CC BY
65
ного бюро, при участии чиновников - следователей Министерства юстиции, Сунь Цзо Де и его покровители из местной полиции были изобличены и привлечены к ответсвенности. Суня выслали за границу как порочного иностранца, коррупционеров уволили со службы [5, л. 93].
Итак, разгул китайского бандитизма на русском Дальнем Востоке приходится на начало ХХ в. Тогда
же китайские преступники не только активизировали свои преступные посягательства, но и стали взаимодействовать с частью российской полицией. Формами этого взаимодействия стало коррупционное покровительство полицейских служб Владивостока и Хабаровска китайским опиекурильням, игровым притонам и торговым конторам, незаконно скупавшим золото в России и вывозившим его в Китай.
Библиографический список
1. Государственный архив Иркутской области (ГАИО). Фонд 24. Опись 11/3. Дело 58.2. ГАИО. Фонд 242. Опись 1. Дело 21.
3. ГАИО. Фонд 245. Опись 1. Дело 611.
4. ГАИО. Фонд 245. Опись 1. Дело 708.
5. ГАИО. Фонд 600. Опись 1. Дело 894.
6. Граве В.В. Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье. СПб., 1912.
7. Крюков Н.А. Промышленность и торговля Приамурского края. Нижний Новгород, 1896.
8. Обыватели и полиция // Сибирские Вопросы. 1912. № 20.
9. Синиченко В.В. Правонарушения иностранцев на востоке Российской империи во второй половине XIX - начале XX веков. Иркутск: ВСИ МВД России, 2003.
УДК 882+808.2
ПОЭМА Н.В. ГОГОЛЯ «МЁРТВЫЕ ДУШИ» В КОНТЕКСТЕ МЕЖКУЛЬТУРНОГО ДИАЛОГА Г.М. Крюкова1
Национальный исследовательский Иркутский государственный технический университет, 664074, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Обосновывается необходимость оценки поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души» в китайской аудитории с опорой на семантику понятия «душа» в традиционной культуре Китая и на варианты использования семы «душа» в структуре русскоязычных слов, словосочетаний и устойчивых выражений. Обращается внимание на роль антитезы в структуре анализируемого произведения в целом. Библиогр. 10 назв.
Ключевые слова: душа; мёртвые души; обращение; душенька; антитеза; ирония; сарказм.
N.V. GOGOL'S POEM "DEAD SOULS" IN THE CONTEXT OF INTERCULTURAL DIALOGUE G.M. Kryukova
National Research Irkutsk State Technical University, 83, Lermontov St., Irkutsk, 664074.
The article proves the need to evaluate N.V. Gogol's poem "Dead Souls" in Chinese audience based on the semantics of the concept "soul" in traditional Chinese culture and uses of the seme "soul" in the structure of Russian words, phrases and fixed expressions. The attention is drawn to the role of antithesis in the structure of the analyzed literary work as a whole. 10 sources.
Key words: soul; dead souls; treatment; sweetheart; antithesis, irony; sarcasm.
Опора на понятие душа в иноязычной аудитории неминуемо приводит к сопоставлению объёмов базовых концептов в цивилизациях и выявлению степени устойчивости образа в речевой культуре народа. Результаты предпринимаемого исследователями-филологами своеобразного мониторинга паремиоло-гической составляющей лингвокультуры указывают на актуальность внимания к словам и выражениям, связанным с модусом прецедентных и современных дискурсов различного объёма. В этом контексте невозможно игнорировать способы и варианты включения
семы душа как в структуру слова, так и в структуру фольклорного жанра или произведений писателей и поэтов, представлявших в своём творчестве жизнь человека в разные исторические эпохи. Основываясь на результатах анализа слов и словосочетаний, включающих названную сему только в поэме Н.В. Гоголя «Мёртвые души», мы приходим к выводу об актуальности создания для китайских студентов последовательности учебных заданий, которые должны способствовать усвоению более 25 словосочетаний, используемых в названном произведении с опорой на
1 Крюкова Галина Михайловна, кандидат педагогических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного и общегуманитарных дисциплин международного факультета, тел.: (3952) 421635, 89148910961.
Kryukova Galina, Candidate of Pedagogics, Associate Professor of the Department of Russian as Foreign Language and General Humanitarian Disciplines of the International Department, tel.: (3952) 421635, 89148910961.
