CC BY
156
ФИЛОСОФИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2016. № 4. С. 80-84.
УДК 621.382 В.А. Мартынов
КОНСТРУКТИВИЗМ КАК ТЕОРИЯ И КАК ПРАКТИКА НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
В прошедшей недавно в Институте философии дискуссии об эпистемологическом конструктивизме прозвучал тезис о необходимости различения двух видов конструктивизма: «нормального» и «радикального». Это положение в принципе могло бы быть толерантно-универсально-примиряющим итогом, но при одном условии: если бы радикализм, который по умолчанию мыслится как нечто периферийное, маргинальное, действительно был бы таковым. Между тем есть основания полагать, что в реальной практике гуманитарных исследований дело обстоит ровно наоборот. В практической аналитике радикальный конструктивизм доминирует. Поэтому тезис о непродуктивности радикального конструктивизма нуждается в проблематизации. Во-первых, он должен быть доказан. Во-вторых, само понятие радикального конструктивизма должно быть продумано и уточнено.
Ключевые слова: конструктивизм, радикальный конструктивизм, эпистемология, методология познания, гуманитарные исследования.
Практически все «актуальные» методологические программы, поддерживаемые крупнейшими журналами, так или иначе связаны с конструктивизмом. Дискуссия в журнале «Эпистемология и философия науки» [1] замечательна тем, что дает возможность еще раз серьезно задуматься над проблемой. Оказывается, вопрос не закрыт, не является «окончательно решенным», как можно подумать, читая модерные журналы. Оказывается, еще можно думать.
Возможно, небесполезной будет попытка подумать над проблемой, посмотрев на нее со стороны, с территории «смежников», историков и филологов (автор статьи работает в области, спорно называемой «интеллектуальная история», филологов там почти столько же, как и историков). Помимо очевидных минусов позиции стороннего историка во внутрицеховом диспуте философов (максимум возможных притязаний - роль подмастерья), в этом положении есть и плюс: право на суждение, не обремененное требованием полной формализации, т. е. право на прагматику, мотивированное особенностью исторической аналитики, где прагматизм (оценка итогов в конце временного отрезка) легитимен по умолчанию.
Из этого предварительного уточнения следует второе: акцент на методологии, точнее, на философии науки в той точке, где она соприкасается с практикой, где эпистемология становится онтологией. Это тоже сужение, и оно столь же допустимо. Акцент именно на практике наукоучения по поводу заметок о дискуссии в вышеупомянутом журнале очевидно возможен.
Отсюда, от практического наукоучения - и первый вопрос. Одна из реплик в дискуссии гласила: «Радикальный конструктивизм непродуктивен» [1]. Реплика выразительная, в журнале, круг основных авторов которого позиционирует себя в русле конструктивистской эпистемологии, звучащая проблемно, звонко, но при этом не сверхдраматично, не конфликтно. Все мирно, все комфортно. И здесь вопрос: не прячется ли за этой комфортностью некое умолчание, в котором есть в том числе нечто конструктивное, своего рода «фигура» умолчания?
Дело вот в чем: есть основания полагать, что на той территории, которая, собственно, и является предметом дискуссии, на площадке противостояния конструктивизма и реализма, сегодня не просто неспокойно, а ка-
© Мартынов В.А., 2016
тастрофически неспокойно, там штормит. Сразу уточнение: есть затруднение в том, чтобы диагностировать ситуацию как конфликтную. Конфликт - это противоборство более или менее равных. А здесь иное. Ситуация скорее напоминает известный сюжет избиения младенцев. Но чего точно много -так это насилия. Доминирования открытого, грубого, доходящего до откровенного подавления. И тогда уточнение вопроса: не оказывается ли, что в симпатичной самой по себе умиротворенности дискуссии об академических версиях конструктивизма есть некая чрезмерность? Не странно ли видеть покой в ситуации практически шторма?
Нет ли в таком вопросе переизбытка драматизации? Возможно. Но если наш диагноз верен, то проблема оказывается фундаментально серьезной, она не допускает нелюбопытства и требует неотложной хотя бы предварительной экспликации.
Вначале несколько слов если не в оправдание, то в прояснение академического благодушия в ситуации, где, по нашим оценкам, градус насилия зашкаливает. И сразу придется просить прощения за радикально-конструктивистский жаргонизм, за метафору «оптики». Без этого тоже никуда, конечно, дело и в этом тоже. В данном случае речь об оптике, заданной аналитикой «сети с крупной ячейкой», свойственной тому, что патетически благожелательно называется профессионализмом экспертного сообщества философов, и что ернически можно назвать «философским империализмом».
