенные годы была не устроена: инвалидов было много, а пенсии они получали мизерные. Пробавлялись они, чем могли. До сих пор помню приезжего инвалида на поселковой рыночной площади: на плече у него сидела дрессированная белая мышка, которая за несколько копеек вытаскивала из продолговатого ящичка записку с «судьбой». Но запомнился он мне, благодаря загадочному аттракциону: у него был ящик, из которого выходили электрические провода. Парни на спор ставили деньги, брались за провода, в ящике что-то жужжало и трещало, руки парней начинало трясти и корёжить. Тот, кто дольше выдержит, получал заклад. Гораздо позже я понял, что в том ящике был аккумулятор и высоковольтная катушка с прерывателем. (Впоследствии, работая с электроникой, я и сам не раз попадал под действие электрического тока.)
В посёлке Сюрек, куда переехала наша семья в 1946 г., я впервые увидел примитивные жилища-землянки. В них жили вконец обнищавшие солдатские вдовы с ребятишками; они приехали в леспромхоз в надежде хорошо заработать. Но их мечты, как правило, не сбывались: подкашивала бедность и болезни. Не все жители нашего посёлка работали в леспромхозе. Некоторые, не желая кормить мошкару и мокнуть на лесосеке, уходили «шабашить» по деревням, закупали что-то в городе оптом, а у нас перепродавали.
Те из инвалидов, что «кумекали» в кустарном ремесле, сами делали вещи на продажу. Так, бывшие литейщики, собравшись в артель, производили кухонную утварь. На костре они расплавляли алюминиевый лом, заливали металл в формы - получались красивые, блестящие горшки (чугункИ). Дефекты литья (дыры, неровности) они зачеканивали свинцом, шлифовали напильником и несли в деревни, на продажу. Только поставить такую «продукцию» в печь можно было лишь один раз.
Железная дорога
С началом войны пассажирские вагоны отправили на формирование санитарных поездов. А к концу войны санпоездов стало меньше, и по нескольку пассажирских вагонов стали прицеплять к грузовому составу и перевозить пассажиров. После Победы составы стали прежнего объёма - по 6-8 вагонов. Лавки в них были широченные, а верхние полки в разложенном состоянии смыкались: можно лечь вчетвером.
В голове поезда, сразу за паровозом, прицепляли спецвагон для перевозки заключённых. После войны этот вагон-зак для «врагов народа» стал ходить почти ежедневно. На станциях, где были лагеря (Каркалай, Областная, Азино), пассажиры могли видеть, как к этому вагону подгоняли авто-зак, выстраивалось оцепление охраны. Вторым в составе поезда шёл почтово-багажный вагон, за ним теплушка, в которой был передвижной магазин, а дальше вагон-клуб.
На конечной станции нашей железнодорожной ветки, в посёлке Кильмезь, разворотного кольца для паровозов не было. Туда паровоз уводил все спецвагоны и один пассажирский, там паровоз переводили по параллельному пути, и он вставал во главе поезда, но шёл задом наперёд, и
лишь на станции Ува его разворачивали в нормальное положение. Паровозный тендер пополняли углем на Уве и в Кильмези, а чистка топки и забор воды производились на водокачке на станции Инга.
Мне шёл десятый год, отец только что пришёл с войны и работал в механической мастерской леспромхоза, обслуживал дизель-генератор, подававший электроэнергию на лесопилку. Как то вечером мать поручила мне отвезти ему на саночках ужин; повёз ему горшочек с горячим, а обрат-
^ ^ ^ Л гр
ным рейсом потащил домой заряженный аккумулятор на 4 вольта. Тянуть санки по тропинке, в темноте нелегко; того и гляди груз окажется в сугробе!
Зато назавтра отец повесил под потолок махонькую электролампочку, и вся комната озарилась необычным бело-голубым светом! К сожалению, праздник света был недолгим: солярка у дизеля закончилась; радио замолчало, лампочку сняли, а вскоре и все механизмы леспромхоза и рельсы лесной узкоколейки увезли куда-то, как говорили, на переплавку. Но после того ночного похода осталось незабываемое впечатление от станционных огней, которые были на керосиновых фонарях. Я эти огни и раньше видал, но в густой темноте зимней ночи они сверкали как разноцветные звёзды, маня в дальние страны. На стрелочных переводах горели жёлтые (а с обратной стороны - белые) огни, вдали, на семафорах - зелёные. Вот послышался дальний гудок: идёт поезд. Вышел дежурный по станции, покрутил маховик на механизме, от которого тросики идут к семафору. «Рука» семафора поднялась, открыв поезду зелёный входной огонь (а со станции теперь виден красный); поезд чувствуется всё ближе, рельсы подрагивают. Дежурный в шапке с красным верхом уже на месте; в одной руке у него кодовый жезл для обмена с поездом, а в другой - красно-жёлтый фонарь. Поезд приближается в клубах пара, из трубы валит сноп искр. Во лбу у него электрический прожектор, он светит вдаль, внизу - две фары светят прямо на рельсы. Паровоз пронзительно или басовито гудит (у каждого свой голос). Вот поезд прошёл, на хвостовой площадке последнего вагона виден кондуктор в тулупе и валенках, над сцепкой болтается красный огонь.3 А если поезд остановился, то он долго отпыхивается: это включается ком-
3 Конечно, это не тот кондуктор, который проверяет билеты у пассажиров. Кондуктор грузового поезда, располагаясь на тормозной площадке вагона, управлял работой ручного тормоза, подчиняясь звуковым сигналам машиниста.
прессор, который пополняет запас сжатого воздуха для автосцепки. Вдоль состава пробегает вагонный мастер с проволочным крючком и длинным молотком. Крючком он открывает буксовую коробку каждой колёсной пары: проверяет, есть ли смазка, не горит ли она огнём. Да ещё он успевает ударить молотком по ободу каждого колеса и по звуку определяет, нет ли в нём трещины, а то быть крушению. А кочегару надо следить за давлением пара, контролировать уровень воды в котле, не забило ли шлаком поддувало топки. В общем, много забот у поездной бригады. А днём на путях видно работающего обходчика; он контролирует состояние пути на своём околотке: не отвинтились ли гайки рельсовых скреплений, нет ли разбитых стыков рельсов, не подмыло ли балласт под шпалами, да не прогнили ли эти шпалы. Все неполадки он тут же отмечает в журнале, а для срочной остановки поезда у него в сумке есть петарды: он раскладывает их на рельсах перед повреждённым участком; колёсами набежавшего состава они подрываются, машинист услышит громкие разрывы и остановит состав.
В книжке «Родная речь» для 2 или 3 класса я прочитал рассказ про то, как по путям шёл некий человек, явно не путевой обходчик, а прохожий. Вдруг он увидел, что рельсы повреждены и неминуемо крушение поезда. А как поезд остановишь, если нет при себе ни сигнальных огней, ни петард? Тот человек снял белую рубаху, достал нож, разрезал себе руку, кровью намочил ткань и побежал навстречу поезду, размахивая этим тревожным сигналом. Машинист вовремя заметил это и успел затормозить. (Лишь став взрослым я понял, насколько такой рассказ малодостоверен: цвет любой тряпки издалека не различишь, да и человек на путях куда как заметнее, чем какая-то тряпка...)
Я всегда любуюсь хитросплетением путей на железнодорожных станциях и разноцветьем огоньков. Теперь электрические фонари видны даже днём. Уже давно нет кодовых жезлов, стрелки переводит автоматика, и выросли поколения людей никогда не видавшие паровоза. Придя на вокзал, остановитесь и вы на минутку, глядя на станционное хозяйство, вспомните, что это сделано многими людьми для вас и, благодаря их круглосуточной заботе, работает просто и надёжно, как часы. А когда дремлете на вагонной полке, вспомните, что в это время для вашего комфорта и безопасности круглый год в стужу и слякоть работают тысячи специалистов.
Чтение
Жили мы, как и все небогато, и даже трудно, но широко пользовались услугами недорогой тогда почтовой связи. Всегда наша семья выписывала газеты, журналы, товары почтой, постоянно переписывались с друзьями, родственниками. Письма, несмотря на войну, доходили очень быстро, а если надо отправить письмо совсем срочно, то мы не несли его в почтовый ящик, а просто выходили к поезду и сдавали в почтовый вагон; на второй день его уже получали в городе.
Для меня отец выписывал «Пионерскую правду», которая печатала сообщения о жизни детей нашей страны, песни, ноты, игры, кроссворды. Печатались там и рассказы на целую страницу.
Помню рассказ о подпольщиках Крыма: партизаны прятались в катакомбах, а разведчиком отряда был подросток по имени Володя Дуби-нин.4 Постоянно скрываясь от врага в горных выработках, партизаны, тем не менее, принимали передачи Московского радио и по ночам расклеивали сводки Совинформбюро по городу, чтобы население знало правду о положении на фронтах. Приёмник у них был батарейный, антенна выносная: по ночам они выносили в степь шест с антенным проводом. А когда «сели» батареи, они выкрали у немцев стартерные аккумуляторы от автомобилей.
Печатались и повествования о жизни детей в странах каптала:
1. Мальчик из бедной семьи американского безработного на последние гроши где-то приобрёл несколько кусков мыла и удачно перепродал их в другом месте. На вырученный барыш в семье мальчика был устроен сытный ужин. (В то время в нашей стране низкие цены устанавливались государством, и перепродажа по повышенной цене называлась спекуляцией и преследовалась Законом, а теперь это - предпринимательство.)
