CC BY
52
УДК 94(470.51)(092)
Владимир Васильевич Коробейников
8(3412) 72 74 89
О РОДИНЕ, РОДНЕ, ПОСЛЕВОЕННОМ ИЖЕВСКЕ И ФОЛЬКЛОРЕ СТАРООБРЯДЦЕВ
Общая судьба
В журнале Иднакар№ 9 (№ 2 за 2009 г.) была опубликована первая книга об истории нашей семьи «Двадцатый век в биографии инженера». Книга вызвала множество откликов, часть из которых была опубликована в последующих номерах журнала. Однако практическим следствием той публикации стало то, что люди из нашей родни стали приносить материалы, которые являются полноценными историческими источниками.
Моя мама Агафья Автамоновна и сестра Людмила Васильевна, 1959 г.
Так, моя сестра Людмила Васильевна Келарева (Коробейникова) передала три листка, на которых она, со слов нашей матери, Агафьи Автамоновны Коробейниковой (Любимовой) приблизительно в 1968 г. составила несколько генеалогических таблиц, которые показывают степень родства наших предков из фамилий Коробейниковых, Карачёвых, Любимовых. На данный источник
наложил отпечаток и профессиональный интерес моей сестры: в то время она работала фельдшером, училась в Медицинском институте и ей, как медику , показалось интересным выяснить причину смерти ушедших родственников. Возможно, она выполняла какое-то учебное задание. Как бы то ни было, у нас в руках листки на которых указан возраст и диагноз post mortem. Здесь мы публикуем один из тех листков; он позволяет скорректировать генеалогию моей матери: её деда звали Федосий Терентьевич Любимов, а бабушкой была Ирина Петровна. Появились и новые имена в родне со стороны моей бабушки по отцу Натальи Фёдоровны (в девичестве Карачёвой): её отца звали Фёдор Кондрать-евич, а матерью была Евдокия Павловна. Несомненно, этот источник будет использован при публикации расширенной и уточнённой версии нашей генеалогии. Мы планируем сделать это в следующей книге, которая имеет рабочее название «Коробейниковы и родня».
Издание мемуаров имело и другое следствие: так, в 12 номере «Иднакара» была опубликована статья Николая Митюкова «К столетию со дня рождения Копотевой Е.П.». Автор пишет, что на генеалогические изыскания его подвигла именно наша книжка «Двадцатый век в биографии инженера». Рассказ предваряется виртуальным диалогом Николая с его бабушкой, давно умершей. Меня этот разговор буквально потряс какой-то пронзительной правдивостью: ка-
жется, он мог бы состояться, да и состоялся на самом деле. Читая рассказ Николая Митюкова я с удивлением обнаружил, что его и мои предки, жили по соседству, были знакомы, и как говорится, «на одном солнышке портянки сушили». Его и мои предки вышли из тех, кто бежал из центральной и северной России в Камско-Вятское междуречье спасаясь от правительственных гонений на старообрядцев, и затем их судьбы были схожи. Поэтому в речи родственников Н.Митюкова, цитированной им в статье так много знакомых мне с детства слов и речевых оборотов, и звучат те же самые сюжеты, что я слышал в своей семье: бедствия и мытарства после высылки из родных мест, болезни и гибель малолетних детей, потеря недвижимости и всего имущества, нажитого собственным трудом, торжество «нероботи» над тружениками и пр. И даже рассказ о недоваренной гороховой каше (горошнице) от которой умерли дети вызвал воспоминание о том, как нас в детстве часто предупреждали о коварстве сушёного гороха, и всякий раз мама приводила пример из своего собственного детства: одна девочка нарушила запрет, наелась гороха, а он разбух у неё внутри и разорвал кишечник...(Много позже я прочитал рассказ о том, как корабль перевозил горох или зерно, в трюме открылась течь, зёрна разбухли и разорвали обшивку судна.) Помню, что мы, ребятишки, всякий раз когда в доме готовили горошницу, норовили утащить горстку зёрен, чтобы на раскалённой плите их обжарить: тогда они начнут «скакать», сделаются мягче и ароматнее.. .А как вкусны были обжаренные на этой же плите картофельные пластинки с солью! Обед варится на плите, а у нас терпежу нет. Но с таким «перекусом» полегче бывало дождаться обеда.
Рассказ Николая Митюкова навеял и новые воспоминания о Марасанах, поскольку я и моя сестра Людмила прожили тут множество летних дней в гостях у деда-мельника.
Видимо, возникновение поселения на месте, где сегодняшний Воткинский тракт пересекает кольцевую автодорогу следует датировать концом Х1Х-началом ХХ века. Скорее всего, поселение возникло в период реформ в аграрной сфере, проводимых П.Н.Столыпиным. Именно в ту пору происходило разложение крестьянской общины и массово возникали и «выселки» и «хутора». И это поселение, расположенное по левому берегу реки Вожойки (и слева от тракта, если ехать из Ижевска), на склоне, изрезанном многочисленными ручьями на моей памяти всегда называлось Хуторами. Значительно реже по отношению к нему в речи упоминалось название Старые Марасаны. А были ещё и Новые Марасаны, в версте ниже по реке (ныне по правой стороне тракта, если ехать из Ижевска). Видимо, к середине прошлого века поселение Хутора или
Старые Марасаны переживало начало своего упадка: за деревней, за поскотиной (к западу от современного тракта) мы видели брошенные старинные избы, остатки хозяйственных построек и следы многочисленных пасек. А на лесных ручьях встречались остатки мельничных плотин и кущи орешника, которые были характерны для здешних усадеб. То тут, то там в лесу можно было наткнуться на большие, давно оплывшие и заросшие лесом углежогные ямы.
