CC BY
54
ных образований. Значение сравнения в лакском языке выражается и в сложных прилагательных, образованных: 1) сочетанием существительного с некоторыми служебными словами, выступающими в роли прилагательных (кьанкьсса 'пахнущий', рангсса 'имеющий цвет'): авлиякьанкьсса 'глуповатый' (букв.: 'как дурак пахнущий'); луххалрангсса 'серый' (луххал- род. пад., от лах 'пыль'; букв.: 'золыцветный'); михакралрангсса 'коричневатый' (михакрал - род п., от михак 'гвоздика' (пряность); букв.: 'гвоздикоцветный'); оьттулрангсса 'кровавый' (оьттул - род. п., от оьтту 'кровь'; букв. 'кровецветный'); ттиликралрангс-са 'темно-коричневый' (ттиликрал - род. п., от ттилик1-'печень'; букв. 'пече-нецветный'); 2) сложением краткой формы прилагательного и глагольной основы: ят1у-пархсса 'красноватый' (букв.: 'переливающийся красным'); ят1ул-рирщусса 'красноватый' (букв.: 'ударившийся в красный'); няк1-талатисса 'синеватый' (букв.: 'переливающийся синим'); няк1-пархсса 'синеватый' (букв.: 'пышущий синим'); к1яла-пархсса 'белесоватый' (букв.: 'светящийся белым'); хъахъи-дирщусса 'желтоватый' (букв.: 'ударившийся в желтый'); к1яла-бишлашисса 'белесоватый, белесый' (букв.: 'сверкающий белым'); хъахъи-мач1асса 'бледноватый'; лух1и-пур-щисса 'смугловатый' (в последних двух примерах завершающие элементы сочетаний несут неясную семантику).
В различных трудах используется различное написание данных прилагательных: дефисное, слитное и раздельное. Элементы кьанкьсса, рангсса, пархс-са и т.д. именуются «глагольной основой», «служебными словами, выступающими в виде прилагательных», «неосмысляемыми формами разного образования». Таким образом, в лингвистической литературе по лакскому языку нет единого мнения относительно статуса подобных образований и их правописания. Семантическая сходность выделенных составных прилагательных и русских прилагательных с аффиксом -оват- достаточно очевидна. В обоих случаях выражается компаративное значение и значение ослабленного признака; 3) сложением основы существительного в и.п., обозначающего предмет сравнения, с полным прилагательным: хьхьиняксса ('голубь' + 'синий') 'сине-голубой', 'сизый'; ц1ухъахъисса ('огонь' + 'желтый') - 'ярко-желтый', 'оранжевый'. Нужно особо выделить то, что в лакском языке, аналогично русскому, заметно развито использование образных значенийзоонимов идентично со значениями, выявляющими в устойчивых сравнениях, то есть компаративных фразеологических единицах, в первую очередь адъективных (АКФЕ): ккаччи 'собака', о злом, неприветливом человеке, ккаччи куна оьсса 'как собака злой'. Они действуют, можно сказать, не пересекаясь. То же самое возможно заявить и о сочетаниях вида ккаччи кунасса 'собакаподоб-ный, 'подобный собаке', используемые в лакском языке, вместе с оценочными метафорическими значениями существительных и АКФЕ со словами-зоонимами.
Это послужило распространением точки зрения, что словосочетания с кунасса -это как бы спрессованные сравнительные фразеологические единицы, в которых нет основания сравнения [4, с. 54].
