CC BY
49
УДК 81'373.47
КОНЦЕПТ «ДВИЖЕНИЕ» КАК КОМПОНЕНТ НАЦИОНАЛЬНОЙ КАРТИНЫ МИРА В РАССКАЗЕ А.П. ЧЕХОВА «МЕЧТЫ»
А.К. Ваганова
DOI 10.18522/2072-0181-2018-95-3-73-79
К числу актуальных проблем современного языкознания принадлежит проблема языковой картины мира как проблема совокупности представлений о мире, свойственной носителям данного языка и заключающейся в значении слов самого языка. В языковой картине мира находят свое отражение различные типы концептов как единиц мыслительной деятельности [1-4]. В исследованиях, посвященных русской языковой картине мира, выявляются ключевые идеи данной языковой картины, к которым принадлежат, например, идеи, выраженные словами «воля» [5], «простор» [6], «неприкаянный» [7], «добираться» [8]; и др. О важности раскрытия ключевых идей русской языковой картины мира путем изучения значений слов, выражающих эти идеи, писал А.Д. Шмелев: «Речь должна идти о каких-то представлениях о мире, свойственных носителям русского языка и русской культуры и воспринимаемых ими как нечто самоочевидное. Эти представления находят отражение в семантике языковых единиц, так что, овладевая языком и, в частности, значением слов, носитель языка одновременно сживается с этими представлениями, а будучи свойственными (или хотя бы привычными) всем носителям языка, они оказываются определяющими для ряда особенностей культуры, пользующейся этим языком» [9, с. 17-18].
Национальная языковая картина мира выражается и конкретизируется в индивидуальных образах мира, присущих отдельным носителям языка. По мнению А. Вежбицкой, одно и то же слово может соотноситься с разными концептами в сознании разных людей [10]. Поэтому представляется важным анализ того, как ключевые идеи национальной картины мира представлены
Ваганова Айниса Кадир кызы - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, культуры и коррекции речи Таганрогского института им. А.П. Чехова (филиал) ФГБОУ ВО «РГЭУ (РИНХ)», 347936, г. Таганрог, ул. Инициативная, 48, e-mail: [email protected], т. 8(8634)601812, 8(8634)603417.
в произведениях великих русских писателей. Рассказ А.П. Чехова «Мечты» еще не получил достаточного освещения в филологии, хотя некоторые аспекты этого рассказа рассматривались исследователями. Так, Г.И. Романова, анализируя особенности изображения картины мира в рассказе «Мечты», писала о противопоставлении христианского гуманизма повествователя, увидевшего человеческую суть в «последнем» бродяге, внешней, обрядовой стороне православия, представленной в речи и действиях героя рассказа [11]. М. Ранева-Иванова анализировала многофункциональность христианского мотива в рассказе «Мечты» [12, с. 427]. Представляется, что данный рассказ в высокой степени показателен с точки зрения национальной картины мира и художественной интерпретации этой картины в творчестве А.П. Чехова. Полагаем, что наблюдение над концептами «движение» и «воля» и их проявлением в семантике слов в рассказе «Мечты» важно для раскрытия создаваемой автором русской картины мира. Концепт «движение» относится к универсальным концептам, присущим любой лингвокультуре, и интересует исследователей разных языков [13-15]. В философии движение считается объективным способом существования самой материи и выступает как «единство изменчивости и устойчивости (при ведущей роли изменчивости)» [16]. Изучение концепта «движение» позволяет понять роль языка в процессах становления и развития человеческих знаний о мире на основе представлений человека о явлениях, связанных с феноменом движения и имеющих название в языке. Концепт «движение» может проявиться и как идея перемещения [17]. Концепт «движение» имеет сложную семантическую структуру и объединяет разные значения, а также разные элементы значения.
Aynisa Vaganova - Taganrog Institute named by Anton Chekhov (branch of the University) RSUE, 48, Initciativnaya Street, Taganrog, 347936, e-mail: [email protected], tel. +7(8634)601812, +7(8634)603417.
