CC BY
9DOI 10.26105/PBSSPU.2021.6.2.010 УДК 821. 511.143 .09"19"-14 Тарханов А. ББК 83.3(2=665.1)6-8,53Тарханов А.
А.Н. Семёнов КОНЦЕПТ ОГОНЬ В ЛИРИКЕ АНДРЕЯ ТАРХАНОВА
Статья посвящена характеристике концепта огонь в лирике мансийского поэта Андрея Тарханова. Концепт трактуется как одно из выразительных проявлений своеобразия художественного мира, в основе которого лежат народные представления о сущности и роли огня в жизни северного человека, в судьбе мира. В статье представлено многообразие форм бытования огня в лирическом пространстве, различные варианты и своеобразие интерпретаций того, что представляет собой огонь в жизни в понимании лирического героя. Исследование представляет собой опыт анализа того, как трактовка сущности и роли огня народом манси стала частью художественного миросозерцания поэта, какое развитие поучила в его лирике.
Ключевые слова: концепт, мифология, мифическое выражение, лирический герой, лирическое пространство, творчество.
A.N. Semyonov
THE CONCEPT OF FIRE IN THE LYRICS OF ANDREY TARKHANOV
The article is devoted to the characterization of the concept of fire in the lyrics of the Mansi poet Andrey Tarkhanov. The concept is interpreted as one of the expressive manifestations of the originality of the artistic world, which is based on folk ideas about the essence and role of fire in the life of the northern man, in the fate of the world. The article presents the variety of forms of the existence of fire in the lyrical space, various variants and peculiar interpretations of what fire is in life in the understanding of the lyrical hero. The study is an experience of analyzing how the interpretation of the essence and role of fire by the Mansi people became part of the poet's artistic worldview, what development it taught in his lyrics.
Key words: concept, mythology, mythical expression, lyrical hero, lyrical space, creativity.
Ignis sanat (огонь исцеляет).
Латинская поговорка
Вездесущий Огонь, я тебе посвятил все мечты, Я такой же, как ты. О, ты светишь, ты греешь, ты жжёшь, Ты живёшь, ты живёшь!
К. Бальмонт «Гимн огню»
Я не прошу ни мудрости, ни силы. О, только дайте греться у огня! Мне холодно...
А. Ахматова
«Имальчик, что играет на волынке...»
...Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий «Некрасивая девочка»
Введение
В представлениях разных народов огонь - это одна из первооснов мироздания, три других - вода, земля и воздух. Поэтому в мировой культуре огонь получил одно из самых многоаспектных и глубинных измерений и толкований. В разных национальных культурах и ментальностях огонь понимается как одна из основных стихий, свидетельствующая о торжестве жизни и света над смертью и мраком. Обряды многих народов, связанные с огнём, основаны на понимании его как пути всеобщего очищения, наряду с аналогичной ролью воды. В то же время огонь выступает и как оппозиция воде, хотя по признакам бесформенности и текучести они могут рассматриваться в качестве позиции.
Огонь может выступать в роли символа жизненной силы. Огонь свечи в фольклорных жанрах разных народов, к примеру, горит до тех пор, пока жив герой, оказавшийся вдали от дома. И он же может выступать в качестве карающего символа. Всем известна библейская история о городе Содоме, который был за грехи его жителей уничтожен Небесным огнём. Опять-таки с огнём связано и христианское видение того, что такое ад. Изначальное представление христиан о Боге основано на метафизическом представлении, согласно которому огонь есть метафора Бога: Яхве - рождающий огонь.
Символическое понимание огня связано с идеей зарождения человеческой цивилизации. Одним из свидетельств этому может служить миф о Прометее, в котором присутствует не только тема богоборчества. Более глубокий смысл заключён в том, что поступок Прометея дал толчок развитию человеческой цивилизации, которая без огня была бы просто невозможна.
Огонь может существовать (пониматься) как стихийный, а, значит, разрушительный для человека. Такой огонь выступает в качестве оппозиции огню домашнего очага, несущего свет, тепло, открывающему возможности приготовления пищи. Последнее является фундаментальной метафорой преобразования природных явлений в факты культуры.
В языческих обрядах многих народов, например, у славян огонь понимался в качестве непосредственного адресата исповедуемого культа: в нём видели посредника между человеком и божеством. В дохристиански Руси огонь называли Сварожичем, т.е. сыном Сварога - бога огня.
