CC BY
172
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2010. № 3
Т.М. Гуревич,
доктор культурологии, МГИМО(У), заведующая кафедрой японского,
корейского, монгольского и индонезийского языков; е-mail: tmgur@mail.ru
ЧЕХОВ В ЯПОНИИ: ОТ ОБРАЗА К СЛОВУ
Статья посвящена истории освоения чеховского литературного наследия в Японии. Описываются основные периоды проникновения творчества Чехова в литературную жизнь Японии через переводы, говорится о влиянии его произведений на японских авторов XX в., на конкретных примерах рассматриваются трудности семасиологического и ономасиологического характера, с которыми приходилось сталкиваться переводчикам при работе над чеховским словом и стилем, а также образами, созданными великим русским писателем и драматургом.
Ключевые слова: перевод, литературные связи, произведения Чехова, японский язык, смысл, образ, восприятие, культура.
Tatyana M. Gurevich,
Doctor of Cultural Studies, Head of the Department of the Japanese, Korean, Mongolian and Indonesian Languages, Moscow State Institute of International Relations (University), Russia; e-mail: tmgur@mail.ru
Anton Chekhov in Japan: from image to word
The article is devoted to the assimilation of Anton Chekhov's literary heritage in Japan. It describes the major periods of the spread of Chekhov's literary works in Japanese literary life through translation; discusses the influence of his works on the 20th century Japanese authors; provides specific examples of semasiological and onomasiological difficulties faced by translators when working on Chekhov's style as well as on images created by the great Russian writer and playwright.
Key words: translation, literary ties, Chekhov's works, the Japanese language, meaning, image, perception, culture.
В октябре 2009 г. в рубрике «Книжная полка» газеты «Майни-ти», одной из трех крупнейших газет, была помещена статья критика Ё. Аракавы, посвящённая вышедшему в издательстве «Иванами» сборнику новых переводов повестей и рассказов А.П. Чехова, сделанных Ю. Мацуситой. Надо ли говорить, что практически все произведения этого нового сборника уже не первый раз переводятся на японский язык. Так, например, в Японии только за 1949— 2004 гг. «Вишнёвый сад» выходил на японском языке двенадцать раз в девяти разных переводах1, «Три сестры» — двенадцать раз в шести переводах, «Дядя Ваня» — тринадцать раз в семи переводах, «Медведь» — девять раз в пяти переводах. Считается, что в Японии
1 Этому не стоит удивляться, поскольку только в 1913 г. на японском языке вышли три издания «Вишнёвого сада» в переводах Сэнума Каё, Накатани Токутаро и Ито Рокуро.
хорошо знают и любят А.П. Чехова прежде всего как драматурга, но количество переводов на японский язык других его произведений свидетельствует о том, что японцы прекрасно знакомы с творчеством этого русского писателя в полном объёме. Достаточно сказать, что повести «Дом с мезонином» и «Дуэль» за указанные годы выходили по семь раз в пяти разных переводах, а рассказ «Душечка» — десять раз в восьми переводах.
Надо ли говорить о том, что всё новые и новые переводы давно известных произведений одного из самых любимых в Японии зарубежных писателей делаются для того, чтобы читатели имели возможность воспринимать то, о чем пишет Чехов в самой естественной для японцев манере — «от сердца к сердцу». Именно поэтому переводчики-русисты постоянно работают над перекодировкой чеховских образов в словесную форму, которая наиболее понятна и приемлема для их современников.
Известно, что Чехов писал, не заботясь о том, чтобы его произведения свободно воспринимались и были интересны читателям любой другой страны и культуры. Более того, в своем письме О.Л. Книппер от 24 октября 1903 г. он пишет: «...Для чего переводить мою пьесу («Вишнёвый сад». — Т.Г.) на французский язык? Ведь это дико, французы ничего не поймут из Ермолая, из продажи имения и только будут скучать». Предположения писателя о том, что его произведения не будут представлять интереса для зарубежных читателей, не подтвердились. И в Европе, и в Азии А.П. Чехов является одним из наиболее часто переводимых авторов. Уже при жизни писателя в 1903 г. в Токио были изданы «Альбом» и «Дачники», а в 1904 г. «Тсс!» и «Бабы». Первая зарубежная премьера «Вишнёвого сада» состоялась именно в Японии в 1913 г. К 20-м гг. прошлого столетия на японский язык были переведены все пьесы и большая часть чеховских повестей и рассказов.