названную сему. Приведём их в порядке постраничного включения автором в первом томе: «помещики, имеющие около сотни душ крестьян» (гл. 1, с. 5); «мёртвые души»; «расшевелить душу»; «магнетизм души»; «умершие души»; «хватить грех на душу» (взять грех на душу); «единодушный восторг»; «беглые души Плюшкина» (гл. 7); «душевно полюбить» (гл. 8); «полюбить ещё душевнее» (гл. 8); «душевные качества»; «великодушные понятия о заступничестве»; «смеяться от души»; «быть неравнодушным к нему»; «чувствовать в душе угрызения совести»; «произнести от души»; «красота женской души» (гл. 11); «великодушное стремление»; «сохранять чистоту в душе»; «дать по двести рублей за душу»; «подушные деньги»; «бесконечный рай своей души»; «заглянуть в душу»; «добрая душа»; «посмеяться от души над Чичиковым»; «собственная душа».
Общее смысловое и коннотативное варьирование однокорневых и сложных слов, включающих сему душа в структурах выражений во втором томе поэмы, не менее разнообразно. Автор умело опирается на них, прибегая как к собственным оценкам внешности и поведения помещиков, так и к разоблачительным репликам самих персонажей. Так, сема душа появляется в комментировании Н.В. Гоголем характера вербального реагирования помещика Платона Платонова на запрос его брата Василия, заставляя обратить внимание на её структурно-семантическую роль в использовании автором антитезы в поэме в целом и в отдельных эпизодах произведения («Помилуй, брат Платон! Что это ты со мной делаешь ?» - живо спросил господин. «Как это?» - равнодушно отвечал Платонов»). Эта же сема используется в оценке лица (Василий «был ростом пониже Платона, волосом темней и лицом далеко не так красив; но в чертах его было много жизни и одушевленья. Видно было, что он не пребывал в дремоте и спячке»). Повторение в структуре главы слов автора уже персонажем - Василием Платоновым - позволяет читателю констатировать наличие очередной проблемы в духовной жизни помещиков («- Я начинаю думать, Платон, что /.../у тебя душевная спячка. Ты просто заснул /.../от недостатка живых впечатлений и ощущений»). В приводимых цитатах из второго тома (гл. 4) жирным шрифтом нами выделены слова и словосочетания, актуальные для данной статьи и эксплицирующие стратегическое намерение автора поэмы говорить о жизни души. (Заметим, что это намерение становится очевидным уже при знакомстве читателей с первым томом, где, во-первых, живописуется ситуативное речевое и неречевое поведение персонажей, во-вторых, представлены рассуждения автора, включающие его апелляции к читателю, кроме того, внимание читателя стратегически обусловленно переводится автором на лирические отступления в структуре повествования о похождениях Чичикова).
Русскоязычный читатель вправе сказать, что в произведении используется определённое понятие, а именно: душа человека. Однако в китайском языке это понятие обозначается иероглифом, в котором значения души и сердца не дифференцируются, если это
касается живого человека. Если же речь идёт о традиционных представлениях, связанных с сакральной стороной жизни человека, в том числе загробной, то необходимо пользоваться другими словами, которые заповеданы практиками даосизма. Таким образом, учебные диалоги в китайской аудитории, знакомящейся с поэмой Н.В. Гоголя, должны быть сориентированы на различные аспекты лингвистического анализа русского слова, созданного с опорой на сему душа. Ведущую роль в уточнении значения русского слова, включающего названную сему, должны играть синонимические ряды, опоры на антонимы живой - мёртвый, словообразовательный анализ, структуры устойчивых словосочетаний и их толкования с использованием соответствующих статей в словарях русской фразеологии, диалогические дискурсы - всё, что в дальнейшем будет способствовать восприятию китайскими читателями смысла фразы, диалогического дискурса, лирического отступления и художественного текста (ХТ) как связного целого, смысловые части которого объединены стратегией автора.
Обязательным этапом в подготовке цикла заданий для инокультурных обучаемых, знакомящихся с ХТ, является и литературоведческий (сюжетный) анализ речевых ситуаций, непосредственно связанных с действиями Чичикова как центрального персонажа, озабоченного выполнением фантастического плана, то есть скупкой мёртвых душ. Но при выборе блока структур, генерализуемых в обучении для оценки состояния посещаемых Чичиковым поместий и его жизненных перипетий, невозможно игнорировать их лингвистическую составляющую, а именно, предикативные варианты в форме прошедшего и настоящего времени: «кто сколько имеет душ крестьян»/ «у кого сколько душ крестьян» (т. 1, гл. 1); «кто сколько предложил/ запросил/ заплатил за душу»; «кто продаёт души, боясь/ опасаясь продешевить»; «кто уличает кого в мошенничестве»; «кто подозревает кого в чём»; «кто пытается навязать кому что»; «кто арестован за что», «кто пытается избежать разоблачения», «кто пытается спасти что», «кто спасает что/ кого от чего»; «кто спасает себя от наказания благодаря чему и кому» (т. 2, заключительные главы). Опора на эти структуры оптимизирует восприятие сюжета иноязычными обучаемыми, далеко не всегда готовыми адекватно дешифровать структуры всех предложений в неадаптированном и в адаптированном варианте ХТ самостоятельно.
