CC BY
40
ления права жить в демократическом государстве ... (Жалоба Луценко Н.М. в Конституционный Суд РФ).
Говоря «нам», субъект подчеркивает, что говорит от лица всего народа России, составляет с ним единое целое. Здесь имеет место вариативная форма нереферентного употребления мы (третья модель), указывающего на некий класс лиц, объединяя говорящего вместе с лицами одного с ним круга, одной государственной принадлежности.
Вариативные формы местоимений 1-го лица, представляющие парадигму субъекта, встречаются и в различных синтаксических конструкциях: нас интересует..., нам кажется., нам представляется... в русском языке; It seems to me., in my/our view ... в английском:
Нам представляется, что суд не обязан возбуждать уголовное дело ... (Особое мнение судьи Конституционного суда Н.В. Витрука).
It seems to me that stare decisis ought to be applied even to the doctrine of stare decisis (Justice Scalia's Dissenting opinion).
Таким образом, местоименные маркеры составляют сферу эксплицитной репрезентации субъекта высказывания в юридическом дискурсе. Однако если местоимение я, I и его формы эксплицируют прототи-пический субъект высказывания, являясь «опорной точкой для проявления субъективности в языке», форма множественности как в референтном, так и в нереферентном употреблении предполагает некоторую размытость границ субъекта.
Библиографический список
1. Адмони В. Г. Основы теории грамматики. М.: Наука, 1964. 108 с.
2. Бенвенист Э. Общая лингвистика / пер. с фр. М.: Прогресс, 1974.
3. Болдырева А.А., Кашкин В.Б. Особенности выражения авторского «я» в научном дискурсе (на материале английских и русских письменных текстов) // http://tpll999.narod.ru/WEBLSE 2002/Б01.0УРЕУАКА8НКТМ1-8Е2002.НТМ
4. Вольф Е.М. Грамматика и семантика местоимений: на материале иберо-романских языков. М.: Наука, 1974. 223 с.
5. Гранева И.Ю. Семантика и прагматика местоимения «мы» во вторичных референтных функциях // Системное и аси-стемное в языке и речи: материалы Международной научной конференции. Иркутск, 2007. С. 284-289.
6. Гранева И.Ю. О референтном и нереферентном употреблении местоимения «мы» // Вестник Нижегородского университета. 2008. №4. С. 206-209.
7. Дмитровская М.А. Знание и мнение: образ мира, образ человека //Логический анализ языка: Знание и мнение / отв. ред. Н.Д. Арутюнова. М.: Наука, 1988. С. 6-18.
8. Ковалева Л.М. Английская грамматика: предложение и слово. Иркутск: Изд-во ИГЛУ, 2008. 397 с.
9. Краткая русская грамматика / отв. ред. Н.Ю.Шведова, В.В.Лопатин. М.: Рус. яз., 1989. 639 с.
10. Олейникова Н.А. Притяжательные детерминативы французского языка как средство выражения личной сферы
субъекта говорящего: дис. ... канд. филол. наук: 10.02.05. Иркутск: ИГЛУ, 2007. 184 с.
11. Падучева Е. В. Семантические исследования. М.: Шк."Языки рус.культуры", 1996.
12. Селиверстова О.Н. Местоимения в языке и речи. - М.: Наука, 1988. 150 с.
13. Серебренникова Е.Ф. Способы представления лица во французском языке. Иркутск: Изд-во ГУ, 1997. 200 с.
14. Серебренникова Е.Ф. К проблеме моделирования и интерпретации персонализации высказывания // Вестник ИГЛУ. 2008. №1. С. 6-12.
15. Синельникова Л.Н. Местоимение в дискурсе: монография. Луганск: График, 2008. 476 с.
16. Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения: Семи-ологическая грамматика. М.: Наука, 1981. 360 с.
17. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. 824 с.
18. Теория функциональной грамматики. Персональность. Залоговость. Санкт-Петербург,1991.
19. Флоренский П. Малое собр. соч. Вып.1. Имена. М.: Купина, 1993. 319 с.
20. Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996. 208 с.
21. Tesniere L. Elements de syntaxe structurale. - Paris: Librairie C. Klincksieck, 1965. 670 p.
УДК 882+808.2
КОНЦЕПТ «ДУША»: УСТОЙЧИВОСТЬ ПОНЯТИЯ И МНОГОЛИКОСТЬ ОБРАЗА В ТЕМАТИЧЕСКОМ ДИАЛОГЕ СОВРЕМЕННИКОВ
Г.М.Крюкова1
Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664074, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Анализируются варианты использования русскими поэтами, писателями и драматургами образа души, а также устойчивых выражений, которые включают слово «душа» и его производные. Определяются причины, вызывающие неадекватное восприятие представителями других лингвокультурных общностей понятия «душа» как в русском фольклоре, так и в разножанровых произведениях русской литературы. Обосновывается актуальность обучения иностранных студентов русскому языку и анализу художественного текста с использованием учебных материалов, в которых обращается внимание на позитивную роль в развитии литературных методов, индивидуального стиля автора и различных литературных жанров названного - прецедентного для христианской риторики и
1 Крюкова Галина Михайловна, доцент кафедры русского языка и общегуманитарных дисциплин международного факультета, тел.: (3952) 421635.