Необходимо сказать, что переводы его произведений делались не только с русского, но первоначально и с западноевропейских языков. Впрочем, японцы почти сразу сочли их весьма неудачными. Первое собрание сочинений Чехова выходило в 1919—1928 гг., второе, более полное, переведённое на японский с языка оригинала, вышло в 1933—1935 гг. Следует отметить, что именно на эти годы приходится начало периода активнейшего насаждения в Японии ультранационалистических идей и борьбы с пороками, возникшими из-за якобы слишком быстрого проникновения в страну многих элементов европейско-американской культуры. Издание чеховских произведений и то, что его пьесы ставились на японской сцене вплоть до 1937 г., свидетельствует о том, что творчество этого автора не воспринималось японцами как нечто чуждое, относящееся к качественно другой культуре. Интересно, что именно во время
активнейшей подготовки к войне, когда финансовые средства были крайне ограниченны, в 1941 г., в Японии вышла в свет книга «Жизнь Чехова», составленная Х. Накадзимой.
Похоже, что нигде в мире в 1960 г. так широко, как в Японии, не отмечалось столетие со дня рождения этого русского писателя. По всей стране проводились различные юбилейные мероприятия, в театрах шли новые постановки чеховских пьес, а крупнейшее издательство «Тюокорон» выпустило полное собрание сочинений А.П. Чехова (четвёртое с момента знакомства японцев с его работами) в 16 томах, к которым были добавлены ещё два дополнительных тома. В одном из них были собраны воспоминания современников о Чехове, в другом — помещены статьи русских, японских, западноевропейских и американских авторов, посвя-щённые его творчеству.
Популярность произведений Чехова в Японии определяется не только близостью описываемых русским автором проблем и созвучием эстетических представлений японцев с чеховским художественным стилем, с его творческими мотивами, но и с распознаваемостью предлагаемых им образов.
Привычка избегать крайних высказываний, ярких красок, трагических героев и коллизий, которые в японской эстетике принято считать вульгарными, позволяет японцам весьма естественно ощущать себя в пространстве чеховских произведений. Им близко и понятно чеховское умение видеть поэтическое начало в самых обыденных явлениях, его внимание к обычным мелочам и деталям повседневной жизни.
Восприятие в Японии русской литературы вообще и творчества А.П. Чехова в частности органически связано с общим контекстом японской художественной традиции. Исследователи постоянно отмечают определённое родство чеховской поэтики и поэтики японского классического искусства. Лаконизм чеховского повествования, его мягкие тона и обозначаемые лишь намеком нюансы настроения, недосказанность и внимание к деталям — эти характерные моменты чеховского стиля, порой обескураживающие западного читателя, являются близкими и понятными для японского читателя.
Вполне по-японски подходит Чехов и к пониманию роли фабулы в повествовании, и к пренебрежению внешним эффектом неожиданной развязки «оти», предпочитая ей суггестивную форму выражения «ёдзё» — послечувствование, невыраженные эмоции — ассоциативный подтекст, призванный активизировать воображение читателя. Японская культура, которой свойственно избегать чётких высказываний, особенности изобразительного искусства японских писателей созвучны чеховскому психологизму, его лакунам в описании внутреннего мира и душевного состояния персонажа.
В произведениях Чехова японцы находят отражение основных постулатов буддизма об эфемерности и недолговечности красоты мира, краткости и бренности человеческой жизни, о значимости бытия в его непосредственной данности и сиюминутности. Как в классической, так и в современной японской литературе, в частности у Харуки Мураками, ставшего сейчас в России культовым автором, герои, как и чеховские персонажи, занимают обычно созерцательную позицию, плывут по течению событий, не совершая выбора по своей воле.
У японцев принято писать произведения, заимствуя или несколько изменяя сюжет, время действия и характер героев как классических произведений, так и сочинений, написанных ранее тем же или другими авторами. Немало подобных «реинкарнаций» произошло и с произведениями А.П. Чехова.
Японский литературовед Вакана Коно [Коно, 2008] полагает, что произведения А.П. Чехова и прежде всего «Вишнёвый сад» оказали большое влияние на творчество японских писателей. В частности, он пишет и о том, что в рассказах одного из самых читаемых классиков японской литературы прошлого века Дадзая Осаму (1916—1948) неоднократно можно встретить упоминания имени самого А.П. Чехова и его персонажей.