Язычники Древней Руси не только жгли костры на своих святилищах, но и поддерживали негасимый огонь перед идолом Перуна.
У древних славян, скандинавских и многих других народов существовал обряд (в некоторых случаях он сохранился до наших дней) сжигания умерших, основанный на вере в том, что пламя погребального костра уносит их в иной, лучший мир.
По одной из научных версий [1] в языке манси слово огонь имеет олицетворяющее мифическое выражение: солнце и огонь (например, в северном наречии мансийкого языка) обозначаются одним словом -най. У этого слова есть ещё значение «Женщина-огонь» - Най (Найэква). Огонь оказывается явлением мифологически равным солнцу и женщине, точнее - женской фигуре, которая понимается как дочь Нуми-Торума. Ещё одно название этой «Женщины-огня» - «Семиязыкая мать моя» (есть даже пословица «Огонь - семиязыкая наша мать золотая»). В таком понимании женщина-огонь представляется в виде живого существа, прародительницы рода.
Отношение к огню как женщине, прародительнице рода было сакральным настолько, что мужчины не имели права обнажаться перед огнём, в этой же мифологии можно встретить и мужской образ, который именуется Наиц-хон - «Огненный царь».
Слово «най», которым обозначается огонь в мансийском языке, имеет и другие переносные значения: героиня, владычица, хозяйка. Видимо, с этим связано необычайно бережное отношение манси к огню, отношение к нему регламентировали многочисленные запреты.
Энциклопедия уральских мифологий даёт близкую, но отличающуюся большей достоверностью трактовку того, как в мифологическом сознании народа манси связаны через «най» женщина и огонь: «Най-сянь, Най-эква [па^аи], Най-эква [па]-ёкма] - "Огня женщина"; Богиня огня, сестра верховного бога Нуми-Торума [пит^огэт]. При обращении к ней её именовали "милой матерью", "семиязыкой матерью". Принося Най-сянь жертвы, просили о благополучии младенца: "...если дитя ползать начнёт, не бросай на него искры! Пусть в очаге не копается!"» [10, с. 171].
В «Мифологи манси» утверждается, что «жертвы огню приносили часто, ибо и в тех случаях, когда жертвоприношения осуществлялись в честь других богов и духов, люди никогда не забывали о Най-сянь. Так, при посещении культового места у костра ставили пищу и спиртное. Аналогичным образом проявляли уважение к огню (очагу) при каждом жертвоприношении внутри жилища» [9, с. 98].
Всего лишь несколько принципиально важных моментов понимания огня из всего многообразия возможных свидетельствуют о том, что содержание этого концепта может быть связано с рождением и смертью, угасанием и возрождением к новой жизни, очищением и наказанием, сожжением и возвращением молодости и здоровья. Все эти моменты, а также разнообразные другие, но уже как результат работы поэтического сознания, присутствуют в лирическом пространстве Андрея Тарханова. Эпиграфы, которыми открывается данная глава, также являются свидетельствами, пусть самого локального характера, того, насколько разнообразным может быть понимание огня.
Латинская поговорка определяет огонь как возможность исцеления, а лирический герой Константина Бальмонта понимает огонь как присутствующее во всех проявлениях, во всех сторонах этого мира: он не только светит и греет, но и способен жечь - в этом его жизнь. Поэтому и творческий человек, в данном случае поэт, приравнивается к огню. Лирический герой Анны Ахматовой знает о мудрости и силе огня, но готов довольствоваться в этом холодном мире лишь его теплом, не требуя слишком многого. А для лирического героя Николая Заболоцкого главный вопрос заключается в том, «что есть красота» и можно ли её понимать в качестве огня...
Результаты и обсуждение результатов исследования
Одно из наиболее распространённых составляющих содержания концепта огонь в лирике Андрея Тарханова связано с природным началом. В различных вариантах лирический герой неизменно отмечает огонь, приходящий в мир утром или вечером, огонь, который создаёт неповторимую красоту в этом мире:
Меж сосен светится огонь заката,
Река усталая покою рада.
И дышит облегчённо луговина. [2, с. 143].