Kryukova Galina, Associate Professor of the chair of Russian Language and General Humanitarian Disciplines of the International Department, tel.: (3952) 421635.
бытового русскоязычного общения - понятия. Библиогр. 14 назв.
Ключевые слова: душа; контекст; эпитеты; метафоры; антитеза; жанр; эпоха.
THE CONCEPT OF «SOUL»: STABILITY OF THE CONCEPT AND ITS MULTI-IMAGE IN THE THEMATIC DIALOGUE OF CONTEMPORARIES G.M. Kryukova
National Research Irkutsk State Technical University, 83 Lermontov St., Irkutsk, 664074.
The author analyses the uses of the image of soul as well as set expressions including the word «soul» and its derivates by Russian poets, writers and playwrights. She defines the causes of inadequate perception of the concept of «soul» in Russian folklore and in the works of various genres of Russian literature as well by the representatives of other linguistic and cultural communities. She proves the actuality to teach foreign students the Russian language and the analysis of a literary text with the use of educational materials focusing on the positive role of the precedent for the Christian rhetoric and everyday Russian communication the concept of «soul» in the development of literary methods, an individual style, and different genres of literature. 14 sources.
Key words: soul; context; epithets; metaphors; antithesis; genre; epoch.
Понятие душа, органично и навеки вошедшее в структуру паремиологической культуры русского народа, отмечено было ещё в словаре В.И. Даля, положившего начало семантике ранжированного отношения к этому многогранному феномену, имевшему и социальное значение. Благодаря «Толковому словарю живого великорусского языка» читатели ХХ1 в. могут проследить историю отношения народа, принявшего православие, к понятию душа. Создатель словаря отмечает такие значения в слове душа, которыми оперировали современники А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя: а) «бессмертное духовное существо, одарённое разумом и волею; в общем значении человек с духом и телом»; б) «человек без плоти, бестелесный, по смерти своей»; в) «жизненное существо человека, воображаемое отдельно от тела и от духа, и в этом смысле говорится, что у животных есть душа»; г) «говоря д у ш а в значении человека, разумеют иногда людей обоего пола, либо только мужского, д у ш у р е в и з с к у ю, что собственно означает человека податного состояния»; д) «душевные и духовные качества человека, совесть, внутреннее чувство»; е) «ямочка на шее, над грудной костью, под кадыком, тут, по мнению народа, пребывание души» [3, с. 504-505]. В ранжировании значений особое внимание наших современников, платящих налоги, не задумываясь о гендерных различиях трудовой части населения и не надеющихся на получение наследства, которое состоит из жителей деревни, привлекают, несомненно, ушедшие в историческое прошлое такие словосочестания, как: а) «душа ревизская» (мужчина), б) «родовые души» - лица наследованного имения (исходя из этого, горожане оценивались статистикой как жители, а «селяне» как «души»); в) «прописные души» (лица, пропущенные в «народной переписи»), г) «мёртвые души» (люди, умершие в промежутке двух народных переписей, но числящиеся при уплате податей налицо) [3, с. 506]. Приведённые словосочетания, актуальные для анализа прецедентных произведений классиков русской литературы Х1Х в., остаются востребованными и в качестве базовой терминологии будущих специалистов в области истории, социологии и экономики.
Словарь В. И. Даля необходим также в ситуации, возникшей как результат атеистического воспитания и повлекшей за собой невладение понятийной основой религиозной риторики. Всё это обусловило трудности в толковании нашими современниками некоторых устойчивых выражений, самое распространённое из которых «ни души нет» (дома, в помещении, на улице). В этом случае интересен комментарий, приведённый в упомянутом словаре: «Душа есть бесплотное тело духа» (в этом значении «дух выше души») [3, с. 506]. Словарь полезен и при попытках осмысления нравственных основ семейной жизни: в противопоставлении образов в устойчивых выражениях, которыми оперируют наши современники, обращаясь к жизни духа и плоти, мужа и жены, отмечается явно антихристианская традиция. В наши дни устойчивые обывательские замечания вроде «муж и жена одна сатана», «муж голова, а жена шея» составляют своеобразную, отсроченную по времени, реплику диалога о гармонии духовной жизни. Во времена В.И. Даля эти высказывания имели звучание стилистически высокого семейного сredo: «Муж да жена одна душа», «Муж голова, жена душа» [3, с. 506].