Рассмотренные нами здесь примеры демонстрируют, что в лакском языке представлены разнообразные морфологические единицы, репрезентирующие признаки семантического поля компаративности. Среди них есть как словообразовательные, так и формообразовательные структуры. Например, трактовки морфемы кунасса значением 'как, подобно' в качестве послелога, форманта уподобляющего падежа, служебной частицы, морфемы сравнительной степени, свидетельствуют о том, что мы имеем дело со словоизменительной морфемой, образующей грамматическую форму компаративной семантики. Рассмотренные формы, выражающие разновидности значения сравнения, нуждаются в теоретической интерпретации с позиции принадлежности их к сферам словоизменения либо словообразования. Это позволит, на наш взгляд, эксплицировать в лакском языке грамматическую категорию сравнения. При этом следует исходить из того, что сравнение рассматривается как трёхчленная структура, состоящая из обозначений: 1) сравниваемого объекта; 2) эталона сравнения (объект, с которым производится сравнение); 3) основания сравнения (признак, присущий обоим объектам). Результатом когнитивной операции сравнения является установление сходства либо различия между объектом и эталоном сравнения по актуализируемому признаку - основанию сравнения. В этой триаде сам признак, по которому соотносятся реалии, в общем случае не является переменной - различны либо похожи друг на друга по этому признаку (размеру, качеству, количеству, интенсивности проявления актуализируемого признака) именно сравниваемые объекты. Поэтому грамматикализации сходства или различия правомерно ожидать и в формах обозначений самих сравниваемых объектов. Устанавливаемые когнитивной операцией сравнения сходство или различие являются функцией грамматических средств выражения компаративности. Следовательно, при описании таких средств в каком-либо языке надо выявлять языковые формы, выполняющие функции выражения сходства или различия, и ожидать, что таковыми могут быть не только формы категории степеней сравнения прилагательных и наречий. Такой подход предлагает модель описания, представленная в «Теории функциональной грамматики...» под ред. А.В. Бон-дарко [5, с. 103]. Последовательная реализация этого подхода позволяет обнаружить иные способы грамматикализации компаративности. В лакском языке, таким образом, компаративная семантика может выражаться не формами прилагательных, как в русском, а формами имён сравниваемых объектов, т.е. формами существительного.
Библиографический список
1. Услар П.К. Этнография Кавказа. Языкознание. Тифлис: Издание Управления Кавказского учебного округа, 1892.
2. Измайлова Д.С. Лексико-грамматические особенности имен прилагательных в лакском языке. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Махачкала, 1995.
3. Абдуллаев И.Х., Эльдарова РГ Вопросы лексики и словообразования лакского языка. Махачкала: ДГУ 2003.
4. Гасанова ГА. Производные прилагательные с семантикой сравнения в лакском языке в сопоставлении с русским. Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2015.
5. Бондарко А.В. Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Отв. ред. А.В. Бондарко. Ленинград: Наука, 1987.
References
1. Uslar P.K. 'Etnografiya Kavkaza. Yazykoznanie. Tiflis: Izdanie Upravleniya Kavkazskogo uchebnogo okruga, 1892.
2. Izmajlova D.S. Leksiko-grammaticheskie osobennosti imen prilagatel'nyh v lakskom yazyke. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Mahachkala, 1995.
3. Abdullaev I.H., 'E'darova R.G. Voprosy leksikiislovoobrazovaniya lakskogoyazyka. Mahachkala: DGU, 2003.
4. Gasanova G.A. Proizvodnye prilagatel'nye s semantikoj sravneniya v lakskom yazyke v sopostavlenii s russkim. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i prakiiki. Tambov: Gramota, 2015.
5. Bondarko A.V. Teoriya funkcional'noj grammatiki: Vvedenie. Aspektual'nost'. Vremennaya lokalizovannost'. Taksis. Otv. red. A.V. Bondarko. Leningrad: Nauka, 1987.