Мои родители- босоногие «кулаки» Василий Дмитриевич и Агафья Автамо-новна, 1929 г. перед раскулачиванием. На руках у мамы кто-то из детей, родившихся и умерших до меня.
В книге «Двадцатый век в биографии инженера» нам уже довелось писать, как дед Дмитрий Исаакович Коробейников был подвергнут репрессии по политическим мотивам и выслан в отдалённую местность в административном порядке. Совсем недавно нам по случайности стало известно о том, что на сайте МВД Удмуртии имеются списки реабилитированных жертв политических репрессий. Там же есть данные о том, что в отношении наших родственников реабилитация состоялась два десятка лет назад. Жаль, что нас тогда никто не уведомил, но сейчас благодаря любезности Сергея Павловича Коробейникова в наших руках имеется справка о реабилитации, публикуемая здесь (см. фото).
МВД России
Министерство внутренних дел по Удмуртской Республике
ул. Советская, д. 17, г. Ижевск, 426076 тел. (3412) 93-47-97.
от 27.06.2011 г. № 13602
СПРАВКА О РЕАБИЛИТАЦИИ
Гр
КОРОБЕЙНИКОВ ВАСИЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ
Год и место рождения: примерно 1905 г.р., д. Черная Боткинского р-на Удмуртии. Место жительства до применения репрессии: д. Черная Боткинского р-на Удмуртии. Когда и каким органом репрессирован: отец - Коробейников Дмитрий Исакович, 1885 г.р., в 1931 г. решением Президиума Боткинского РИК Удмуртии был раскулачен. В состав семьи Коробейникова Д.И. на 1930 год входили: жена - Наталия Федоровна, 42 г., сын - Василий, 25 л., сын - Леонид, 12 л., сноха - Агафия Артамоновна, 20 л., дочь - Агния, 10 л., дочь - Вера, 5 л., дочь - Антонина, 8 л., дочь - Надежда, 5 л., дочь - Ксения, 4 г., дочь - Авдотия, 2 г., дочь - Ульяна, 1 г., внук - Геннадий Васильевич, 1 г. Сведений о нахождении на спецпоселении Коробейникова Д.И. и членов его семьи не обнаружено.
Основание применения репрессии по политическим мотивам в административном порядке
На основании пункта «В» ст. 3 Закона РФ от 18 октября 1991 г. “О реабилитации жертв политических репрессий”
Постановление ЦИК и СНК СССР от 01.02.1930 г.
КОРОБЕЙНИКОВ ВАСИЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ
реабилитирован.
щ$ш материалов архивной справки ЦТ А УР , л.25) в отношении Коробейникова Д.И.
А.С. Первухин
Этот документ не только освещает печальную страницу судьбы предков, но и служит ценным историческим источником по истории нашей семьи. В частности он позволяет уточнить генеалогическую таблицу, которую мы публиковали в вышеназванной книге. А именно: теперь определённо известно, что у меня могли быть тетки по имени Авдотья и Ульяна Дмитриевны, ведь с ними мой дед отправился в ссылку! Но, увы, им было тогда лишь один и два года от роду, и из ссылки они уже не вернулись. Как не вернулся и упомянутый в Справке Геннадий Васильевич Коробейников, одного года от роду, мой брат, родившийся за
5 лет до меня. Он тоже умер в Усольском лагере для бывших «кулаков» в ноябре 1931 г.
Моя бабушка Наталья Фёдоровна, 1929 г.
После возвращения из ссылки дед скитался со своей многочисленной семьёй, нанимаясь работать на разные мельницы. Во время Войны он работал на Ягульской мельнице, а в 1945г. перешёл на Марасанскую. Здесь река Вожойка, в которую впадает речка Долгушка становится значительнее полноводнее, чем Ягулка. Соответственно, и мельница производительнее: пруд был почти два километра в длину и напора воды хватало даже для работы жерновов в самую маловодную летнюю пору. Поселилась семья деда в домике при мельнице, в версте от деревни. В то далёкое время в семье деда оставалось ещё три дочери. Но вскоре мои тётки разъехались: Вера в Школу фабрично-заводского обучения, Надежда- в Школу фельдшеров, а Сина (так в семье звали Оксинью или, как она значилась по документам, Ксению)- вышла замуж в Новые Марасаны. Помню, что под окнами дедова дома были тогда три сосенки. Этого дома давно нет, а три
могучие сосны можно видеть и теперь у нового моста на окружной дороге. Не знаю, были ли эти три сосны посажены моими тётками на память об отчем доме, или это просто совпадение?
Г ода через 2 или 3 дед, скопив деньжат, купил дом в самой деревне Старые Марасаны (Хутора). Вроде и не далеко было до речки, но даже на обед с мельницы он стал приходить редко- ноги уже болели. А в горячую пору, он и ночевал на мельнице, как говорили в «помолке», и бабушка носила ему пищу.
Мы с сестрой Люсей после Войны несколько раз на всё лето приезжали к деду на каникулы, так как у родителей, которые жили в леспромхозовском посёлке Сюрек было совсем голодно.
Паровоз узкоколейной железной дороги на лесосеке, 1930-е г.г.