Но как бы ни был подготовлен русский преподаватель, работающий, например, в японской аудитории, к мотивированному использованию слова «душа» в процессе обучения иностранных студентов или стажёров русскому языку, русскоязычное комментирование поведения реального человека с опорой на названное слово или оперирование названным понятием при анализе русских пословиц, песен, сказок, анекдотов и художественных текстов создаст лишь дополнительные трудности в овладении понятийной и образной системой разножанровых произведений фольклорного и литературного происхождения. Это объясняется тем, что само понятие «душа», во-первых, не во всех цивилизациях противопоставляется жизни тела, во-вторых, не всегда объём значений, составляющих названное понятие в одной культуре, совпадает с объёмом значений в другой культуре. Кроме того, объём понятия «душа», традиционный для его восприятия русскими, оказывается «распределённым» между другими понятиями, составляющими базовую основу эти-
кета, морали и нравственности в иных языковых сообществах. И, наконец, обратившись только к тому, что представляют собой локальные параметры понятия «душа», современники-соотечественники сами себя собьют с толку: один будет показывать на область сердца, другой постучит кулаком по своей груди; есть надежда, что почитатели трудов В.И. Даля коснутся ямки под кадыком. Однако никто из них не свяжет слово «душа» с животом, как это могут сделать японцы: японское слово «хара» (в буквальном смысле «живот», «чрево», та его часть, которая располагается на пять сантиметров ниже вправо и влево от пупка) в переносном значении обозначает душу, ум, характер, намерения, глубинные мысли - всё то, что на Западе связывается с понятием «сердце» [12, с.133-134]. Обращение к японскому слову «хара» инокультурных современников многое им объяснит, если они знакомы, например, с понятием харакири, прижившимся в лексиконе неяпонцев (для японцев ритуальное вспарывание живота - «сэппуку», «каппуку», которое к Х!У в. ценилось значительно выше, чем смерть в бою). Со второй половины ХУ в., по свидетельству исследователей, в Японии практиковали сэппуку в случае смерти господина; кроме того, в японской литературе представлен рассказ о том, что харакири было произведено отцом, дочь которого обесчестила его имя. Уточняя функциональную значимость понятия «хара», следует привести сохранившие традиционное значение устойчивые обороты японской речи: а) «харакири» - хара раскрыто у того, кто говорит откровенно; б) «хара-о кимэру» - спокойное состояние хара человека, полного решимости; в) «хара-о татэру» - поднятое хара сердящегося человека [12, с. 134].
Зарегистрированные В.И. Далем устойчивые выражения, в которых жизнь души и плоти представлена враждующими в человеке силами, не будет воспринята японцами адекватно из-за того, что они не видят в людской натуре этой борьбы: мир ками (духов) не воспринимается потусторонним обиталищем, отделённым от мира живых; ками в самом человеке, объединены с людьми, поэтому людям не нужно искать спасения где-то в другом мире. Согласно древней японской религии синто (путь богов), спасение обеспечивается путём слияния с ками в повседневной жизни. Поскольку ками во всём, что создаёт жизнь человека и окружает его, важно быть в гармонии с собой и с окружающим миром.
Знакомство японцев с паремиологической частью русской речевой культуры в тех вариантах, которые представляют жизнь русской души и тела, лишь утвердит поклонников синто в том, что русские как представители иной - западной - цивилизации усложняют свои отношения, прежде всего, сами с собой, а затем уже с миром в целом: а) «Душа телу (плоти) спорни-ца», б) «Плоть душе ворог»; в) «Грешное тело и душу съело»; г) «Душе с телом мука»; д) «Душа прохладу любит, а плоть - пар», т.е. плотское; е) «Не тужи по голове: душа жива» [3, с. 504]. Поскольку японцы не видят в человеческой натуре противоборства плоти и духа, им не присуще смотреть на жизнь лишь как на столкновение добра и зла [9, с. 78]. Потому и вечные темы устного народного творчества, свя-
занные с победой добра, не могут быть оценены японцами так, как нами. Японцев в творчестве предков и наших современников более всего интересовала и интересует тема человека, который жертвует чем-то дорогим ради чего-то более важного. В этой связи В. В. Овчинников отмечает: «...излюбленный сюжет у них -столкновение долга признательности с долгом чести или верности государству с верностью семье. Счастливые концовки в таких случаях вовсе не обязательны, а трагические воспринимаются как светлые, ибо утверждают силу воли людей, которые выполняют свой долг любой ценой» [9, с. 79].
Приведённые выше факты неоднозначного восприятия понятия «душа» современниками-соотечественниками и представителями инокультур-ной общности обусловливают, во-первых, отбор и ранжирование жанров устноречевого и литературного творчества, равно как и дискурсов, включающих названное понятие, с учётом национально-культурной специфики обучаемых, этапа и цели обучения с опорой на фольклорные жанры и художественные тексты; во-вторых, квалифицированное комментирование эпизодов, включающих понятие «душа»; в-третьих, формирование каталога субтестов, сориентированных на выявление уровня сформированности у обучаемых аспектных навыков, речевых умений, адекватности страноведческих знаний, литературоведческой и культурологической компетенции.