Общеизвестно, что классик японской литературы начала ХХ в. Акутагава Рюноскэ (1892—1927) прекрасно знал русскую литературу. В его прозе можно увидеть определённые реминисценции чеховских произведений. Так, например, в конце рассказа «Барышня Рокуномия», повествующем о деградации аристократии эпохи Хэйан (VПI—XII вв.) и уходе в прошлое периода расцвета утонченной культуры с культом эстетизма, изящной любви и поэзии, появляется самурай, знаменуя своим появлением выход на историческую арену воинского сословия взамен родовой аристократии. Конец другой новеллы Акутагавы — «Сад» — созвучен тому, как Лопахин с восторгом говорит о новой жизни на месте вишнёвого сада, сообщается о том, что на месте погибшего вместе с постепенным уходом из жизни всех членов семьи старинного сада построена железнодорожная станция — символ нового времени, символ промышленного капитализма. В последних фразах этой новеллы: «О семье Накамура никогда не упоминалось. А о том, что на том самом месте, где они сейчас стоят, когда-то были беседки и искусственные горки, — об этом тем более никто и не думал» — слышится элегическая грусть, созвучная той, что возникает в русской душе при звуках ударов топора в вишнёвом саду.
«Страдания, — писал Чехов, — выражать надо так, как они выражаются в жизни, т.е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией». Ну как тут не вспомнить хрестома-
тийную новеллу Акутагавы Рюноскэ «Носовой платок», в которой автор лишь по скупым внешним признакам предлагает читателю судить о душевных страданиях героини.
Значительное влияние оказал Чехов и на становление японской драматургии. В конце ХХ в. по мотивам чеховского «Вишнёвого сада» была написана пьеса Оридза Хираты «Люди ушедших дней», повествующая о разложении традиционной японской семьи.
Успехом у зрителей пользовалась и пьеса «Капризные воды» (1999), созданная и поставленная Р. Ивамацу, основанная на чеховских рассказах и взаимоотношениях героев «Дяди Вани».
Известный драматург старшего поколения Ю. Кояма (1906— 1982), которого японская театральная критика называет «японским Чеховым», стремится в своих произведениях раскрыть боль разобщения и непонимания друг друга близкими людьми, полагая самым важным в этом мире умение сопереживать и стремление к взаимопониманию. Считается, что в его творчестве синтезировано традиционно японское и чеховское восприятие мира.
В Японии пользуется популярностью не только творчество А.П. Чехова — японцам он как-то по-особенному близок и интересен как человек. В собрания его сочинений обязательно включаются письма писателя, издавались и издаются многочисленные, в том числе и переводные, работы о его жизни и творчестве. Только в 1970—2004 гг. было издано двадцать книг, посвящённых самым разным сторонам деятельности «самого любимого из всех русских писателей XIX века» [Ватанабэ, 2004, с. 12]. В 2004 г., в столетнюю годовщину со дня его смерти, вышло много новых переводов чеховских произведений, сделанных молодыми русистами. В Токио состоялся серьёзный и представительный международный симпозиум «Чехов в XXI веке», на заседаниях двух секций которого, «Чехов и мир» и «Чехов и современность», говорилось о разных аспектах восприятия творчества и самой личности А.П. Чехова во всем мире и, в частности, в Японии и Корее2. Немало юбилейных мероприятий — новые постановки чеховских и связанных с его творчеством пьес, тематические конференции и симпозиумы, гастроли театральных коллективов из России — планируется провести по всей Японии и в 2010 г. в связи со 150-й годовщиной со дня рождения писателя.
2 Чехова очень любят и в Корее: вспоминая о гастролях в марте 1990 г. Малого театра в Ю. Корее, главный режиссер Национального театра Кореи Им Санг-у говорит: «Для истосковавшихся по Чехову корейских театралов, которые до этого видели пьесы великого русского драматурга, прежде всего — свою любимую "Чайку", только в исполнении корейских актеров, гастроли Малого театра стали редкой возможностью соприкоснуться с современной реалистической драматургией» [Журнал Когеапа. 2009. № 1. С. 60].