2. Американский бедняк увидел сквозь решётку канализационного колодца, как что-то блестит в глубине. Пригляделся: да это десятицентовая монетка. Но как её достать? Догадался: нашёл длинную палку, приле-
4 Дубинин Владимир (1927-1942). Погиб при разминировании подходов к катакомбам в районе Керчи. Награждён орденом Боевого Красного знамени (посмертно).
пил к ней жвачку и достал монетку. Прочтя этот рассказ, я пытался узнать, что такое жвачка, но никто из взрослых не мог мне объяснить. Я понимал, что жвачка - это для жевания, но из чего она сделана? Мы тоже жевали серу (топлёную еловую смолу.) Решил провести эксперимент: к удилищу прилепил кусок серы и пытался поднять с земли монетку. Но сера приставала к монетке и отлипала от удилища. И я решил, что либо американские деньги гораздо тяжелее наших, либо наша сера не такая липучая.
3. В горах Боливии добывают оловянную руду; подземные ходы к залежам протянулись на километры, но проползти в тесном пространстве может только мальчик не старше 6 лет. Так он и ползает, таская санки с поклажей, работает под землёй по 5 суток, покуда не наковыряет достаточно руды. А с собой под землю он берёт специально приготовленную питательную смесь из картофельной шелухи и наркотической травы. Я тогда не понимал, что такое наркотическая трава, но прочтя тот рассказ, задумался о том, как бы и мне сделать какую-то питательную мешанину в виде конфетки: съешь её и опять сыт! А то приходится таскать с собой в школу кусок хлеба - от него крошки повсюду, а бутылочку молока в кармане того и гляди разольёшь; в большую перемену поешь, а через час опять голодный.
Радости жизни
Помнится мне счастье Дня Победы, но не тем, что этот день был отмечен пиршеством или чем-то особенным. Перед занятиями мы, как всегда, выстроились в школьном коридоре и спели Гимн Советского Союза, но на этот раз с небывалым воодушевлением и усердием. А во время большой перемены каждый получил свою обычную миску картофельного пюре. Только в этот раз пища казалась особенной, праздничной, так как с Победой появилась надежда на лучшую жизнь.
Первый послевоенный год памятен тем, что повсюду пиликали трофейные губные гармошки. Их резкие, необычные звуки неслись, словно из иной, неведомой жизни. Очень удивлялись мы тогда и бензиновым зажигалкам: ведь кроме спичек до того знали лишь огниво. Старик-углежог, квартировавший у нас, скручивал цигарку, доставал из кисета трут - вываренный и высушенный до состояния ваты берёзовый гриб (нарост) - и
кресалом из куска старого напильника с размаху царапал камень (кремень), высекая искру. Искра падала на трут, он начинал тлеть, огонь раздували и поджигали, что требовалось. А тут зажигалок демобилизованные навезли великое множество, всяких форм и размеров: и блестящих, аккуратных, немецкого производства, и грубых солдатских, слепленных из подручных материалов.
Солдаты привезли немецкие грампластинки; они были прочнее наших, и при падении не разлетались на куски; у них внутри в пластик был заложен слой бумаги. Патефоны у нас и свои были, но вот имевшиеся пластинки с записями О. Ковалёвой, Л. Руслановой мы до того «заездили», что они только шипели и трещали. Поэтому и сейчас я помню такие мелодичные, волнующие сладким голосом, но непонятные песни Марлен Дитрих.
Пределом мечты любого мальчишки был тогда трофейный электрический фонарик. У такого фонаря были сменные цветные стёкла5, а лампочка имела внутренний рефлектор и встроенную линзу; «бил» такой фонарь узким и сильным лучом, почти как прожектор паровоза.
В клубе стали «крутить» кинофильмы, снятые не только в Европе, но и в Голливуде. Все фильмы предварялись надписью «Этот фильм взят в качестве трофея после победы Советских войск в Германии». Так я познакомился с фильмом У. Диснея «Белый клык». Фильм не был дублирован, и нам приходилось успевать прочитывать титры перевода каждой сцены. В начале 50-х по всей стране прогремел фильм «Тарзан», тоже «трофейный». Главную роль в нём исполнил Дж. Вайсмюллер, олимпийский чемпион 30-х годов. Поражал гортанный крик Тарзана, которым он созывал своих друзей: обезьян и других животных. Позже я узнал, что этот крик был создан путём наложения голосов трёх известных оперных певцов. Тогда же стали появляться в прокате и отечественные фильмы-сказки про счастливую колхозную жизнь: такие, как «Кубанские казаки», «Сказание о земле сибирской» и пр. Конечно же, они были нам куда интереснее затёртых до дыр и известных до последнего кадра довоенных фильмов «Волга-Волга», «Весёлые ребята» и т.п. Правда, тогда киносюжеты не
5 Я видел такие фонари: основной «жёлтый» свет можно было закрыть передвижным зелёным или красным светофильтром. Эти фонари использовались в Вермахте для сигнализации и регулирования движения по фронтовым дорогам.
воспринимались нами как сказки: мы искренне верили, что и в этих фильмах нам показывают реальную жизнь, но только она где-то очень далеко, и надо хорошо учиться и работать, чтобы эту жизнь приблизить.
В моей памяти из детства остались несколько случаев изобилия, когда мы наедались досыта, буквально «от пуза». Так, однажды, когда родители уехали на несколько дней, я остался за старшего: на мне осталось всё хозяйство, младшая сестра Людмила и брат Павлик. А тут на беду захворал поросёнок: не ест, не гуляет. Позвал соседа за советом. Тот сказал, что надо поросёнка зарезать, пока не издох. Повесили тушу в чулане. А есть опасно: вдруг поросёнок болел инфекционным заболеванием. Приехал отец, принёс откуда-то каустической соды, и мы сварили из поросёнка мыло. Но куда нам столько мыла? Снесли на базар, довольно скоро распродали. Тут же отец купил нам по пригоршне «петушков»6 и крахмальных леденцов. То-то была радость!
А первый раз на базаре я оказался в десятилетнем возрасте, осенью 1947 г. Наша корова Зойка тогда перестала доиться: она была уже совсем старухой: ещё с довоенных лет была кормилицей. И вот решили её «убирать». Мясо засолили в бочке, часть закоптили; о холодильниках тогда даже в газетах ещё не писали. Из остатков наварили большое количество студня. Правда, из старой говядины, да без свинины, вкус его оказался «не очень», но поели мы его досыта. Но так как хранить тот студень было негде, мы с отцом продали его на базаре кусочками.
В годы войны мне довелось несколько раз побывать в городе и видеть строительство цирка. Я никак не мог понять тогда, как будет выглядеть это здание в готовом виде; отец объяснил мне, что цирк - это «тарелка, накрытая перевёрнутой тарелкой». Но на цирковое представление я попал лишь году в 1947. Впечатления были самые яркие: впервые я слышал живую музыку (в оркестровой ложе играл настоящий оркестр), а в буфете столько всего блестящего и цветного: и леденцы в целлофане, и морс. Помнится плоский юмор клоунов: один, как бы в телефон, говорит другому, чтобы тот прислал ему карточку на память, а тот не понимает, зачем. В конце концов, выясняется, что речь идёт не о фотографической, а
6 Петушки - леденцы домашнего изготовления из плавленого сахара на палочке, обычно отливаемые в плоскую форму в виде птички.
о продуктовой карточке. Зал просто обвалился от смеху!
Зоя - «спекулянтка»
С хлебом в Сюреке бывали перебои; очередь занимали ещё с раннего утра, затемно, ждали, когда испекут и привезут. Пока в очереди с бабами стоишь, каких историй не услышишь: кто как живёт, да с кем живёт. Была там одна знакомая тётка по имени Зоя. Помышляла она обычно тем, что ездила с другими «мешочниками» в город, закупала там то, что у нас в посёлке не продавалось, а иногда даже и простой хлеб, и перепродавала у нас с некоторым «наваром». И вот, слышу её рассказ про то, как собирается она уже из города уезжать с товаром, да у неё и деньги ещё остались, и время до поезда. Зашла она в один магазин, мешок приткнула в угол, а сама в очередь встала. Тут входит милиционер. Огляделся и спрашивает: «А это чей мешок, граждане?» Все молчат, и Зоя молчит. Взял милиционер тот мешок, да и унёс. А Зоя - бегом на вокзал; с тем и приехала.
Зоя была моложе моих родителей, здоровая, кажется, бездетная и без постоянной работы. Несколько сезонов она помогала нам в заготовке сена. Как-то мама приболела, и на покос поехали без неё: отец, я, и Зоя. Отец дорогой приметно нервничал и с покоса быстро отправил меня обратно под каким-то надуманным предлогом.
Бросаю ли я этим рассказом тень на репутацию этих давно ушедших людей? Не думаю. Правду сказать, жизнь моего отца была довольно бурной, но без этого эпизода и его образ, и описание жизни общества, в котором перемогались миллионы безнадёжно неустроенных женщин, были бы не совсем правдивыми...
Трагедии
У поселковых мужиков бывали ожесточённые пьяные драки, видимо, сопровождавшиеся нанесением тяжких увечий, или даже убийствами. Но видеть эти побоища нам не приходилось; лишь потом проходил слух, что опять что-то не поделили грузчики (командированные за рудостойкой шахтёры из Донбасса), и что снова у нас будет выездное заседание суда из Района. Помню, как увозили осуждённых в райцентр Сюмси: их усадили
на скамейки в открытый кузов грузовика ЗИС-5, по углам сели вооружённые конвоиры с собаками. Никого из поселковых в эту машину не взяли, хотя многие просились доехать до райцентра по своим делам. Один из тех шахтёров выкрикнул: «Прощайте, товарищи. Мы вернёмся, когда в Сюре-ке трамваи будут ходить!».