Для осмысления идейного содержания анализируемого здесь произведения важно раскрытие роли концепта «движение» и особенностей его проявления в тексте. В рассказе «Мечты» повествуется о движении-перемещении персонажей, так как сюжет строится вокруг того, как двое сотских конвоируют героя рассказа. Реализация концепта «движение» в рассказе происходит в тесной связи с реализацией концепта «воля», который также значим для данного произведения, так как его герой - арестант, а другие персонажи - сотские, сопровождающие арестанта. Интересно, как концепты «движение» и «воля» мыслятся и переживаются в художественном пространстве рассказа, так как «концепты не только мыслятся, они переживаются. Они - предмет эмоций, симпатий и антипатий» [18]. Изучение специфики функционирования концептов «движение» и «воля» в рассказе «Мечты» поможет прояснить особенности реализации номинативного поля концепта «движение» относительно русской языковой картины мира, что является актуальным и имеет как теоретическую, так и практическую значимость [19, с. 103].
Целью настоящей статьи является характеристика места концепта «движение» в семан-тико-стилистической системе рассказа А.П. Чехова «Мечты». В задачи исследования входит выявление языковых средств реализации концепта «движение» в рассказе А.П. Чехова, анализ его взаимодействия с концептом «воля» в системе чеховского текста, характеристика связей данных концептов с художественным пространством и художественным временем чеховского рассказа, рассмотрение рассказа «Мечты» как индивидуально-авторской художественной интерпретации национальной языковой картины мира.
В рассказе А.П. Чехова «Мечты» на небольшом по объему текстовом пространстве взаимодействует ряд противопоставленных друг другу эмоционально-семантических мотивов: мотивы воли и неволи, движения и препятствий, бесприютности и приюта, мечтаний и их неосуществимости, скитальчества и оседлой жизни, каторги и ссылки, жизни реальной и жизни воображаемой. В реализации всех этих мотивов значительную роль играют слова с семантикой движения. Начало рассказа организуется доминирующим мотивом неволи, который впервые вводится в текст глаголом конвоировать, употребленным в речи повествователя и обозначающим реальное действие, совместно выполняемое двумя сотскими. Конвоируют того, кто на-
ходится в неволе. Очевидным образом бродяга, которого конвоируют, находится в состоянии неволи, и неволя выступает как фактор, ограничивающий свободу движения, он идет только туда, куда его ведут сотские. Но и сотские, которые его сопровождают, не вольны выполнять свои личные желания, они исполняют административную обязанность. Поэтому все персонажи идут неспешно, без особой интенсивности движения. Первый сотский идет вразвалку, то есть движется «переваливаясь, покачиваясь на ходу» [20, с. 99], значит, не спешит. О бродяге говорится, что он шагает несмело. Наречие несмело также обозначает невысокую интенсивность движения и в то же время заставляет обратить внимание на то, что бродяга, в отличие от конвоира, чувствует себя неуверенно, испытывает страх, робость. Таким образом, наречия, примыкающие к глаголам движения, передавая факту-альную информацию о движении персонажей, в то же время характеризуют их эмоциональное состояние.
Другим важным мотивом, возникающим в самом начале рассказа, является мотив «бесприютности». Этот мотив создается в первой фразе текста существительным бродяга, которое означает «Бездомный человек, скитающийся без определенных занятий» [20, с. 58]. Как лексическое значение этого существительного, так и его словообразовательная связь с глаголом бродить делают данное слово одним из средств реализации концепта «движение». Повествователь намекает на то, что бродягой герой рассказа стал не очень давно: «Трудно, очень трудно признать в нем бродягу, прячущего свое родное имя» [21, с. 395]. Эта тема развивается с помощью ряда сравнений. Герой рассказа сравнивается с людьми, которые утратили связь со своим сословием: обнищавший попович-неудачник, прогнанный со службы за пьянство писец, представитель купеческого рода, попытавшийся стать актером, монастырский служка, не прижившийся в монастыре. В этот ряд входит и библейский образ блудного сына, развивающий мотив «бесприютности» до «скитальчества». Особую экспрессию теме скитальчества придает причастие шатающийся, образованное от глагола шататься в значении «бродить без дела» [20, с. 859]. Введенные этими сравнениями мотивы «скитальчества», «бесприютности», «неприкаянности» впоследствии будут оправданы рассказом бродяги о себе. Но этому рассказу предшествует повествование, которое в пространственных образах конкретизирует мотив неволи. Создается образ
замкнутого пространства, который находится во внутреннем противоречии с темой движения персонажей. Так, глагол идти, употребленный в речи повествователя в сочетании с наречием времени давно, противопоставлен глаголу сойти, имеющему значение «уйти с места, освободив его» [20, с. 712]: «Путники давно уже идут, но никак не могут сойти с небольшого клочка земли» [21, с. 396].