Без сомнения, именно Япония занимает сегодня одно из первых мест в мире не только по количеству, но и по художественному уровню переводов произведений Чехова. Надо ли говорить, что эти переводы шлифовались несколькими поколениями переводчиков, пытавшихся как можно точнее донести до японского читателя тонкое очарование простоты и ясности языка Чехова. Так, например, переводчики среди большого количества японских слов с похожим значением долгое время подыскивали подходящее слово для передачи русского понятия «тоска». Они долго не могли прийти к общему мнению, и на какое-то время это слово в русском фонетическом облике оставалось в их переводах и утвердилось в лексиконе японской читающей публики. И это при весьма значительном — более десятка лексических единиц — многообразии слов, передающих тончайшие нюансы и оттенки чувства тоски. По мере проникновения в мир чеховских произведений японские переводчики в зависимости от своего понимания контекста произведения стали использовать при переводе слова «тоска» разные лексемы.
Можно долго говорить о трудности адекватной передачи чеховского текста. Так, например, уже не одно десятилетие между японскими русистами ведутся споры о переводе реплики Лопахина из первого действия, когда он употребляет поговорку «со свиным рылом в калашный ряд». В первых переводах, сделанных с английского языка, был использован образ шелкового кошелька, поскольку в английском варианте шла поговорка You cannot make a silk purse out of sow's ear. Впрочем, как говорилось выше, эти переводы очень скоро были признаны неудовлетворительными. Нашлась подходящая по смыслу японская поговорка «надевать на жеребёнка парадные одежды», в которой, желая сохранить образ свиньи, заменили «жерёбенка» на «поросёнка» (в переводе К. Сэнума). Предлагались также варианты «со свиной мордой в благородную компанию» (в переводе Т. Такамуры) и «со свиным рылом в булочную» (в переводах С. Исиямы и С. Оно). Эти варианты перевода можно считать удачными хотя бы из-за того, что «свинья» имеет в японском языке близкую к русскоязычной коннотацию. Тем более надо учесть, что во втором действии у Лопахина опять появляется сравнение: «почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья». В русском языке при характеристике плохого почерка привычнее звучит «как курица лапой», поэтому упоминание Чеховым в этой реплике «свиньи» вряд ли можно считать случайным. Недостатком японского перевода «со свиным рылом в булочную» является необходимость давать в сноске пояснение такому переводу русского фразеологизма, что свидетельствует о том, что, будучи произнесённой со сцены, реплика вряд ли легко и адекватно воспринимается японскими зрителями.
Впрочем, ещё в 1926 г. М. Ёнэкава предложил вариант перевода, близкий мировосприятию людей, жизнь которых неразрывно связана с морем, — японскую поговорку «мелкая рыбешка, затесавшаяся среди крупных». Такой перевод из-за отсутствия необходимости давать какие-либо пояснения и в силу легкости его восприятия на слух был признан некоторыми русистами (К. Дзиндзай, Д. Маки-хара, К. Кавабата и др.) как наиболее удачный. Споры между сторонниками «морской» и «свиной» образности перевода лопатинской реплики ведутся по сей день, а лишённый образности и лаконизма нейтральный вариант «тип, не соответствующий своему происхождению» (в переводе А. Сасаки), обеими спорящими сторонами признан неудачным.
С немалыми переводческими проблемами мы сталкиваемся при переводе на японский язык даже хрестоматийного чеховского высказывания «Краткость — сестра таланта», которое можно считать формулировкой принципа, лежащего в основе эстетических воззрений японцев. Какая сестра — старшая или младшая, ведь номинация близких родственных отношений в японском языке предполагает обозначение места в семейной иерархии. В мировосприятии японцев нет понятия просто «брат» или «сестра», может быть только «старший/младший брат» и «старшая/младшая сестра», т.е. в словаре есть четыре слова, называющие каждого соответственно месту в этой иерархии. Название пьесы «Три сестры» переводится на японский язык как саннин-но симай — «три человека старших и младших сестёр».
По-японски можно либо словом «родственники» передать идею существования неких родственных отношений, либо надо уточнять, кто является старшим, т.е. главным в рассматриваемой паре. Грамматические категории числа и рода в японском языке отсутствуют, слово «братья» соответственно переводится (по значениям иероглифов) как «старший и младший брат», «сёстры» — «старшая и младшая сестра». Принимая во внимание более жёсткую иерархию между братьями, что старший брат — второй по значимости после отца член семьи, учитывая, что иерархические отношения между сёстрами более нивелированы, в японской интерпретации «краткость» — брат (вероятно, младший) таланта»3.