Вспоминаю, как летом 1947 г. наш Сюрек всколыхнула страшная трагедия. Поселковое стадо тогда собиралось на станционной площади. Пастухом был Витька Овсянников, парнишка лет 13. Ходил он обычно с котомкой за спиной и ружьём-берданкой. Однажды мы как-то внезапно рано проснулись как бы от звука выстрела. По посёлку разлеталась весть о каком-то ужасном событии; все бежали к станции, где безнадзорное стадо уже начало разбредаться. Подбежав к толпе, я увидел, что в окружении людей лежит на песке вся в крови Люда Ашихмина, жившая через дом от нас, моя ровесница, а рядом лежит Витька-пастух без чувств. Все стояли в каком-то оцепенении, никто не знал, что делать. Бабы шушукались: «Она шла в магазин, а он уже давно к ней приставал, проходу не давал, вот и стрелИл...». Смысл этих слов стал мне понятен позже: Люду схоронили, Витька навсегда исчез.
Мы ходили в школу в деревню Какси. Там случилось такое: у двух бедных старушек квартировали двое приезжих. Домик был совсем развалюха, огород был в плохом месте, мы видели, как в весеннее половодье его заносило песком, и не понятно было, чем вообще живут эти старушки. Однажды соседи стали замечать, что из домика давно никто не выходит. Зашли в дом и увидели, что квартиранты исчезли, а хозяйки изрублены топором. Прошёл слух, что те постояльцы искали припрятанное старушками золото... Мы ходили мимо того заброшенного домика до окончания семилетки, но всегда мне было жутковато вспоминать ту историю.
Спорт
Сколь скудной бы ни была наша жизнь в плане материальном, мы, дети, наряду с выполнением обязанностей по дому, занимались и чем-то своим, любимым. Самое полезное и захватывающее - спорт. Но школьные занятия с одноруким физруком были рутинны и скучны: в памяти остались только несколько лыжных походов, в которых участвовали те, у кого
лыжи имелись. Остальной спорт мы придумывали самостоятельно. Летом нас увлекали походы в лес за ягодами, грибами. Клещей было тогда совсем немного, да мы и не слыхали, что среди них могут быть какие-то заразные. Много времени проводили на речке Вале: купались, придумывали игры. При этом всё, что нужно для игр, мастерили сами.
Зимой катались на лыжах, на санках. Со всего поселка собирались, чтобы пойти на Бугор - высоченный отвал над железнодорожной выемкой. Санки делали так: на толстую доску намораживали слой соломистого навоза: если разбежаться и удачно плюхнуться на такую каталку животом, то, благодаря гладкой соломе, можно далеко с горы укатиться. К такой доске умудрялись приладить стойку с поручнями и седушку. Садили пассажира, разбегались, держась за поручни, и прыгали на задок.
Я даже как-то пытался поставить на каталку парус, чтобы легче было таскать её в гору, но пришлось отказаться от этой затеи: попутный ветер бывал редко.
Лыжи мне приобрели, когда я учился в третьем классе: настоящие, армейские, но мне не по росту, и очень тяжёлые. Как-то родители уехали
на несколько дней на похороны бабушки Ксении Федосеевны и оставили меня за старшего. Я тогда плохо представлял принципы ведения домашнего бюджета, и цену многим вещам не знал. Оттого оставленные мне, десятилетнему, деньги на пропитание младшей сестры и брата как-то быстро закончились. Тогда я продал те лыжи своему однокласснику Генке Суханову из деревни Вожектем, как потом оказалось, за совершенно смешную цену. Гена на радостях отдал мне свои коньки-« снегурки».7 Коньки оказались мне вовсе ни к чему: ледяных площадок в посёлке не было, а об искусственных катках мы и не слыхали. Кататься по льду на реке Вала очень опасно: течение в ней местами очень быстрое, во льду есть промоины, покрытые снегом. Бывали случаи, когда в тех промоинах тонули ребятишки или случайные путники.
Летом мы мастерили деревянные самокаты на подшипниках вместо колёс. (Подшипники добывали из разбитой военной техники на «шихте».) Но такие самокаты ездили только по досчатому тротуару. Такой тротуар у нас в Сюреке был от конторы до столовой, всего метров сто.
Посёлок строился посреди леса, а корчевание пней очень трудоёмко, пни стояли годами, поэтому чистого пространства было мало. На поселковой площади была волейбольная площадка: взрослые парни неумело перекидывали мяч через сетку; судья поминутно свистел и кричал: «потеря подачи». Иногда шли в спортгородок. Здесь была «карусель»: столб с верёвкой, которая свисала с вершины. Держась за верёвку можно было гигантскими шагами делать обороты вокруг столба. Были качели, турник, но просто крутиться быстро надоедало. Нас больше привлекали групповые игры: в лапту, в чижа, бег наперегонки, в догонялки, в прятки. Любили катать железный обруч или колесо, подталкивая его проволочным крючком. Строили ходули, только падать с них на пенёк больно. Гоняли мы и в футбол: тряпичный мяч скакал между пеньками. В 50-е годы стали появляться настоящие «футболы» с воздушной камерой в кирзовой оболочке. Шваркнет таким по щеке - долго будет краснеть!
Плотность населения в лесорубном посёлке низкая: при каждом хозяйстве усадьба соток по 30. Поэтому даже собрать команду ребят для
7
Лезвие такого конька имело сверху пластину с отверстиями. В отверстия пластины продевали верёвочки, которыми привязывали конёк к обуви.
игры - дело не простое; пока обойдёшь посёлок, уже устал. Поэтому для игры обычно собиралась разновозрастная, разнополая толпа из тех, кто живёт поближе. Хотя, обычно, девчонки держались особняком: прыгали через скакалку, подпинывали «ляльку» в «классиках», хороводили.
Между ребятнёй случались «разборки»: кого-то обидели, нехорошо обозвали, не поделили территорию. Помню, что, обычно, вокруг пеньков, которые окружали дома, поспевала ранняя земляника. Как-то наш братик Паша увидел, как чужие ребятишки под нашими окнами шарят, выискивая ягоды. А те пеньки мы выжигали, и в земле потом подолгу тлели смолистые корневища. Паша выскочил за ворота, стал прогонять чужаков, да ненароком и провалился в горячую золу; обварил ножки до колен, волдыри долго не сходили.
Серьёзные драки бывали у старших подростков. Был у нас гроза посёлка Петька Филимонов; он давно бросил школу, и никто не смел ему перечить. У базарной площади в полуземлянке жил паренёк по фамилии Литвин. Он отчего-то враждовал сразу со всеми, всех «достал». Однажды поздно вечером, когда мы выходили из кино, раздался боевой клич Петьки Филимонова: «Парни, айда пи..ить Гитлера!» - такая кличка была у Литвина. Мы, мелкота, тоже побежали следом. Раздался звон разбиваемых стёкол, крики, мат, и все разбежались врассыпную в темноту.
Прозвища
Народ всегда прибавлял к имени какое-то меткое прозвище, которое отражает характерную черту человека и позволяет его моментально идентифицировать, как домашнее животное в стаде. При отсутствии фамилий, или в ситуации, когда полдеревни однофамильцев, это было просто необходимо. Остатки этого обычая я ещё застал. Так, мою бабушку Наталью Фёдоровну в деревне за глаза звали Митихой, по мужу её, которого звали Дмитрий Исаакович. Хотя при личном общении обращались к ней вполне уважительно: «Фёдоровна».
Дети не отличались в этом деле от взрослых, нарекая друг друга, иногда довольно жёстко, подчёркивая и невинные особенности, и физические недостатки. Так, были среди нас «Рыжики», «Пегашки», «Лысые». При дефекте речи прозывали «Шепелявым», «Бурлой».
Меня в посёлке долго звали «Пожарником». Дело в том, что, если в лесном посёлке или в лесу случался пожар, то об этом долгими тревожными гудками нас извещали паровозы и локомобиль. И как бы далеко от дома я не заигрался, но, услышав гудок, всегда мчался домой и проверял, не у нас ли горит, нет ли пожара поблизости, и не оставили ли в нашем
/т ____^ __с
доме открытого огня. Я описывал в упомянутой книге опустошительный пожар, который пережили мои родители с «ранними детьми», которые погибли до моего рождения; видимо, поэтому страх пред огненной стихией я приобрёл на генном уровне.
В Ижевском индустриальном техникуме меня звали «Короб», или «В.В.»: в нашей группе был мой однофамилец, но с инициалами «В.А.», а в Ижевском Механическом институте за любовь к технической литературе и немалые успехи в радиолюбительстве я получил от одногруппников шутливое, но весьма лестное прозвище «Профессор».
Стрелялки
Одним из любимых занятий мальчишек военной поры и первых послевоенных лет было материть разного рода «стрелялки». Мы совсем не боялись тогда огнестрельного оружия: видали его не только в кино, но каждый из нас держал в руках ружьё, лазил в разбитый танк, нашими игрушками были патроны и детали оружия с шихтового двора. Некоторые из моих друзей жили на временно оккупированных врагом территориях, мы часто слышали рассказы фронтовиков. Поэтому каждому хотелось иметь своё «оружие», хотя бы для стрельбы стрелами, камешками или пистонами. Но купить в магазине ничего, даже отдалённо напоминающее игрушечное ружье или пистолет с пистонами, было невозможно. Вот и мастерили из подручных материалов, кто во что горазд, лишь бы «бахало». Детское «огнестрельное оружие», пригодное для звукового эффекта, стало доступно для изготовления лишь после того, как в свободной продаже появились спички.