Статья поступила в редакцию 24.02.19
УДК 882 Гроссман7Жизньисудьба2.06
Abdullaeva S.N., postgraduate, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: sveta_abdullaeva_1986@mail.ru
Mazanaev Sh.A., Professor, Dagestan State University (Makhachkala, Russia), E-mail: filfak37a@mail.ru
CONTRAST AND PARADOX AS THE BASIS OF THE AUTORS CONSEPT AND THE FORMS OF ITS EMBODIMENT IN THE EPIC NOVEL BY VASILI GROSSMAN "LIFE AND DESTINY". The article presents research on the contrast and the paradox making a basis of an author's attitude and also means of their artistic realization in the epic novel "Life and Destiny" by V. Grossman. The scientific novelty of article is that such philosophical and esthetic principles and a basis of poetic means are for the first time covered in the novel as contrast and a paradox. The main conclusions are as follows: 1) the contrast beginning is shown almost in each component of the book, starting with the name of the book and proceeding in figurative system, speech forms, composition, poetic means, psychologism forms; 2) an antithesis by Grossman - the evidence of total split, loss of integrity as at the level sociohistorical (the personality - the state, the person - fascism), and existential, moral, philosophical (split in a human soul); 3) use of an oxymoron is natural as at the heart of the author's concept of the person and an era - a contradiction, dissonance, connection of what is not joinable.
Key words: contrast, paradox, antithesis, oxymoron, poetics.
С.Н. Абдуллаееа, соискатель, Дагестанский государственный университет, г. Махачкала, E-mail: sveta_abdullaeva_1986@mail.ru
Ш.А. Мазанае, доц. филол. наук, проф., Дагестанский государственный университет, г. Махачкала, E-mail: filfak37a@mail.ru
КОНТРАСТ И ПАРАДОКС КАК ОСНОВА АВТОРСКОЙ КОНЦЕПЦИИ И ФОРМЫ ИХ ВОПЛОЩЕНИЯ В РОМАНЕ-ЭПОПЕЕ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА «ЖИЗНЬ И СУДЬБА»
Статья посвящена исследованию контраста и парадокса, составляющих основу авторского мировосприятия, а также средств их художественного воплощения в романе-эпопее В. Гроссмана «Жизнь и судьба». Научная новизна статьи заключается в том, что впервые освещены такие философско-эсте-тические принципы и основа поэтических средств в романе, как контраст и парадокс. Основные выводы таковы: 1) контрастное начало проявляется почти в каждом компоненте книги, начиная с названия книги и продолжаясь в предметной изобразительности, образной системе, речевых формах, композиции, поэтических средствах, формах психологизма; 2) антитеза у Гроссмана - свидетельство тотального раскола, потери цельности как на уровне социально-историческом (личность - государство, человек - фашизм), так и экзистенциальном, моральном, философском (раскол внутри человеческой души); 3) использование оксюморона закономерно, так как в основе авторской концепции человека и эпохи - противоречие, разлад, соединение несоединимого.
Ключевые слова: контраст, парадокс, антитеза, оксюморон, поэтика
Творческое наследие Василия Гроссмана (1905-1964) - неотъемлемая часть литературы XX в.
Первые примеры исследования произведений Гроссмана появились во второй половине 1960-х - начале 1970-х гг, но главное творение автора - роман-эпопея «Жизнь и судьба» - не получило своей оценки вплоть до начала 1990-х гг. Произведение Гроссмана так и осталось недооценённым и «недоосмысленным»; основной спор при этом между критиками развернулся вокруг статуса романа «Жизнь и судьба» по отношению к роману «За правое дело». Среди множества трудов можно отметить лишь две монографии, наиболее полно осветившие талант писателя: А. Бочарова «Василий Гроссман: Жизнь. Творчество. Судьба» [1], 1990) и Б. Ланина «Идеи «открытого общества» в творчестве Василия Гроссмана» [2].
В романе-эпопее Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» очевидно присутствие взаимной обусловленности, чередования и последовательности различных эпизодов, взаимоисключающих реальностей. Таким способом автор воплощает свой эпопейный замысел и в разработке характеров в контексте семьи, общества, и в разработке событий в контексте эпохи. За описанием сцен из немецкого лагеря следуют картины из лагерей советских, а военные главы перемежаются с не менее напряжёнными эпизодами из тыловой жизни, что помогает Гроссману воплотить своё видение страшных параллелей.