Интересно, что если русские воспринимают язык чеховской прозы как вполне современный, то переводы, выполненные в середине прошлого века, звучат для современных японцев несколько архаично. Новому поколению читателей предлагают новые и новые переводы, написанные более современным языком. Это необ-
3 Интересно, что «города-побратимы» в японской интерпретации превратились в «города-сёстры» симай тоси.
ходимо ещё и потому, что в начале ХХ в., например, имело место гораздо более значительное различие между мужской и женской речью, в силу чего в какой-то мере облегчалась передача на японском языке женских и мужских реплик. Например, при переводе слов «получила сегодня из Парижа» в реплике Раневской Х. Нака-мура (1932) прибегает к использованию грамматических элементов, характерных для женской речи: кё: пари-кара кита н дэсуно ё. В переводе С. Оно (1998) мы видим при передаче этих слов уже более простую, употребляющуюся как мужчинами, так и женщинами форму: кё: пари-кара кита. Подобных примеров можно привести ещё много. Достаточно сказать, что при переводе «Вишнёвого сада» из 65 случаев употребления глаголов прошедшего времени в женском роде Х. Накамура в 31 случае переводит их, используя специальные «женские» частицы, тогда как С. Оно (1998) в своём переводе использует их уже в 17 случаях.
Сейчас перед японскими переводчиками стоит очень непростая задача: как передать по-японски реплику той или иной героини, не исказив её образ, другими словами, как, избежав её излишней «модернизации», не представить её как несколько устаревшую или жеманную особу.
Больших усилий стоит переводчикам адекватная передача на японском языке и тонкого чеховского юмора как средства борьбы с пошлостью и серой обыденностью. Если в переводах прозы можно прибегнуть к помощи комментария, то в драматических произведениях мы наблюдаем стремление передать подтекст средствами, принятыми в японском дискурсе.
Говоря о переводах с русского на восточные языки, нельзя не отметить ещё один интересный момент: благодаря специфике словоупотребления в этих языках и значительному различию понятийных полей как будто появляются новые смысловые грани чеховского текста. Так, например, не сразу было выбрано даже наиболее подходящее, с точки зрения японцев, слово в переводе названия рассказа «Человек в футляре». Исконно японское слово хако — «ящик, коробка, упаковка», которое было использовано в переводе этого рассказа (хако-ни хаитта отоко), напечатанном в полном собрании сочинений А.П. Чехова, вышедшем в издательстве «Тю-окорон», вероятно, из-за конкретности и отсутствия какого бы то ни было переносного значения было в последующих переводах (кэ:су-ни хаитта отоко) заменено на заимствование кэ:су от англ. case, не имеющее в восприятии японцев чётких понятийно-смысловых границ.
Выше уже говорилось о том, как не сразу сумели переводчики соотнести с японским мироощущением русское слово «тоска». Японское отношение к жизни и смерти можно усмотреть в выборе
в переводе К. Икэды рассказа «Скрипка Ротшильда» для слова «тоска» японского понятия сабисиса — «тоска, грусть, одиночество». Это слово было использовано, например, во фразе «Но когда он возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска». Неоднократно встречающееся в рассказе слово «тоска», для которого, казалось бы, в разные моменты повествования можно было бы подобрать разные эквиваленты, которых, как уже отмечалось, довольно много в японском языке, К. Икэда переводит только как сабисиса. Таким образом, становится очевидным, что для японцев со смертью связано прежде всего ощущение грусти и одиночества, а не тоски-горя от безвозвратной потери (канасиса), тоски-скуки (ю:уцу), тоски-подавленности (фусаги-но муси) или ещё каких-нибудь видов тоски, с какими мы встречаемся, увидев перевод этого русского слова в других чеховских рассказах.