При учёте специфики восприятия китайскими студентами проблематики поэмы Н.В. Гоголя «Мёртвые души» следует прогнозировать и характер «разночтений» культурологического характера, возникающих по причине несовпадения объёма понятия душа в даосизме и христианстве. Во-первых, актуально учитывать следующее: с древних времён китайцы усвоили представление о том, что у человека две души. В момент его зачатия создаётся «животная» душа. «Высшая» душа, связанная в представлениях христиан с духовностью бытия, появляется у человека в момент его рождения. С телом умершего остаётся «животная» душа, нуждающаяся, находясь в захоронении, в подношениях лиц, посещающих могилу. Утрачивая вме-
сте с разлагающимся телом жизненные силы, она превращается в тень подземного мира «жёлтых источников» [10, с. 41]. Корреспондирующие с русским словом понятия звучат как по (лат. ро) и хунь (лат. Ийп). Понятие pд в современных двуязычных словарях переводится как: а) душа; б) душевные силы [8, с. 261]. «Высшая» душа после смерти человека поднимается в Небо, «восходит ко дворцу Шан-ди», чтобы пользоваться теми привилегиями, которыми отличается жизнь знатного человека на земле [10, с. 41]. Во-вторых, преподаватель должен помнить, что в китайском обществе сохраняется поверье: обе души умершего находятся в прямой зависимости от жертвоприношений. Если жертвоприношения недостаточны или прерваны, по превращается в гуй, то есть демона, голодного и злобного духа, враждебного живущим на земле людям. Слово хунь в современных словарях переводится как душа, душа умершего, покойник. Эта душа в случае отсутствия жертвоприношений также превращается в злого духа, обречённого на вечную нищету [ 8, с. 156; 10, с. 41]. О важной роли обрядов жертвоприношений духам умерших родственников свидетельствуют и китайские народные сказки. В одной из них бедняк А Сань готов притвориться мёртвым и обмануть монаха, который должен при-нестии богатую поминальную снедь. Это притворство должно вознаградиться: поминальная снедь послужит жертвоприношением духам предков накануне всеобщего китайского праздника. Во время чтения приглашённым монахом Священной книги жена А Саня жалобно причитала над мнимым покойником: «Ох, я бедная! Кто меня пожалеет, кто меня приласкает?!» Монах опрометчиво ответил на её причитания: «Я приласкаю», и при этом подмигивал ей из-за Священной книги. Та продолжала: «О, дорогой мой муж, вернись и побей этого глупого нечестивого монаха!» Как услышал это мнимый покойник А Сань, схватил палку и ну лупить монаха! Тот еле ноги унес. А всё угощение осталось А Саню и его жене. [5, с. 56-57]. Цитируемый нами материал помогает преподавателю уточнить перспективы работы с ХТ в ино-культурной аудитории в целом, если сюжет связан с этической стороной жизни души: в восприятии китайскими студентами речевого и неречевого поведения персонажей ХТ непременно будут присутствовать оценки, учитывающие даосские мотивы обрядовой жизни сакрального характера.
Для традиционной семейной жизни русских и китайцев самым значительным различием цивилизаци-онно-обрядового порядка является тот факт, что подношения умершим могут совершаться лишь потомками-мужчинами. Прекращение этих обрядов свидетельствует об уничтожении родового клана. Можно сколько угодно дискутировать по поводу мнения о том, что страх последней и непоправимой катастрофы, то есть уничтожение клана и превращения духов предков в нищих демонов, «был да и по-прежнему остаётся для большинства китайцев главным стимулом продолжения мужской линии, самой глубокой причиной, по которой сыновья ценятся больше всех других благословений» [10, с. 42]. Однако не учитывать это мне-
ние невозможно.¡Знакомство с современной жизнью китайских матерей, вопреки существующей демографической политике китайских властей рожающих двух, трёх и даже четырёх детей, приводит к мысли о том, что эти матери рожали и рожают в надежде, что появится сын. Таким образом, в традиционном восприятии китайцами двух понятий, связанных с русским словом душа, оказывается цивилизационно закреплённым и понятие сын, этически корреспондирующее с обрядовой стороной жизни китайского народа. Оно воспринято из древности и включается в наследуемую обязанность старшего сына продлевать жизнь рода во имя безбедственного существования духов предков. Всё это напрямую соотносится, как очевидно, с понятием духовное благополучие китайской семьи в целом. Вспомним легенду о происхождении Конфуция, которая приводится в разных изданиях как исторический эпизод и весьма популярна в традиционной китайской педагогике. В первом браке у отца Конфуция Шулян Хэ рождались только дочери, девять девочек, а наследника не было. Во втором браке родился долгожданный сын, но несчастья преследовали храброго воина, мальчик был калекой. Тогда, в возрасте 63 лет, Шулян решается на третий брак. Его женой соглашается стать молодая девушка из рода Янь. Рождению ребенка сопутствует множество чудесных обстоятельств. Согласно традиции, на его теле имелось 49 знаков будущего величия. Так на свет появился Кун-фу-цзы (или Учитель из рода Кун, известный на Западе под именем Конфуция).