Приходящий в мир покой оказывается своеобразным результатом свечения закатного огня, с приходом которого в мире пропадает гул и исчезает запах бензина, выходят «из тумана кони», и люди, за которыми «мчат жестокость, ложь, измена» [2, с. 143], уходят от этой погони. Такой огонь обладает способностью звать за собой в сияющий и огромный мир, напомнив о том, в каком суетном и стесняющем человека мире мы живём:
В той суете живём мы, словно Стреноженный во поле конь. А мир - сияющий, огромный И вдаль зовёт зари огонь... [2, с. 331].
«Игреневые кони» в одноимённом стихотворении 2004 года летят «В огонь зари!» У пурги и у этого огня «взяли эти кони силу. / Они летят, Восторженно-свои» [7, с. 192]. В природном огне, коим является «огонь зари», для лирического героя сокрыта не только сила, но и то, что даёт особую красоту окружающему миру («Душевный порыв», 2009):
Горел от лиственниц в окошке Оранжево огонь зари. [3, с. 48].
Неоднократно встречающийся в лирическом пространстве Андрея Тарханова огонь зари неизменно наполняется содержанием света, проникающего в глубины пространства, даже если сам свет прямо не заявлен. И это тем более оказывается выразительным, когда такое на свойство заревого огня есть прямое указание («Явилось Слово ...», 1993):
Глубинно освещает своды Огонь оранжевой зари. И, словно свечи, на еловых Вершинах светятся огни. [6, с. 19].
Огонь зари может выступать в довольно неожиданном значении. В лирическом пространстве иногда возникает мысль о том «крае ином», в который каждый когда-то уходит «навеки», куда кто-то «преступный, так властно зовёт». Это край, в котором, по признанию лирического героя, «любви моей пылкой зарница / Завтра мне не осветит окно» [6, с. 85] («Ты уходишь туда, где клубится.», 1990). Там тоже есть своя заря и свой огонь зари, не вызывающий страха, не пугающий неотвратимостью перехода в тот край:
Ты уходишь туда, где клубится И метель, и огонь от зари. И судьба, словно красная птица, Промелькнула -И скрылась вдали. [6, с. 85].
Такое отсутствие боязни перед конечным итогом, который ожидает каждого живущего, может быть объяснено, в том числе и ожидающим его, по видению лирического героя Андрея Тарханова, в том краю ином -огнём опять-таки зари.
В дорогих лирическому герою явлениях, предметах, чертах и деталях окружающего мира неизменно видится огненное начало. Такой, например, выглядит подробность внешнего вида снегиря в стихотворении «Вокруг пахучий сумрак снега.»:
Я стану веткой,
На которой
Снегирь - как язычок огня [4, с. 334].
Это огонь, который не причиняет вреда, даже если это - огонь пожара но несёт с собой красоту, когда, например, к «босым ногам» рябины упал «огонь осеннего пожара» [4, с. 23] («Рябина»). Да и сама рябина, традиционно для поэзии, ассоциируется у Андрея Тарханова с огнём:
Огонь рябины
Мерцает, будто волчий глаз.
«Ниспослан снег.» [2, с. 365].
Сравнение с волчьим глазом никак не умаляет ценности, значимости того огня, что идёт от рябины, когда «опять леса рубиново горят». Звуковая близость слов «рубиново» и «рябина» сближает их настолько, что они представляются однокоренными, а огонь рябины настолько ценен для лирического героя, что он признаётся:
Я приобщаюсь к празднику лесному,
Огня рябины я у птиц прошу. [2, с. 76].
Огонь рябины, как и другие явления родной природы, по наставлению матери, должна радовать человека, иначе он будет несчастным. Этим вызваны слова матери из стихотворения «Мы всеми в юности любимы.», которая «говорит, почти скорбя»:
«Да почему же куст рябины,
Сынок, не радует тебя?!
Ты посмотри, как он пылает!
Огонь живёт в его листах». [2, с. 313].
Представление о живой сущности огня в природе как неотъемлемой части её существования, как самой формы такого существования никогда не покидает лирического героя Андрея Тарханова.
Огонь рябины оказывается единственным пристанищем для тех, кто, в представлении лирического героя, «бездумно-нелепо. жизнь прокутили» (среди них он числит и себя). Для таких, прокутивших жизнь, огонь рябины выступает в качестве примера того, что им самим уже недоступно: «Рябина горит, будто в небо летит» [2, с. 52] («Мелодия бабьего лета»). С осенним огнём рябины в мир приходит извечная тайна, не дающая покоя человеку - «грусть бабьего лета». Пожар рябины не способен спасти души лирического героя и его друзей, однако благодаря её огню они стали ближе, стали нежнее относиться друг к другу:
Гляжу на друзей я восторженно-мило.