Жили мы то на мельнице у деда, то в деревне. Нашими товарищами по играм и походам в лес в поисках съестного были деревенские ребятишки: Толя Трушков, Серёга, Сеня, Зина, Алина и Коля Девятьяровы.. .А по соседству жила пожилая женщина, которую по деревенскому обычаю за глаза звали Поликарпихой по имени её мужа. К ней летом приезжал внук по имени Федя, но почему-то он деревенских сторонился. Это и была та Дерюшева Гликерия Егоровна, прабабушка Николая Митюкова, о которой он написал в двенадцатом номере «Ид-накара». Её муж Поликарп Лаврентевич Дерюшев в то время отбывал срок на Колыме после раскулачивания. Моя бабушка хаживала к соседке набрать ведро питьевой воды: у той почти под крыльцом был чистейший ключик. В нашем доме чай не ставили из-за отсутствия сладкого; ведь пчёл у деда тогда не было. Пили мы квас на солоде и травах. Домик наш был на «верхней» улице, на бугре. И вся улица страдала от жажды: колодцев нет, гниловатую воду на полив таскали издалека из мочежины (так называли болотце) в верховьях ручья. В огородах на жирной глине выращивали лишь самое необходимое: картошку да лук. А на всякое другое- воды не натаскаешься.Одно достоинство этой верхней улицы- прекрасный вид из окна: широкая, более километра долина реки Вожойки (на современном дорожном указателе река отчего-то именуется Ок-тябринкой), чёрные дымы заводских труб над горизонтом, самолётики над «старым аэропортом». А по утрам нас будил далёкий гудок с «Ижмаша». Да, в
отличие от нашей улицы усадьбы вдоль ручьёв-притоков Вожойки были поис-тине райскими уголками: во многих огородах пруды, рядом поскотина, луга, лес.
Дмитрий Исаакович никогда не имел паспорта...
Живая вода
Дед наш Дмитрий Исаакович (1885 г.р.) несмотря на пенсионный возраст долго ещё продолжал трудиться, но к 1950 г. сильно сдал: резко упало зрение, пострадавшее от мучной пыли, травмированная смолоду рука почти не работала, вот он и задумал выйти из колхоза и остаток дней пожить на природе. Но комфортные условия он должен был создать себе сам, а в Марасанах удобного участка под усадьбу не было. Поэтому он решил поселиться на новом месте; оформил землеотвод в паре километров к Западу в маленьком посёлке Тринадцатый разъезд.
Место было привольное: на левом берегу ручья, на плавном откосе, у леса. Своими руками долго строил избушку, завёл пчёл, разбил огород. Целые дни пропадал на стройке, а когда бабка на него ворчала, он её в шутку подзуживал: «Вот построю коттедж (вариант- виллу), уйду от тебя к молодушке.». Решил самостоятельно построить рыбный прудок. Делал всё по плану, продуманно:
срыл песчаный косогор, выровнял неудобицу, из суглинка стал отсыпать плотину. Возил грунт тачкой, отсыпал, трамбовал, снова сыпал.
Мой дед Дмитрий Исаакович, 1960-г. г.
Сыновья его были далеко, а в посёлке жили несколько рабочих-путейцев, которые были заняты на обслуживании узкоколейной железной дороги, и помочь ему было некому. Я тогда учился в Ижевском индустриальном техникуме, и все выходные проводил у деда на стройке: ездил к нему на лесовозном составе (его называли «кукушкой» за пронзительный свисток), а зачастую и пешком приходил, по шпалам. (Замечу попутно, что ходить по шпалам узкоколейки-занятие малоприятное: расстояние между шпалами меньше длины шага, вот и скачешь по ним вприпрыжку, а оттого быстро устаёшь.) Автобусного сообщения в сторону Воткинска, как и воткинского тракта не существовало года до 1955 го.
Конечно, приезжая к деду не оставил я своего увлечения и устроил ему радио. В 1952 г. я собрал двухламповый приёмник с фиксированной настройкой на две станции: местную и московскую. Установил его в домике на пасеке; антенну сделал невысокую, чтобы уберечь её от удара молнии (К тому времени эксперименты убедили меня в том, что антенну выше конька поднимать не следует.) Хотя динамик того приёмника звучал не очень громко, но, по крайней мере, наушники для его прослушивания не были нужны. Конструктивно приёмник не был полностью оформлен: его шасси без футляра стояло на подоконнике, а
громоздкий комплект анодных батарей стоял тут же на полу. Всё это легко могло быть повреждено, провода обрывались.Всё же, с заменой батарей этот агрегат проработал года два.
В 1954 г. мой отец Василий Дмитриевич приобрёл фабричного производства радиоприёмник «Тула»: в красивом футляре, очень компактный и тоже двухламповый. Помню, что стоил он 103 рубля, да к нему ещё моноблок батарей за 35 рублей. Вскоре тот приёмник с батареями я принёс к деду; сделали специальную полку над окном и установили на ней и приёмник и питание. Тот приёмник работал очень хорошо, звук был чистый, но обнаружились сложности с его эксплуатацией. В те годы конструкторы отчего-то посчитали, что чем меньше ручек управления у прибора, тем он надёжнее. И этот аппарат был сделан так, что все манипуляции: включение, настройка на волну и управление громкостью производились одной ручкой. Разумеется, для моих стариков это оказалось слишком мудрено; мне приходилось раз за разом показывать им, как всё делать правильно, но освоить эту технику они уже не смогли. Да и с блоками батарей возникли проблемы: продавали их во всём городе только в одном месте- в магазине «Главэлектросбыт» напротив сада им. Горького (после в том здании долго был магазин спорттоваров.) Но в связи с электрификацией страны батарейная техника снималась с производства и блоки батарей появлялись в продаже всё реже, пока не исчезли совсем...