1. Самое простое устройство: надо гвоздём сделать лунку в доске, там, где сучок (он твёрдый). Затем накрошить в лунку селитры со спичек (создать боевой заряд: БЗ), поставить сверху гвоздь и ударить молотком. Грохот бывает сильный, но эта модель не мо-
бильна.
2. Широкое распространение получила ручная стрелялка-пугач. Её делали из куска медной трубки-ствола, загнутой в виде буквы «Г», гвоздя-бойка, загнутого в виде той же литеры и резинового кольца. Один конец трубки был расплющен и залит свинцом для герметизации «ствола». В трубку (ствол) клали селитру со спичек, растирали бойком. Затем, на отогнутые концы ствола и бойка надевали резиновое кольцо, а гвоздь, приподняв над зарядом, с растягиванием резинки ставили в стволе наперекос, т.е. на боевой взвод. Отведя руку от лица, нажимали на резинку, гвоздь срывался с перекоса и под действием резинки с силой ударял в заряд, вызывая его мгновенное воспламенение.
3. Из деталей железнодорожных скреплений делали болтовую «хлопушку»: в гайку с обеих сторон плотно вкручивали болты, между которыми был засыпан заряд из перетёртой селитры со спичек. Затем конструкцию бросали, стараясь попасть головкой болта
во что-нибудь достаточно твёрдое: стену, камень. Это, наверное, была самая опасная модель: при срабатывании один из болтов вырывает из резьбы, он далеко летит и может причинить увечье.
4. Самая простая пугалка на девчонок была такая: на острый конец напильника хвойной серой или хлебным мякишем прилепляли чашечку капсюля для охотничьего патрона. Если бросить напильник на доски, то происходит накол зеркала капсюля. Хлопок от этого бывал хотя и не очень громкий, но резкий.
5. Укладывали мы капсюли и на рельсы перед составом, присыпав их песочком, чтобы не слетели раньше времени от вибрации. Мы прятались по кустам возле полотна и наслаждались грохо-
том «стрельбы» воображая себя партизанами во вражеском тылу. Капсюли можно было купить на базаре у «трясуна»: так мы называли инвалида, который торговал всякой мелочёвкой. Он, видимо вследствие контузии, беспрестанно вскидывал руку и тряс головой. Правда, чаще всего 1-2 капсюля мы у него просто «тырили», отвлекая его разговорами. Капсюлей перед ним лежала целая горка, и он, то ли не замечал, то ли по доброте своей не хотел замечать наши проделки.
6. Наиболее близок к реальному оружию был «пОджиг» или «поджИга»: это трубка с запальным отверстием, прикреплённая к деревянной рукоятке. Заряд уплотнялся пыжом и снаряжался нескольким дробинами. Технологию изготовления и способ применения этого оружия можно увидеть в фильме «Брат-2». Баловство со «стрелялками» приводило к печальным последствиям. Самое простое, если пугач сорвётся с боевого взвода и грохнет прямо на уроке: ну, отправят тебя к директору. А бывали и травмы рук, глаз. Но всё же наши хлопушки были не так опасны, как настоящие военные средства, что попадались нам на шихтовых развалах в Сентеге. Кроме боевых патронов, там попадались мины, артснаряды. Многих ребятишек, что ковыряли их с надеждой достать порох, или подбрасывали снаряды и гранаты в костёр, а после ворошили огонь, чтобы сильнее «бахнуло», разнесло на кусочки.
Моему поколению пришлось пройти через многие тяготы военной жизни в тылу, видеть трагедии и смерть далеко от линии фронта, и мы были уверены в бесценности человеческой жизни. К сожалению, нынешние пацаны, воспитанные «телеящиком», просто не видят разницы между киношным убийством и реальностью.
Что у тебя в карманах?
Если бы мы попросили вывернуть карманы мальчишку из нашего детства, то могли бы увидеть, что в них лежат (в порядке частоты встречаемости):
1. ЖОстка - кусочек свинца с пришитым лоскутом ткани или кожи. Жостку подбрасывали (набивали) боковой (внутренней) поверхностью
стопы. Кто больше раз подбросит, не уронив на землю, тот и выиграл. Родители очень не поощряли нас в этой игре: считалось, что так мы портим дорогую обувь, а босиком набивать жостку довольно неприятно.
2. Свисток: самый простой деревянный, из молодой лутошки8, или из жести, как у железнодорожного кондуктора9, или хотя бы стреляная гильза от винтовочного патрона10.
3. Рогатка: У-образная ветка с полоской резины.
4. Горсть мелочи и бита (крупный медный пятак царской чеканки)
11 12 для игр в пристенок , в разбивалку и пр.
5. Увеличительное стекло: для выжигания по дереву, для «поджаривания» товарища на пляже.
6. Чижик: обрубок дерева в форме буквы «Г». При игре его навешивали на вертикально вбитый колышек и сбивали деревянными палками-битами. Чижики часто терялись в траве, и, чтобы быть всегда готовым к игре, каждый носил с собой запасной «спортивный снаряд».
7. Перочиный нож или лезвие безопасной бритвы для соскребания селитры со спичек. Встречались и «финки». Они ценились за особую долговечность заточки лезвия, которое изготавливалось путём обточки на
8 ЛутОшка — свежая ветка толщиной с палец, обычно липовая. С неё трубкой снималась кора, а оставшаяся древесина разрезалась пополам. В одном из отрезков прорезали продольную щель. Затем отрезки вставлялись как пробки в трубочку из коры с двух сторон с некоторым зазором между ними. В трубочке над зазором прорезалась маленькая щель. Если подуть в свисток с той стороны, где стояла «пробка» с щелью, раздаётся свист. Изготовить такой свисток можно за пару минут, пользуясь одним только ножом. Правда, и действует такой свисток не больше одного дня: при высыхании кора трескается.
9 Изогнутая в виде вопросительного знака полоска жести, к округлой части которой с двух сторон припаяны медные монетки, образующие корпус свистка.
10 Если прижать дульце гильзы к нижней губе в вертикальном положении и сильно подуть, то вследствие завихрения потока воздуха получится свист.
11 При игре в пристенок первый игрок бросал монету об стену. Второй игрок бросал свою монету об стену таким образом, чтобы она при отскоке попала в первую монету. Выигрывал тот, кто попадал в монету противника. Медная мелочь того периода, вследствие инфляции военных лет, имела очень низкую покупательную способность. Интересно, что монеты достоинством 1,2,3,5 копеек и весили, соответственно, 1,2,3,5 граммов, т.е. могли быть использованы в качестве мер веса в быту. Поэтому и большие объёмы медной мелочи (от рубля и более) в магазинах обычно не пересчитывали, а взвешивали.
12 Несколько игроков ставили свои монеты стопкой одной из сторон (например, «орлами») вверх. После этого игроки по очереди с некоторого расстояния бросали свои биты по стопке монет. Тот, кто разбивал стопку, получал право бросать биту ребром на любую из монет сверху. Если ему удавалось с первого удара перевернуть монету, он получал её и право переворачивать битой следующую монету.
шлифовальном круге плоского или ромбического напильника. Рукоятки
13
были наборные, из пластин крашеного плексигласа . Финочки были ручной, «зЕковской» работы.
8. Стрелялка (см. выше)
9. Небольшой напильник: для тренировки на меткость бросания в стену, для очерчивания на земле игровых зон.
10. Курево: махра, папиросы-«гвОздики». Наиболее памятные названия папирос: «Норд», «Байкал».14
11. Спички или бензиновая зажигалка.
Про спички - разговор особый. Исторически сложилось так, что спички (или горючий состав для них) изготавливали предприятия оборонной промышленности, которые производят в качестве основной продукции боеприпасы. Поэтому в войну и после войны спички в их традиционном виде, в коробочках, были редкостью; изредка их продавали, но только по карточкам. Однажды меня послали в лавку отоварить карточку на керосин. Я увидел, что продавец в подсобке занимается странным делом: из каждого коробка откладывает по нескольку спичек. Моё появление его нисколько не смутило: он ухмыльнулся и сказал «Да никто и не заметит. » Хозяйки тогда хранили огонь в печи: после топки наиболее крепкие угольки сдвигали в сторону (в загнётку) и засыпали золой. В загнётке тлеющий уголёк сохранялся до 2-3 дней! А если все угли погасли - бери чугунок с крышкой и беги за углями по соседям. Летом печей не топили, угольков горящих достать было нельзя. Обед готовили на плите-подтопке (а там нет загнёт), либо на очаге-таганке, а чай кипятили в самоваре. Курильщикам приходилось пользоваться огнивом. (Правда, нашей семье было в этом плане легче: перед уходом на фронт отец соорудил нам стационарную бензиновую зажигалку: покрутишь ручку тракторного магнето, а от искры на свече можно зажечь
13 Плексиглас — вид органического стекла.