Наша попытка обращения к понятию «душа» в структуре практических занятий по русскому языку и литературе связана прежде всего с целью оптимизации обучения иностранных студентов, успех которого во многом зависит от уровня адаптации текстового материала, традиционного для этапа знакомства иностранцев с историей русской литературы. Опора на понятие «душа» оказывается стратегически оправданной: разговор о формировании многожанрового своеобразия русской литературы и развитии стилистики отдельного жанра в современной русской литературе невозможен без учёта той эстетики, которой обогатил русскую литературу каждый писатель и поэт, отстаивая право обычного - естественного - человека жить велениями души и сердца. Самым сложным путём, знакомящим иностранных адресатов с развитием русской литературы, как показывает опыт обучения, является хронологический, представляющий формирование литературных традиций без учёта языковой сложности текстового материала для иностранцев, включающего разнообразные в синтаксическом, этическом и эстетическом плане опоры на понятие «душа».
Несмотря на то что именно Н.М. Карамзину впервые выпала честь приковать внимание русских читателей не только к произведению, которое рассказало образованной части русской публики о трагедии души бедной девушки-простолюдинки (повесть «Бедная Лиза», 1791 г.), «прекрасной душою и телом», но и к теме достоинств естественного человека, не испорченного дворянским воспитанием, социальными привилегиями, амбициями и забавами дворян, интерес русских писателей и поэтов к понятиям «душа» и «душевный» отмечены в русской литературе намного
раньше выхода в свет названной повести. Это значит, что эти понятия использовались и до создания в России произведений, соответствующих эстетике и этике сентиментализма, основоположником которого мы справедливо считаем Н.М. Карамзина.
В «Любовных песнях» М.И. Попова находим следующие выражения, в которых и через столетия трудно не декодировать речевой акт признания в любви: а) «Душа твоя мной страстна,/ Моя тебе подвластна»; б) «Тобою утешаюсь,/ Тобою восхищаюсь,/ Тебя душой зову,/ Тобою я живу» (1768 г.). В плаче замужней женщины слово «душа» воспринимается уже в качестве синонима смысла существования на земле, смысла жизни, утраченного с отъездом «молодого друга милого, супруга»: «Не отрава горемышну иссушает - / Со тобой, мой свет, разлука сокрушает »/.../тобою я одним спокойтво рушу;/ Привези ко мне обратно мою душу» (возможно,1772 г.). В этом же году в Царском Селе придворными певчими была представлена комическая опера М.И. Попова «Анюта», в которой дворянин Виктор дарит надежду Анюте, которую приёмные родители хотят выдать замуж не за него, а за нелюбимого, «скотину» батрака Филата: «В сердце, мой свет, я тебя/ заключаю:/ Счастием ставлю я жить для тебя,/ Душу свою я в тебе почитаю:/ Света лишуся, тебя погубя» [11, с. 214]. Благородный поклонник Виктор явно противопоставляется Филату тем, что для Филата главное в жизни - материальная выгода, а для Виктора - жизнь души. Слово «душа» превращается в ключевое для понимания читателями отношения к Анюте Филата и Виктора. Батрак считает копейки, которые надо отдать с «души» для складчины родившей жене подьячего, а Виктор со словом «душа» обращается к Анюте, признаваясь ей в любви: а) «Ты знаешь, как душа моя тобою/ страстна»; б) «Открой мне, что тебя крушит, душа/моя!». Удручённая тем, что счастье с Виктором невозможно из-за «воли» приёмного отца, Анюта уверяет Виктора: «...прежде я и душу и себя/Покину, нежели оставлю я тебя» [11, с.212-213]. Приведённые цитаты свидетельствуют о синтаксической сложности как стиха и предложения, так и структуры всего текста ХУШ в., который при его анализе в иноязычной и русскоязычной аудитории требует дополнительного внимания также и к стилистике, характерной для опер названного века: их персонажи нередко прибегают к бранным выражениям, сохранившим свой экспрессивный колорит и в ХХ1 в.
Примеры обращения к душе в поэтических произведениях представителем русского романтизма В.А. Жуковским заставляют преподавателей задуматься о необходимости ранжирования словосочетаний и предложений с учётом не только характера синтаксических связей в их структурах, но и перспективы работы над увеличением словарного запаса обучаемых. В.А. Жуковский включает в «душевный» словарь собственных элегий такие глаголы, как: «усладить» («ничем души не усладить»), «цвести» («не цвести душе моей»), «вкусить» («твоя душа покой вкусила»), «обмануть» («с обманутой душою я счастья ждал»), «увянуть» («цвет жизни был сорван, увяла душа»), «сетовать» («Друзья, он сетует душой о трате не-
забвенной»). Как очевидно, проблемы овладения семантикой только приведённых глаголов не исчерпываются: приобщение студентов к высокой лексике романтика печали требует и овладения ими образами, характерными для поэтизации событий, связанных с уходом человека из жизни [4, с. 11-100].
