CC BY
33
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Россия Факультет политологии, кафедра истории и теории политики кандидат философских наук, доцент
Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia Faculty of Political Science, Department of History and Theory of Politics PhD in Philosophy, Associate Professor juliaartamonova@yahoo. com
КОНТЕКСТ, ИДЕАЛЬНОСТЬ, ЖЕСТ: ТРИ ИСТОРИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ КОММУНИКАЦИИ
В статье анализируются три модели коммуникации - непосредственное общение, культура письменного высокого текста, жестовость. Показывается, что понятия, выработанные в рамках анализа семиозиса и герменевтики текста, относятся к двум разным базовым моделям коммуникации - непосредственному общению и культуре письменного высокого текста. Модель семиозиса, ориентированная на непосредственное общение, предполагает исходно общий контекст диалога и действия, общую реальность в буквальном смысле слова. Ключевое для герменевтики текста понятие «смысл» опирается на «идеальность» художественного текста; именно поэтому предполагается возможность единства интерпретаций, устойчивость трансляции смысла, смысловая и иная связность текста; именно это позволяет считать ситуацию коммуникации, а также ее участников лишь вносящими искажения, которые должны быть преодолены. Обе модели являются принципиально разными и несводимыми друг к другу. Специфичность современной коммуникативной модели усматривается в жесте; показывается недостаточность обоих понятийных аппаратов для анализа современной коммуникации.
Ключевые слова: коммуникация, контекст, смысл, идеальность, интенция, схема, семиозис, знак, жест, медиальность.
CONTEXT, IDEALITY, GESTURE: THREE HISTORICAL MODELS OF COMMUNICATION
The article analyses three models of communication - face-to-face interaction, the culture of written literary text, gestures. It demonstrates that the notions (concepts) that were developed within analysis of se- 14 miosis and hermeneutics of text belong to different basic models of communication - face-to-face interaction and the culture of written literary text. The semi-osis model oriented at face-to-face interaction presumes initially common context of dialogue and action, common reality in a literal sense. The concept of "sense" (key concept for hermeneutics of text) relies upon "ideality" of literary text, therefore the possibility of the unity of interpretations, sustainability of the sense transmission and notional (and other) text coherence are presumed. That's what allows to consider the situation of communication and its participants as introducing distortions to be overcome.
Both models are essentially different and irreducible one to another. The specificity of contemporary model of communication appears in gesture, the insufficiency of both conceptual frameworks for analysis of contemporary communication is demonstrated.
Key words: communication, context, sense, ideality, intention, scheme, semiosis, sign, gesture, medaility.
12 (27) 20171
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
Замечательный ключ к анализу современной коммуникации и едва ли не лучшее указание на ее специфику дает, как это ни парадоксально, Г.-Г. Гадамер. В статье «Философия и литература» 1988 года он обращает внимание на жесткую связь «высокой культуры» с письменным текстом: «Не заслуживает ли внимания то, что великие произведения словесного искусства мы характеризуем, исходя из их письменной природы? Смысловой фон слова «литература» — «на-писанность». Что же придает написанному вообще более высокое значение в сравнении с тем, что родилось как сказанное? Каким образом понятие литературы стало ценностным? - Мы, например, говорим о плохом стихотворении: «Это не литература», а о выдающемся произведении научной прозы: «Вот это - литература»1. Мы, конечно, с трудом обойдем грозные филиппики Ж. Деррида о письме, различении и различании, а также о наборе цен-тризмов2, но позвольте все-таки оставить их в стороне и послушать Г.-Г. Гадамера дальше.
Отвечая на вопрос о том, почему же написанному придается значение высшей ценности, Г.-Г. Гадамер отмечает парадоксальную ситуацию. Ведь позиции письменного слова были сомнительны еще для Сократа. «Вспоминается история, рассказанная Сократом в «Федре», о том, как Тевт изобрел письмо и стал расхваливать свое изобретение египетскому царю за его будто бы великую ценность: ведь оно поможет человечеству безгранично усилить память. Мудрый царь, однако, возразил ему: «То, что ты изобрел, послужит не к усилению, а к ослаблению памяти». Значит, Сократ не усматривал в письме никакого прогресса, и уж тем
1 Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С.131.
2 Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Маг^пет, 2000. 512 с.; Деррида Ж. Письмо и различие. М.: Академический проект, 2007. 495 с.; Деррида Ж. Позиции. М.: Академический проект, 2007.160 с.
более ему не приходило в голову, что звучащее слово может превзойти чем-то более высоким»3.
Непосредственный диалог изначально предполагает общий контекст, а также возможность уточнить, исправить сказанное, найти подходящее слово.