Для создания картины пространства в речи повествователя используются наречия места впереди, позади, дальше, которые свидетельствуют о том, что пространство изображается по отношению к идущим персонажам: «Впереди них сажен пять грязной, черно-бурой дороги, позади столько же, а дальше, куда ни взглянешь, непроглядная стена белого тумана» [21, с. 396]. Слова впереди и позади обозначают направления дороги по отношению к путникам. Отрезки пути, находящиеся в названных направлениях, измеримы: сажен пять и столько же. Значение наречия дальше гораздо шире, чем значения наречий впереди и позади, и охватывает все пространство в любом направлении. Такое широкое, обобщенное значение наречия дальше подкрепляется следующим за ним фразеологизмом куда ни взглянешь. Все окружающее пространство ограничено непроглядной стеной белого тумана, из чего следует, что нет простора, без которого невозможна и «воля». Фактуальная информация об окружающем мире становится в данном случае опорой для передачи концептуальной информации, т. е. для выражения определенного мировосприятия. Зависимость «воли» от «простора» в русской культуре была отмечена Д.С. Лихачевым: «Широкое пространство всегда владело сердцами русских. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля-вольная - это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством» [22, с. 51]. Причину столь тесной зависимости «воли» от «простора» исследователь видел в особой возможности «движения»: «Воля - это большие пространства, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом - воздухом открытых мест, <...>, иметь возможность двигаться в разные стороны - как вздумается» [22, с. 51-52]. Взаимосвязь «воли» и «простора» не только физическая, но и психологическая, что отмечалось А.Д. Шмелевым: «Воля оказывается сопряжена с простором, а тем самым - с тоскою и удалью,
и не случайно при описании психологического состояния персонажей художественных произведений воля, простор, тоска часто появляются вместе» [6, с. 60]. Пространство в рассказе сворачивается до небольшого клочка земли: «Они идут, идут, но земля все та же, стена не ближе, и клочок остается клочком» [21, с. 396]. Повтор глагола идти подчеркивает непрерывность и длительность движения. Повторяется не только действие, названное глаголом идут, но и противопоставление действия отсутствию его результата, так как предпринимаемые усилия не приводят к изменениям. Изображаемый пейзаж однообразен: «А там опять туман, грязь, бурая трава по краям дороги» [21, с. 396]. Создается впечатление замкнутого пространства, в пределах которого персонажи объединены по нескольким параметрам: а) функционально, так как выполняют одинаковое действие - идут; б) физически, так как «Ноги путников вязнут в тяжелой, липкой грязи» [21, с. 396]; в) общностью испытываемого состояния, так как «Каждый шаг стоит напряжения» [21, с. 396]. Идея объединения персонажей закрепляется в существительном путники, которое семантически связано с концептом «движение». Однако один из сотских, а именно Никандр Сапожников, шагает особняком: «Он шагает особняком, не снисходит до праздной болтовни с товарищами и как бы старается показать <...> свою степенность и рассудительность» [21, с. 397]. Особняком значит «Отдельно, в стороне от других» [20, с. 445]. Прежде чем изобразить привал персонажей, повествователь характеризует пройденный ими путь, для чего используется деепричастие пройдя: «Пройдя верст шесть, сотские и бродяга садятся на бугорке отдохнуть» [21, с. 398].