Актуальность обращения к творчеству В.А. Жуковского обусловлена высокой оценкой современниками и потомками вклада этого поэта в развитие русской поэзии, а также приоритетами образования в Х1Х в. Так, В.Г. Белинский отмечал, что В.А. Жуковский, автор первых русских элегий и баллад, дал русской поэзии «душу и сердце» [1, с. 292]. А В.Л. Пушкин, диа-логизируя текст обращения «В.А. Жуковскому», пишет: «Талант нам Феб даёт, а вкус даёт ученье./ Что просвещает ум?/питает душу?/- чтенье» [14].
Риторика любви и риторика осмеяния, формируемые в произведениях представителей русской литературы Х1Х в., также оказались под влиянием того тематического диалога о душе, который вели основатели русского сентиментализма, романтизма и реализма Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский и А.С. Пушкин. Жанровая ориентация на песню обусловила использование такого варианта понятия «душа», как «душечка»: «При тебе одной сердце чувствую, / Моя милая, моя душечка»; «... я умру, любовь проклинаючи, /Но и в смерный час воздыхаючи/ О тебе, мой друг, моя душечка!». Включение Д. С. Давыдовым в 1834 г. обращения, производного от слова «душа», придаёт его тексту колорит подлинно народной песни [2, с. 137138]. Формируя основы современной риторики осмеяния, в 1808 г. в басне «Стрекоза и Муравей» И.А. Крылов передаёт смятение одумавшейся Стрекозы репликой: «Я без души/Лето целое всё пела» [7, с. 152]. Несмотря на прозрачность синтаксической сруктуры, цитата таит в себе ловушку для иностранных студентов и современников: Стрекоза веселилась бездумно, забывая об актуальности спасения живой души в морозное время. В другой басне, высмеивая меркантильное поведение лжедрузей, И.А. Крылов использует резюме, которое требует предварительной семан-тизации в иностранной аудитории устойчивого выражения «жить душа в душу»: «Послушать, кажется, одна у них душа, - / А только кинь им кость, так что твои собаки!» [7, с. 183].
Развивая поэтические традиции обращения к понятию «душа» в поэзии, А.С. Пушкин вводит в свои произведения значительное количество словосочетаний и предикативных центров со словом душа. Все они отличаются особой стилистической гармонией с тональностью текста, поэтому работа над ними может составить особый раздел или особое направление в процессе овладения синтаксисом, стилистикой и поэтикой его творчества. Если Н.М. Карамзин обогатил риторику просвещённых соотечественников понятием «чувствительность», то А.С. Пушкин уже пользуется названным понятием, чтобы создать словесный портрет современника в романе «Евгений Онегин»:«Он одарял предмет любимый,/ Всегда неправедно гони-мый,/Душой чувствительной, умом/ И привлекательным лицом» [13, с. 301]. В восьми главах романа автор обращается к понятию «душа» на сорока стра-
ницах, т.е. в 39% постраничных включений в текст слова «душа» читатель прямо сталкивается с разными вариантами его синтаксического использования в структуре предложения. Опора А.С. Пушкина на это же понятие в других жанрах способствует осмыслению читателем характера персонажа, погружению в тональность текста, адекватному восприятию настроения лирического героя, дифференциации приёмов включения понятия в произведения разных периодов творчества, связанного с овладением эстетикой романтизма и формированием основ реализма [8, с. 78].
Образ души в поэзии ХХ в. «прирастает» той метафоричностью, которая роднит его с визуальной конкретикой портрета и физической памятью тела. У Б.Ш. Окуджавы читаем: «Жаль, что молодость пропала, жаль, что старость коротка./ Всё теперь уж на ладони, лоб в поту, душа в ушибах./ Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок,/ Только ровная дорога, только ровная дорога/ до последнего звонка» [10, с. 17].