В рамках высокой культуры от настоящего, «высокого» текста мы требуем этой внеконтекст-ности и завершенной отточенности. Этот текст не является тем, что можно прочесть и принять к сведению. Г.-Г. Гадамер приводит интересное сравнение с запиской: «Что касается разговорного, чисто коммуникативного слова, то оно только значит нечто, но внутри себя оно - ничто. Иначе говоря: я вполне располагаю тем, что мне сказано и сообщено. После того как я прочел полученное письмо, его назначение уже исполнено - многие рвут письма по прочтении. В этом выражается существен- ^ ный признак подобного языкового сообщения: будучи полученным, оно тем самым исполняет свое назначение. В противоположность этому, как всем известно, стихотворение не раскрывается до конца
4
оттого, что я его знаю» .
«Высокий текст» существенно отличается от просто сообщения, и суть этого отличия Г.-Г. Гадамер пытается зафиксировать понятием «идеальность»: «Выдвигаемый мною тезис состоит в том, что произведение художественной литературы своим бытием в известной степени предназначено для «внутреннего уха». «Внутреннее ухо» улавливает идеальный языковой образ - нечто такое, что услышать невозможно. Ведь идеальный языковой образ требует от человеческого голоса невозможного — именно в этом и состоит специфика бытия литературного текста.»5 ... В стихотворении язык возвращается к своей основе, к магическому единству мысли и события, пророчески
3 Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С.131.
4 Там же. С. 136.
5 Там же. С. 134.
12 (27) 20171
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
взывающему к нам из сумрачных глубин праисто-
6
рии» .
Итак, высокий текст предполагает единство мысли и события, и нам остается выучить его наизусть, обрести сопричастность.
Именно это и позволяет оперировать таким понятием, как «смысл». Оно, строго говоря, и применимо к «высоким текстам», их использование в остальных случаях приводит к множеству проблем. Только «идеальность» «высокого текста» позволяет воспринимать разные прочтения как узнаваемо относимые к этому тексту и снимает вопрос о сходимости интерпретаций. Только эта идеальность позволяет говорить о единстве различных уровней текста, подтверждаемости организации фонем на уровне морфем, смысловых единиц и т.д. Только эта идеальность делает текст «жестким» образованием, любая переинтерпретация которого неизбежно что-то теряет, упускает из виду, порождая в том числе проблемы его трансляции текста. Бессмысленность пересказа «своими словами» художественного произведения, равно как и бесконечные стоны переводчиков служат прекрасной иллюстрацией последнего тезиса.
Г.-Г. Гадамер, не опираясь на модель семи-озиса, разбирает вопрос о том, с чем же связана идеальность «высокого текста». Он выделяет три уровня. «Первый слой здесь соответствует значению слова и функционирует в силу внутренней связности языка; Гуссерль применял для его описания термины «интенция» и «наполнение»... Можно вспомнить Лебедя - партию Павловой. -Второй слой есть то, что Ингарден, говоря о романе, выделил как схематичность языка. Наполнение схемы может варьироваться, притом что текст как языковое образование остается тем же; достаточно сказать, что даже в лучших переводах текст теряет в заклинательной силе. Наконец, можно различить третий слой, в котором осуществляет себя заклина-тельная сила языка. Это то, что ранее в общей связи я назвал предвосхищением совершенства и что
6 Там же. С.141.
необходимо сопутствует схватыванию смысла. Конкретно в плане поэзии это предвосхищение проявляется в том, что благодаря ему стихотворение превращается в диктант, который поначалу остается только выслушать7 ... И лишь третий слой, как мне представляется, можно обнаружить во всех без исключения видах искусства»8.
Протест против идеи смысла (или образа в визуальной коммуникации) отчасти спровоцирован тем, что эти положения диктуются идеальностью текста и не «работают» столь же хорошо при анализе не относящихся к высокой культуре текстов.
Однако проблемы современной коммуникации глубже, чем кажется. Ведь речь не идет о возвращении к прежней ситуации устного слова, звучащего в определенном контексте, объединяющем комуникантов и позволяющем вносить уточнения, добиваться точности выражения. Отметим, что в общей модели семиозиса еще заложено это единство контекста. 16
Основоположники семиотики полагают, что, когда мы слышим фразу: «Здесь холодно», мы понимаем, что от нас хотят, чтобы мы закрыли окно. Чтобы семиозис работал (а его составляющими, по Ч. У. Моррису, являются четыре фактора - то, что выступает как знак; то, на что знак указывает (десигнат); воздействие, в силу которого соответствующая вещь оказывается для интерпретатора знаком (интерпретанта); а также самого интерпретато-ра9), нужно как минимум, чтобы было понятно, к кому обращена просьба закрыть окно, чтобы он на эту просьбу реагировал или как минимум воспринимал ее, причем пусть специфическим, но сходным с производителем знака образом.