В 1954 г. отец купил набор деталей для сборки четырёхлампового приёмника-супергетеродина «Стрела» с питанием от сети. В комплекте были все детали, шасси, пластмассовый корпус. Оставалось только смонтировать и настроить аппарат, что я и сделал. Этот приёмник несколько лет работал в доме отца, а когда на Тринадцатом разъезде появилось электричество, я привез его к деду в пасечный домик. Энергии в электросети хватало, и приёмник тот мог бы орать на всю округу, но никогда его не включали так, чтобы звук шёл дальше собственного дома.
Бабушка Наталья Фёдоровна любила слушать протяжные русские песни. Но тогда по радио часто и подолгу говорили про опасность ядерной войны, и как американские империалисты готовятся напасть на нас. (Про то, что у нас атомные бомбы тоже есть, по радио не говорили.) Бабушка воспринимала передачи близко к сердцу, и однажды, наслушавшись такой «радиобеседы» говорит мне « А может какая держава тоже сделала такую бонбу и заступится за нас?» (Бабушка отчего-то всегда употребляла слово «держава», а не страна.)
К старикам захаживал сосед-лесничий по фамилии Девятьяров. Он выписывал разрешения на заготовку дров и деловой древесины, крутил иные «магары-
чёвые» дела и оттого по утрам страдал хронической головной болью. Однажды бабушка пристала к нему с вопросами про ненавистных «мериканцев». Мужик ответил ей «Ты, Фёдоровна, шибко-то не переживай, у нас ведь на всякий газ найдётся свой противогаз: товарищ Сталин знает, что делает! А налей-ко мне чего, а то голова трещит. »
-Да нету у меня ничего.
-А ты открой-ко тунбочку, в прошлый раз там какой-то пузырёк оставался.
-Да это Надя оставила, велела хранить в темноте (её дочь Надежда училась в Ижевске в Фельдшерской школе, теперь в этом здании «партлечебница»). Бабка смилостивилась и выбулькала из пузырька в стаканчик. Лесник выпил, крякнул и ущёл приговаривая, что ему полегчало. В выходной тётка Надя пришла повидаться с родителями (туда-обратно пешком 30 км.), узнала про лекарство и долго хохотала, ведь в пузырьке были глазные капли- альбуцид.
Огорчительно, что теперь многие хозяева выносят приёмники на крыльцо и целый день соседей глушит попса с назойливой рекламой. От этого люди, приехавшие отдохнуть на природе, не слышат ни друг друга, ни пения птиц, ни шороха веток, ни дуновения ветра. Иными словами, нормальные люди оказываются отгорожены от природы барьером мусорных звуков, что летят от соседей. Видимо, так «меломаны- наркоманы» пытаются заглушить свою совесть, и какая разница, чем они её глушат: водкой или шумом?
За разговором о радиофикации дедова домика вспомнился мне и такой эпизод: устанавливая полочку для приёмника, я увидел, что на божнице за иконами что-то лежит. Взял посмотреть: оказалось орден «Материнская слава».1 Я ничего не знал о том, что бабушка Наталья Фёдоровна была награждена, и тут же спросил, что даёт ей эта награда? Она ответила, что орден дает право бесплатно съездить один раз в год «в любое место нашей державы». А я и спрашиваю: «почему не ездишь никуда?» «Да куды я поеду: дома-то дед, скотина разная, пчёлы, за всем присмотр нужон.Да и куды ехать-то; вся родня рядом.» Действительно, как мне известно, далее Ижевска она нигде не бывала, и только один раз, провожая нас с сестрой из Марасан до города и далее с ижевского вокзала в Сюрек, она доехала с нами до станции Люкшудья, где жила её дочь Антонида. Но я отчётливо помню, что билеты она покупала на живые деньги, ордена не предъявляла. Да и кому она могла его предъявиь? В кассе тогда, по обычаю,
1 Орден «Материнская слава» второй степени вручался женщинам, которые родили и вырастили 8 детей (прим. изд.).
билеты «кончились» и окошко закрыли. Мы с сестрой загрустили было, собрались топать обратно в Марасаны 15 км. Но тут мимо проходила вокзальная уборщица. Бабушка к ней: «Гражданочка, нам бы билетики выправить до Суреку». Та посмотрела на нас и говорит: «За троих- 80 рублей».
(Я хорошо помню, что билет стоил 23 рубля.) бабушка размотала узелок, вынула комочек смятых денег, отделила две красные (по 30 руб. ) и две чёрные (по 10 руб.), и сунула ей в карман фартука. Уборщица привычно юркнула в кассу и скоро мы побежали на посадку. Бабушкина фраза навсегда врезалась мне в память со всеми оттенками униженно-просительных интонаций и даже заискивающее выражение её лица стоит пред глазами.. .Таковы были реалии жизни и я уже писал в названной выше книге о том, как дефицит билетов создавался искусственно, а вагоны поездов часто уходили полупустыми.
Прошли годы. Дед Дмитрий Исаакович умер в 1972 г. Я только что вернулся из служебной командировки и мне сообщили, что сегодня его хоронят. Приехал на похороны, стал снимать на узкоплёночную кинокамеру. Бабушка меня узнала, и говорит: «Вот, Володя, дедко-то умер. Сидел у пчёл, грелся на солнышке, пал наземь. И всё тут.»
