CC BY
55
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2018. №4(54)
УДК 821.161.1
КОНСТРУИРОВАНИЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО МИФА М. ЦВЕТАЕВОЙ ВНУТРИ ЭССЕ «ГЕРОЙ ТРУДА»
© Мария Кучумова
CONSTRUCTING THE AUTOBIOGRAPHICAL MYTH OF M. TSVETAEVA WITHIN THE ESSAY "A HERO OF LABOR"
Maria Kuchumova
This work analyzes the methods of constructing the autobiographical myth of M. Tsvetaeva inside the biography of the "other" (V. Bryusov) in the essay "A Hero of Labor", written after the death of the founder of Russian symbolism. Through the lines of the work, one can read M. Tsvetaeva's desire to understand and appreciate the role of Bryusov in her destiny and work. The author-heroine Tsvetaeva seems to be ousting the one to whom the text is dedicated from her own text. It is the story about the development of M. Tsvetaeva as a poet that connects the isolated fragments of V. Bryusov's memories into a single text. The image of V. Bryusov is also important as a mirror, which reflects the identity of the autobiographical heroine. One of the leitmotifs of the work is "Bryusov and romanticism", as the theme of romanticism is one of the leading in M. Tsvetaeva's work and through the attitude to romanticism the discrepancy is revealed between the views of the essay's author and her hero. After analyzing the space of the author's consciousness, the models of the author's presence and the forms of its manifestation, we have come to the conclusion that the autobiographical myth in the essay "A Hero of Labor" is created on the principle of contrast. M. Tsvetaeva deliberately distorts certain facts of her relationships with V. Bryusov, building up a story line of her own formation as a poet. At the same time, the author, as a witness and participant of the events, strives to give the myth the status of a document. The motifs of the autobiographical myth in the poet's prose legacy are connected by metatextual allusions.
Keywords: author, autobiographical prose, autobiographical myth, M. Tsvetaeva.
Настоящая работа посвящена анализу способов конструирования автобиографического мифа М. Цветаевой внутри биографии «другого» (В. Брюсова) в эссе «Герой труда», написанном после смерти родоначальника русского символизма. Сквозь строки произведения прочитывается желание М. Цветаевой понять и оценить роль В. Брюсова в своей судьбе и своем творчестве. Автор-герой М. Цветаева словно вытесняет из собственного текста того, кому он посвящен. Именно история становления поэта М. Цветаевой связывает разрозненные фрагменты воспоминаний о В. Брюсове в единый текст. Образ В. Брюсова важен в том числе и как зеркало, в котором отображается личность автобиографической героини. Один из лейтмотивов произведения - «Брюсов и романтизм», поскольку тема романтизма является одной из ведущих в творчестве М. Цветаевой и через отношение к романтизму раскрывается несовпадение позиций автора эссе и его героя. Проанализировав пространство авторского сознания, модели авторского присутствия и формы его проявления, мы пришли к выводу, что автобиографический миф в «Герое труда» творится по принципу контраста. М. Цветаева намеренно искажает отдельные факты в истории взаимоотношений с В. Брюсовым, выстраивая сюжетную линию, посвященную собственному становлению как поэта. При этом автор как свидетель и участник событий настаивает на объективном изображении действительности. Мотивы автобиографического мифа в прозаическом наследии поэта соединяются между собой метатекстовыми аллюзиями.
Ключевые слова: автор, автобиографическая проза, автобиографический миф, Цветаева.
В 1920-30 годах М. Цветаева посвящает несколько произведений недавно умершим поэтам-современникам. По мнению И. Шевеленко, «смерть как завершение индивидуальной судьбы - не только повод вписать ее в эпос, но и возможность для Цветаевой воскресить собственное
„утраченное время", заново понять его смысл» [Шевеленко, с. 371]. Биографии современников становятся фоном для развертывания автобиографического мифа: «Я свою автобиографию пишу через других, т. е. как другие себя, могу
любить исключительно другого» [Цветаева, т. 6, с. 221].
В такой «экстериоризации собственного „я" и интериоризации чужого» И. Шевеленко видит акт самоопределения поэта [Шевеленко, с. 37].