Опора на понятие «душа» оказывается необходимой современному читателю и, в частности, поклоннику Б.Окуджавы, первого барда политической оттепели, для понимания характера увлечения молодежи, в том числе «дворовой». Вслед за Б.Окуджавой молодые люди взяли в руки гитару, переживая разнообразные проявления негативных эмоций невольных слушателей - как любителей дворовой тишины, классической музыки и патефонов, так и врагов нестандартного поведения молодых людей с гитарой в целом, собирающих вокруг себя толпу почитателей. Ситуация, представленная в стихотворном тексте «Витя, сыграй на гитаре...», воспроизводит особенности реагирования современников начинающего поэта на человека с гитарой - от полного неприятия до всеобщего поклонения барду и увлечения гитарными мелодиями, текстами и способом трансляции жизни души, не запрещёнными в советском обществе: «Было: свистели нам в спину,/ Будто в разбойном лесу./ Этого долгого свиста нету в помине уже./ Нынче все гитаристы - / Не наяву, так в душе» [10, с. 29]. В контексте «душа» превращается в антоним наречия «наяву», оказывающегося маркером публичности, в данном случае - публичного признания каждого соотечественника поклонником гитары: а) как инструмента бардов, создавших новое направление в духовной жизни современников; б) как средства приобщения к жизни собственной души; в) как инструмента приобщения души к публичному характеру жизни в целом. В одном из произведений поэт использует словосочетание «музыка души», привлекая для формирования образа подлинной жизни души такие понятия, как «музыка атак», «мёд огней домашних», «музыка побед», «музыка любви», «музыка печали». Послевоенный и довоенный мир разделён особой «музыкой». Но военная «музыка атак» превращается в память, которая и в мирное время отзывается печалью в самое неподходящее время. Антитеза, которой начинается произведение, вводит слушателя и читателя в мир их собственной души, призывая «не обмануться во мраке», потому что каждому судьбой уготовано пережить то,
чему не обучали: а) «Всё глуше музыка души,/ Всё громче музыка атаки /.../ Не обмануться бы во мраке»; б) «Чем громче музыка побед,/ Тем горше каждая утрата,/ Ещё вернее, чем когда-то,/ Из глубины ушедших лет./ И это всё у нас в крови, /Хоть этому не обучали:/ Чем чище музыка любви,/ Тем громче музыка печали» [10, с. 36]. С темой утрат в военное лихолетье связано стихотворение «Всему времечко своё», в котором жизнь человеческой души порождает новые контекстно представленные антитезы, заставляющие печалью отозваться сердце каждого, кто читает строки фронтовика: «Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?/Где сходились наши души, воротясь с передовой?/ На поверхности земли?/ Под пятой ли обелиска?/ В гастрономе ли арбатском?/ В чёрной ль туче грозовой?» [10, с.38].
Образ поколения, выживавшего в военных буднях батальонной и ротной жизни, оставляет свой отпечаток в интимной лирике мирного времени, когда автору хочется напевать о «музыке любви» в душе: «...И когда удивительно близко/ Остаётся идти до тебя,/ Отправляется нежность на приступ,/ В свои тихие трубы трубя./ И по-ротно, и по-батальонно/ Льётся в душу она сгоряча/.../» [10, с.70].
В песне, которая известна, как многие стихотворные произведения Б. Окуджавы, по первой строчке («Из окон корочкой несёт поджаристой»...), образ души, в гармонии с её постоянным эпитетом «широкая» в русскоязычной речевой культуре, получает дополнительные пространственные значения: «...Автобус новенький, спеши, спеши!/Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный/ В любую сторону твоей души» [10, с. 72]. В этой пространственной метафоре звучит полное доверие женщине.
Поэтику Б.Окуджавы нельзя не назвать определённым образом звучащей музыкально: в его стихотворных произведениях «трубач играет туш»; «всё глуше музыка души,/ Всё звонче музыка атаки»; «пальцы касаются баса,/Будто в струне той изъян»; «весёлый барабанщик в руки палочки кленовые берёт/.../, грохот палочек...то ближе он, то дальше»; «играй, мой сын кудрявый, ту мелодию в ночи,/ Пусть её подхватят следом и другие трубачи»; «в Барабанном переулке барабанщики живут/.../ Как ударят в барабаны, двери настежь отворя...»; «Кому проиграет труба/ Прощальные в небо мотивы»; «Музыкант в лесу под деревом наигрывает вальс./Он наигрывает вальс то ласково, то страстно»; «Сумерки. Природа. Флейты голос нервный/.../. Всё слабее звуки прежних клавесинов,/Голоса былые»[10]. И каждый раз это определённый психологический настрой: музыкальный инструмент становится своеобразным проводником в душу автора, который создаёт экспрессию звучания слов и тональность текста, исходя из того, что любое музыкальное, стихотворное и прозаическое произведение - детище творца, решающего одну задачу. О ней он говорит в стихотворении «Музыкант»: «... надо в душу к нам проникнуть и зажечь... / А чего с ней церемониться? Чего её беречь?»; «А душа, уж это точно, ежели обожжена,/ Справедливей, милосерднее и праведней она». Эффективность решения этой задачи автор
напрямую связывает с творческим счастьем, не составляющим прямой пропорции с продлением жизненного земного срока самого творца: «Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,/ По чьёму благословению я по небу лечу./ Счастлив он, чей путь недолог, пальцы злы, смычок остёр,/ Музыкант, соорудивший из души моей костёр» [10, с. 98].
Приведённые цитаты из стихотворных произведений Б.Окуджавы позволяют приблизиться к пониманию того, что слово «душа» и многоликий образ души были востребованы поэтикой второй половины ХХ в., «вооружившей» современников барда гитарой. Поэтика 60-ых не только возвращала фронтовиков и младшее послевоенное поколение соотечественников к осмыслению войны как трагедии народа, но и знакомила с нежностью и печалью победителей, помогая оценивать возможность мирной жизни с «милосердной и праведной» душой.