Позже я узнал, что деда нашли лежащим с книжкой «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова. Эту книгу я подарил деду ещё в 60-х годах. У деда не было много книг, и эту он перечитывал постоянно; ему нравились гравюрные иллюстрации, крупный чёткий шрифт. Любил он читать и старые журналы;
как-то я привёз ему подшивки издания «Всемирный следопыт» за 20-е го-ды.(Потом их кто-то утащил)
Меня всегда удивлял ясный, чёткий ход мысли деда. Его речь была построена литературно правильно, он совершенно не употреблял ненормативных слов и выражений. Этим он разительно отличался от всех деревенских. Откуда у него взялась эта культура и логика мышления? Для меня этот вопрос остался неразрешённым. Говорил он мало, и лишь по делу, в бабьи «дискуссии» не вступал. А вот о его письменной речи ничего сказать не могу: не видел ничего написанного им.
Хоронили деда на Хохряковском кладбище; собралось много народу, родня, соседи из Марасан. Мужиков много, да все пьянущие, толкутся бестолково. Один зять Дмитрия Исааковича отчего-то начал читать матерные стихи, другие вообще лыка не вяжут.Могилу завалили; хватились, а креста-то намогильного и нет; никто не озаботился приготовить. Закричали в пьяном кураже: «Ну-ко молодёжь, сбегайте за ограду, нет ли там креста какого.» Ребятишки притащили с какой-то заброшенной могилы железную пирамидку.
Бабушка Наталья Фёдоровна стала жить в доме моих родителей на Тринадцатом разъезде. В один из приездов туда я узнал, что дедов дом со всей усадьбой наследники продали чужим людям за тысячу рублей: сума по тем временам ничтожно малая; моя инженерская зарплата была 160 рублей в месяц. Пошёл посмотреть дом в последний раз: имущество дедово и инструменты растащили, посреди пустой избы куча мусора подобрал икону, что стояла у бабушки на божнице .
Итак, мне довелось помогать деду строить плотину: снимать дернину, корчевать пни, возить и трамбовать грунт. Плотина у нас вышла крепкая, надёжная, без фильтрации. Но с годами вокруг дедовой усадьбы появилось множество соседей-дачников. Все они стали потребителями прудовой воды. Её хватало всем, но после ухода стариков то ли должного присмотра за «бесхозным» прудом не стало, то ли опыт предков был утрачен: плотину как-то промыло и пруд «ушёл». Несколько лет на его месте был топкий пустырь, который начал было зарастать кустарником. Однако же нашёлся у старинного водоёма настоящий хозяин: внук Дмитрия Исааковича Павел Васильевич Коробейников. Он вместе с сыном Сергеем поднял старую плотину; грунт наскребли бульдозером из донных отложений, сделали подводный слив, облагородили берег. И сейчас пруд живёт, даёт воду на полив десятку хозяйств, радует купающуюся детвору в жаркий полдень. Это зримая память нашего деда Дмитрия Исааковича Коробейникова.
1947 год: мне было 10 лет
В детстве мне приходилось десятки раз ездить по железной дороге. Правда, это были путешествия на небольшие расстояния, без ночёвки в поезде. Расскажу
об одной такоё поездке.
Началась она с описанного выше эпизода, когда бабушка Наталья Фёдоровна приобрела билеты через «работницу ведра и швабры» на Увинском вокзале Ижевска. Хотя бабушка заплатила за себя полную стоимость билета до Сентега, ехала она с нами только до Люкшудьи, а там, видно вспомнив, что на станции живёт её дочь, как-то неожиданно собралась и без объяснений вышла. Мы с восьмилетней сестрой Людмилой впервые оказались в вагоне поезда без сопровождения взрослых родственников, но даже не успели огорчиться или испугаться: дорога захватила наше внимание.
Был конец августа, рано вечерело и в сумерках уже плохо было видно следующую станцию, к которой мы подъезжали без бабушки. Это был Сентег, где мы с Люсей родились. Приметы родины в полутьме мы скорее угадывали: вот речка Сундук, куда с мамой носили полоскать бельё. Виден входной семафор станции: горит зелёный, значит путь нашему поезду свободен. Поезд стоит в Сентеге минуты две, из него выходят несколько человек: ездили в город на работу или за продуктами. Сходят они на крепкий перрон из полового тёсу, ещё довоенной постройки. Успеваю разглядеть у переезда среди берёз кучу песка, где я много раз сиживал, поджидая прохода поезда. Пытаюсь разглядеть и наш дом, вернее поселковый клуб, в котором мы занимали комнату, но его заслоняют дома на бугре и вижу только крышу клуба и шест антенны на фоне облаков.
Едем дальше. В вагонах жара, духота и синева кислого махорочного дыма: мужики курят на каждой лавке. По проходу идут попрошайки в лохмотьях, увечный солдатик поёт жалостные песни под гармошку. Но им почти не подают: у самих ничего нет.