14 Курение в то время было особым ритуалом, играло коммуникативную роль, а сорт курева был ярким индикатором социального статуса. Вспомним фразу из поэмы «Василий Тёркин»: «А придя бы на вечОрку, хоть не гордый человек, я б не стал курить махорку, а достал бы я «Казбек». В данном мемуаре упомянуты самые дешёвые сорта папирос. Папиросы «Норд», видимо, были затем переименованы в «Север»: на пачке синей краской было нарисовано стилизованное восходящее солнце. Этот образ был заимствован заключёнными для татуировок, и мне многократно приходилось видеть его на кисти руки.
ватку с бензином. Бензина отец оставил всего одну бутылку, и мы растянули тот бензин до его возвращения.)
Появились и эрзац-спички: ради удешевления производства, тонкий деревянный листик или листок картона надрезался в виде гребешка (расчёски), а конец зубьев такого гребешка обмакивался в горючий состав. В гребёнке было по 20-30 «спичек». На неразрезанном пространстве была приклеена «тёрочка». Для зажигания надо было отломить или оторвать спичку и чиркнуть о тёрочку. Те спички были очень вонючие, дымные, но при этом зажигались чуть ли не «от подошвы» и были очень огнеопасны. Помню, приятель мой, Валька Балобанов, как-то полез за спичками в брючный карман, и с криком выдернул руку назад, а на ладони пылают все спички сразу. Он рукой трясёт, а спички не слетают: приварились. Долго он после этого ходил с перебинтованной рукой, и даже уроков с него не спрашивали.
Многие люди любят смотреть на горящий костёр, а дети - особенно. Даже малыши, пообвыкнув, осмелев, тащат щепочки и норовят сами бросить их в огонь. В посёлках, где я жил, до наступления летней пожароопасной суши жгли пеньки и всякий хлам. Иногда в огонь мы бросали дикий камень: нагревшись, он взрывался, и во все стороны со свистом разлетались осколки, бывали от них и ранения. Осенью, по дороге из школы, мы топили «серу»15, а потом жевали её для подавления чувства голода. В пору уборки картошки по огородам жгли сухую ботву, а в золе пекли картошку. До сих пор, от запаха горящей ботвы у меня просыпается желание печёной картошки из детства. Пытался печь её в газовой духовке - нет, не тот вкус!
Конечно, не у каждого мальчишки в кармане можно было найти все предметы из приведённого списка. Но, по крайней мере, жостка и горсть мелочи были у каждого уважающего себя пацана, а у самых отчаянных всегда была и стрелялка. Снаряжали стрелялки прямо на уроках и ждали перемены, чтобы бабахнуть. Однажды (это было в третьем классе) у Му-навира Музафарова произошёл самопроизвольный выстрел посреди урока. После этого в школе мы его больше не видели. Лет через 7 мы встрети-
15 Смола хвойных деревьев - живица - после нагревания на огне превращается в массу, чем-то напоминающую по консистенции жевательную резинку.
лись в городе на улице: он снял кепарь и, поглаживая коротко стриженые волосы татуированной лапищей, сказал, что «загорал у тёщи».
Заканчивая разговор о содержимом карманов, замечу, что наручных часов тогда и у взрослых почти не бывало, а в специальном карманчике ниже брючного ремня (его называли пистон) носили карманные часы. Однажды я видел, как у взрослого парня, почти мужика, из того кармашка выпал белый резиновый комочек. При этом парень смутился и густо покраснел. Конечно, у такого парня в карманах уже не лежала рогатка, стрелялка или жостка.
Друзья и «тимуровцы»
В Сюреке моими ближайшими соседями были два Шурика: удмурт Пушин и кавказец Насаев. Однажды они предложили мне организовать «тимуровскую команду», чтобы сообща выполнять домашние обязанности. А обязанностей у нас, несмотря на юный возраст, у каждого было много: надо заготовить дров, натаскать из колодца глубиной 20 метров ежедневно 20-30 вёдер воды на домашние нужды и полив огорода, а колодец от дома был за 200 метров, да много ещё чего. Тогда мы зачитывались книгами Аркадия Гайдара, и я охотно согласился на предложение. Решили начать с дров. Назавтра наша интернациональная бригада работала у Пу-шина: с азартом пилили, кололи, укладывали в поленницу. На следующий день - у Насаева. Работали до обеда, договорились продолжить вечером, но Пушин не явился, пришлось нам заканчивать вдвоём. На третий день по уговору должны были собраться у нас дома: никто из Шуриков не явился. До сих пор вспоминаю то огорчение: понятно, что устали, или просто не смогли, но могли хотя бы объяснить и извиниться!
Как-то еду обычным порядком рано утром на велосипеде в магазин за хлебом, а Шурик Пушин гоняет какой-то необычный шарик, весь прозрачный. Я соскочил с велика и кинулся ловить его, чтобы получше рассмотреть это чудо, а он полетел по ветру, наткнулся на пенёк и лопнул. Шурик как заорёт на меня: «Ты его зачем хватал, он стоит 10 рублей, его отец из города привез. Плати!». Что мне оставалось делать? Ежедневно мне давали на хлеб 10 рублей, пришлось покупать на 9 рублей и постепенно выплачивать долг. После, бывалые ребята сказали, что Пушин сно-
ва меня обдурил: тот прозрачный «шарик» был всего лишь копеечным изделием-контрацептивом Баковского завода резино-технических изделий.
В другой раз кто-то натянул низко проволоку поперёк тропинки возле нашего дома. Ночью на эту проволоку налетела соседка: долго вопила матерно и чертыхалась. Как я мог оправдаться, ведь все знали, что я вожусь с проволокой для телефона и радиоприёмника? Через некоторое время Шурик Пушин всё-таки погорел на своих гнусностях: ребята его сильно «отметелили», а я перестал с ним общаться. Не сложились мои отношения и с Шуриком Насаевым: он оказался вспыльчивым драчуном.
Самым надёжным другом за все годы жизни в Сюреке был Юра Ста-родубов. Жил он на другом конце посёлка, за железнодорожной линией, у выходной стрелки, и у него сложился свой круг общения с соседскими ребятами. Но и я часто бывал в доме Стародубовых по пути из школы: Юра держал кроликов, а его мама Анна Сергеевна выращивала особенно вкусные помидоры. Мы вместе с ним делали домашнее задание («домашку»), возились с радиодеталями. Юра много читал: его сестра Ида приносила из библиотеки серьёзные книги, например, «Сердце Бонивура».16 Нам, малышне, книги из библиотеки домой не выдавали, поэтому и я кое-что из тех книг прочитал у Стародубовых. Но более всего меня привлекало прослушивание литературных радиопередач: оно способствовало развитию творческого воображения и абстрактного мышления. Немаловажно и то, что радио, в отличие от телевизора, позволяет во время прослушивания заниматься ручным производительным трудом.
Юра коллекционировал всякую летучую живность, в этом ему помогала сестра. В доме на стенах во всех комнатах висели планшеты с наколотыми на иголках жуками и прочими насекомыми. Юра всегда был большим выдумщиком и фантазёром, горячо отстаивал свою точку зрения, но я не могу припомнить, чтобы мы с ним хоть раз поссорились!
Наш отец, хотя и не смог получить настоящего школьного образования, постоянно отслеживал выполнение нами домашних заданий, помогал, сколько мог, решать нам задачки по арифметике. Однажды, поздно вечером, я признался, что не выучил к завтрашнему уроку стихотворение «Ро-
16 Виталий Бонивур - герой гражданской войны на Дальнем Востоке. Был сожжён японскими оккупантами в топке паровоза.
дина»: мой учебник взял почитать Гена Мальцев с Четвёртой улицы, да так и не вернул. Отец молча выслушал это, но наутро разбудил меня в 3 часа и отправил за учебником. Я долго стучался в двери и наличники дома Мальцевых, пока наконец-то Генка не выдал мне книгу. Я помчался домой, и к семи утра, ко времени выхода в школу, знал то стихотворение наизусть и помнил его потом ещё лет 30.
Углежог
В Сентеге мой отец не только был механиком леспромхоза, но и заведовал радиоузлом. С началом Войны всё оборудование поселкового радиоузла из нашей квартиры вывезли в город. Остался только зарядный щиток на стене, да антенна на крыше. Комнатка, освободившаяся от радиоузла, не пустовала: года полтора в ней прожила сестра моего отца Ан-тонида, затем учительница, учившая меня в первом классе (к стыду своему не помню ни имени её ни фамилии: она часто болела, а потом умерла, хотя ей было не более 20 лет). После них квартировал у нас старичок. Был он, то ли мобилизованным колхозником, то ли расконвоированным из лагеря, который был расположен недалеко от нас, между Шабердами и Люкшудьей. Он выжигал древесный уголь, необходимый для кузнечных горнов Ижевских заводов (берёзовый уголь жарок почти так же, как и кокс, но при этом он не науглероживает металл, что бывает очень важно для сохранения свойств стали.). Не знаю, получал ли старик какую-то плату за работу, кроме хлебных карточек. Работал он весь световой день: уходил на рассвете, возвращался затемно, весь прокопчёный, одежда мокрая, худая, вся в прожогах. Надо было до рассвета её высушить, починить, и мама ставила ему на фуфайку заплату на заплату. На ужин ему наливали нашей похлёбки, молока. Насытившись, он долго скручивал из обрывка газеты «козью ногу» - пальцы были заскорузлые, все в ожогах и ссадинах. Потом доставал из загнётки уголёк, выкатывал его на шесток, брал голой рукой и прикуривал. Меня удивляло, что пальцы его не обжигаются. «А почему не нагибаешься к угольку?» - спросил я его. «А спина моя не гнётся» - отвечал он. Мама ворчала на него: «Не дыми в избе, иди на волю». Он шёл на крыльцо и там курил с видимым наслаждением. Иногда он закуривал и на улице: с размаху вскользь бил по кресалу, чтобы искра
попала на трут, раздувая трут, зажигал от него лучинку, а от неё - самокрутку. Огонь ему удавалось высечь не скоро: грубые пальцы не слушались, из них всё вываливалось.