Лирическое и философское звучание стихотворных произведений Б.Окуджавы, традиционно для русской поэзии связанных с понятием «душа», представляет особую послевоенную страницу жизни народа, прочувствованной и пережитой человеком, сумевшим найти собственные эпитеты, метафоры, гиперболы и антитезы в утверждении нетленного образа благородной человеческой души. Души, которой и в конце жизни часто не хватает немногого - надежды, чтобы быть понятой и не одинокой: «Как бы мне хотелось очутиться у начала,/ И к душе твоей далёкой приобщиться./ И с тобою так расстаться у дунайского причала,/ Чтоб была ещё надежда воротиться» [10, с. 28].
Образ души, востребованной в прозе второй половины ХХ в., так же многогранен и нестандартен, как нестандартно зазвучали темы рассказов, повестей и киносценариев, создаваемых, в частности, писателями-сибиряками. Останавливаясь лишь на анализе одной критической работы В.И. Коробова, посвящённой творчеству В.М. Шукшина, следует отметить, что сам критик использует слово «душа» и производные «душевный», «великодушный», «неравнодушный», «благодушно», «простодушнейшее», «простодушие», «малодушный», «равнодушие» не менее чем в 170 случаях [6]. Наряду с устоявшимися, то есть традиционными для литературоведческих и критических исследований, глагольными словосочетаниями, которые не отличаются экспрессией разговорной речи, В.И. Коробов использует такие, как: «мытарить душу», «травить душу», «измаяться душой», «влезть в душу», «терзать душу», «не выпелось из души», «раз-
бередить душу». Эпитеты, используемые критиком, нередко столь же экспрессивны, как приведённые глагольные словосочетания. Однако именно эпитеты позволяют говорить об объекте и диапазоне проводимого исследования, о многогранности и изменчивости человеческой души, исследованию которой посвятил своё творчество В.М. Шукшин. Названные изобразительные средства свидетельствуют и о собственной оценке автором творчества этого писателя: «русская душа», «народная душа», «человеческая душа», «душа мужика», «разбередённая душа», «спокойная душа», «окаянная душа», «буйная и неуправляемая душа», «светлые души», «молодая душа», «поэтическая душа», «душевные качества», «душевная скорбь», «душевное содержание», «душевная потребность», «душевное облегчение», «душевная учительница», «душевный человек», «душевная непосредственность», «душевная открытость», «душевная чуткость» «душевные муки», «душевные струны», «душевное состояние» [6, с. 15-284].
Как очевидно, и история русской литературы, и история русской критики и русской лексикографии могут быть рассмотрены под углом прикосновения поэтов, писателей, драматургов и создателей толковых словарей к теме души. Несмотря на обилие текстового материала, доказывающего традиционность и плодотворность обращения к названной теме в русской культуре в целом, мы не располагаем учебыми пособиями, например, словарями, в составе которых анализируются словосочетания и предложения, возникшие с опорой на это понятие и его производные.
Диалог соотечественников о жизни души, выявляющий как этические параметры поведения душки, душонки, душеньки и душечки, так и проблемы, характерные для развития языка, а также эстетические предпочтения читателей и литераторов определённого времени, не может быть признан исчерпанным. Его далеко не унисонный характер не оставляет надежды преподавателям, работающим в иноязычной аудитории, использовать инвариантные учебные программы. Весь курс русской литературы может быть представлен в хронологическом варианте именами, датами и названиями произведений, но с учётом, во-первых, национально-культурной специфики обучаемого контингента, во-вторых, тех концептуально важных понятий и образов, овладение которыми готовит обучаемых как к адекватному восприятию стратегических направлений в развитии многожанровой русской литературы, создавшей прецедентные для мировой цивилизации произведения, так и жизни русской души.
Библиографический список
1. Белинский В.Г. Полное собр. соч.: в 13-ти т. М.: Гослитиздат, 1953. Т.1. 545 с.
2. Давыдов Д.С.// Русская поэзия Х1Х в.: в 2-х т. М.: Худ. литра, 1974. Т.1. С. 126-143.
3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. Т.1.- М.:ТЕРРА, 1994. - 800 с.
4. Жуковский В.А. // Русская поэзия Х1Х в.: в 2-х т. М.: Худож. лит-ра, 1974. Т.1. - С. 11 -100.
5. Карамзин Н.М. Бедная Лиза.//Русская литература ХУШ в. М.: Просвещение, 1970. С. 689-695.
6. Коробов В.И. Василий Шукшин. М.: Современник, 1988. 286 с.
7. Крылов В.А. Русская поэзия Х1Х в.:в 2-х т. М.: Худож. литра, 1974. Т.1. С. 143-208.
8. Крюкова Г.М. Адаптация и социализация как этапы освоения иностранными студентами социокультурных ориентиров и архетипов русскоязычной цивилизации. //Материалы Всероссийского семинара: в 2-х т. Томск: Томский политехнич. унив-т, 2008. Т. 2. С. 74-80.