Принцип сопоставления реализуется у Гроссмана и в форме контраста сменяющихся впечатлений в сознании героев, в наличии внутреннего конфликта у персонажей, в противопоставленности сознания и подсознания. Как отмечал Хализев, в основе всяческих композиционных аналогий, сближений и контрастов (антитез) лежит образный параллелизм. «Наряду с параллелизмом синтаксических конструкций, в словесно-художественных произведениях укоренены сопоставления (как по контрасту, так и по сходству) и более крупных текстовых единиц: событий и, главное, персонажей» [3, с. 72]. Данная закономерность стиля реализуется, в частности, в сопоставлении таких парных образов, как война и тыл, русские и немцы, человек и фашизм, внешнее и внутреннее, подлинное и мнимое, метафизика и натурализм.
Гроссман сталкивает разные миры, тюремные и военные эпизоды, военные сцены и мирные: «Как дико, страшно, ведь в мире ничего не было, кроме форсирования Буга, Днепра, кроме Пирятинского окружения и Овручских болот, Мамаева Кургана, Купоросной балки, дома «шесть дробь один». И в том же мире, в то же время ничего не было, кроме ночных следствий, побудок, поверок, хождений под конвоем в уборную, выданных счетом папирос, обысков, очных ставок, следователей, решений Особого совещания» [4, с. 471].
Про многих героев Гроссмана можно сказать, что «их жизнь, казавшаяся единой, вдруг раскололась» [4, с. 87]. Данный тезис получает своё художественное воплощение в повествовании с помощью антитез, оксюморонов, парадоксов.
Противопоставление заостряет авторскую мысль, помогая организовать текст, так что антитезы используются как текстообразующие средства. Антитеза ставит понятия в отношения контраста, причём не только те понятия, которые в принципе контрастны (антонимы), но и понятия, обычно не связанные между собой никакими отношениями, но становящиеся конфликтными, когда они поставлены рядом. Так, у Гроссмана конфликтуют местоимения «я - мы», «я - он»: «...Вот он, этот, за укрытием стреляет, сейчас он побежит, он не может не побежать, так как он один, по отдельности от той своей отдельной пушки, от того своего отдельного пулемета, от того, соседнего ему, стреляющего тоже по отдельности солдата, а я - это мы, я - это вся громадная, идущая в атаку пехота, я - это поддерживающая меня артиллерия, я - это поддерживающие меня танки, я - это ракета, освещающая наше общее боевое дело [4, с. 37].
«Я» - это отдельная личность, со всеми своими слабостями и страхами, своей уязвимостью; это самоценная единица, которая никогда не была в почёте у советского «мы-коллективизма». «Мы» - олицетворение государственности: того самого «мы», что всегда стремилось растворить в себе индивидуума, превратить его в «живую силу», которой при случае можно легко пожертвовать. Недаром в романе антитезами являются слова «человек» и «государство»; так, например, рассуждает, об этом Штрум: «С физической реальностью он ощутил соотношение тяжести хрупкого человеческого тела и колоссального государства, ему
показалось, что государство пристально всматривается в его лицо огромными светлыми глазами, вот-вот оно навалится на него.» [4, с. 502].
Схожий с антитезами «живое - неживое», «я - мы» смысл имеет пара «человек - фашизм». Фашизм с его отношением к людям как к скоту для убоя и материалу для экспериментов, конечно, в корне противоположен, противопоказан всему живому.
В антитезе происходит сравнение от обратного двух явлений, для чего чаще всего используются антонимы - слова с противоположным значением, как, например, «война - покой»: «Березкин часто сравнивал сталинградское сражение с прошедшим годом войны, - видел он её немало. Он понял, что выдерживает такое напряжение лишь потому, что в нём самом живут тишина и покой» [4, с. 49].