Далее пошли станции с долгими остановками. На перронах девчушки протягивают пассажирам газетные кулёчки- в них ягоды или орехи. У вагон-зака в голове поезда слышны отрывистые команды, лай собак: сгружают сидельцев. Но людей там не видно: прожектора от станции бьют в окна наших вагонов
Часам к 11 ночи прибываем на Уву. Паровоз отцепился и укатил на заправку углем, электроэнергии в вагонах нет. Здесь вагон заметно пустеет; многие сошли, и можно растянуться на любой полке, подремать, но я выхожу на перрон, к свету.Киоск на перроне закрыт, станционный буфет тоже. Хочется есть. А где взять? Нахожу свой вагон. В моей котомочке среди радиожелеза запрятан ку-
лёчек с пряниками: городской гостинец для младшего брата, который остался с родителями. Отламываем с сестрой по кусочку от пряника, долго сосём эти крошки и голод как-бы отступает...Время к полуночи, в темноте и тишине стоячего вагона глаза сами закрываются, так мне хочется спать. Но спать нельзя: каждый из пассажиров кажется подозрительным, а мы хорошо помним рассказы про тех, кого обокрали сонного в поезде. Наконец загорелся плафон у двери в тамбур: прицепили паровоз. Нам ехать ещё часа три. Станций мелькает много, но все они тёмные, горит лишь фонарь дежурного. Сильно посвежело, духота прошла.
Снова долго стоим на станции: около Инги паровоз набирает воды. У водокачки вижу новый большой дом. Я его знаю: его срубил мой отец в Сентеге перед войной, но доделать не успел: когда пришёл с фронта, дом этот продали «на вывоз» и семья переехала в Сюрек в новый леспромхоз; перевозить за собой дом нам было бы слишком дорого.
Сруб нашего дома в Сентеге перед уходом отца на фронт.
( С тем срубом была связана забавная история. Он стоял всю войну «в улице» и по нему лазала ребятня: играли в «войну». Мама иногда проверяла состояние сруба и как-то заметила, что в него кто-то повадился ходить испражняться. Оно бы ничего, но тот человек зад вытирал пальцем, а палец очищал о брёвна нашего сруба. Правду сказать, строительство туалетов многие тогда считали излишним баловством: облегчаться ходили в тёмный коровник («стайку»), а функцию туалетной бумаги выполняла подстилочная солома или пучок сена. Мама попросила меня выследить непрошенного посетителя, и я заметил как-то, что в сруб залез соседский мальчишка. Выждал пару минут и ре-
шил его пугнуть. Просунул голову в одно из отверстий я рыкнул грубым голосом. Мальчишка как раз вытирал палец о шершавое бревно. С испугу он дёрнулся, порезав при этом палец и машинально сунул его в рот... )
Едем дальше. Наконец-то проехали Пижил, до цели остался один перегон, 12 км. Поезд долго поднимается в гору, затем затяжной спуск. Слева в темноте проглядывает широкая водная гладь- это наша Вала, а справа, сквозь сосновую рощу мерцают огоньки посёлка Сюрек. Уже видна труба электростанции, за ней море огней над эстакадой- работает ночная смена разделочников и грузчиков леса. Тормоза визжат- здесь самый крутой спуск.Проехали входной семафор. Вот горы опила, за ними- шпалорез. А на пригорке виден и наш дом. Обидно немного, что в окнах темно: спят, нас не ждут. Далее проплывают склады «За-готзерно», магазины, базарная площадь, километровый столбик с надписью «137» и станция. Всё, мы дома.
Лет через 60 мы с сестрой Людмилой Васильевной побывали в Сентеге. На автобусе доехали до садоогородного массива «Андан», далее брели шесть километров по непроезжей дороге через овраги и глинистые косогоры. Весь день ходили по посёлку и окрестностям, пытались найти знакомых, но никого не нашли. Всюду разруха и запустение, работы в посёлке никакой. Уезжали в Ижевск поездом. У остановочного пункта толпились несколько старушек, перрона тут никакого нет. Спрашиваю у старушек: «А как в вагон забираетесь?». Отвечают: « А вот, видишь, табуретку приносим, потом соседи, кто остаётся, её домой унесут. А кому мы, старики тут нужны? Даже продуктовую лавку закрыли. » Правда, пару лет назад встретил знакомых, что ездят по той железной дороге: говорят, что в Сюреке всё-таки из старых шпал соорудили какое-то подобие помоста.
«Экономическая география»
В первые послевоенные годы ижевская лесозаготовительная контора «Г ортоп» вела разработку лесосеки в районе Старых Марасан, вплоть до речки Долгушки. Здесь тогда шумели вековые сосны. Помню как в 1946 г. молодёжная бригада валила лес в районе Вихтонова лога. Жили они на «нашей» мельнице, бабушка готовила для них еду. В жару лесорубы купались в пруду, и один из парней пытался научить меня плавать. Но так как водоём пригодный для плавания я, тогда девятилетний, увидел впервые, ничего у него не получилось. И плавать я научился самостоятельно уже в юности. У тех лесорубов был немец-
кий очень голосистый аккордеон, как говорили трофейный. Однажды, когда все ушли на работу я уговорил бабушку вынуть инструмент из футляра и пытался немного на нём попиликать.
На плане местности видно, что вокруг Марасан множество ручьёв и оврагов; трелевать стволы к дороге можно было лишь лошадкой. Вывозная автодорога была проложена по высокому левому берегу Вожойки; она сохранилась и теперь, по ней едут дачники в посёлок «Тринадцатый разъезд». Лес тогда возили на мощных американских машинах «Студебеккер»; их много оставалось после войны. Стволы везли в город; деревянный мост через Вожойку был метров на 200 ниже по течению, чем теперешний мост на Воткинском тракте. Раньше дорога в город шла через Смирново, Старки (мимо ветряной мельницы) через поле, где теперь стоит Автозавод, через деревеньку Удмуртская Карлутка и далее в район Восточного посёлка, который тогда называли Культбаза («Культурная база», а произносили «Кульбаза»: тут были построены типовые бараки, оборудованные электричеством, радиопроводкой, уличным освещением и водоразборными колонками, а потому в то время они считались жильём более комфортным, «культурным» по сравнению с частными домиками, которые и этих удобств не имели. Кроме того, здесь же в Берёзовой роще, которую в обиходе называли «козьим парком» был летний кинотеатр, танцевальная и спортивная площадки. Это была действительно база культурного отдыха для жителей района.)