Несомненно, угольщиков в посёлке была целая бригада: работа эта коллективная, трудоёмкая и тяжёлая. Надо заготовить лес, распилить его и расколоть, сложить в кучи, покрыть дёрном, зажечь. Печей много, и за ними надо постоянно следить; не дать погаснуть или слишком разгореться, иначе уголь перегорит, будет «пустой» и не даст жару. Не простое дело вовремя загасить печь, снять с неё дерновой колпак, осторожно, не дробя на крошки, переложить уголь в короба и довезти до города на подводах (погрузка древесного угля в вагоны или в кузов машины навалом превратит его в никуда не годную труху.) И по сей день в Заводе есть Угольные ворота, куда со всех сторон прибывали подводы с ценным грузом на протяжении сотен лет.
Иногда тот старик привозил на подводе к нашему крыльцу по несколько берёзовых тюлек. Нам, оставшимся без отца, такая подмога была очень кстати.
Как-то мама, расколов тюльки во дворе, оставила дрова подсушиться. А наш двор был не огорожен; ничего нельзя оставить без присмотра. И те поленья вмиг «испарились». Пошла мама их искать: обнаружились дрова в ближайшем бараке, ими уже топили печь. Разумеется, без лишних слов она забрала их назад.
У старика был знатный поясной ремень: на нём сбоку была медная
17
скоба , в неё вкладывался топорик лезвием вверх. Мне тогда хотелось иметь такой ремень со скобой: топорик всегда при тебе, а руки свободны!
Сидел старик на нашем крыльце, покуривал, доставал из-за пазухи потёртый кисет, выкладывал перед собой его содержимое. Там бывали деньги: несколько коричневых рублёвок, хлебные карточки и много сложенных вдвое-вчетверо засаленных бумажек. Каждую он разворачивал, разглаживал рукой на колене, медленно, шевеля губами, читал, а потом долго думал, глядя куда-то вдаль, поверх построек.
Сколько же ему было лет тогда? Он как-то рассказывал, что в «Германскую» войну был молодым парнем в плену у «австрияков», что воен-
17 Тырнуллон (удм.) - натопорня.
нопленных там хорошо кормили. Значит, он был приблизительно 1895 г. рождения, и в пору нашего знакомства ему могло быть едва за 50. И вот я теперь старше его на 30 лет, и моя спина не гнётся, так что и к тарелке трудно нагнуться, и пальцы не слушаются. Хотя и не работал на износ на каторжной работе, но выпавший из печи уголёк и я не боюсь подобрать и бросить в топку. Не напрасно ли я так долго учился? Может, стал бы лесорубом, и не болела бы голова от инженерных и научных премудростей?
Школа
Школа наша была в соседнем селе Муки-Какси. Говорили, что село получило название по имени «удмуртского племени какся». Дома тут стояли, в основном, вдоль Сибирского тракта. Нижняя часть села, от железнодорожного переезда до мостика через речку Мутинку, издавна была густо заселена: привлекала близость к воде и плодородные пойменные земли. От мостика тракт поднимается круто вверх. На горе был центр села: школа, церковь, сельсовет18, правление колхоза19 «Имени 17-го парт-съезда»20, лавка «Сельпо»21, чайная22. Школа занимала 2 здания: в быв-
18 Сельсовет, сельский совет депутатов трудящихся - выборный орган местного самоуправления.
19 Колхоз, коллективное хозяйство - организация крестьян, которая получала от государства землю и кредиты на приобретение средств производства. Колхозы были обязаны осуществлять поставки государству сельхозпродуктов в плановых объёмах по твёрдым ценам. Оплата труда колхозников производилась в соответствии с количеством отработанного времени: подлежащий распределению прибавочный продукт делился между ними ежегодно, пропорционально количеству трудодней. Законом был установлен и необходимый ежегодный минимум трудодней, невыполнение которого в определённый период нашей истории было уголовным преступлением. Вообще, в Советском Союзе существовало 3 формы собственности: государственная, колхозно-кооперативная и личная. Причём средства производства не могли находиться в личной собственности граждан.
20 XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), ВКП(б), состоялся в 1934 г. На съезде был принят второй Пятилетний план развития народного хозяйства страны. Одним из важных направлений было предусмотрено создание индустриальной базы на Урале и в Сибири, модернизация экономики на основе новых технологий и снижение себестоимости продукции. За годы пятилетки планировалось завершить коллективизацию и увеличить сельскохозяйственное производство в 2 раза. Основные цели Пятилетки были достигнуты: в ходе индустриализации построены электростанции, железные дороги и многие предприятия, работающие до настоящего времени.
21 Сельпо, сельское потребительское общество - кооперативная торговая организация, существовавшая на членские взносы местного населения.
шем поповском доме учились пятые-седьмые классы, а начальные - в здании на самом краю села. Это был крепкий дом дореволюционной постройки, в нём было 2 классные комнаты.
На следующий день после переезда в Сюрек отец отвёл нас в школу: меня в третий класс, сестру Людмилу в первый. Наш класс вела Мария Ивановна Куншина - в то время совсем не старая годами женщина, но выглядела она очень измождённой и казалась нам пожилой. Весь день она сидела за своим столиком, закутанная в шаль, и мы даже не видели, во что она одета. Жила Мария Ивановна в домике по соседству со школой, и по всему было видно, что она страшно бедствовала. Домик её показывал крайнюю степень нужды: при нём не было никаких хозяйственных построек, даже ограды не было (видимо, она была использована на дрова). Это был просто домик посреди поля у дороги, идущей в Сибирь. Два начальных класса вела Серафима Николаевна Останина: она выглядела совсем согбенной старушкой, а было ей около пятидесяти. Вот как был изношен народ за годы войны!
В классе нашем было человек 25, большинство из Сюрека. Деревенские выделялись тем, что их одежда была ещё хуже нашей, некоторые были болезненно опухшие. В первый же день в новой школе я был просто сражён, увидев, как по спине ученика передо мной ползёт громадная серая вошь! Из школьного оборудования в классе была чёрная доска, да на стене большая географическая карта мира. Парты были двух- и четырёхместные. На задних партах сидели отчаянные шалуны и хулиганы: на уроке они соскребали селитру со спичек, снаряжали свои «стрелялки», чтобы дождавшись перемены соревноваться, у кого громче бабахнет. Случались и непроизвольные выстрелы на уроках, кому-то обжигало пальцы.
В километре от школы по тракту была деревня Вожектем. До сих пор на этом месте сохранились кое-где остатки воротных столбов, да могучие тополя вдоль бывших улиц. А в наше время там ещё цела была большая пятистенная изба, в которой, как говорили, ночевали каторжане
22 Распространённая в сельской местности, особенно на проезжих трактах, форма организации общедоступного горячего питания: в чайную можно было зайти в любое время суток, обогреться, недорого купить простую еду, хлеб, или просто взять кипятку из самовара и пообедать собственной пищей. Это было особенно удобно для шоферов, возчиков, работников леса, крестьян в дороге.
по дороге в Сибирь. (Такие избы стояли по всему тракту с интервалами 25.30 км.)
Занятия в школе шли в 2 смены. В каждом классе имелось только по одной керосиновой лампе: она стояла на столе учителя. Естественно, для того, чтобы писать, освещённость была недостаточной. Поэтому после захода солнца у нас были только устные занятия.
Наш путь в школу проходил через лесок мимо кладбища, затем спуск к речке Мутинке и вверх по глинистому склону. Мы с Юрой Стародубовым брели по дороге и мечтали о том, как здорово будет сделать самоходную телегу или дирижабль. Он начитался Жюля Верна и уверял, что пригодный для воздушного шара горючий газ скапливается в болотах. И вот, зимой после уроков мы ходили по омутам, проламывали пузыри во льду и спичкой проверяли газ: не горит ли? Мечтали сделать электрический фонарик: батарейку можно смастерить из отработанных радиобатарей, а вот где бы достать маленькую лампочку? Сделали мы светильник: в консервную банку насыпали песка, залили керосином. Но взрослые вскоре отобрали у нас этот пожароопасный предмет. У фотографов выпрашивали старую фотоплёнку (она очень ярко горела). Делали из плёнки ракеты и дымовушки. Из медных трубок мастерили поджиги и стрелялки.
В школу я брал краюшку хлеба и четушку молока. К последнему уроку очень хотелось есть. В лесу мы топили на костре еловую смолу: получалась «сера»; жевали её, чтобы обмануть голод.
Как-то гурьбой зашли в чайную: нас приманил сюда запах жареного. У меня завалялась какая-то мелочь: купил один пирожок. Оказалось, что он сделан из картофельной муки, начинка из моркови, а жарен на горьком
23
комбижире. Съесть я такое не смог, а ребятам отдать - пожалел; дома бросил в загородку курам. До сих пор стыжусь этой жадности.