Учитывая отмеченный специфический интерес представителей китайской цивилизации к теме традиционной обрядовой жизни семьи, преподаватель, выстраивающий учебный диалог в ситуации знакомства китайских студентов или стажёров с поэмой Н.В. Гоголя, предусматривает и обозначает в последовательности практических занятий микротемы, связанные именно с семейной жизнью персонажей. Так, все посещения Чичиковым поместий, принадлежащих разным хозяевам, будет, подсознательно, рассмотрено названной частью инокультурных читателей, во-первых, с позиции гендерного благополучия семей Манилова, Коробочки, Собакевича, Плюшкина, то есть помещиков, персонажей первого тома, имеющих/ не имеющих наследников-мальчиков; во-вторых, с учётом перспективы семейного обустройства жизни самого Чичикова, а уже затем с точки зрения исследователей, усматривающих в предпринятой Чичиковым авантюре по скупке мёртвых душ лишь одну из негативных сторон жизни крепостнической России. Последнее обязывает преподавателя дифференцировать поведение современников А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя: списками умерших крестьян пользовались не только лица вроде Чичикова, пытавшегося выдать бумагу с перечнем имён мёртвых крестьян за документ о приобретении живых крестьян для их переселения и получить по фальшивому документу ссуду от государства для обустройства на новых землях. Фамилии/прозвища и имена умерших присваивались бежавшими от помещиков крепостными (спасаясь от преследования, беглые выдавали себя за умерших).
Во время пребывания А.С. Пушкина в кишинёвской ссылке по Бессарабии разнеслась молва, будто город Бендеры бессмертен: в течение многих лет там не было документально зарегистрировано ни единого умершего. В результате расследования, предпринятого властями, выяснилось, что имена умерших переходили прибывавшим в Бендеры беглым крестьянам [7, с. 397]. Далее следует отметить известный исторический факт: души умерших крепостных мужчин - мёртвые души - числились в документах их бывших владельцев как живые до очередной ревизии. А поскольку ревизии были нечасты, то помещик, владелец крепостных, вынужден был платить за них подати как за живых, то есть мёртвые души были явной обузой для любого помещика-крепостника и семьи умершего (подати - казённые налоги - в стилистике официально-деловой сферы речевого общения XIX в.) [4, с. 159].
С учётом «семейного» ракурса анализа, обусловленного национально-культурной спецификой восприятия китайскими обучаемыми первого тома поэмы, можно отметить, что с их точки зрения вполне благополучна на период посещения Чичиковым помещиков лишь жизнь Манилова. Он воспитывает сыновей Фе-мистоклюса и Алкида, что соответствует представлению китайцев о перспективности жизни клана. Однако неизвестно, как поведут себя выросшие сыновья в попытке обрести самостоятельную жизнь в поместье, хозяин которого - их отец - увлечён утопическими идеями и ежедневно руководствуется целями лишь приятного времяпрепровождения.