9. Овчинников В.В. Ветка сакуры. М.: Молодая гвардия, 1971. 223 с.
10. Окуджава Б.Ш. Всё громче музыка любви. М.: Современная музыка, 2005. 237 с.
УДК 338
ЭВОЛЮЦИЯ ТЕРРИТОРИАЛЬНЫХ ФОРМ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА
Е.Л.Кузнецова1, Е.В.Бочкова2
Кубанский государственный университет, 350040, г. Краснодар, ул. Ставропольская 149.
Рассмотрены вопросы систематизации научных представлений о территориальных формах общественного разделения труда на основе эволюционного подхода, выявлены характерные признаки отдельных научных подходов, обозначены современные теоретические направления в исследовании региональных форм общественного разделения труда. Ил. 1. Табл. 2. Библиогр. 12 назв.
Ключевые слова: общественное разделение труда; территориальное разделение труда; территориальная форма общественного разделения труда; кластер.
EVOLUTION OF TERRITORIAL FORMS OF SOCIAL DIVISION OF LABOR E.L. Kuznetsova, E.V. Bochkova
Kuban State University,
149, Stavropolskaya St., Krasnodar, 350040.
The authors deal with the systematization issues of scientific concepts on the territorial forms of social division of labor based on an evolutionary approach. They identify specific features of some scientific approaches, indicate current theoretical courses in the study of regional forms of social division of labor. 1 figure. 2 tables. 12 sources.
Keywords: social division of labor; territorial division of labor; territorial form of social division of labor; cluster.
11. Попов М.И. Любовные песни. Комическая опера «Анюта».// Русская литература ХУ!!! в.- М.: Просвещение, 1970. С. 207-218.
12. Пронников В.А., Ладанов И.Д. Японцы. М.: Наука, 1985. 348 с.
13. Пушкин А.С. Собр. соч. в 10-ти т. М.: Худ. лит-ра, 1975. Т. 4. 519 с.
14. Пушкин В.Л. Русская поэзия Х!Х в.: в 2-х т. М.: Худ. литра, 1974. Т.1. С. 100-106.
Общественное разделение труда выступает неотъемлемым условием совершенствования производительных сил во всех социально-экономических системах. По мере развития производительных сил общества труд становится всё более и более специализированным, а разделение труда, ранее носившее исключительно натуральную форму, выходит за рамки первобытной общины, рода и племени. В итоге происходит становление общественного разделения труда (ОРТ). На сегодняшний день система ОРТ включает в себя следующие формы:
- общее разделение труда;
- частное и территориальное разделение труда;
- единичное разделение труда.
Среди вышеперечисленных форм ОРТ, на наш взгляд, необходимо выделить территориальную форму, обеспечивающую эффективность производства не только в рамках отдельного экономического района, но и страны в целом. Территориальное разделение труда следует рассматривать сквозь призму единства трёх сторон, а именно, специализации (закрепление за регионом определённых трудовых функций по производству потребительных стоимостей и оказанию услуг), комплексности (своеобразная форма концен-
трации) и, наконец, кооперации. Помимо этого, учёные экономисты выделяют две разновидности территориального разделения труда: 1) внутреннее (внутрирегиональное) и 2) внешнее, которое, в свою очередь, подразделяется на межрегиональное и международное разделение труда.
Проблема территориального разделения труда (ТРТ) интересовала мыслителей во все времена, однако в последнее время, в связи с появлением теории кластеров М. Портера, она приобрела особую актуальность, поскольку кластеры, выступающие на сегодняшний день в качестве современной формы ТРТ, действительно определяют дальнейший вектор развития мировой экономической цивилизации.
Мы предприняли попытку систематизировать представления зарубежных и отечественных мыслителей и экономистов о территориальных формах общественного разделения труда. Ряд теорий рассматриваются в рамках внутреннего ТРТ, другие же отнесены к внешнему разделению и, наконец, последние теории можно анализировать с позиции обеих разновидностей ТРТ.
В 1826 г. вышла книга немецкого экономиста Й. Тюнена «Изолированное государство в его отношении
Кузнецова Елена Леонидовна, кандидат экономических наук, доцент кафедры теоретической экономики экономического факультета, тел.: 8 (918) 4114031, e-mail: Kuz_Elen@mail.ru
Kuznetsova Elena Leonidovna, Candidate of Economy, Associate Professor of the chair of Theoretical Economics, Faculty of Economics, tel.: 8 (918) 4114031, e-mail: Kuz_Elen@mail.ru
2Бочкова Елена Владимировна, магистрант кафедры теоретической экономики экономического факультета, тел.: 8 (903) 4479237, e-mail: elen-nel@mail.ru
Bochkova Elena Vladimirovna, undergraduate of the chair of Theoretical Economics, Faculty of Economics, tel.: 8 (903) 4479237, e-mail: elen-nel@mail.ru