В роли контекстных антонимов у Гроссмана выступают, например, одно-коренные слова «добро» и «доброта»: первое есть ложно понятое представление, более близкое к общественному благу, абстрактно-отстранённое, страшно далёкое от человека как такового. «Доброта» в данном контексте носит более конкретный, «земной» характер. Потому персонаж Иконников восклицает: «Я не верю в добро, я верю в доброту» [4, с. 23]. Налицо сопоставительная функция, осуществляемая парой однокоренных слов.
Схожий пример противопоставления двух грамматических форм одного слова - антитеза «живое - неживое», «конечное - бесконечное». Данная антитеза красной нитью проходит через всё повествование, облекаясь в разные формулировки, но сохраняя неизменным смысловое ядро.
Людмила Штрум на могиле сына чувствует себя «более мертвой», чем похороненные здесь, а умерший сын кажется ей живее целого мира: «Живое стало неживым. Живым во всем мире был лишь Толя.» [4, с. 114]. Потому всю последующую часть повествования она постоянно «беседует» с ним и всё больше отдаляется от родных, которые лишь «формально живы» в её восприятии. В данном случае мы имеем дело с антитезой, которой присущи неожиданное сопоставление, парадоксальное утверждение, что сближает её с оксюмороном.
Логическое продолжение антитезы «живое - неживое» - пара «тепло -холод». Период мирного детства помнится Людмиле на особом, тактильно-чувственном уровне, и основное качество этого далекого счастья - это тепло по контрасту с холодной зимой (враждебным внешним миром) за окном.
Не случайно Александре Штрум кажется, что для евреев, сгоняемых в гетто, «уже и солнце отказалось светить, они идут среди декабрьской ночной стужи» [4, с. 66]. Пейзаж, который сопровождает Людмилу Штрум, едущую к сыну в госпиталь, также пронизан леденящим холодом: «Река дышала ледяным холодом, из тьмы налетал низовой, безжалостный ветер. А над головой светили звезды, и не было утешения и покоя в этом жестоком, из огня и льда небе, стоявшем над её несчастной головой» [4, с. 105].
Мотив холода как символа смерти (могильного холода, вечной мерзлоты) реализуется в соответствующих образах («мороженое мясо», «ледяная кровь», «налитые закатной кровью окна», «заходящее солнце» и т. д.). Они усиливают тягостное впечатление, которое производит, например, сцена поедания отступающими немцами лошадиного трупа: здесь немцы изображены замерзшими, поверженными, потерявшими человеческий облик. Они, жадно обгладывающие кости животного, сами уподобляются ему, оказавшись на обочине жизни и истории.
Посредством антонимов и парадоксов говорит о противоречиях человеческой натуры и мать Штрума в своём письме. Антонимы - именно то лексическое средство, которое материализует главный постулат исследуемого романа: все люди - разные. Но все они, даже разъединённые принципиально полярными взглядами, нравами, верованиями, имеют равное для всех право - право жить, право быть.
Однако не всегда представители одной нации, народа демонстрируют единомыслие и сплочённость: часто именно носители одного языка не могут найти общий язык, становятся безнадёжно чужими, и этот внутренний раскол особенно болезненный. Так, не могут прийти к взаимному пониманию русские в концлагере, споря по принципиальным вопросам идеологии, морали, веры: «.В этом густом смешении людей, объединённых ужасом, надеждой и горем, в непонимании, ненависти людей, говорящих на одном языке, трагически выражалось одно из бедствий двадцатого века» [4, с. 26].
Разновидностью антитезы является оксюморон. «Оксюморон - это семантическая фигура речи, состоящая в соединении двух понятий, противоречащих друг другу, логически исключающих одно другое» [5, с. 175]. Этот художественный приём позволяет особенно наглядно и выразительно показать диалектическую сущность того или иного явления, сложность и противоречивость описываемого факта, создать новое, яркое, запоминающееся понятие, впечатление.