Иногда в переводах на японский язык мы сталкиваемся и с искажениями смысла исходного текста. В рассказе «Человек в футляре», переведённом Т. Харой, передающая слова Вареньки фраза рассказчика о том, что «варят у них борщ с красненькими и с синенькими такой вкусный...», звучит на японском как атаситати-но хо:-дэ-ва ака я ао-но ясай-о ирэта борусути-о цукуру кэрэдо, «соря оисий но...». Обратный перевод на русский выглядит так: «у нас там в борщ кладут и красные, и зелёные овощи, но «вкусно...». Переводчик, будучи, вероятно, не осведомлён о том, что на Украине «синенькими» называют баклажаны, берет для перевода корень ао, обозначающий в японском языке как синий, так и зеленый цвета. Поскольку ао-но ясай — это не столько «зеленые», сколько «незрелые» овощи, читатель понимает, что борщ был очень вкусный, хотя не все овощи, из которых он был приготовлен, были созревшими4.
Вероятно, никогда не прекратятся дискуссии по поводу выбора наиболее подходящего варианта для передачи всей глубины образов в чеховских текстах. Выступавший на проходившем в Токио в год столетия со дня смерти Антона Павловича международном симпозиуме «Чехов в ХХ1 веке» профессор М. Ура говорил о том, что он воспринимает чеховские произведения, особенно последнего периода жизни писателя, как воззвание, обращение к читателю [Ура, 2005]. М. Ура замечает, что названия некоторых чеховских рассказов на японский язык следует переводить словами, принятыми в японском языке в качестве обращений. Для примера он рассматривает названия «Душечка» и «Невеста». Объясняя родство слова «душечка» с понятием «душа» и отмечая, что слово «душечка» может быть в русском языке обращением, М. Ура считает неудачным привычный для японского читателя перевод «милая женщи-
4 Автор статьи выяснял этот вопрос у информантов-японцев.
на». Впрочем, вариант, который был бы более удачным, он пока что предложить не может. Ошибочным, по мнению М. Уры, является и перевод словом иинадзукэ рассказа «Невеста». Ключевым моментом, на основании чего делается такое заключение, является эпизод, в котором дети кричат Наде: «Невеста! Невеста!». Указывая на то, что слово оёмэ-сан (невеста, невестка) в японском языке может быть обращением, М. Ура предлагает переводить название этого чеховского рассказа именно этим словом.
Обращая внимание на «звучание» чеховской прозы, М. Ура замечает, что и в пьесах писателя звук органично вплетается в ткань драматических произведений. Так во втором действии «Вишнёвого сада» Гаев и Раневская слышат мелодии еврейского оркестра, через некоторое время в тишине «раздаётся звук отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный», в третьем — «слышно, как настраивают оркестр», а потом «доносятся звуки вальса», в четвёртом — слышно, как на ключ запирают двери, и доносится стук топора. Звуки оркестра в финале «Трёх сестёр» вызывают у Ольги уверенность в счастливом будущем. М. Ура считает, что наполненность звуком, чеховскую «звукопись» необходимо сохранить и в переводах [Ура, 2005].
В настоящее время идёт работа над новыми переводами А.П. Чехова на японский язык. Молодое поколение японских русистов не жалеет усилий, для того чтобы и в этом веке японские читатели имели возможность обращаться к своим любимым произведениям так, как они делали это всегда — «от сердца к сердцу».
Усилия переводчиков А. Чехова неоднократно отмечались в Японии разными премиями и наградами, но, бесспорно, главной из них является постоянный интерес и любовь японских читателей к произведениям русского писателя.
Список литературы
Коно В. «Я буду писать шедевр — японский «Вишнёвый сад» (перекличка Осаму Дадзая с А.П. Чеховым) / Знакомьтесь — Япония. М., 2008. № 48. С. 84—89.
Асахи С. Ватакуси-но тиэхофу (Мой Чехов). Токио, 1974. 353 с. (на японском яз.).
Ватанабэ С. Тиэхофу-но сэкай (Мир Чехова). Токио, 2004. 249 с. (на японском яз.).
Оно С. Кайсэцу (Комментарии). А.Чехов Сакура-но соно (Вишнёвый сад).
Токио, 1998. С. 133—155 (на японском яз.). Ура М. Выступление на Международном симпозиуме «Чехов в XXI веке» [Электронный ресурс] / М. Ура. 2005. Режим доступа: ЫИ^/^^^ос. nii.ac.jp /гоЪип Докша^2005сЬекЬоу2.Мт1 Ямада М. Тиэ:хофу-но тампэн то тэгами (Рассказы и письма Чехова). Токио, 2002. 277 с. (на японском яз.).