Интересно, что этот общий контекст как раз «раскладывается» на те составляющие, которые заложены в модели семиозиса. Вот еще один при-
7 Там же. С.138.
8 Там же. С.139.
9 Моррис Ч. У. Основания теории знаков //Семиотика. Антология. / Сост. Ю. С. Степанов. Изд. 2, испр. и доп. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001.
12 (27) 20171
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
мер Ч. С. Пирса: «Когда кучер, пытаясь привлечь внимание пешехода и заставить поберечься, выкрикивает «Эй!», то в той мере, в какой это восклицание является значимым словом, оно, как станет видно в дальнейшем, представляет собой нечто большее, чем индекс; но в той мере, в какой оно производится с целью простого воздействия на нервную систему слушающего и побуждения его уйти с дороги, восклицание это является индексом, ибо направлено на то, чтобы поставить пешехода в реальную связь с объектом, каковым является его местонахождение в отношении к приближающейся лошади»10. Общий контекст предполагает и единообразие знакового производства, и единство реальности, описываемой знаком, и включенность интерпретатора в эту знаковую действительность. Однако эти вполне очевидные вещи сейчас не работают.
Поэтому вполне логично, что параллельно с проблематизацией общего контекста идет и проблематизация каждой из составляющей семи-озиса.
Можно считать доказанным положение о том, что иллюзия достижения вещи самой по себе, реальности самой по себе - иллюзия взгляда на мир XIX века. Знание - это то, о чем в рамках данной культуры можно сказать, согласно точному определению М. Фуко11. Язык не просто членит мир особым образом, он задает и способ членения, «очевидность», границы которой переступить трудно. Нет той реальности, с которой можно было бы сопоставить десигнат; можно только попытаться показать, как вещь конструируется в данной очевидности, а таких очевидностей много. Их «сходимость» - не само собой подразумеваемое состояние, а проблема. Конечно, о полной подмене реальности речи нет - вопрос стоит иначе: существуют специфичные «каналы восприятия» реальности, из-за движения по которым далеко не все, что
происходит, будет увидено и осмыслено человеком.
Не менее проблематичен и интерпретатор. Обычно мы, опираясь на бихевиористскую традицию, которая и является основой модели семиози-са, описываем человека как черный ящик, в котором сигналы перерабатываются особым образом. Бессознательное (индивидуальное и коллективное), телесность и сложившиеся общественные практики - теперь обязательные составляющие интерпретатора. Однако какие практики учитывать? Все -просто невозможно, а паллиатив - выбор основных (например, социально-классовых и т.д.) не работает.
Кроме того, необходимо обратить внимание на проблематизацию системности производства и восприятия знака. Множественность источников и потока информации приводит к тому, что нет времени, готовых алгоритмов, да и необходимости согласовывать сообщения между собой в рамках 17 цельного, обладающего внутренним единством взгляда на мир. Все сообщения потенциально могут стать репликами разговора в ожидании Годо, когда каждая фраза по отдельности не лишена смысла, а их единство выстраивается каждым произвольно, если вообще выстраивается.
Заметим также, что спорна и предпосылка о системности языка как отражения системности либо мира, либо мышления. Знак Ч. У. Моррис мыслит элементом знаковой системы, которая скорее является идеальной моделью. Ярким примером являются визуальные знаки, «логика организации» которых пересматривается в разных культурах. И при рассмотрении естественного языка необходимо отказаться от иллюзии целостности - хотя бы потому, что, как показывают с разных ракурсов когнитивные исследования (Дж. Лакофф, Дж. Фодор и др.12), различные блоки обработки информации не согласованы между собой.
10 Пирс Ч. С. Икона, символ, индекс. // Избр. Философские произведения. Пер. с англ. М.: Логос, 2000. С. 207.
11 Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996.
12 См. Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем, М. 2004; Fodor J.A. Concepts; Where Cognitive Science Went Wrong, Oxford University Press, 1998.
12 (27) 20171
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
Итак, утрачивается особенности традиционной «высокой» культуры и специфичность «старой» «классической» коммуникации, которую Г.-Г. Гадамер очень точно характеризует следующим образом: Идеальность. Однако мы не наблюдаем и возвращения к непосредственности общения, того общего контекста, благодаря которому коммуникация вне рамок «высокой культуры» могла бы быть успешной. Таким образом, речь не идет о возвращении к старой культуре диалога, подразумевающую в первую очередь общий контекст.