Разговор во время привала характеризуется напряженным чередованием мотивов воли и неволи. Объясняя нежелание назвать свое имя, бродяга говорит: «Ежели б мне дозволили идти, куда я хочу, а то ведь хуже теперешнего будет» [21, с. 398 - 399]. Конструкция идти, куда я хочу передает свободное неограниченное действие. Тем самым выражается мечта о воле, однако герой рассказа понимает, что в случае опознания его «в каторжную работу пошлют» [21, с. 399]. В конкретных деталях изображается состояние неволи: «Четыре года с бритой головой ходил и кандалы носил» [21, с. 399]. Тема воли вновь возникает в рассказе героя о побеге с каторги и создается повторением глагола бежать, употребляемого в значении «Спасаться <...> бегством» [20, с. 39].
Единственно возможный выход из своего положения герой рассказа видит в том, чтобы быть сосланным за бродяжничество. По сравнению с каторгой жизнь в ссылке кажется ему практически свободной. В Восточной Сибири герой надеется обрести сочетание простора («Земля там, рассказывают, нипочем, все равно как снег: бери, сколько желаешь!» [21, с. 400]) и приюта («Поставлю сруб, братцы, образов накуплю... Бог даст, оженюсь, деточки у меня будут» [21, с. 400]). Здесь в речи бродяги появляется существительное приволье: «<...> там приволья больше и люди богаче живут» [21, с. 400]. В данном контексте объединяются два значения слова приволье: «1. Широкое, просторное место, местность. <...> 2. Полная свобода, вольная жизнь» [20, с. 562].
Мечты бродяги воздействуют и на конвоиров. В этом эпизоде рассказа важную роль играет противопоставление, несущее концептуальную информацию. Реальному миру, ограничивающему волю человека, противопоставляется воображаемый мир, полный движения: «<...> когда он (туман. - А.В.) тюремной стеною стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках с привольными, крутыми берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях» [21, с. 401]. Картины природы насыщены мотивами «движение» (этот мотив создается прилагательным быстрый), «воля» (прилагательное привольный) и «простор» (прилагательное безграничный). Человек, осмелившийся пробираться (то есть идти, преодолевая трудности) по безлюдному берегу, предстает как достойный соперник могучей природы. Акцентирование мотива «воли» проявляется в троекратном употреблении прилагательного вольный: «Сотские рисуют себе картины вольной жизни, какою они никогда не жили; смутно ли припоминают они образы давно слышанного, или же представления о вольной жизни достались им в наследство вместе с плотью и кровью от далеких вольных предков, бог знает!» [21, с. 402].
Однако завершающая часть рассказа создает эмоциональный перелом, связанный с мотивом «неосуществимости мечтаний». Сотский Никандр Сапожников считает бродягу физически слишком слабым, чтобы выдержать путь до Сибири: «<...> не доберешься ты до привольных местов. <.> Верст триста пройдешь и богу душу отдашь» [21, с. 402]. Глагол добраться обозначает «После затраты времени и сил достичь кого-чего-н.» [20, с. 162]. Птаха также утвержда-
ет, что бродяге не дойтить. И глагол дойтить, и существительное ходок семантически связаны с концептом «движение». При этом дойтить в речи Птахи употребляется с отрицательной частицей «не», а существительное ходок входит в состав риторического вопроса, экспрессивно выражающего отрицание: «Какой ты ходок?» [21, с. 402]. В этот момент бродяга воспринимает своих конвоиров, с которыми только что дружески беседовал, как «зловещих спутников» [21, с. 403]. Существительное спутник, связанное с концептом «движение» и означающее «Тот, кто совершает путь вместе с кем-н.» [20, с. 726], объединяет арестанта с конвоирами по признаку совершаемого действия, но их эмоциональное единение, сложившееся в предшествующем эпизоде, уже разрушено, о чем свидетельствует прилагательное зловещий. Страх и отчаяние, охватившие героя рассказа, выражаются в дрожи, сотрясающей его тело, что передается глаголами дрожать, трясти и корчить: «Он весь дрожит, трясет головой, и всего его начинает корчить, как гусеницу, на которую наступили...» [21, с. 403]. Сложное предложение, включающее в себя эти глаголы, состоит из трех предикативных единиц, различных по своей синтаксической структуре. Первая предикативная единица представляет собой двусоставное предложение «Он весь дрожит, трясет головой». Вторая предикативная единица является безличным предложением «и всего его начинает корчить, как гусеницу». Безличное предложение подчеркивает, что состояние, охватившее человека, не зависит от его воли. Третья предикативная единица построена как неопределенно-личное предложение «на которую наступили». Герой рассказа чувствует себя раздавленным всей окружающей жизнью, поэтому субъект действия, обозначенного глаголом наступили, не нуждается в конкретизации.