Мне хочется всех приласкать и обнять.
Бездумно-нелепо мы жизнь прокутили
И молча глядим в небеса у огня.
Осенний пожар не спасёт наши души,
И мы по-цыгански пошли кочевать. [2, с. 52].
В «Оде бруснике» таёжная ягодаа, как и рябина, вызывает у лирического героя ассоциации с огнём:
Багрянцем светится брусника спелая, Брусника словно изнутри горит. Для радости, для утреннего пения Клюют огонь брусники глухари [4, с. 106].
Глухари, как мы уже имели возможность наблюдать, не хуже человека разбираются в ценностях этого мира, поэтому «клевать огонь брусники» для них в радость и «для утреннего пения». Ягода, к которой в роду лирического субъекта относятся торжественно и даже с трепетностью обряда, обладает способностью хранить огонь до того времени,
Когда недели набегут метельные, Когда придут холодные деньки, Огонь брусники принесёт спасение От злой простуды, от лихой тоски. [4, с. 106].
Огонь брусники в данном случае выступает в роли спасительного, исцеляющего, в том числе и потому, что «Прикосновенье к ягоде божественно!» [4, с. 106]. Так формируется неоднократно встречаемая в лирике Андрея Тарханова мысль о том, что природное начало, природный источник огня - это проявление его божественной сущности. В стихотворении «Грохочет колесница небесного Ильи.» яростный огонь приходит с неба, он заставляет нахмуриться «священные листвени», которые «боятся за людей, / И за своих питомцев певучих глухарей». Однако «ярость огня» не пугает самого лирического героя:
Я с детства грозы яркие загадочно люблю. При первых звуках грома я забывал себя. Опомнюсь улыбаюсь раскатам грома я. [7, с. 37].
Гроза как небесный огонь оказывается одним из источников творчества будущего поэта: «Пою, раскинув руки, охваченный грозой». Небесный огонь выступает в роли некоей неподвластной человеку воли, в роли некоей приходящей извне силы, благословляющей его на земные дела, поэта - на творчество:
И что за воля мною владела в этот миг?! Увидел я однажды Ильи-Пророка лик: Глаза темнее ночи, в них бездна и огонь.
Крылатый златогривый возносит Бога конь. И вдруг он улыбнулся - Бог молний роковых,
Он плеч моих коснулся в потоках дождевых. Его благословенье, видать, в душе живёт. Услышу гром - и знаю: Илья-Пророк зовёт [7, с. 37].
Для лирического героя каким-то таинственным образом связаны творчество и «бездна и огонь» в глазах Ильи-Пророка, который, коснувшись плеч будущего поэта, дал ему благословенье, живущее в душе и поныне, благословение на творчество. Позиционируя себя как поэта, а, значит, как посланника «Бога на свете», лирический субъект Тарханова
уверен в том, что в творческий, как и жизненный, путь - это движение на свой огонь / огонёк. В детстве, когда он был ещё «малышок», это было движение «К очагу, где мой дом - огонёк» [7, с. 198]. С годами пришло осознание того, что
Много раз, и страдая, и маясь,
Шёл я в жизни на свой огонёк.
И уже умирал, задыхаясь,
Но... всегда выручал меня Бог [7, с. 199].
Мы снова имеем дело с пониманием огня как божественного провидения, дающего верное направление и жизни, и творчеству.
Огонь вдохновения как источник творчества обладает способностью давать силы творцу в тот момент, когда угасает слабая плоть. Так, по версии Андрея Тарханова, происходит с Афанасием Фетом: его физическое угасание уже видело «небесное око», но «умирающий Фет / От огня вдохновенья воспрянул», даже перед самой смертью, благодаря огню вдохновения, «сохранив молодую отвагу». («Рушит время любое жильё.», 2005) [3, с. 108].
А в стихотворении «Голос поэта» (2007), посвящённом испанскому поэту Федерико Гарсиа Лорке, есть мысль о том, предназначение поэта как такого «В мир шагать дорогою огня». [3, с. 141] И данном случае к тому содержанию концепта огонь, которое связано с творческим вдохновением, добавляется ещё одно, которое можно рассматривать как оппозицию творчеству, созиданию. Это содержание борьбы, смертельной опасности, не случайно герой посвящения у Тарханова признаётся: «Я за песни буду умирать» [3, с. 141].