Однажды прошёл слух, что в колхозном пруду хранятся бочки с солёными огурцами. После уроков вся ватага бросилась туда: одну бочку проломили, наелись «от пуза». Но об этом узнали учителя, а затем и родители; дома нам изрядно надрали уши. Как-то по осени на заброшенной усадьбе нашли мы грядку моркови. С огромным трудом выдёргивали ог-
23 Продукт, представлявший собой смесь растительных и животных жиров. При окислении на воздухе вне холодильника (а в сельской местности в описываемое время холодильников не было) эта смесь окислялась, «прогоркала», приобретая неприятный вкус и запах.
ромные клубни, и, обтерев кое-как ботвой, тут же ели. Обошлось, организм выдержал. До сих пор помню эту крупную, сладкую и сочную морковь.
В верхнюю часть села Какси воду возили из речки Мутинки упряжкой. Водовозом служил мужичок неопределённого возраста по прозвищу Макуня. Его считали дурачком: дадут ему рубашку, а он её изрубит топором и после того наденет... И мы в сердцах дразнили и обзывали друг друга «Макуня». В школьном коридоре стоял на табурете бачок с питьевой водой. Крышка его была закрыта на замочек, тут же на цепочке висела кружка. Родители мои были староверами; я с детства был приучен нигде, кроме как дома, не пить. А однажды крышку бачка кто-то из мальчишек приподнял, и в воде мы увидели мышь.
Детей в леспромхозе было много, и школа работала в две смены. Особенно тяжело было возвращаться после уроков второй смены: последние уроки шли в потёмках, при свете керосиновой лампы, которая стояла на столе у учительницы. Пройти надо было около километра, дорога шла мимо кладбища; малышам было страшно. Страх отгоняли факелами, дымовушками, поджигами и прочими стрелялками, которые начиняли селитрой со спичек.
Самой массовой забавой у мальчишек того времени была жёстка: кусок овчины с пришитым свинцовым грузиком. Стоя на одной ноге, стопой другой ноги надо было жёстку подбрасывать («набивать»). Побеждал тот, кто набил больше без падения на землю. Ещё резались в «разбивку», в
24 тт
«пристенок»: самые ловкие выигрывали по горсти мелочи. Но в магазине из сладостей купить было нечего: разве что крахмалистый с патокой леденец на базаре.
В 1949 г. на Каксинской мельнице установили электрогенератор, и в классах повесили по 2 лампочки. Жить стало лучше, жить стало веселее.25 Свет горел ярко, с постоянным накалом; для нас, поселковых, привыкших к постоянному притуханию от нагрузки щпалореза, это было необычно. Но никакого электричества и радио в деревне тогда ещё не было, многие деревенские не имели понятия даже о телефоне. В колхозе «Имени XVII
24 Медная мелочь того периода имела ещё меньшую покупательную способность, чем теперешняя разменная монета.
25
Фраза из речи И.В. Сталина периода коллективизации.
партсъезда» не было никакой механизации, всё делали вручную бабы да подростки. Мужики, что уцелели от войны, ушли в Сюрек в леспромхоз. Всякие механизмы были в диковинку: как-то обследуя окрестности школы, мы нашли брошенную молотилку с конным приводом: она выглядела как карусель. Я сел на большое колесо, стали крутить дышло. Я не заметил, как пальцы левой руки протащило через зубчатое зацепление. От раздробления костей спасло лишь то, что механизм был до крайности изношен: зазор в зацеплении был слишком большой; ладонь только слегка помяло, да содрало кожу с пальцев.
Обычно гулять нам было некогда, так как после занятий классы с пятого по седьмой садились в теплушку, и по узкоколейке нас везли на очистку вырубок: собирали ветки, складывали в кучи и жгли. Толку от работы нашей слабосильной команды было, конечно, не много: больше одежонку рвали. Но директор по списку исправно выдавал деньги: по 5 рублей за день. На них можно было купить 2 килограмма хлеба. А после возвращения из школы ждали домашние дела: из глубоченного колодца наносить воды, наколоть дров. Летом требовалось полить огород, заготовить сено для коровы. Сенокосных лугов посёлок не имел; косили по болотам, по овражкам, вдоль дорог. Скошенную траву надо несколько раз перевернуть (переворошить) для просушки, потом собрать в копны, а копны на носилках стаскать в одно место и сметать в стог. Не успеешь собрать до дождя - сено пропадёт. На сенокосе постоянно вокруг тебя вьётся плотная стая комаров, жалят пауты. Ещё, бывало, возьмёшь навильник сена, а из него выскакивает змея-медянка. И повсюду было много ужей: они любили погреться на песочке у железной дороги и часто попадали под колёса поезда.
Так всё лето с утра до ночи сплошная круговерть: косить, таскать, грести, сушить, метать. А на обед лишь картофельный суп, и хорошо, если в нём есть кусочки солонины, запасённой с зимы. Зато с какой радостью вечером бежишь на Валу: искупался - и усталости нет.
Старшие классы: пятый, шестой и выпускной седьмой учились в «большой» школе в «поповском» доме. В классах было много парней-второгодников. Они были гораздо старше нас годами, их интересы были
26
далеки от учёбы и немногие из них закончили семилетку. Меня очень увлекали естественные науки, а радиолюбительство, которым я тогда начал заниматься, подогревало интерес к физике и математике. Поэтому уже в шестом классе я твёрдо решил, что после школы буду поступать в техникум.
Муки-Каксинская семилетняя школа. Выпуск 1951 г. Владимир Коробейников в первом ряду крайний слева.
С благодарностью вспоминаю своих учителей: историю и географию вела Наталья Григорьевна Задорина, математику - Лидия Сергеевна Курбатова, пением под баян занимался с нами Иван Задорин, а в шестом клас-
26 Семилетнее образование считалось обязательным. Поэтому руководство школы, для того, чтобы иметь необходимую загрузку классо-комплектов и, соответственно, ставки учителей, было вынуждено держать в классах и «балласт» из тех, кто не имел никаких мотивов получать образование. Их годами «тянули», выводили «условные» тройки и вручали липовые аттестаты об образовании. Общее образование с седьмого по десятый класс было тогда платным, и немногие школы-десятилетки были лишь в городах.
Аналогичную ситуацию с балластом из троечников я застал в школе в 70-х годах прошлого века, когда обязательным было уже десятилетнее образование: троечники отвлекали время и силы учителей и мешали тем, кто действительно желал получать знания.
се нам преподавала немецкий язык за пятый класс Александра Ивановна Ардова. Директор Каксинской школы Николай Павлович Смирнов вёл ботанику и физкультуру.
Учёба закончилась весной 1951 года. Перед глазами стоит картина прощания со школой: днём получили аттестаты, ходили на луга, фотографировались классом на память. Вечером собрались учителя, выпускники и их родители; на столе из угощения - овощной салат, хлеб, мальчишкам -по 50 г. водки, девочкам - вино. Потом - чай с карамельками и танцы под баян, но из парней никто танцевать не умел. Возвращались с отцом домой, он дурачился, изображая пьяного, хотя что ему было 50 г. водки?
27
Видимо, он был просто очень рад, что его сын окончил семилетку.
Дети разных народов
В Сюреке, куда мы переехали после Победы, был многонациональный состав населения: русские, татары, удмурты, а ещё много украинцев, кавказцы, белорусы, марийцы. Было много тех, кого выселили из города по политическим статьям. Не заметно было, чтобы разные национальности селились в посёлке обособленно; было лишь место, где по соседству жили 5 или 6 удмуртских семей. Это уже на окраине посёлка, за ж/д путями, у самой реки Валы. Старшие у них были путевыми рабочими, дети учились с нами в школе. В нашем классе был Игнат Хомяков. Жил он в большом доме. Дом и сейчас стоит, но отчего-то он был построен без окон в улицу, а все дворовые постройки - сараи, хлева, бани - образовывали замкнутый двор. В доме у них я не бывал. В нашем посёлке официальными праздниками были Первое мая и Седьмое ноября. Поэтому запомнилось, что из удмуртского «починка», по каким-то их особенным праздникам, было слышно громкое пение женщин и девушек, играла гармошка. В песнях звучали и голоса парней. Меня удивлял очень громкий посвист, я даже не мог поверить, что так громко может свистеть человек (а не паровоз). Игнат Хомяков тоже умел свистеть и показывал, как это делается, я старался, но так и не смог повторить.
27 Многие дети Василия Дмитриевича Коробейникова умерли во младенчестве, и Владимир был первым в семье, кому удалось дожить до такого возраста.
Однажды, году в 1948 (я учился в третьем классе), мимо моего дома
шла ватага ребятишек; во главе были старшие, из пятого-шестого класса.
28
Я тоже увязался. Оказалось, что идут на кирзавод (это было в двух километрах от посёлка, у реки Валы). Мне сказали, что идут к старику-удмурту послушать, как он играет на скрипке. Пришли, ввалились к нему в землянку без спроса. Он сидел на топчане у окошечка, курил трубку. Старик по-русски почти не говорил. Стал он что-то наигрывать, но звук инструмента был очень слабый, а в землянке тесно и душно от печурки. Вдруг громко залаяла собака; все выскочили, увидели, что собака отвязана, цепочка с неё снята и украдена, со стариковой лодки цепочка тоже ис-
29
чезла, а лодка изломана. Мы побежали домой, а вслед нам неслись проклятия «шайтан, шайтан»; на душе было горько. Кто обокрал старика, пока он играл нам на скрипке? Думаю, это были переростки-второгодники, которые специально организовали ватагу и использовали нас как прикрытие.