Автор этих строк - отчасти филолог, отчасти историк. И тем, и другим положено снизу вверх смотреть на философов как на высшую касту «настоящих интеллектуалов». Полностью соглашаясь с этим, автор этой статьи все-таки позволит себе сделать несколько замечаний. Пусть они будут «поправками филолога-историка» к некоторым традиционным темам. А точнее, это будут замечания человека, имеющего за собой двадцатипятилетнюю практику преподавания некой странной дисциплины, именуемой «культурология». И поэтому уже и не филолога, а, скорее, профессионального перебежчика, живущего в пространстве между историей, философией и филологией. А еще точнее, в качестве гуманитария, внимательного к попыткам обобщения в масштабе большем, чем преемственность философских систем или партийных практик, в масштабе целого -«культуры». Очевидно, что так понятая культурология - это локальная периферия реального развития гуманитарных наук, своего рода «андеграунд», или, по-русски, «подполье». Так вот, претензия к нормам традиционного историко-философского дискурса из этого самого «подполья» такова: с точки зре-
ния профессиональной философии интеллектуальная жизнь - это коммуникация больших философских систем. А история мысли - преемственность таких систем. Скажем, для конца XVIII - нач. XIX в. это выглядит как «Кант родил Фихте», «Фихте родил Шеллинга», «Шеллинг родил Гегеля» и т. д. История мысли оказывается своего рода передачей «эстафетной палочки» от одного «корифея» к другому, перекидывание мяча от одной вершины к другой. Никакого другого серьезного движения мысли не предполагается. Поэтому любая серьезная мысль - это участие в такой «эстафете». Если кто-то когда-то где-то мыслит, то только потому, что принимает «эстафетную палочку» у корифеев. Самостоятельного бытия в интеллектуальной работе нефилософов нет, они покорно принимают интеллектуальность как результат труда высшей касты. «Империализмом» такую модель интеллектуальной работы назвать можно, тем более, что есть поправка об особой природе этого «империализма», о его философичности. Здесь же уместна метафора аналитики, работающей «сетью с крупной ячейкой», рассчитанной только на крупные системы, на «корифеев»-«китов». Вся «мелочь» проваливается. Все, что не является коммуникацией академических философов, не интересно. Бытием вроде как и обладает, но незначительным.
У современности - свой ряд корифеев, сегодня это или звезды аналитической философии, или «континентальной», кому что ближе. Конструктивизм - это Дж. Беркли, Э. Мах, У. Куайн, К. Поппер, К. Герген, В. Ватцлавик. Это почти полный список имен авторитетов, упомянутых в дискуссии. Среди них есть «радикалы», с которым не согласна О. Труфанова, прежде всего В. Ватц-лавик. Полагаю, в этой связи можно упомянуть Д. Блура, И.Т. Касавина (о последнем см. мою ст. [2]). Все они - философы-цеховики. Конструктивизм в материалах дискуссии - академический, свой, родной, внутрисистемный.
Так вот если под «радикальным конструктивизмом» иметь в виду только этот, академический, системный, внутрицеховой, то тогда действительно беспокоится не о чем, заряд конфликтности в внутрисистемных теоретических моделях незначителен, и диалог здесь - вполне мирный, благодушный. Но проблема в том, что реальный радикальный конструктивизм - это нечто совсем иное. Это массово доминирующий в гуманитарном знании основной методологический исследовательский прием. Даже и методологией ограничить радикальный конструктивизм будет не совсем верно. Это больше, чем методология. Это глубже, чем методология. Это что-то, что, с одной стороны, более универсально, чем методология, с другой, более
обыкновенно, дотеоретично. Что-то, чт0 становится неявным основанием повседневности гуманитарной аналитики1. В рабочем порядке эту неявность можно назвать эпистемологической установкой (этот термин, напоминающий в том числе о советской психологии, употребляет иногда В.А. Лекторский). И важнейшей констатацией, определяющей ситуацию в гуманитаристике, будет указание на то, что радикально-конструктивистская эпистемологическая установка является доминирующей, господствующей. Является фактором, определяющим «погоду» в полевых условиях многообразия гуманитарных исследований. Все более конфликтным становится пребывание внутри сообщества филологов и историков, и основная причина: все более заметное доминирование конструктивизма, стремящееся к доминированию почти тоталитарного типа, сопровождающееся готовностью к выходу из диалога с несогласными, с «реалистами», готовностью к прямым репрессиям. В терминах «онтологий» «жизненных миров» [3] «мир» модерного историка и филолога становится все более и более «стерильным», он все более освобождается от «посторонних примесей». Свободные от давления радикального конструктивизма суждения в современном гуманитарном дискурсе практически невозможны.