Весь мир, в трактовке Гроссмана, построен по закону оксюморона, когда соединяется несоединимое, но это не органическое единство, а беспорядочный микс, каша, первобытный хаос, куда в одну топку всё брошено войной: «Лунный свет, мерное величавое движение вооруженных подразделений, чёрные могучие грузовики, заячье постукивание ходиков на стене, замершие на стуле кофточка, лифчик, чулки, теплый запах жилья, - всё несоединимое соединилось» [4, с. 151].
Олицетворением и творцом хаоса войны является в романе Гитлер, о ком автор пишет также языком оксюморонов: «В Гитлере . непонятным образом соединялось несоединимое, - он был главой мастеров - сверхмехаником, шеф-монтером, обер-мастером, обладавшим высшей логикой, высшим цинизмом, высшей математической жестокостью, даже по сравнению со всеми своими ближайшими помощниками, вместе взятыми. И в то же время в нём была догматическая исступленность, фанатическая вера и слепота веры, бычья нелогичность, которые Лисс встречал лишь на самых низких, полуподвальных этажах партийного руководства» [4, с. 365].
Гроссман ратует за единство, но с сохранением самости, непохожести. Только объединение равных личностей, а не «живая сила» - толпа из рабов и слуг со сломанными хребтами и изначальной установкой на подчинение, поражение - способно осилить врага, о чём рассуждает один из любимых героев Гроссмана Новиков.
Связь всего сущего, невидимые нити взаимной помощи и ежечасных побед в тылу и на фронте становятся верным залогом грядущей победы над фашизмом, и это философское озарение Гроссмана становится лейтмотивом всей книги. Осознав причины, приведшие наш народ к победе, автор приближается и к пониманию жизни в целом - жизни как воплощенной фигуре оксюморона - соединению, казалось бы, несоединимых понятий - счастья, свободы и горя: «Все, казалось, преобразилось, все соединилось в единстве, все рассыпанное, - дом, мир, детство, дорога, стук колёс, жажда, страх и этот вставший в тумане город, эта тусклая красная заря, все вдруг соединилось - не в памяти, не в картине, а в слепом, горячем, томящем чувстве прожитой жизни. Здесь, в зареве печей, на
Библиографический список
лагерном плацу, люди чувствовали, что жизнь больше, чем счастье, - она ведь и горе. Свобода не только благо. Свобода трудна, иногда и горестна - она жизнь» [4, с. 408].
В интерпретации Гроссмана, главной силой, противостоящей злу и насилию, является любовь; именно она воссоединяет разрозненное, разрушенное и возвращает «чувство жизни», и об этом автор также говорит языком оксюморонов: «Людмила Николаевна словно соединила в своём сердце всё, что казалось несоединимым. Её любовь к Виктору Павловичу, её тревога за него и её злоба против него. Толя, который ушёл, не поцеловав девичьих губ, и лейтенант, стоявший на мостовой. И чувство жизни, бывшей единственной радостью человека и страшным горем его, наполнило её душу» [4, с. 446].
За пониманием жизни приходит и постижение смерти, столь же неоднозначной и разноликой, - смерти, которая «стала своей, компанейской»; которая в войну «делала своё будничное дело», запросто, играючи, вырывая людей из жизни; которая ежечасно открывала людям «свою будничность, детскую простоту» [4, с. 410].
Оксюмороном в романе предстаёт сама связь жизни и смерти, когда, например, живые слушают сводку по радио о долгожданном наступлением советских войск и обострённо ощущают связь друг с другом, с солдатами на фронтах, со всеми убитыми: «Люди стояли молча и плакали. Невидимая чудная связь установилась между ними и теми ребятами, что, прикрывая лицо от ветра, шли сейчас по снегу, и теми, что лежали на снегу, в крови, и темным взором прощались с жизнью» [4, с. 460].