Мысль о проблемах выросших детей и их состарившихся родителей возникает сразу же, как только читатель знакомится с драмой Плюшкина, не пожелавшего материально помогать не только сбежавшей без родительского благословения дочери, ставшей женой офицера и матерью двух мальчиков. Плюшкин отказал в помощи и единственному сыну, который также не оправдал надежд отца, вместо канцелярской службы выбрав карьеру военного. Но как на явный источник настоящих и грядущих бед для родового клана Плюшкиных китайские студенты укажут не на самого Плюшкина, а на его сына и дочь: непослушание детей с древних времён осуждается в Китае как тяжкий грех. Теме сыновнего благочестия посвящено множество сюжетов, которые веками сохранялись в устной и письменной китайской культуре. В частности, отметим, что старая китайская драма «История флейты» не утратила своего явного воспитательного значения, если продолжает знакомить молодых людей со степенями сыновнего благочестия. По мнению одного из действующих лиц, отца, отправляющего сына в столицу для получения высшей учёной степени, верхом сыновнего благочестия может быть только одна цель - оставить о себе добрую репутацию для последующих веков во славу своих родителей. Для этого сын обязан на неопределённое время оставить в семье своего отца собственную жену. Сын же, по мнению отца, не хочет покидать молодую супругу, что приводит к семейному разладу. Отец предполагает самое страшное: сын не боится противоречить своему отцу. Сын, услышав это, пада-
ет на колени и восклицает: «Небо! Я противоречу своему отцу? (Поднимаясь.) О мои родители! Может ли сын ваш противиться вам? О! Повторяю: меня удерживает здесь только ваш преклонный возраст» [9, с. 345].
Сомнения китайских студентов относительно благополучия Манилова как продолжателя обрядовых традиций родового клана возникают и по другой причине. Он, в частности, из желания быть приятным Чичикову не способен различать вечное и суетное. «Манилов /.../хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь» (гл. 2, с. 37). Как о «совершенной дряни» он думает об умерших, с которыми, следуя традициям китайской жизни, здравствующим нужно быть предельно осторожными, чтобы не накликать на себя беду. Таким образом, называя «совершенной дрянью» не просто умерших соотечественников, а хорошо знакомых крестьян, тех, кто, возможно, содержал его старших родствеников и его семью, Манилов оценивается негативно не только русскими читателями. Китайские читатели, даже если они ещё не готовы страноведчески точно анализировать характер экономических и духовных связей семьи русского дворянина-помещика с его крепостными крестьянами, не могут не осуждать Манилова за непочтительное отношение к миру сакрального в целом.
Персонажи пострадавшего от огня второго тома «Мёртвых душ», несомненно, заслуживают большего уважения читателей: в этой части появляются образы предприимчивых людей, которые заняты нехаратер-ной для помещиков первого тома деятельностью (она связана с исправлением нравов современников и даже улучшением материальной стороны жизни крепостных). Но план соответствия жизни русской семьи гендерным предпочтениям китайцев, озабоченных обустройством жизни умерших предков, и в этом томе оказался представленным лишь тремя семьями. Знакомство с их жизнью вновь оказывается неутешительным: ни один отец не готов служить образцом примерного поведения своим сыновьям. Хотя читатели ощущают явную отцовскую гордость гоголевского персонажа Петра Петровича Петуха за своих сыновей-гимназистов, однако этот помещик проявляет свою любовь к мальчикам своеобразно. Она у него носит явно гастрономически-животный оттенок и никак не связана с выстраиванием перспектив экономически благополучной жизни сыновей в недалёком будущем. В этой связи актуально обратить внимание иноязычных читателей на три факта из жизни этого персонажа. Вначале - на гостеприимное поведение Петра Петровича, угощающего Чичикова телятиной и рекламирующего качество нежного мяса: «Два года воспитывал на молоке /.../, ухаживал, как за сыном» (т. 2, гл. 3). Телёнок и сын, таким образом, уравнены помещиком в том варианте ухаживания за ними, когда понятие воспитывать связывается только с вариантом питания. Далее останавливаем критический взгляд на своеобразии гастрономической щедрости Петра Петровича как хозяина и отца: «Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости, давал допить
Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола - как бы ни в чём не бывали, точно выпили по стакану воды» (т. 2, гл. 3). Читатели обращают внимание и на состояние имения Петуха: оно заложено. Чичиков, узнав об этом, невольно подумал о хозяине имения как о несмышлёныше: «Дурак, дурак! /.../промотает всё да и детей сделает мотишками». Мы не можем не согласиться с оценкой поведения, данной Чичиковым Петуху: автор «Мёртвых душ», рассказывая о пире, в который превратился обед у этого помещика, упоминает о ломбарде. С помощью именно этого заведения помещиком приобретены были запасы той провизии, которые принято называть алкогольными напитками: «Получивши деньги из ломбарда, Пётр Петрович запасся провизией на десять лет вперёд. Он то и дело подливал да подливал» (т. 2, гл. 3). Итак, представленная Н.В. Гоголем картина воспитания сыновей очередным русским помещиком приводит читателей к выводу о том, что характер энтузиазма, проявляемого отцом, никак не связан с развитием интеллектуальных возможностей детей и их нравственности.