Брат Павел Васильевич с моим сыном Алексеем Владимировичем у паровоза узкоколейной дороги, 1965 г.
Сводимый вокруг Марасан лес вывозили и по железной дороге: в 1946 г. узкоколейка была проложена от города далее посёлка Хохряки (ныне известного своим кладбищем), через Вожойку построили деревянный мост, а путь продлили до Черновского лесоучастка почти на 20 км. У моста построили водокачку для паровозов, бараки и домики для путевых рабочих. Так возник посёлок «Тринадцатый разъезд». Отчего разъезд? Так путь был одноколейным, а двухколейным был лишь маленький кусочек, и встречные поезда ждали друг друга здесь, чтобы разъехаться. Активная разработка лесосеки продолжалась тут около 10 лет. Ныне от былого лесного великолепия на разъезде осталось только 3 громадных реликтовых сосны там, где обычно останавливался поезд и было что-то вроде необустроенной посадочной площадки для пассажиров. При взгляде на этих одиноких ветеранов и не представишь, что таким же матёрым лесом была покрыта тогда вся округа!
Ижевск знакомый и незнакомый
Лес из Марасановской округи везли в Ижевск на «нижние склады», что располагались на правом берегу речки Карлутки. Трудно поверить, что едва заметный ручеёк, который теперь чаще называют «Говёнкой» был когда-то обычной речкой на окраине города и в ней ловили пескарей и полоскали бельё.. .Теперь на месте тех складов стоят «немецкие дома», АЗС. А тогда хлысты сгружали с вагонов, сортировали. Напротив труб ныне доживающего свой век редукторного завода им. Ленина была паровозная водокачка и диспетчерская. Я там разок побывал: в 1954 г. надо было вызвать по телефону деда с Тринадцатого разъезда в город на похороны его зятя П.В.Глазырина. Телефонная линия была проложена вдоль всей железной дороги для связи машиниста с диспетчером, а на Тринадцатом разъезде был стационарный аппарат.
Я после окончания семилетки переехал в город и учился в Индустриальном техникуме, а жил на квартире там, где сейчас НИТИ Прогресс. В те годы улицы Удмуртской далее современной остановки ул. Димитрова не было, а в сторону Воткинска лежала грунтовая тележная дорога. Там, где теперь многополосная автострада, стояли частные дома и бараки рабочих чугонолитейного завода (им. Ленина). До революции тут была оружейная фабрика Березина и посёлок долго ещё называли «Березинские бараки». Возле них, на пересечении ул. Кирова (которую чаще называли Вятский переулок) и ул. Удмуртской заканчивался трамвайный маршрут №2; путь был одноколейный, с разворотным кольцом и разъездами на остановках. В одном из бараков здесь размещался клуб, и в нём почти ежедневно в 19 и 21 час «крутили» кино- индийские мелодрамы. Перед сеансом для завлечения публики через уличные динамики гоняли оглушительно громко арии из фильма «Бродяга» и пр. В другом бараке были Паспортный стол и пост милиции, но у самого клуба от шпаны проходу нет: если пойдёшь в кино без товарищей, карманы «вычистят».
Сообщение между северной и южной частями города шло тогда по ул. Коммунаров (после Революции её называли улицей Бедноты, но в быту именовали Десятой улицей). Она была обильно покрыта фекалиями: на рассвете и вечером по улице прогоняли стада коров; пастбища начинались от улицы Майской до района современного Буммаша. А ещё до рассвета из центра города под нашими окнами проходил конный обоз «золотарей» (ассенизаторов): на телегах везли деревянные бочки и открытые сверху колоды с затычкой позади. Канализации в Ижевске почти не было: экипажи подъезжали к туалетам и выгребным ямам,
золотарь черпаком на длинной ручке вычерпывал содержимое в колоду. Затычки сидели неплотно и ароматные дорожки на улице потом долго не просыхали. Я шесть студенческих лет прожил на соседней улице Щорса (по старому её называли Девятой), и всё это мне пришлось видеть и обонять. Обоз ассенизаторов медленно двигался от центра по Удмуртской мимо Северного кладбища и уходил по Пазелинской дороге (ныне Славянское шоссе) в лес. Там, приблизительно за зданием современного центрального ГАИ и сейчас видны куртины пышной растительности: в этих местах из бочек вышибали затычку.