Недосягаемость воображаемого мира увеличивает страх перед окружающими реалиями, которые давят на бродягу, заставляют его согнуться. Формально движение путников продолжается (шагают), а по существу нет движения вперед, так как они опять шагают по грязной дороге. Такова реальность, противопоставленная миру грез.
Таким образом, рассмотрение языка чеховского рассказа с точки зрения реализации в нем концепта «движение» и взаимодействия данного концепта с концептом «воля» дает возможность охарактеризовать такие аспекты чеховского текста, которые ранее не привлекали внимания исследователей. Анализ показывает, что слова с се-
мантикой движения в рассказе А.П. Чехова представлены широко и разнообразно. Это, прежде всего, глаголы: конвоировать, идти, шагать, сойти, бежать, пробираться, добраться, дой-тить (просторечное), дрожать, трясти, корчить, наступить. Кроме личных форм глагола, используются связанные с концептом «движение» причастия идущий, шатающийся и деепричастие пройдя. Семантика движения присуща и некоторым существительным, употребляемым в рассказе. Например, бродяга, ходок, спутник, путник. Со значением движения связаны некоторые прилагательные. Например, прилагательное быстрый в сочетании в быстрых реках.
Значительную роль в тексте играют также наречия, характеризующие особенности движения. Например, «идти вразвалку», «шагает несмело», «шагает особняком».
Слова с семантикой движения вступают в контекстуальное взаимодействие друг с другом и контрастируют со словами, обозначающими преграды (например, слово стена как метафорическое обозначение глубокого тумана).
Лексика с семантикой движения в тексте выражает как фактуальную информацию, позволяя создавать зримые картины изображаемой жизни, так и концептуальную информацию, выражающую авторский взгляд на мир. В языке рассказа А.П. Чехова как одного из ярчайших представителей русской культуры и истинных знатоков русского языка отразилась сопряженность концептов «движение» и «воля», свойственная русской языковой картине мира. Движение символически связывается с исканиями вольной, достойной человека жизни. Для героя рассказа такая жизнь недостижима, свободным он себя видит только в мечтах. При этом настоящее время текста характеризуется господствующим мотивом неволи. Воля связана или с будущим временем (рассуждения героя рассказа о своей будущей жизни), или с историческим прошлым (замечания повествователя о том, что представления о вольной жизни достались персонажам «в наследство вместе с плотью и кровью от далеких вольных предков» [21, с. 402]). Мечты о вольной жизни утверждаются в рассказе как духовная ценность, способная хотя бы на время поднять человека над гнетущей действительностью. Концепт «движение» и концепт «воля» оказываются прочнейшим образом взаимосвязаны, поскольку воля мыслится в рассказе как простор, открывающий неограниченные возможности движения.
ЛИТЕРАТУРА
1. D'Andrade R.G. Cultural Cognition // Foundations of cognitive Science / Ed. by Michael I. Posner. A Bradford Book. Cambridge, Massachusetts; London, England: The MIT Press, 1989. P. 795-830.
2. Figge U.L. Konzeptsystem als Grunglage für die Lexikographie // Theorie und Praxis des Lexikons / Hrsg. von Frank Beckmann und Gerhard Heyer. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1993. S. 123-137.
3. Rickheit G., Strohner H. Zu einer kognitiven Theorie konzeptueller Inferenzen // Theorie und Praxis des Lexikons / Hrsg. von Frank Beckmann und Gerhard Heyer. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1993. S. 141-163.