Оба тома знакомят читателей с вариантами мотовства помещиков. Приводя к обнищанию народа, эти варианты различаются лишь характером поведения помещиков, привыкших жить одним днём, не задумываясь о будущем. Деятельный Пётр Петрович Петух так же безответственно ведёт себя по отношению к своим детям и крестьянам, как и опустивший руки разорившийся Хлобуев. Манилов также далёк от проблем развития хозяйства и нравственного воспитания подопечных, как и Ноздрёв. Игрок, мот и враль Ноздрёв не способен воспринимать себя как главу родового клана, обеспокоенного жизнью души ни на грешной земле, ни в потустороннем мире. В результате, его зять Мижуев лишается мотивирующей основы почтительного отношения к тестю, как того требует разница в возрасте и степень родства, являющиеся мерилами этикетного социально-асимметричного поведения в истории разных цивилизаций.
Приведённые аспекты анализа поэмы Н.В. Гоголя, обусловленные своеобразием гендерно-семейного подхода китайских читателей к восприятию понятий мёртвые души, социально-психологическое благополучие семьи и ХТ в целом, позволяют более эффективно распределить учебное время, не игнорируя её критической составляющей. Лёгкая ирония, горькая усмешка и сарказм великого писателя по отношению к человеку как владельцу живых и мёртвых душ, духовному наставнику и хозяйственнику улавливается в каждом из эпизодов, знакомящих читателя с семейной жизнью помещиков, воспитывавших и воспитывающих собственных сыновей.
При подготовке последовательности учебных заданий в число актуальных лингвистических параметров анализа слова и понятия традиционно включаем морфемы вначале словообразовательного, а затем формообразующего уровней. Корректируя свои представления о принципах типологического деления русскоязычных слов на части речи, обучаемые анализируют лексемы душа, душевно, равнодушно, велико-
душие, добродушие, равнодушные, душевная, единодушный, простодушие, подушные (деньги), бездушное (тело), равнодушие. Рассматривая в инокультур-ной аудитории роль морфем, использование которых призвано транслировать в обращениях душенька, душечка эмоциональное состояние говорящего и его отношение к адресату, важно уточнить также некоторые социальные характеристики адресанта и адресата. В первом томе преобладают обращения с суффиксом еньк-, которые преимущественно адресуются лицам женского пола и детям (9 случаев); лишь в одном случае - женой Собакевича Феодулией Ивановной мужу, что, безусловно, оценивается читателем как уникальный стилистический приём автора, знакомящего соотечественников с ситуацией привычного психологического приёма нейтрализации разгневанного главы дома.
Внимание читателей к стилистике диалогических дискурсов приводит к выводу: у всех помещиков -персонажей поэмы, разный характер, но все они не готовы к тем внутренним, духовным, изменениям, которые бы помогли им улучшить жизнь народа. Даже при учёте того уважительного отношении Собакевича к своим умершим крестьянам, которое он в запальчивости демонстрирует Чичикову, читатели не могут не отметить: это случай, не имеющий перспектив материального поощрения крестьян. Скуден круг подлинных интересов этого помещика, низко - по-барски - он привык себя вести в повседневной жизни, нимало не заботясь о негативном впечатлении, которое он производит на лиц из своего ближайшего окружения. Студенты уточняют фразу автора «Собакевич не любил ни о ком хорошо отзываться», приводя последовательность используемых помещиком бранных слов, уместных лишь для неформального общения помещика с безответными жертвами. Автор завершает последовательность оскорбительных выпадов Собакевича против первых лиц города: масон, дурак, первый разбойник в мире, мошенник, свинья, обращением-амортизатором душенька, адресованным Собакевичу женой. Умилительная коннотативность обращения душенька противоречит грубо-агрессивному состоянию души адресата, то есть Собакевича, которое он демонстрирует в общении с Чичиковым. Это обращение не соответствует ни внешнему облику Собакевича, ни его гастрономическим пристрастиям и аппетиту, ни его поведению за столом, далёкому от норм речевого этикета, ни его имени (вспомним текстовые оценки: «медведь! совершенный медведь!»; «его даже звали Михаилом Семёновичем» (гл.5)). Поскольку оскорбительные речевые выпады Собакевича представляют собой мгновенные оценки реплик Чичикова, придерживающегося стратегии комплиментарного вербального поведения, то в результате обмен мнениями Собакевича и Чичикова превращается в диалог противоречий, что не соответствует принципам коммуникации в восточно-азиатском лингвокультурном сообществе. Таким образом, тематическое контрреагирование Собакевича встраивается в общую структуру произведения, где антитеза направлена выявить существенные противоречия в жизни социальной