Огонь - это то достояние, которое необходимо беречь, будь то огонь костерка, с которым сидят до зари молодые, «до времени седые» поэты, или огонь их творческого вдохновения. Именно в таком амбивалентном значении выступает огонь в стихотворении «У моря костерок горит.»:
Они огонь свой берегут,
Чтобы скорей светало. [8, с. 96].
В оппозицию отмеченному выше огонь в лирике Тарханова нередко выступает в качестве того явления природы, перед которым «слаб человек», таковым может быть «огонь вулканов» («Врач», 2010).
Для дорогих лирическому герою явлений, предметов, живых существ этого мира огонь нередко выступает в качестве примера, образца для сравнения. В стихотворении «Детства милые мгновенья» (2012) «любимый конь» Игренька - «как огонь, / Взметнётся, в поле унесётся» [7, с. 113].
Одной из составляющих содержания концепта огонь нередко выступает тайна. В стихотворении «Ночной кедровник» «страх сидящих на поляне / Невдалеке от кедрача», вызывает «движенье / Зелёно-жёлтых огоньков» («Ночной кедровник»):
То вновь погаснут на мгновенье,
То вспыхнут углями костров.
Мы взгляда отвести не можем
От хоровода тех огней.
Мы чувствуем горячей кожей
Священнодействие ветвей. [7, с. 134].
Примечательно, что жёлто-зелёные огоньки становятся в развитии сюжета огнями, ведущими свой таинственный хоровод.
Одной из самых дорогих для лирического героя Андрея Тарханова разновидностей огня является огонь души. Отсюда - уверенность в том, что
Остаётся навеки нетленным
Лишь огонь неспокойной души [4, с. 134].
Без такого огня он не представляет себе созидательную жизнь человека, прежде всего человека творческого. Так в стихотворении «Отшельник (Из древнего)» 2003 года герой, приютившийся в «сумрачной пещерке» - «мечтатель, не похожий / На всех людей дремучей той поры. строит потаённую церковку» [7, с. 221]. Этот мечтатель назван в стихотворении зодчим, камнетёсом и поэтом, который строит, в том числе и потому, что
Дают ему терпенье и сноровку
Души огонь и божеский рассвет. [7, с. 221].
Для того, чтобы преодолеть «нескладность» этого мира, чтобы настала «победа духа», и «было небо животворным другом», мало одного «божеского рассвета» - необходим собственной «души огонь». И тогда цель будет достигнута:
Церквушки звон возликовал окрест, Коснулся каждого живого слуха, И отозвался песней гулкий лес. Он опустился, плача, на колени И руки к небу трепетно простёр. Седой отшельник, он с горы Моленной Увидел в небе благодарный взор [7, с. 222].
Огонь души человека, без которого для лирического героя Тарханова нет творчества, начинается с огонька, источники которого могут быть разными. В стихотворении «Осенний человек» (2007), посвящённом памяти поэта Геннадия Калабина, таковым выступает мать:
Споёт мотив любимый, грёзы Придут к нему, само собой. Всплакнёт у старенькой берёзы, Объят мгновенною тоской. И вспомнит мать, что чувством нежным Зажгла в нём вечный огонёк...[7, с. 76].
Именно этим материнским огоньком вызваны и «мотив любимый, грёзы», и вдохновение, и «известность» искренних стихов. Именно этот огонёк всегда приходил поэту на помощь. И для самого лирического героя, который простирает «чуткие руки» «к звезде одинокой», «на дальней планете / Дорожный горит огонёк» [7, с. 124].
Ещё одно широко распространённое содержание, входящее в концепт огонь у Тарханова, заключается в том, что это явление, от которого необходимо защищать мир и в прямом, и в переносном смысле. Такая необходимость возникает тогда, когда
Гуляет пал по травам прошлогодним. Как в гневе рысь, порою он визжит. И вырвался песец из преисподней. [6, с. 38].
И тогда вода выступает не просто в качестве оппозиции огню, лирический герой призывает её быть спасительницей не только живого таёжного пространства, а и планеты как таковой:
Спаси, вода весенне-ледяная, Спаси от беспощадного огня! Горят деревья, искрами стреляя, И кажется - горит планета вся. [6, с. 38].