***
Был у нас в классе Коля Чернявский: весёлый и дружелюбный. Его семья приехала откуда-то с Украины: отец, мать, младшая сестра - все говорили не по-нашему, с южнорусским выговором. Мой отец тогда был главным механиком леспромхоза; должность по поселковым меркам не малая, да и зарплату он получал, чуть ли не самую высокую и не пропивал её. Отец Чернявского был простым мотористом на электростанции, имел маленькую зарплату, а его мать, красивая и ухоженная, не работала. Жили они, как и многие, в бараке. Но меня всегда поражала чистота и порядок в их комнате, обилие невиданных вещей: скатерти, шторы, украшения. Все Чернявские были чисто одеты, одежда новая, шитая по мерке; все, включая детей, носили кожаную обувь; Коля даже в школу ходил в ботинках (см. фото). Одним словом, семья выделялась каким-то непонятным достатком и на фоне общей нищеты жила явно «не по средствам».
28 Кирзавод - кирпичный завод. В то время небольшие маломощные кирзаводы размещались по берегам рек, в местах обнажения пластов глины. Они производили кирпич для нужд местных жителей: в основном для кладки печей.
29
При кажущейся ничтожности этих предметов, в голодное послевоенное время и они имели определённую меновую стоимость, и за них можно было приобрести, например, табак.
В школе Чернявский писал в настоящей тетради в клетку и с жёсткой обложкой. Из скотины они держали только поросёнка в сарайке возле барака. Как-то раз Коля принёс в школу кусок ароматной кровяной колбасы и угостил ребят. Летом 1948 года семья тихо исчезла: говорили, «за грехи военного времени»; будто бы старший Чернявский сотрудничал с немецкими оккупантами.
Николай Чернявский, Владимир Коробейников, Юрий Стародубов, 1947 г., школа д. Муки-Какси.
***
Шёл 1947 год, зима. По посёлку бродит мальчик лет 5-6, замотан в тряпьё. Говорили, что это сын нашей парикмахерши, живут в «Нахалов-
30
ке» , в полуземлянке.
Значит, мужик у неё в доме был тогда, кто-то из лесорубов. Не знаю, всегда ли ночевал этот мальчик дома, но питался он подаянием. В любое время можно было его встретить в людных местах: у столовой, возле магазина. Ходил он и по домам. Однажды постучался к нам. Мы как раз ужинали: на столе большущая сковорода жареной картошки, хлеб, молоко, чай с мёдом. Раздели, усадили его за стол. Он начал жадно есть, а мы глядели и дивились; не заметили, как он ополовинил сковородку. Наевшись, стал одеваться, сказал, что надо идти. Не помню, приглашали ли его заночевать, но положить его было явно некуда: домик наш был метров 15, да в нём ещё печка. Нас самих было пятеро, с трудом размещались. Почему тот мальчик был бродягой? А дело в том, что он был «от
31
немца». За это его и шпыняли. А он был так хорош собой, когда шапку снял: белокурый, глаза ярко-голубые. Ну, прямо ангел с цветной открытки. Он ушёл в метель, в темноту, а мне стало так жаль его, он так был похож на моего братика. Я представил своего младшего брата Павлика на месте этого бродяжки и тут же разревелся, как маленький. Еле успокоили.
30 Нахаловками назывались районы самовольной застройки.
31 Советских гражданок, которые в годы войны работали в оккупационных учреждениях или вступили в связь с солдатами противника, народная молва того времени называла «немецкими овчарками», «фрицевскими подстилками» и пр. Известно, что множество этих женщин было осуждено, либо выслано в административном порядке. Вот фрагмент народной песни тех лет с говорящим названием «Позор девушке, гуляющей с немцами»:
Лейтенанту-лётчику молодая девушка Со слезами верности весною поклялась, Но в пору тяжёлую сокола забыла ты И за пайку хлеба немцу отдалась. Но вернутся соколы, смелые, отважные, Как тогда ты выйдешь молодца встречать? Ведь торговлю чувствами и торговлю ласками Невозможно, девушка, будет оправдать...
***
Помню, однажды зимой 1947-48 гг. на большой перемене мы играли у школы. К нам подошёл незнакомый малыш лет десяти. Для зимней поры плохо одетый: замотанный в лохмотья, грязный, опухший. Он стоял, смотрел на нас, но ничего не говорил. И вокруг него стали собираться школьники. Кто-то из них плюнул ему на спину, за ним другой - в лицо. Стали толкать, бить. Он упал: пинали со всей силы ногами, а он молчал. За что так? Я не мог понять, и очень было его жалко, но я тоже молчал. Прозвенел звонок. Все убежали, а он остался лежать неподвижно на снегу. Вскоре прошёл слух, что его нашли замёрзшим насмерть где-то на дороге за посёлком. Это был немец по национальности. Никто не знал, где его родители, и жил он подаянием, ходил по деревням; жить его никто не пускал.
Не скажу, чтобы взрослые или дети немцев у нас ненавидели, хотя в начале войны относились к ним поначалу настороженно. Потом, за годы войны, немцы из разных местностей приезжали в наши края несколькими «потоками», многие из них завели здесь семьи и работали наравне с нашими родителями. Просто, в любой толпе есть жестокие люди, которые ударят слабого, а потом прячутся за спины. Не знаю, умер ли тот «немец» от побоев или просто от слабости; никто не проявлял своих переживаний по этому вопросу. Детская смерть была для нас тогда бытовым явлением: часто умирали мои братья и сёстры, соседские дети. Их хоронили и печалились недолго: надо было работать, чтобы накормить живых. Но здесь я, наверное, впервые испытал жгучий стыд за несправедливость жизни и
своё бессилие. Не мог я понять, почему тот мальчишка был «чужой»?
***
Когда моя сестра Людмила училась в третьем и четвёртом классе, была у неё подруга по имени Мэри Фризен. Она иногда приходила к нам делать домашние задания. Мы звали её по-своему: Меря. Она отличалась от наших во всём: очень опрятная, всегда аккуратно причёсана, при встрече здоровается. Иногда её приглашали за стол; не отказывалась, а вставая из-за стола, благодарила. Чувствовалось, что её воспитанием занимаются
родители. Видал я и родителей Мэри. Её мать работала в поселковом детском саду; тоже была одета всегда аккуратно, хотя и бедно, осанку держала гордую. Лет ей было около 40, как и моей маме, но выглядела она совсем не так, как наши русские бабы, старухи без возраста, измотанные, избитые непосильным физическим трудом и заботами. Муж её явно не был отцом Мэри, выглядел ещё моложе. Он тоже был немец, где-то работал у нас в леспромхозе, но не в лесу, а в конторе. После, мы с сестрой уехали учиться в город, и следы Мэри затерялись.
***
Ещё в Сентеге, когда мы жили в помещении поселкового клуба, захаживала к нам удмуртка Маланья (мы произносили Меланья). Работала она в клубе уборщицей, а также истопником и сторожем. Жила тут же за загородкой; вход из зала. В войну прибился к ней немец, лет 25, рослый, белобрысый, настоящий «ариец». Меланья рассказывала, что зовут его
32
Витька, а работает он в лесу «майером» , «шибко устаёт там, требует от неё горячую еду, и чтобы везде было чисто». Чуть что не так - колотит. «Вот и вчера опять полез кулаками. А я китрая, сразу на койку лягу, руки-
ноги подниму и кричу «Сдаюсь, Витька, сдаюсь...»
***
Немецкая тема, лесоповал и люди из детства неожиданно настигли меня через 40 лет. Дело было году в 83-м. В то время на нашем садоого-родном массиве на Сельхозвыставке появился новый сторож; говорили, что это бывший работник Автозавода (как и большинство наших садоводов). Он ежедневно ходил мимо нашего участка включать насос для полива, и всё как-то приметно на меня поглядывал. Однажды подозвал к себе и говорит: - Ты родом из Сентега? - Да. - Тогда я знаю твоих родителей. Я из поволжских <немцев>. Твой отец, прежде чем его взяли на войну,
32 По всей видимости, Майер - это не должность, а фамилия персонажа рассказа, весьма распространенная у немцев. Известно, что и Вильгельм Евгеньевич Майер, который был демобилизован, а впоследствии стал профессором исторического факультета УдГУ, в годы войны работал на лесозаготовках в Увинском р-не Удмуртии, как раз в той местности, где и жила Меланья.
обучил меня ремонтному делу. И мать твою помню и тебя, ведь зовут тебя Володей? Сейчас я, к своему стыду, не могу вспомнить, как звали этого доброго человека. Позже, в какой-то праздник я видел его в нарядной одежде, на груди - «иконостас» наград. Он с семьёй жил в сторожке на массиве, а тут, видно, приехал с какого-то торжества. И снова я растерялся, не спросил, за какие подвиги его награды.
В те годы я серьёзно болел, врачи категорически запретили употреблять спиртное. А в избушке долго у меня стояла початая бутылка водки; решил угостить сторожа, принёс ему. Он как-то тоскливо посмотрел на мой подарок и говорит: «Я зараз выпиваю не менее двух поллитровок, потом забиваю кролика и закусываю парным мясом.» Да, здоровый был немец: высокий, стройный, зубы белые, крепкие. И семья ему под стать. После они вернулись в городскую квартиру.
Эпилог
Детские впечатления, несомненно, самые яркие в жизни. И вот всплывает из памяти то одно, то другое. Плохое почти всё забылось, ведь в детстве всегда хорошо... Но за это детство сражались наши отцы.
Сержант
Василий Дмитриевич Коробейников. г. Сухиничи, 5 сентября 1944 г.