группы. В данном случае реплики Собакевича свидетельствуют не только о его грубости, но и о моральном климате в том социуме, который анализируется русским писателем. Оценивая приёмы, используемые Н.В. Гоголем для осмеяния образа, читатели знакомятся с фрагментами самохарактерики Собакевича, в которых этот персонаж говорит о потребности собственной души (в цитате выделено жирным шрифтом), а далее - обращают внимание на мотивацию использования персонажем обращен ия душа: «Щи, моя душа, сегодня очень хороши! - сказал Собакевич, хлебнувши щей /.../»; «Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму её в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа./.../У меня когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съём двух блюд, да съем в меру, как душа требует. - Собаке-вич подтвердил это делом: он опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел всё, обсосал, обгрыз всё до последней косточки». Опора на слова душенька и душа позволяют Н.В. Гоголю создать гротесковый вариант семейной жизни русского помещика, далёкой от романтических традиций и духовного благочестия: Собакевич поощрительно адресует жене моя душа, удовлетворившись вкусом щей. Приведённый нами цитатный материал помогает инокультур-ным читателям аргументировать тезис и о том, что главная забота Собакевича о собственной душе сводится к чревоугодию, а обращения душенька и душа моя чередуются с потоками вульгаризмов, придавая особый - медвежий - колорит гостеприимству, оказываемому помещиком Чичикову. Читатели понимают, что Собакевич ничуть не смущён тем обстоятельством, что впервые принимает у себя дома Чичикова -новое лицо и для среды городских чиновников, и для помещиков.
Стремление читателя познакомиться с характером неформального реагирования Собакевича на определённые имена земляков будет удовлетворено, если вспомнить о том, с каким неподдельным воодушевлением Собакевич говорил о своих умерших крестьянах-мастерах. Таким образом, мы вновь вернёмся к роли антитезы в поэме: автор вводит в повествование речевые ситуации и эпизоды, которые заставляют читателя оценивать души умерших крестьян с душами
здравствующих правителей, чиновников, помещиков не в пользу дворян.
Результаты анализа ситуаций, в которых используются обращения душенька, душечка, моя душа, душа моя, свидетельствуют об особом социальном статусе адресатов (они принадлежат к привилегированному сословию) и включаются в особую структуру сюжетной антитезы, выстроенной автором уже в первом томе поэмы: бездушные по своей социальной природе люди, живущие чужим трудом, адресуют варианты словесного умиления лишь себе подобным. Перечень разнообразных оскорбительных обращений в поэме, включающих нелицеприятные слова, высказываемые непосредственно безмолвному адресату, - в той сюжетной параллели, которая характеризует специфику отношений господ к народу-кормильцу.
Представленные направления анализа поэмы сориентированы на овладение студентами определённым объёмом лингвистической, литературоведческой, культурологической, исторической и коммуникативной компетенций, актуальных для адресного филологического анализа ХТ в инокультурной аудитории [1]. Завершение работы над поэмой подчинено задачам, связанным с обсуждением мотивов, которые обусловили, во-первых, устойчивость понятия мёртвые души в современных русскоязычных дискурсах обличительного характера, во-вторых, вторичное осмысление этого понятия - люди, мёртвые духом. Названные словосочетания традиционно приводятся исследователями паремиологической составляющей современной лонгвокультуры, в том числе создателями «Словаря русской фразеологии» [2, с. 176].
В результате проведённой под руководством преподавателя разноаспектной работы инокультурные читатели готовы оформить резюме, в котором, в частности, отмечается, что название поэмы «Мёртвые души», во-первых, превратилось в обличительную метафору жизни и деятельности хозяев, владельцев крестьянских душ; во-вторых, оно выступает маркером бездуховного и нерационального поведения господствующего социального сословия, невольно/бездумно стремящегося к уничтожению всего, что сотворено природой и живой душой народа; в-третьих, обозначает безответственное направление в семейной педагогике, не желающей следовать образцам духовного развития человечества.
Библиографический список
1. Бабенко Л.Г. Филологический анализ текста. Основы теории, принципы и аспекты анализа: учебник для вузов. М.: Академический Проект, 2004. 464 с.
2. Бирих А.К., Мокиенко В.М., Степанова Л.И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник. СПб.: Фолио-Пресс, 1998. 704 с.
3. Гоголь Н.В. Мёртвые души. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1969. 394 с.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М.: Терра, 1994. Т. 3. 560 с.
5. Китайские народные сказки. М.: Худож. лит., 1956. 250 с.