Подробная иллюстрация этого тезиса в пределах статьи невозможна, пока несколько слов о том, как доминантное подавление инакомыслия работает.
Вначале уточнение: радикальный конструктивизм доминирует в модерном гуманитарном знании. А поскольку модерное знание стремится к господству2, то доминантой оказывается и конструктивизм.
Термин «модерное знание» - устойчивая формула самоидентификации новейших гуманитарных программ. Авангард этого знания - модерные журналы. Журналов много, но разница между «обычным» журналом и «Новым литературным обозрением» - та же, что между полусамодеятельным альманахом на газетной бумаге и роскошным глянцем. Публиковаться можно в полусотне региональных вариантов «Ученых записок», но лучше в «модерных». Так, статья, напечатанная в "Ab Imperio", получает статус зарубежной публикации, а по новым правилам это требуется для текущего рейтинга внутри любого вуза. Особенно это важно для молодежи. Для начинающего ученого публикация в «Новом литературном обозрении» (далее «НЛО»), «Логосе», "Ab Imperio" - основной инструмент социального лифтинга. Так модерное знание и становится доминирующим. Хочешь лиф-тинга - принимай правила игры. Переходи на стандарты модерного знания. Все прочее с точки зрения модерной науки - маргинальный мусор. В терминах манифеста главного модератора модерной науки И. Прохоровой в
России, как в тотально «закрытом» мире, рациональное знание вообще невозможно. «Одним из мощнейших компенсаторных механизмов «закрытого» общества, по нашему мнению, становится дискурсивная культивация эмоции, в то время как «открытые» общества в публичном пространстве эксплуатируют метафоры рациональности» [4, с. 6]. Контрастные тона, в которых рисуется противостояние, напоминают контрасты космоса и хаоса древнейших космологических мифов. Отсюда же и тональность подавления зла. Если мы две стихии зафиксировали как хаос и космос, мы уже этим низвергли чудовищ, противостоящих царству света, в пучину тьмы. Если мы поделили действующие практики по линии рациональное / аффективное, новое / отжившее, то мы не оставили иной возможности тому, что определили как неновое, кроме как исчезнуть, в лучшем случае незаметно. Уже сама кодировка (честная ли?) задает и энергию подавления. Даже если бы не было дополнительных обстоятельств3, подавление обеспечено уже самим фактом регулярности смены поколений: может ли молодой начинающий ученый в здравом уме идти в лагерь умирающих чудовищ тьмы? Кто не с нами, тот не достоин быть причастным модерному сообществу - это уже именно имперское управление через непрямое, но внятно выраженное запугивание. Остается добавить, что по тому же рубежу проходит и деление конструктивизм-реализм. Все модерное знание - конструктивистское, атрибутика реализма предается осмеянию и позору без обсуждения. «Холизм», «эссенциа-лизм», «трансцендентальный субъект», «объективная истина» - ругательства в дискурсивном пространстве модерной науки (в цитированном выше манифесте И. Прохоровой слово «эссенциализм» в качестве почти ругательства употреблено несколько раз). Простите, это именно империализм. Это непрямое имперское подавление, косвенная, но жесткая расправа над неугодными.
Лидеры модных журналов полагают себя вправе выписывать путевки в рай не только лицам, но и целым научным дисциплинам. В программной статье Н. Поселягина в «Новом литературном обозрении», претендующей на описание горизонтов гуманитарного знания в целом (после публикации этой работы молодой преподаватель стал научным редактором «НЛО», главным теоретиком журнала), есть интересный перечень перспективных научных дисциплин. По номерам. № 1 - этнология; № 2 - семиотика; № 3 - антропология; № 4 - «История и психология» (именно так, вместе, через соединительный союз); № 5 - социология; № 6 - «нарратология и дискурс-анализ»; № 7 - «анализ идеологий»; № 8 - «теории перевода» [5, с. 30-34]. Как видим, список внушительный. Он стремится к некой полноте, к тому, чтобы быть перечнем ни
больше, ни меньше как всех «актуальных дисциплин» (Н. Поселягин). Дисциплин, за которыми будущее. И тогда, конечно, важен список тех дисциплин, которые в перечень Н. Поселягина не попали. Это, например, культурология. Ей досталось особенно. Мало того, что ей не досталось билета в рай, так и еще дополнительно попало, в заметках, сопровождавших «манифест» Н. Поселягина, есть такие слова: российская «постперестроечная культурология» - «свалка дилетантских сочинений» «на тему культуры» [6, с. 87]. Философии повезло больше, прямых выпадов в ее адрес у Богданова и Поселягина нет, но и билета в будущее тоже не дали. Апломб запределен. Ничтоже сумняшеся похоронены целые науки, не говоря уже о чем-то меньшего объема: о научных школах, направлениях, об исследовательских институтах. В утиль сдана ВСЯ философия, существующая ныне в России (прямой выпад именно такой степени агрессивности был сделан в адрес российской философии несколькими годами раньше О. Тимофеевой, бывшей до 2012 г. научным редактором «НЛО», об этом в следующей статье). Дело жизни десятков тысяч людей объявлено хламом одним кивком, небрежно.