Резко отрицательным содержанием наполняется концепт огонь тогда, когда он делает родную Землю «угарной» настолько, что возникает стремление её покинуть: огонь грозит уничтожением, а то и уже уничтожает дорогие для сердца места. Гасить такой огонь в родных ягельных борах (боринах) лирический герой готов прилететь даже с другой планеты («Звёздный час», 1987):
И гасить огонь в родных боринах Я с планеты прилечу другой [3, с. 31].
Огонь выступает в роли того, что необходимо гасить, ступает как следствие раздора. Поэтому «грозная планета» преждает землян о том, что может произойти с их планетой, с тем, что сотворил такой огонь с ней самой («Голос Марса»):
«.Землян несведущих мне жалко, Судьбу поведаю свою. Цвели мои поля и горы В свой час. Но грянул день вражды, -И стали красными просторы От зла, огня и маеты...» [3, с. 81].
Огонь может выступать частью того проклятого омута, в который летит лирический герой. Он вроде бы и осознаёт, дикость окружающего мира, переполненного ложью и драками. Не только осознаёт, но и задумывается над тем, «Где утешение найти?» Однако в результате - лишь «хочется от скорби плакать». Не имея сил справиться с дикостью мира, лирический герой подчиняется его законам, его движению в греховный омут, составным элементом которого выступает огонь («Искушение»):
И я лечу в проклятый омут Страстей, и стонов, и огня. Дай Бог мне выбраться живому! Эй, люди, кто спасёт меня?! [2, с. 152].
Одна из составных частей содержания концепта огонь - это ответ на огонь врагов, захватчиков, разрушителей. Так, когда в лирическом пространстве «орава пылит за оравой / - Ордынское войско идёт», ему противостоит величие обороняющихся, которых вдохновляет «собор величав, будто слава», «огромный собор белоликий», который «величьем врагов поразил» [3, с. 227] («Встречное пламя», 2004). И не только величьем: собор выступает в роли источника огня, «встречного пламени», ведущего защитников на врага:
если он вы-Марс преду-по аналогии
Сухая трава колыхалась, Зловещую силу тая. И вдруг она огненной стала, -
Взревела лавина огня. [3, с. 227].
«Встречное пламя» повергает половину врагов, идущих на седой Кремль, в этом пламени горят их «жестокость и спесь». В «лавине огня», во «встречном пламени» «вовремя божья подмога / Пришла как спасение» [3, с. 228] к защитникам.
Мысль о противостоянии огню огнём является принципиально важной для лирики Андрея Тарханова. Поэтому она находит воплощение не только в легендарно-символическом ключе, как можно наблюдать в стихотворении «Встречное пламя», но и в сугубо житейском, практическом, когда надо укротить огонь, угрожающий кедрачу. Перед лирическим героем сотоварищи стоит вполне реальная, практическая задача, решение которой осложняется тем, что огонь в их случае вступает в союз с ветром («День укрощения огня», 1980):
Пылают сучья и поленья. Но с ветром что поделать нам?! Летит он с быстротой оленьей И гонит пламя по снегам. Обломками сырой лесины Берём огонь лесной в кольцо. А полог хвои синий-синий, И в хвое, друг, твоё лицо [8, с. 168].
Неожиданный поворот лирического сюжета («в хвое, друг, твоё лицо») заставляет задуматься над тем, какими неожиданными результатами может обернуться борьба против огня, за спасение кедра, к которому относятся неизменно с почтением. Противостояние огню огнём даёт и практические, и по-настоящему поэтические результаты:
Тебя кедрач живописует. И укрощённый -В землю врос -Огонь ласкается, воркует, Сейчас он словно умный пёс. Убережёт он и от зверя, И от пурги. [8, с. 168].
К практическому результату необходимо отнести то, что в тайге огонь и в самом деле может уберечь человека от дикого зверя. Один поэтический результат заключается в том, что огонь стал «ласковым» и «воркующим», он стал «словно умный пёс». А второй - самый волнующий - лирический герой увидел то, как дорогого ему человека, друга «кедрач живописует».
В стихотворении «Схватка» представлено то, как огонь снова оказывается той силой, которой можно остановить. огонь. В начале стихотворения возникает картина того катастрофического разрушения, уничтожения всего живого, которые несёт всему живому миру огонь, он буквально торжествует - «над лесом яростно цветёт», но:
Мы встали на пути огня.