Выбор объекта повествования может многое рассказать об авторе. В. Брюсову М. Цветаева посвятила два прозаических произведения и несколько стихотворений. Справедливо утверждение О. Клинга о том, что «в юности Цветаева, при всей ее самобытности, находилась под влиянием символизма» [Клинг, с. 117]. Достаточно вспомнить о знаковой для М. Цветаевой фигуре А. Блока, которому она посвятила стихи в 1916 и 1921 году, имя которого упоминает в письмах к
A. Ахматовой и Б. Пастернаку. Обратим внимание на то, что среди современников, на смерти которых откликается М. Цветаева, есть и другие поэты-символисты: А. Белый («Пленный дух»), Вяч. Иванов (цикл «Вячеславу Иванову»), М. Волошин («Живое о живом»). Будучи свидетелем становления нового направления, М. Цветаева не могла остаться равнодушной к одному из его основателей В. Брюсову. Н. Богомолов уверен, что мнение Брюсова о поэзии Цветаевой оказало серьезное влияние на ее творческую эволюцию [Богомолов, с. 251-252].
Эссе «Герой труда» не раз попадало в поле зрения исследователей литературы. Однако, говоря о мифотворчестве М. Цветаевой в рассматриваемом произведении, литературоведы в первую очередь подразумевали «брюсовский миф» ([Войтехович, 2000], [Боровикова, 1998]), задача настоящей работы - показать, как на его фоне реализуется автобиографический миф М. Цветаевой.
Сквозь строки «Героя труда» прочитывается желание М. Цветаевой понять и оценить роль
B. Брюсова в своей судьбе и своем творчестве: «Брюсов в опыте моих чувств, точнее: в молодом опыте вражды значил для меня несравненно больше, чем я - в его утомленном опыте» [Цветаева, т. 4, с. 25]. Не случайно первая фраза М. Цветаевой в «Герое труда» не о Брюсове, а о себе: «Стихи Брюсова я любила с 16 л<ет> по 17 л<ет> - страстной и краткой любовью» [Там же, т. 4, с. 12]. Первое местоимение, которое встречается читателю в тексте, - «я». Более того, в начале каждой из девяти глав, составляющих очерк, в семиотически сильной позиции, звучит либо личное, либо притяжательное местоимение первого лица единственного числа. Таким образом М. Цветаева привлекает внимание читателя к авторскому «я». Кроме того, присутствие автора-повествователя выражается через формы глаголов первого лица единственного числа («пом-
ню», «вспоминаю», «не хочу лжи о Брюсове», «знаю» и т. д.), а также безличные конструкции вроде «мне кажется».
Как справедливо отмечает М. Боровикова, «Цветаева резко смещает акцент в сторону рассказа о собственном литературном дебюте и роли в нем Брюсова» [Боровикова, 2001, с. 347]. Фабульную основу эссе составляют встречи поэтов. Таким важным этапам жизненного пути М. Цветаевой, как выход первого сборника и замужество, посвящены отдельные развернутые эпизоды. Автор знакомит читателя с членами своей семьи: мужем С. Эфроном и первой дочерью Алей. При этом факты биографии Брюсова упоминаются вскользь, без подробностей: читатель узнает, что у него был «приемыш, четырехлетний мальчик» [Цветаева, т. 4, с. 37], присутствует в тексте возлюбленная поэта, Адалис. Человек-Брюсов изображен как прижизненный памятник Брюсову-поэту, словно сотворенный раз и навсегда: «За этот памятник при жизни он всю жизнь напролом боролся: не долюбить, не передать, не снизойти» [Там же, с. 18]. На этом фоне образ автобиографической героини, прошедшей путь от гимназистки, пишущей стихи, к признанному поэту, кажется особенно одухотворенным и наполненным жизнью.
Собственному творчеству М. Цветаева также уделяет большее внимание. Стихи В. Брюсова упоминаются и цитируются фрагментарно, при этом пять стихотворений М. Цветаевой приводятся в эссе без сокращений. Говоря о роли стихотворения «Кто уцелел - умрет, кто мертв -воспрянет...», которое автобиографическая героиня читает на «Вечере поэтесс», А. Маслаков замечает: «цитирование целого стихотворения помогает в полной мере убедиться в особом статусе лирического героя и в провокационности поведения „я"-персонажа как по отношению к публике, так и по отношению к В. Я. Брюсову» [Маслаков, с. 110]. Автор-герой М. Цветаева словно вытесняет из собственного текста того, кому он посвящен. Дерзость автобиографической героини по отношению к более старшему и более известному поэту старательно подчеркивается.