4. Reischer J. Die Sprache: Ein Phänomen und seine Erforschung. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 2002. 308 s.
5. Шмелев А.Д. Лексический состав русского языка как отражение «русской души» // Анна А. Зализняк, И.Б. Левонтина, А.Д. Шмелев. Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 25-36.
6. Шмелев А.Д. Широта русской души // Там же. С. 51-63.
7. Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Родные просторы // Там же. С. 64-75.
8. Зализняк Анна А. Преодоление пространства в русской языковой картине мира // Там же. С. 96-109.
9. Шмелев А.Д. Можно ли понять русскую культуру через ключевые слова русского языка? // Там же. С. 16-24.
10. Wiezbicka A. Lexicography and Conceptual Analysis. Ann Arbor: Karoma Publishers, Inc., 1985. 368 p.
11. Романова Г.И. Картина мира в рассказе А.П. Чехова «Мечты» // Вестник МГПУ Серия «Филология. Теория языка. Языковое образование». 2017. № 1. С. 8-13.
12. Ранева-Иванова М. Христианский мотив и поздний рассказ А.П. Чехова: жанр и повествование // Проблемы исторической поэтики. 2017. № 4. Т. 15. С. 416-427.
13. Bausinger H. Zur Problematik des Kulturbegriffs // Fremdsprache Deutsch 1 / Ed. by A. Wierlacher. München: Fink, 1980. S. 57-69.
14. Maienborn C. Zur Semantik von Bewegungs- und Positionsverben: Perspektiven der kognitiven Linguistik. LILOG-Report 64. Stuttgart: IBM Deutschland GmbH, 1988. 76 s.
15. Di Meola C. Kommen und gehen. Eine kognitivlinguistische Untersuchung der Polysemie deiktisch-er Bewegungsverben. Tübingen: Niemeyer, 1994 (= Linguistische Arbeiten 325). 256 s.
16. Большой энциклопедический словарь. М. СПб.: Сов. энцикл.: Фонд «Ленингр. галерея», 1993. 1628 с. С. 363.
17. Ваганова А.К. Роль концепта перемещения в путевых очерках А.П. Чехова «Из Сибири» // Научная мысль Кавказа. 2012. № 2 (70). С. 146-150.
18. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. 824 с.
19. Ваганова А.К. Концепт «движение» как лингвистический компонент русской картины мира (состояние и проблемы изучения) // Научная мысль Кавказа. 2017. № 1. С. 102-105.
20. Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: ООО «А ТЕМП», 2015. 896 с.
21. Чехов А.П. Мечты // А.П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. М.: Наука, 1974-1982. Т. 5. М.: Наука, 1976. С. 395-403.
22. Лихачев Д.С. Земля родная: Кн. для учащихся. М.: Просвещение, 1983. 256 с.
REFERENCES
1. D'Andrade R.G. Cultural Cognition // Foundations of cognitive Science. Ed. by Michael I. Posner. A Bradford Book; Cambridge, Massachusetts; London, England, The MIT Press, 1989, pp. 795-830.
2. Figge U.L. Konzeptsystem als Grunglage für die Lexikographie [Concept system as a foundation for lexicography]. In: Theorie und Praxis des Lexikons [Theory and practice of the lexicon]. Hrsg. von Frank Beckmann und Gerhard Heyer. Berlin; New York, Walter de Gruyter, 1993, pp. 123-137.
3. Rickheit G., Strohner H. Zu einer kognitiven Theorie konzeptueller Inferenzen [To a cognitive theory of conceptual inferences]. In: Theorie und Praxis des Lexikons [Theory and practice of the lexicon]. Hrsg. von Frank Beckmann und Gerhard Heyer. Berlin; New York, Walter de Gruyter, 1993, pp. 141-163.
4. Reischer J. Die Sprache: Ein Phänomen und seine Erforschung [The language: a phenomenon and its exploration]. Berlin; New York, Walter de Gruyter, 2002, 308 p.