Для немодерного знания остается право смириться с собственной маргинальностью. Весь реализм оказывается именно в этой зоне.
Да, свободная от радикального конструктивизма аналитика существует. Но она твердо вытеснена на периферию. Во-первых, условно количественно и, во-вторых, условно качественно. Количественно, потому что в глянцевой науке, парадно репрезентирующей науку для общества, транслирующей гуманитаристику в общественное сознание, конструктивистская логика доминирует, работы, исходящие из соответствующей оптики, составляют более трех четвертей всего корпуса текстов. Качественно, потому что неконструктивистская логика твердо и определенно наделена статусом маргинальнсти, т. е. вторичности и провинциальности. Реализует себя это соотношение центра-периферии опять же двояко: прежде всего как запредельная степень самоуверенности, которая присуща мейнстримному конструктивизму как позиции, как целостной логики (из гуманитарного мейнстримного дискурса давно исчезли оговорки, в которых бы тактично допускалась возможность иной, неконструктивистской, т. е. реалистической логики), и, во-вторых, как смирение, оказавшееся присущим оппоненту: серьезных признаков сопротивления конструктивизму в дискурсивном пространстве сегодняшней гу-манитаристики не видно, тем самым реализм смирился со своим статусом маргиналь-ности. В итоге и складывается состояние, которое было обозначено выше: свободные от давления радикального конструктивизма
суждения в современном гуманитарном дискурсе практически невозможны. Ярчайший пример - та выволочка, которая была устроена от имени модерного знания автору этих строк именно за попытку аналитики, которая была бы конструктивистской, но и реалистичной одновременно. Именно так в книге «Золотой век русской идеи» [7] анализируется слово Шевырева, И. Кириевского, Самарина, как нечто сконструированное, но и одновременно что-то осмысленное, т. е. связанное с внетекстовой реальностью. Важно не то, что рецензия в лучшем гуманитарном журнале страны была разгромной. Важна логика, структура оценки. С точки зрения автора рецензии А. Тесли (одного из самых авторитетных экспертов в современных спорах о славянофилах), допускать в эпоху тотального конструктивизма подобные архаизмы - это настолько несовременно, что сразу превращает саму аналитику в что-то позавчерашнее, но что ни в какой степени не может быть принято всерьез как наука. Реалистичная аналитика - это хуже, чем халтура, это именно музейный экспонат в кунсткамере, предмет для изумления [8]. Противостояние моей позиции и позиции А. Тесли прежде всего эпистемологическое, оно проходит именно по линии радикального конструктивизма - «конструктивный реализм». Прямо в рецензии это не сообщается (что плохо), но по существу именно так. Жесткий тон рецензии реально отражает конфликтность внутри определенного дисциплинарного дискурса. В данном случае это дискурс национальных традиций интеллектуальной истории, где модерное имперское подавление особенно ярко выражено: работает жесткий диктат конструктивистской логики, высказывание неконструктивистских оценок твердо воспринимается как что-то крайне неприличное, атмосфера диалога на этом участке полностью разрушена (что, как представляется, для науки совершенно недопустимо).
Надо еще учесть, что мы в России. В России, как известно, любое западничество - это западничество в квадрате. А конструктивизм в силу связи с идеей модерного общества - именно западническая стратегия. Поэтому и конструктивизм в России - конструктивизм в квадрате и даже в кубе. Нарциссизм в принципе свойственен науке. Но здесь его крайние пределы. К самолюбованию методом сводится три четверти содержания почти всей модерной науки. В том числе благодаря механизмам негативной идентичности. Нарциссизм самолюбования методом мотивирован очевидностью врага. Атака на «совок» все спишет. Любой идиотизм пройдет, если при этом получается пнуть «ретроградов». Отсюда и повышенная агрессивность конструктивизма. Отсюда и блеск нарциссизма. Так и просится на язык: «блеск и нищета конструктивизма». Это было
бы возможным названием всего нашего размышления. Но оставим право на роскошные метафоры за классиками, за Марксом и Бальзаком.