Поэтому сегодня исследователи ставят вопрос иначе - что представляют собой многочисленные логики производства «очевидности» и как они могут взаимодействовать?
Прежде всего, исследуется вопрос о возможных уровнях организации знаков и специфике их системности.
Отношение к «квазиреальности» должно выстраиваться исходя из ее существования и невозможности существования мышления вне этих структур создания специфичной для каждого «очевидности».
Что же касается интерпретанты, то популярность термина «диалог» - яркий показатель проблематичности данного понятия. Концепции новой организации общественного взаимодействия (Э. Остром, Ю. Хабермас и др.13) пытаются создать квазиконтекст общения. В том же ключе следуют развернувшиеся исследования «врожденности» языковых, моральных, поведенческих структур (С. Пинкер, М. Хаузер, Ф. де Вааль и др.14), ищущие единую психофизиологическую основу коммуникации.
13 См., к примеру, Остром Э. Управляя общим. Эволюция институтов коллективной деятельности. М.: Мысль, ИРИСЭН, 2011; Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие СПб.: Наука, 2000.
14 См., к примеру, Хаузер М. Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла М.: Изд-во «Дрофа», 2008; Пинкер С. Язык как ин-
стинкт, М.: УРСС, 2002.
Вопрос о том, кто какую информацию будет производить и воспринимать, решается в основном на пути анализа «локального мира», реконструируемого например, в рамках теории речевой деятельности или в терминах «когнитивной базы». Здесь интересен ракурс, который намечает М. Мерло-Понти в анализе логики восприятия. Он говорит о том, что «реальный субъект должен ...иметь некоторую систему значений, чьи соответствия, отношения, соподчинения не нужно разъяснять прежде, чем использовать»15. Поэтому речь идет о жесте, который проводит границы мира и себя, задавая локальную очевидность. Именно такой анализ позволяет понять «повторяемость жеста» - речь идет о совпадении той самой «логики восприятия», эрзаце старой смысловой коммуникации.
Удачный термин для этого эрзаца выбирает Дж. Агамбен. Приведем его рассуждение о жестах: «Что такое жест? Одно наблюдение Варрона со- 18 держит ценное указание. Он вписывает жест в сферу действий, но четко отграничивает его смысл как от значения глагола «делать» (faceré), так и от «исполнять» (agere).
«Можно, в самом деле, делать что-либо и не исполнять этого, как поэт, который создает драму, но не исполняет её [«исполнять» значит здесь рецитировать роль]. Противоположно: актер исполняет драму, но не делает её. Аналогично: драма создана [fit] поэтом, но не исполнена [agitur]; актером исполнена, но не создана. Однако император [лицо, наделенное высшей властью], по отношению к которому используется выражение res gerere [делать что-то в смысле принятия на себя внутренней ответственности], в данном случае ни делает, ни исполняет, но gerit, то есть удерживает [sustinet] (De lingua latina VI VIII 77)»
Это потенция жеста, которая изнутри него самого прерывает его бытие-средством и только так обнаруживает его, обращает res в res gesta. Тем
15 Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб: Ювента, Наука, 1999. С.20.
12 (27) 20171
Юлия Дмитриевна АРТАМОНОВА / Yulia ARTAMONOVA
| Контекст, идеальность, жест: три исторические модели коммуникации / Context, Ideality, Gesture: three Historical Models of Communication |
же самым образом, если слово считается средством коммуникации, демонстрация несообщаемости словесного значения выводит слово на более высокий план (метаязыка, некоммуникабельного на первом уровне). Слово перестает использоваться только лишь как объект коммуникации, но выступает без какой-либо трансцендентности в своей собственной медиальности, в своем собственном бытии средством. Жест в этом смысле есть коммуникация коммуникабельности. Ему нечего сказать, поскольку то, что он показывает, есть человеческое
бытие-в-языке как чистая медиальность» .
Жест нацелен на мир, именно благодаря жесту можно обозначить границы. Поэтому анализируется, строго говоря, не со-общение и не причастность идеальности, общему смыслу. Ведь слова в этом случае ни к чему не отсылают. Они презенти-руют проведение границ. А псевдонепосредственность - синхронизация в жесте - и является центральной проблемой современного анализа коммуникации.
19
16 Агамбен Дж. Заметки о жесте [Электронный ресурс] Режим доступа: http://seance.ru/blog/chtenie/agamben/ (дата обращения 20.05.2017)
12 (27) 20171