Тогда на тропы верховые
Он вышел, языком дразня.
И стала в небе сила смерча
Верёвки огненные вить.
И поняли мы: надо встречным
Огнём огонь остановить.
Круша смолевые лесины,
Огонь торопится к огню.
Они сошлись в огне борины,
Чтоб злобу выместить свою. [5, с. 19].
В сознании лирического живёт твёрдое убеждение в том, что огонь может быть, как противником и даже врагом человека, жизни вообще, так и его союзником, помощником, разумеется, если человек знает, как с ним «общаться», как пользоваться его возможностями. При этом огонь и в той, и в другой роли выступает, как живое, мыслящее существо: это он выходит «языком дразня» (в предыдущем стихотворении огонь ласкался и ворковал, вёл себя «словно умный пёс»). Один огонь «торопится» к другому и, наконец, «они сошлись», как сходятся противники в ратном бою или на ринге.
Особым уважением лирического героя пользуется рукотворный огонь, тот, который помогает человеку готовить, заготавливать пищу, к примеру, коптить рыбу. В специально предназначенном для этого со-хрупе огонь выглядит как «какой-то красный зверь», который «вершит обряд, рождает чудо» («Ночной сохруп»). Звериный облик коптильного огня никак не страшит, не пугает, в видении лирического героя он становится буквально артистом:
Он пляшет яростно, легко, Великий мастер пантомимы. И тени - спутники его -В чудачествах неутомимы [4, с. 52].
Огонь сохрупа предстаёт не просто живым, но и крайне нужным, полезным человеку: пляшущий огонь даёт дым, кружащийся «над рыбой розовой, душистой», в результате чего:
И будет стол. И грянет пир.
И будет рыба чуть дымиться... [4, с. 53].
Огонь, как надёжное и хорошо знакомое в разных своих проявлениях может служить у лирического героя для выявления качеств каких-то событий, процессов, явлений социальной жизни: «А молва быстрей огня / Суть несёт свою.» [2, с. 259] («Уходи скорей, вражда.»).
При всём многообразии разновидностей огня, которые присутствуют, бытуют в лирическом пространстве Андрея Тарханова, более всего его лирический герой ценит огонь сердечный, понимаемый и как основа поведения человека, его отношений с людьми и природой, и как источник творчества. Поэтому с таким сожалением звучат поэтические строки о том, насколько недостаточно именно этого огня в мире людей («Песня о забытой дороге»):
И факелы-зарницы
Горят в ладонях дня.
Но миру не хватает
Сердечного огня [2, с. 262].
Никакие факелы-зарницы как природное явление, а тем более рукотворные, появившиеся в результате деяний человека, не смогут заменить огня человеческого сердца.
Выводы
Многообразие проявлений и содержания концепта огонь в лирике Андрея Тарханова можно суммировать в такие выводы.
Одно из наиболее устойчивых представлений концепта огонь в лирике поэта - это видение его как природного начала. Этот огонь, к примеру, закатный, приносит в суетливый мир человека гармонию, возможность уйти от погон жестокости, лжи, измены. Одной из основ концептуального видения огня является представление о его живой сущности, что является обязательным условием существования природы. Последнее даёт основания лирическому герою прийти к выводу, согласно которому всеобъемлющее природное начало огня есть проявление его божественной сущности. Поэтому для лирики поэта характерно понимание огня в качестве всеобъемлющего явления: огненное начало присутствует во внешнем виде и поведении снегиря, в наряде рябины и брусники. Это -огонь, не причиняющий вреда. В нём лирический герой ощущает силу, несущую особую красоту окружающему миру, и красота эта вызвана, в первую очередь тем, что одним из определяющих содержательных компонентов концепта огонь у поэта выступает свет.
В грозе как проявлении божественной сущности огня отсутствует содержание опасности, зато есть содержание - источник творчества. Это огнь, неподвластный человеку, но дающий силы на его земные дела и, в первую очередь - на творчество. И в таком случае поэт, как и его лирический герой предпочитают говорить об огне внутреннем, для них это -огонь души
Однако тот же огонь, к примеру, зари может выступать и в качестве представителя «края иного», последнего приюта, но не пугающего неотвратимостью ухода, перехода в мир иной. Такое отсутствие боязни объясняется лирическим героем Тарханова тем, что в том краю его снова ждёт огонь, путь иной, но зари.