Пока основное уточнение к дискуссии в «Эпистемологии и философии науки»: академической умиротворенности произнесенного между прочим тезиса о «непродуктивности» радикального конструктивизма мало. В условиях полной и безоговорочной победы радикального конструктивизма, его господства в полевых условиях (а еще можно сказать о том, что это доминирование имеет признаки властного управления, стремящегося к тоталитарному контролю, к вытеснению и прямому подавлению инакомыслия) - возможность не заметить проблему насилия, присутствующего в доминантном дискурсе, вовсе -это в том числе и нарушение того, что называют «тактом»?
Проблематизация ситуации должна быть более энергичной. Как минимум, с конструктивизма нужно сбить спесь самодовольства. Нужно твердо обозначить позицию, требующую от конструктивизма ясности самосознания и необходимость самопроблематизации -не только в теории, но и в регулярной дискурсивной практике. Сегодняшнему «практическому» конструктивизму самосознание не нужно. Простите, но это в т. ч. и наивно, некритично. В сегодняшней гуманитаристике любое сомнение в правоте конструктивизма полагается произвольно сконструированным умыслом корыстной идеологии, тогда как сам конструктивизм - чем-то абсолютно подлинным, естественным, т. е. именно реальным, несконструированным. Идеологичность реализма полагается очевидной, тогда как конструктивизм по умолчанию мыслится вне-идеологичным. Простите, это как? Откуда такая наивность в имитации невинности там, где это очевидно неуместно?
Поэтому еще раз: конструктивизм должен потерять невинность, право на имитацию которой он почему-то себе присвоил, он должен выйти из непрозрачности теневой логики к аналитике «вбелую». Практически это означает, что каждый акт присвоения какой-либо эвристической модели статуса «конструкта» должен сопровождаться оговоркой о степени произвольности и, соответственно, с другой стороны, реальности этого конструкта. Это сделает гуманитарную аналитику более громоздкой, но только так она станет здоровой и честной.
Тезис О. Труфановой о «непродуктивности» радикального конструктивизма нуждается, конечно, еще в одном дополнении: он
должен быть доказан, или, конечно же, с конструктивистской поправкой, показан. Об
этом - следующая статья.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 И здесь проблема. Организованная регулярно, текущая повседневность становится сверхнормативной, она опасна тотальностью насилия и абсурда. Одно дело - отвергнуть реальность человеческого бытия философски, другое - сделать ее неуместной и невозможной в регулярности повседневных аналитических практик. В этом регистре Утопия материализуется, а тексты начинают пахнуть бараком и комиссарской кожей.
2 Ну, это как бы по определению, просто в силу того, что в «обществе модерна» (а это важнейший конструкт модерной науки) модерность знания не может не быть полюсом притяжения.
3 А дополнительные обстоятельства есть. В условиях полного иссякания материальных источников развития науки в начале 90-х возник журнал с ресурсами, которые на фоне нищеты всего остального были безграничными. Плюс особенности рубежа 80-90-х гг. Полный планетарный триумф постструктурализма, совершенно тогда неизвестного в России. Уже сама ситуация трансляции предопределила кодировку: мы - носители нового, мы - дудочники, зовущие в будущее, те, кто в будущее - за нами. А затем и успехи. Те, кто участвовал в процессе трансляции, оказались в крупных зарубежных центрах. Так журнал стал символом социального лифтинга для научной молодежи. Так журнал со скромным филологическим названием превратился в лидера гуманитариев самого широкого профиля, а затем стал центром мегаиздательства, а журнал - законодателем моды не только в филологии, но и в гуманитари-стике в целом.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Труфанова Е. О. О преимуществах и недостатках социального конструкционизма // Эпистемология и философия науки. 2015. № 1. Т. Х1_!!1. С. 36.
[2] Мартынов В.А. Антропологические аспекты социальной эпистемологии (заметки по поводу новой книги И.Т. Касавина) // Вестн. Ом. ун-та. 2015. № 1. С. 75-80.
[3] Никифоров А. Л. Структура и смысл жизненного мира. М., 2012.
[4] Прохорова И. Новая антропология культуры. Вступление на правах манифеста // НЛО. 2009. № 100.
[5] Поселягин Н. Антропологический поворот в российских гуманитарных науках // НЛО. 2012. № 113. С. 27-36.
[6] Богданов К. Заносы на поворотах // НЛО. 2012. № 113. С. 85-87.
[7] Мартынов В. А. Золотой век русской идеи. М., 2015.
[8] Тесля А. Рец. на кн.: Мартынов В.А. Золотой век русской идеи. М., 2015 // НЛО. 2015. № 1.