Таким образом, соотнесение контрастных начал проявляется почти в каждом компоненте романа-эпопеи Гроссмана «Жизнь и судьба», начиная с названия книги и продолжаясь в предметной изобразительности, образной системе, речевых формах, композиции, поэтических средствах, формах психологизма.
Антитеза у Гроссмана становится главным принципом построения не только отдельных частей, но и всего романа в целом. Основное значение, которое несёт в себе антитеза в исследуемом произведении, - это свидетельство тотального раскола, потери цельности как на уровне социально-историческом (личность - государство, человек - фашизм), так и экзистенциальном, моральном, философском (раскол внутри человеческой души).
Что же касается оксюморона, то использование его Гроссманом закономерно, так как в основе его концепции человека и эпохи - противоречие, разлад, трагические контрасты. В интерпретации автора, сама жизнь построена по принципу оксюморона, когда непостижимым образом соединяется несоединимое.
1. Бочаров А. Василий Гроссман. Жизнь, творчество, судьба. Москва: Советский писатель, 1990.
2. Ланин Б.А. Идеи «открытого общества» в творчестве Василия Гроссмана. Москва: Магистр, 1997.
3. Хализев В.Е. Теория литературы. Москва: Высшая школа, 2002.
4. Гроссман Василий. Жизнь и судьба. Москва: Книжная палата, 1989.
5. Розенталь Д.Э. Словарь-справочник лингвистических терминов. Москва: Просвещение, 1985. References
1. Bocharov A. Vasilij Grossman. Zhizn', tvorchestvo, sud'ba. Moskva: Sovetskij pisatel', 1990.
2. Lanin B.A. Idei «otkrytogo obschestva» v tvorchestve Vasiliya Grossmana. Moskva: Magistr, 1997.
3. Halizev V.E. Teoriya literatury. Moskva: Vysshaya shkola, 2002.
4. Grossman Vasilij. Zhizn'isud'ba. Moskva: Knizhnaya palata, 1989.
5. Rozental' D.'E. Slovar'-spravochniklingvisticheskih terminov. Moskva: Prosveschenie, 1985.
Статья поступила в редакцию 26.02 19
УДК 811.13 (04)
Artyna M.K., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Head of Foreign Languages Department, Tuvan State University (Kyzyl, Russia),
E-mail: mirartyna@yandex.ru
INNER SPEECH AS AN ASPECT OF VERBAL AND COGITATIVE ACTIVITY IN MODERN LINGUISTICS. The article considers a problem of anthropocentric approach to language learning, to its psycho-mental manifestations at the preliminary intellectual stage of speech utterance. The author raises a problem of possible representation for mental sphere of human speech activity by linguistics means, using date of allied sciences, such as psycholinguistics, as an explanatory material. Having posed the problem, the author gives its preliminary theoretical foundation examining the stages of development from the dichotomy "language" - "speech" to the modern understanding of verbal and cogitative activity based on the triunity of levels "language" - "intermediate language" - "speech", where linguists develop the middle level within the terminological apparatus of modern linguistics. The latter is the main task of research in this area, some practical attempts to solve this problem by means of modern linguistic science are presented in this article.
Key words: speech activity, verbal and cogitative activity, intermediate language, speech, thinking, language personality.
М.К. Артына, канд. филол. наук, доц., зав. каф. иностранных языков, Тувинский государственный университет, г. Кызыл, E-mail: mirartyna@yandex.ru
ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ КАК АСПЕКТ РЕЧЕМЫСЛИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКЕ
Настоящая статья рассматривает проблему антропоцентрического подхода к изучению языка, к его психо-ментальным проявлениям на уровне предре-чевого этапа речевого высказывания. Автор задаётся проблемой возможной репрезентации ментальной сферы речевой деятельности человека языковыми средствами, используя при этом данные смежных наук, таких как психолингвистика, в качестве объяснительного материала. Поставив проблему автор