Огонь в лирике Тарханова может выступать в качестве того явления, перед которым «слаб человек».
Отрицательное содержание в лирике Андрея Тарханова чаще всего несёт огонь как дело рук человека. Это - огонь, разрушающий гармонию мира, разрушающий привычный уклад жизни растений и животных, самого человека, и обязанность человека заключается в том, чтобы защитить мир от этого огня.
Литература
1. Герасимова Д.В. Пантеон мансийский божеств // Финно-угорский мир. 2013. № 1. С. 83-88.
2. Тарханов А.С. Исповедь язычника: Стихи и поэма / Предисл. К. Яковлева. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 2001. 400 с.
3. Тарханов А.С. Видения пророков: Стихи. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 2011. 262 с.
4. Тарханов А.С. Плач неба: книга стихотворений. Тюмень: Софт Дизайн, 1996. 304 с.
5. Тарханов А.С. Зелёный дождь. Стихи. Свердловск: Средне-Уральское кн. изд-во, 1975. 92 с.
6. Тарханов А.С. Колокол грянет: стихотворения. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 2003. 180 с.
7. Тарханов А.С. Буранная Россия: Стихотворения. Тюмень: ООО «ИПЦ "Экспресс"», 2015. 240 с.
8. Тарханов А.С. День боренья. Стихи, поэмы. Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 2005. 320 с.
9. Энциклопедия уральских мифологий; Т. II Мифология манси / А.В. Бауло, И.Н. Гемуев, А.А. Люцидарская и др. Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2001. 196 с.
10. Энциклопедия уральских мифологий. Т. 3. Мифология хантов / В.М. Кулемзин; Н.В. Лукина, Т.А. Молданов и др. Томск: Изд-во Томского ун-та, 2000. 306 с.
References
1. Gerasimova D.V. Panteon mansijskij bozhestv [Pantheon of Mansi Deities]; Finno-ugorskij mir [Finno-Ugric world.], 2013, No 1, pp. 83-88. (In Russian).
2. Tarhanov A.S. Ispoved'yazychnika: Stihi i poema [Confessions of a Pagan: Poems and a Poem]. Ekaterinburg, Sred.-Ural. kn. izd-vo, 2001, 400 p. (In Russian).
3. Tarhanov A.S. Videniya prorokov: Stihi [Visions of the Prophets: Verses]. Ekaterinburg, Sred.-Ural. kn. izd-vo, 2011, 262 p. (In Russian).
4. Tarhanov A.S. Plach neba: kniga stihotvorenij [The Cry of the Sky: a book of poems]. Tyumen, Soft Dizajn, 1996, 304 p. (In Russian).
5. Tarhanov A.S. Zelyonyj dozhd'. Stihi [Green rain. Poems]. Sverdlovsk, Sredne-Ural'skoe kn. izd-vo, 1975, 92 p. (In Russian).
6. Tarhanov A.S. Kolokol gryanet: stihotvoreniya [The Bell will ring: poems]. Ekaterinburg, Sred.-Ural. kn. izd-vo, 2003, 180 p. (In Russian).
7. Tarhanov A.S. Burannaya Rossiya: Stihotvoreniya [Burannaya Rossiya: Poems]. Tyumen, OOO «IPC "Ekspress"», 2015, 240 p. (In Russian).
8. Tarhanov A.S. Den' boren'ya. Stihi, poemy [Borenya Day. Poems, poems]. Ekaterinburg: Sred.-Ural. kn. izd-vo, 2005, 320 p. (In Russian).
9. Baulo A.V., Gemuev I.N., Lyucidarskaya A.A. et al. E^nciklopediya uraFskix mifologij. T. 2. Mi-fologiya mansi [Encyclopedia of Uralic mythologies. Vol. 2. Mythology of Mansi]. Novosibirsk, izd-vo Instituta arxeologii i e'tnografii SO RAN, 2001, 196 p.
10. Kulemzin V.M.; Lukina N.V., Moldanov T.A. et al. E^nciklopediya uraFskix mifologij. T. 3. Mi-fologiya xantov [Encyclopedia of Ural mythologies. Vol. 3. Mythology of the Khants], Tomsk, izd-vo Tomskogo un-ta, 2000, 306 p.