Автобиографический миф внутри «Героя труда» творится М. Цветаевой по принципу контраста. Поэт фокусирует внимание на своей чуждости «наиполярнейшему из солнц, мне полярному солнцу - Брюсову» [Цветаева, т. 4, с. 51]. Однако для любого противопоставления необходимо общее основание. И оно в тексте есть. Во-первых, Брюсов, как и автор очерка, - поэт. Во-вторых, каждый из них принадлежит ирреальному миру: Брюсов - античности (в эссе он назван
«римлянином» [Там же, с. 13]), юная автобиографическая героиня, автор «Вечернего альбома» и «Волшебного фонаря», - миру прошлого и любимых книг. И наконец, третье сходство - подчеркнутое одиночество Брюсова и Цветаевой. Мотив сиротства - сквозной в автобиографических произведениях М. Цветаевой. В. Брюсову она приписывает трагедию «пожеланного одиночества, искусственной пропасти между тобою и всем живым, роковое пожелание быть при жизни - памятником» [Там же, с. 18]. По словам М. Цветаевой, эта трагедия «творима всеми поэтами» [Там же]. Отметим, что одиночеством пронизаны биографии большинства мифологических героев. Так, М. Эпштейн пишет: «В мифе герой почти всегда выглядит одиноким, вычлененным из горизонтальных связей с обществом и историей, ибо он находится в напряженнейших связях с архетипическим прообразом, задающим ему тип поведения» [Эпштейн, с. 253].
Одержимость творчеством, принадлежность к двум мирам, противопоставленность массе -этими качествами традиционно обладает герой романтической литературы. По собственному признанию, любовь к романтизму М. Цветаева унаследовала от матери [Цветаева, т. 4, с. 112]. Услышав в книжной лавке, что Брюсов «не поклонник Ростана», автобиографическая героиня интерпретирует эти слова так: Брюсов «не поклонник. Романтизма!» [Там же, с. 22]. А в более раннем очерке «Волшебство в стихах Брюсо-ва» М. Цветаева уличает поэта в «измене романтизму» [Цветаева, т. 5, с. 229].
Факт этой измены автор настойчиво доказывает читателю. Так, в романтической иерархии искусств музыка занимает одно из ведущих мест (к слову, как и в символизме). Для самой М. Цветаевой также чрезвычайно важно музыкальное начало стихов. В 1918 году в одной из тетрадей поэта появляется запись: «Моя стихия - все, встающее от музыки» [Цветаева, 2000, с. 252]. А в анкете 1926 года поэт так определяет два лейтмотива, звучащих в родительском доме: «Музыка и Музей» [Цветаева, т. 4, с. 622]. И в Брюсове М. Цветаева, по собственному признанию, «ухитрилась любить самое небрюсовское, то, чего он был так до дна, до тла лишен - песню, песенное начало» [Там же, с. 12]. По мнению автора эссе, «антимузыкальность Брюсова, вопреки внешней (местной) музыкальности целого ряда стихотворений - антимузыкальность сущности, сушь, отсутствие реки» [Там же].
Тему творчества в прозе М. Цветаевой сопровождает мотив избранничества поэта. Однако воля, а не божественное предназначение, ежедневно толкает Брюсова плыть «против течения
собственной неодаренности» [Там же, с. 54]. При этом М. Цветаева подчеркивает легкость, с которой к ней приходят стихи и признание. Так, от самого Брюсова она получает приз «за стихи, представленные в последний час последнего дня» [Там же, с. 27].
Настоящий поэт, по мнению М. Цветаевой, пишет потому, что не может не писать, а не из жажды славы. Брюсова же автор эссе называет славолюбцем: «Только Брюсов один восхотел славы» [Там же, с. 19]. Собственное равнодушие к признанию М. Цветаева мифологизирует, несколько утрируя его. В «Герое труда» о «Вечернем альбоме» сказано:
Ни одного экземпляра на отзыв мною отослано не было, я даже не знала, что так делают, а знала бы - не сделала бы: напрашиваться на рецензию! [Там же, с. 24].
В комментарии к собранию сочинений сообщается, что «один экземпляр „Вечернего альбома" (сборник вышел в октябре 1910 г.) она направила В. Брюсову „с просьбой просмотреть", другой, для возможного отзыва, - в издательство „Мусагет"» [Там же, с. 639]. И. Шевеленко уверена: «если чьего-то отзыва Цветаева ждала, то это был Брюсов» [Шевеленко, с. 33]. Об особой роли поэта-символиста в биографии М. Цветаевой говорит и Т. Геворкян, утверждающая, что к нему «Цветаева испытала, быть может, первое противоречивое, двуполярное и - наперекор всему - цельное чувство к реальному, хоть и далеко отстоящему от нее человеку, <. > фигура которого неодолимо притягивала юную Цветаеву и одновременно отталкивала с силой, равной, пожалуй, силе притяжения» [Геворкян, с. 174]. Исследователь обращает внимание на то, что «очерк о Брюсове в отдельных, принципиально важных моментах предвосхищает более поздние статьи Цветаевой об искусстве» [Там же, с. 175]. Действительно, уже упомянутый нами тезис о равнодушии к славе становится в последствии одним из ведущих в философских эссе М. Цветаевой. Так, в «Поэте о критике» читаем: «Слава -следствие, а не цель» [Цветаева, т. 5, с. 287].