5. Shmelev A.D. Leksicheskiy sostav russkogo yazyka kak otrazhenie «russkoy dushi» [Lexical composition of the Russian language as a reflection of the «Russian soul»]. In: Zaliznyak Anna A., Levonti-na I.B., Shmelev A.D. Klyuchevye idei russkoy ya-zykovoy kartiny mira [Key ideas of the Russian language picture of the world]. Moscow, Yazyki slavy-anskoy kul'tury, 2005, pp. 25-36.
6. Shmelev A.D. Shirota russkoy dushi [Breadth of the Russian soul]. In: Zaliznyak Anna A., Levontina I.B., Shmelev A.D. Klyuchevye idei russkoyyazyko-voy kartiny mira [Key ideas of the Russian language picture of the world]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2005, pp. 51-63.
7. Levontina I.B., Shmelev A.D. Rodnye prostory [Native unlimited spaces]. In: Zaliznyak Anna A., Levontina I.B., Shmelev A.D. Klyuchevye idei russkoy yazykovoy kartiny mira [Key ideas of the Russian
language picture of the world]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2005, pp. 64-5.
8. Zaliznyak Anna A. Preodolenie prostranstva v russkoy yazykovoy kartine mira [Overcoming space in the Russian language picture of the world]. In: Zaliznyak A.A., Levontina I.B., Shmelev A.D. Klyuchevye idei russkoy yazykovoy kartiny mira [Key ideas of the Russian language picture of the world]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2005, pp. 96-109.
9. Shmelev A.D. Mozhno li ponyat' russkuyu kul'turu cherez klyuchevye slova russkogo yazyka? [Is it possible to understand Russian culture through the key words of the Russian language?]. In: Zaliznyak Anna A., Levontina I.B., Shmelev A.D. Klyuchevye idei russkoy yazykovoy kartiny mira [Key ideas of the Russian language picture of the world]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2005, pp. 16-24.
10. Wiezbicka A. Lexicography and Conceptual Analysis. Ann Arbor, Karoma Publishers, Inc., 1985. 368 p.
11. Romanova G.I. Vestnik MGPU. Seriya «Filologiya. Teoriya yazyka. Yazykovoe obrazovanie», 2017, no. 1, pp. 8-13.
12. Raneva-Ivanova M. Problemy istoricheskoy poehtiki, 2017, no. 4, vol. 15, pp. 416-427.
13. Bausinger H. Zur Problematik des Kulturbegriffs [The problem of the concept of culture]. Fremdsprache Deutsch 1. Ed. by A.Wierlacher. München, Fink, 1980, pp. 57-69.
14. Maienborn C. Zur Semantik von Bewegungs - und Positionsverben der kognitiven Linguistik [On the semantics of motion verbs and position verbs of cognitive linguistics]. LILOG-Report 64. Stuttgart, 1988, 76 p.
15. Di Meola C. Kommen und gehen. Eine kognitivlinguistische Untersuchung der Polysemie deik-tischer Bewegungsverben [To come and to go. A cognitive-linguistic investigation of the polysemy of deictic movement verbs]. Tübingen, Niemeyer, 1994 (= Linguistische Arbeiten 325), 256 p.
16. Bol'shoy ehntsiklopedicheskiy slovar' [Great Encyclopedic Dictionary]. Moscow, St. Petersburg, Sov. ehntsikl. Fond «Leningr. galereya», 1993, 1628 p., p. 363.
17. Vaganova A.K. Naucnaa mysl' Kavkaza, 2012, no. 2 (70), pp. 146-150.
18. Stepanov Yu.S. Konstanty. Slovar' russkoy kul'tury. Opyt issledovaniya [Constants. Dictionary of Russian culture. Research experience]. Moscow, Shkola «Yazyki russkoy kul'tury», 1997, 824 p.
19. Vaganova A.K. Naucnaa mysl' Kavkaza, 2017, no. 1 (89), pp. 102-105.
20. Ozhegov S.I., Shvedova N.Yu. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka [Explanatory dictionary of the Russian language]. Moscow, OOO «A TEMP», 2015, 896 p.