6. Конфуций. Изречения (Луньюй). Книга песен и гимнов (Шицзин) / пер. с китайского и примеч. И. Семененко и А. Штукина. М.: АСТ, 2007. 400 с.
7. Машинский С. О великой поэме Гоголя. В кн.: Гоголь Н.В. Мёртвые души. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1969. С. 395421.
8. Новейший китайско-русский и русско-китайский словарь / сост. Левина О.В. М.: ООО «Дом славянской книги», 2010. 960 с.
9. Сидихменов В.Я. Страницы прошлого. М.: Наука, 1987. 448 с.
10. Фицджеральд С.П. Китай. Краткая история / пер. с англ. 1998. 456 с. Р.В. Котенко; научн. ред. Е.В. Торчинов. СПб.: Евразия.
УДК 316.33
БАЗОВЫЕ УСЛОВИЯ ФОРМИРОВАНИЯ И ПРАКТИЧЕСКОЙ РЕАЛИЗАЦИИ ГРАЖДАНСКОГО ПОТЕНЦИАЛА ИНДИВИДА
Е.В. Лесниковская1
Иркутский государственный университет, 664003, г. Иркутск, ул. К. Маркса, 1.
Рассматриваются необходимые условия для формирования и реализации гражданского потенциала: исходный определенный набор личностных качеств индивида, обладание потенциалом самоорганизации как важнейшей составляющей гражданственности, и способствующее реализации такого потенциала состояние социума, или социокультурной программы, принятой в данном обществе; на основе анализа этих условий сделана попытка вывести комплексное определение гражданственности. Библиогр. 18 назв.
Ключевые слова: гражданственность; самоорганизация.
BASIC CONDITIONS FOR THE FORMATION AND PRACTICAL IMPLEMENTATION OF THE CIVIL POTENTIAL OF A PERSON E.V. Lesnikovskaya
Irkutsk State University, 1, Carl Max St.,664003.
The article deals with the necessary conditions for the formation and implementation of civil potential: primary certain set of personality traits of an individual, possession of the self-organization potential as an essential component of civic consciousness, and the state of the society, contributing to the realization of this potential, or the social and cultural program adopted in a given society. The author makes an attempt to derive a comprehensive definition of the civic consciousness based on the analysis of these conditions. 18 sources.
Key words: citizenship; self-organization.
Об актуальности исследования института гражданственности и формирования гражданского потенциала личности говорит сама ситуация, сложившаяся во многих сферах жизни современного общества, обусловленная и зыбким состоянием бифуркации, и мировым системным кризисом, приводящая к осознанию необходимости построения и развития гражданского общества; возникает ряд задач и проблем, эффективно решать которые можно лишь посредством тесного и ответственного сотрудничества населения с органами государственной власти. Предполагается, что формирование и реализация гражданского потенциала индивидов будет способствовать такой взаимовыгодной кооперации. Наиболее распространенным примером взаимодействия власть - общество на сегодняшний день является наличие в обществе значительного числа некоммерческих общественных объединений, общественных инициатив, работающих в ряде сфер - от проблем жилищно-коммунального хозяйства до глобальных экологических. Для улучшения эффективности работы организаций, реализующих практическое взаимодействие представителей власти и общества, необходимы теоретические и прикладные социологические исследования. Одной из основных
проблем, стоящих перед исследователями гражданственности, является разработка категориально-понятийного аппарата. От эффективности выполнения этой задачи зависит дальнейшая программа мер по реализации проектов, направленных на формирование гражданского сознания населения.
Рассмотрим составляющие понятия гражданственности и основные формулировки отечественных исследователей и попытаемся вывести комплексное авторское определение гражданственности. Прежде всего, необходимо отметить, что гражданственность -понятие полиаспектное и многогранное. Одной из причин «размытости» понятия гражданственности является высокая распространенность его употребления в прессе, программных заявлениях политиков, социальных мероприятиях разного толка, бытовых обсуждениях. Термин «гражданственность» имеет способность преломляться в множестве вариантов толкования, использоваться как эквивалент патриотизма, жертвенности, социальной активности. Разумеется, гражданственность включает в себя аспект отказа от личных интересов в пользу общественных и высокий уровень общественной инициативы, однако едва ли может быть приравнена к этим понятиям. Такое мно-
1Лесниковская Екатерина Викторовна, преподаватель, соискатель кафедры социальной философии и социологии, тел.: 89148962145, e-mail: [email protected]
Lesnikovskaya Ekaterina, Lecturer, Applicant for a scientific degree of the Department of Social Philosophy and Sociology, tel.: 89148962145, e-mail: [email protected]