А чуть далее, на месте теперешних гаражных кооперативов «Сокол « и «Чайка» была городская свалка и лишь позднее её перенесли на болотину у дер. Хохряки (теперь там гаражный кооператив «Мир»)
В начале 60-х годов скот в городах извели непомерными налогами и уничтожением пастбищ: правительство боролось с частнособственническими инстинктами населения, а в магазинах стали продавать пастеризованное молоко в поллитровых стеклянных бутылках с широким горлом. Конный обоз ассенизаторов заменили автоцистерны, а центр города (улицы Советская, Пушкинская и Труда, которая теперь называется ул. Ленина) застроили пятиэтажными домами с канализацией и центральным отоплением. Правда, для того, чтобы получить горячую воду приходилось топить дровами установленную в ванной комнате цилиндрическую печь -титан, а на кухнях строители выкладывали дровяные печи с дымоходами, в подвалах домов и во дворах были специальные кладовки для дров, а на улицах до середины 60-х годов в розлив торговали керосином для примусов. По улице Коммунаров, бывшей Десятой стали ходить автобусы к строящемуся заводу бумагоделательных машин (Буммаш) и новому жилому кварталу из одинаковых «хрущёвок». Тогда же речку Карлутку засыпали широкой дамбой (впоследствии ещё увеличенной), а по дамбе пошёл двусторонний трамвайный путь до остановки ул. Тимирязева. Улицу Удмуртскую полностью проложили заново, уничтожив множество деревянных домов и бараков и засыпав очень глубокий овраг, на том месте, где сейчас «Аврора-центр». В 1967 г. по этой улице пошёл первый в городе троллейбус до Буммаша. Кирпичные и панельные дома в городе долго ставили только вдоль проезжей части: внутри кварталов сохранялась деревянная застройка, колодцы, выгребные ямы и иные и черты старого быта. Там где сейчас за магазином «Север» стоит д/к «Строитель» располагался рынок-барахолка; большая площадь была застроена прилавками, но по базарным дням торговля с рук всякой всячиной начиналась от трамвайной остановки на ул. Кирова. Одним словом, тот Ижевск, с которым я знакомился в юности, неузнаваемо переменился за какие-нибудь 5-10 лет.
А лесовозная узкоколейная железная дорога стала базироваться сначала там, где теперь троллейбусное депо возле Северного кладбища, а ещё позднее ей вообще не осталось места в городе, и она перебралась в Хохряки, где и была её конечная станция. Когда лесосека истощилась, по той же дороге возили торфобрикеты с болот у пос. Сокол; отчего-то эти брикеты постоянно слетали с вагонов и вся насыпь была буквально усеяна ими.. .Давно нет ни тех паровозов, ни тех мостов. Теперь от некогда активно действующей дороги осталась лишь зарастающая лесом насыпь на которой местами можно увидеть, а, точнее угадать сгнившие шпалы и мосты с лёгким запахом креозота, да изредка попадаются торчащие из насыпи коричневые шляпки костылей. Они блестят от росы и в траве выглядят, как маслята; мы любим разыгрывать городских гостей, предлагая срезать такой «грибок».
«Чудо техники»- магнитофон
В шестидесятых годах я приобрёл свой первый магнитофон марки «Эльфа». Это был монстр, совмещённый с проигрывателем грампластинок: схема на лампах, большой деревянный чемодан весом около 10 кг. Аппарат сменил до меня нескольких хозяев, но работал ещё сносно. Правда система лентопротяжки была самая примитивная: плёнка сматывалась напрямую с подающей катушки на приёмную, промежуточного вала не было. Оттого по мере изменения диаметра мотка изменялась и скорость протяжки плёнки. Поэтому звук «плавал». Но я как-то исхитрялся записывать голоса детей, вёл фонотеку. В августе 1963 г., после того как в посёлок Тринадцатый разъезд провели электричество, я привез магнитофон туда, чтобы записать «голоса предков». Услышав свои голоса из динамика магнитофона эти суровые люди расплывались в невольной улыбке.
Долгие годы я считал ту запись утерянной, но недавно разбирая залежи имущества в гараже, нашёл старинную катушку. Из-за переменной скорости воспроизведения проиграть её на современном магнитофоне, конечно, оказалось невозможно. Пришлось смастерить специальное воспроизводящее устройство с регулировкой скорости лентопротяжки. И вот, метр за метром, подбирая скорость для сносного звучания, мне удалось переписать ту фонограмму на компакт-кассету. Задача осложнялась ещё и тем, что плёнка была настолько ветхая, что с неё начал уже осыпаться магнитный слой феррита. После изрядного труда мне удалось восстановить многое, например запись былички про то, как два городских охотника ходили на медведя, а с ними напросились их жёны и медведь задрал обеих. В качестве рассказчиков перед магнитофоном выступают
мой дед Дмитрий Исаакович 1885 г.р. и бабушка Наталья Фёдоровна 1891 г.р. Аналогичным образом получилось восстановить и фонограмму рассказа моей мамы Агафьи Автамоновны про то, как она в детстве жила в деревне Чёрная и ходила в школу к учительнице по имени Нина Петровна.
Насколько мне известно, историки и фольклористы Удмуртии не имеют в своих архивах магнитозаписей со столь ранней датировкой и аудиозаписей, полученных от столь «древних» информаторов. Таким образом, эти фиксации аутентичного фольклора и воспоминаний русских старообрядцев Удмуртии, образцы живой разговорной речи, регистрирующие не только лексику, но и особенности произношения являются уникальными. Восстанавливаемые старинные записи требуют доработки: надо откорректировать частотный спектр, убрать посторонние шумы, и тогда они могут быть предложены для прослушивания. Как бы то ни было, теперь в нашей фонотеке голоса пяти поколений нашей семьи, а диапазон фонограмм простирается с 1963 г. до наших дней.
Таковы источники по истории нашей семьи: документы, воспоминания, фотографии, аудиозаписи. Дай нам Бог времени и сил закончить начатый труд!