21. Chekhov A.P. Mechty [Dreams]. In: Chekhov A.P.
Polnoe sobranie sochineniy i pisem: V 30 t. [Com-
plete collection of works and letters: in 30 volumes]. AN SSSR, In-t mirovoy lit. im. A.M. Gor'kogo, Moscow, Nauka, 1974- 982. Vol. 5. Moscow, Nauka, 1976, pp. 395-403.
22. Lihachev D.S. Zemlya rodnaya: Kn. dlya uchash-chihsya [Native land: a book for students]. Moscow, Prosveshchenie, 1983, 256 p.
30 августа 2018 г.
УДК 81.34
СТРУКТУРНО-СИСТЕМНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПРОСОДЕМНОГО ПРОСТРАНСТВА ЯЗЫКА: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ ВЫКЛАДКИ
М.В. Стехина, Н.В. Горбова DOI 10.18522/2072-0181-2018-95-3-79-85
Язык можно сравнить с огромной тканью, все нити которой более или менее заметно связаны между собой и каждая - со своей
тканью в целом.
В. фон Гумбольдт
Еще с древних времен изучение звучащей материи языка, представляющей собой, согласно терминологии Р.К. Потаповой, В.В. Потапову, триаду составляющих фонологии, просодологии и интонологии, привлекало внимание ученых мужей [1].
Первые методики анализа языковых и речевых единиц, где интонационные модуляции высказываний передавались с помощью музыкальных символов, не нашли должного применения ни на методологической, ни на теоретической платформе лингвистики. Поиск методов и приемов, необходимых для проведения функционально-семантического, аудитивного и акустического анализа, был активно продолжен в XIX в. В результате в конце XIX в. появился кимографический метод, который, по мнению С.П. Дудиной, был не только трудоемким, но и с технической точки зрения несовершенным [2; 3, с. 184]. Современные фонологические исследования осуществляются лингвистами на основе применения электроакустических аппара-
Стехина Марина Васильевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры германо-романской филологии и иноязычного образования Красноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева» (Красноярск), 660049, г. Красноярск, ул. А. Лебедевой, 89, е-таД: [email protected];
Горбова Наталья Викторовна - кандидат педагогических наук, доцент кафедры иностранной филологии и методики обучения Гуманитарно-педагогической академии (филиал) Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского (Ялта), 298635, Республика Крым, г. Ялта, ул. Севастопольская, 2-А, е-таД: па^оЛ^а@ yandex.ru.
тов и компьютерных технологий и максимально минимизируют погрешности экспериментально-фонетических данных, благодаря чему в мировой фонетике XXI в. накоплен уже достаточный объем не только экспериментальных, но и теоретических материалов. Однако, как отмечает С.В. Кодзасов, в последние годы относительный «вес» всех сегментных и просодических исследований меняется в пользу последних [4]. Приведем в качестве примера ряд исследователей, которые за последнее десятилетие предприняли попытки (полностью или фрагментарно) описать просодические характеристики фонетического состава различных языков: С.П. Дуди-на [2] - немецкого; С. В. Кодзасов - русского [4], П.М. Бутрагеньо [5], М.В. Стехина [6, 7] - испанского; Р.В. Смольников [8] — французского; И.Г. Подгорбунская [9], И. Инбал, Э Паукер, Р.Б. Шари, К. Штейнхауер [10] - английского; Ф. Сандало, Х. Трукенбродт [11] - бразильского варианта португальского; Н. Динктопал, Дж. Фодор - турецкого [12]. В результате анализа работ вышеперечисленных и других авторов, мы отмечаем единодушие ученых в отношении разделения понятий «просодия» и «интонация» и, как следствие этого, - выделение таких единиц надфонемного уровня, как «просодема» и «интонема».
Marina Stekhina - Krasnoyarsk State Pedagogy University, 89, A. Lebedevoy Street, Krasnoyarsk, 660049, е-mail: [email protected];
Natalya Gorbova - Humanitarian-pedagogical Academy (branch) of the Crimean Federal University named by V.I. Vernadsky (Yalta), 2-A Sevastopol street, Yalta, Republic of Crimea, 298635, е-mail: [email protected].