Настойчиво М. Цветаева говорит и о своей самобытности. Ссылаясь на отзыв В. Брюсова, она пишет: «Середину, о полном овладении формой, об отсутствии влияний, о редкой для начинающего самобытности тем и явления их -как не запомнившуюся в словах - опускаю» [Цветаева, т. 4, с. 24]. Однако ряд исследователей, в частности С. Корниенко, обращает внимание на отсутствие в брюсовской статье «приведенных в цветаевском эссе высказываний» [Корниенко, с. 71]. Упоминание источника, пусть и
не всегда оправданное, направлено на то, чтобы повысить доверие читателя к описываемым событиям.
Не случайно М. Цветаева повторяет фразы, словно доказывающие существование документальных свидетельств. В частности, после полностью восстановленного по памяти письма Брюсову следует примечание: «Письмо это живо, хранится с моими прочими бумагами у друзей, в Москве» [Цветаева, т. 4, с. 23]. А через несколько страниц, говоря о записи, сделанной В. Брю-совым на рукописи «Юношеских стихов» и «Верст» («Стихи М. Цветаевой, как ненапечатанные своевременно и не отражающие соответственной современности, бесполезны»), поэт замечает: «Отзыв сей, вместе с прочими моими бумагами, хранится у друзей, в Москве» [Там же, с. 31].
Главка «Вечер в консерватории» выходит с подзаголовком «Запись моей, тогда семилетней, дочери Али» [Там же, с. 32]. Включение в своей текст текста «другого» уже повышает степень доверия к нему читателя. Однако М. Цветаева стремится усилить этот эффект, делая сноску: «Запись, не измененная ни в одном знаке» [Там же]. Обратим внимание на то, что в подзаголовке М. Цветаева особо подчеркивает возраст Али, поскольку детская гениальность дочери - одна из составляющих автобиографического мифа М. Цветаевой. При этом стоит отметить, что сама Аля - более чем пристрастный свидетель, она соавтор и герой мифа о М. Цветаевой. К. Азадов-ский, говоря о сборнике «Психея. Романтика», который открывается циклом «Стихи к дочери», а завершается разделом «Психея. Стихи моей дочери», подчеркивает: «Марина Цветаева предприняла удивительную, едва ли не единственную в истории литературы, попытку: слить собственный голос с голосом своей дочери» [Азадовский, с. 189]. Это утверждение, на наш взгляд, верно по отношению ко всем произведениям поэта, в которых упоминается имя Ариадны. В «Герое труда» голос Али звучит продолжением голоса М. Цветаевой, она словно договаривает за мать то, о чем последняя умалчивает; голос ребенка не приглушен условностями и правилами приличия. Так, семилетняя Аля позволяет себе достаточно дерзкие оценки: В. Г. Шершеневича называет «поэтиком» и «сумасшедшим», Брюсова «стариком», Адалис - «приблудой», акцентирует внимание на «дуговатых зубах» и «рваной фуфайке» одной из выступающих [Цветаева, т. 4, с. 32-33]; наконец, берет на себя роль воина-защитника, принимаясь декламировать юношеские стихи матери, которыми та объявила Брю-сову войну. При этом образ матери девочка ри-
сует как романтически возвышенный, противопоставленный безликой массе:
Она стояла как ангел. Весь народ в зале так смотрел на читающего, как ястреб или сова на беззащитную птицу. <...> Ей рукоплескали коротко, но все [Там же, с. 33].
Важно отметить, что «чужое слово», включенное в повествование, становится поводом к коммуникации. М. Цветаева комментирует текст Али, дополняя его важными деталями. Вступая в посмертный диалог с В. Брюсовым, автор стремится воссоздать справедливость. Например, М. Цветаева пишет в стихотворении «В. Я. Брюсо-ву»: «Острых чувств» и «нужных мыслей» /Мне от Бога не дано [Там же, с. 24], обыгрывая фразу из первой рецензии критика:
Не скроем, однако, что бывают чувства более острые и мысли более нужные, чем:
Нет! ненавистна мне надменность фарисея! [Там
же].
Однако В. Брюсов игнорирует отсылку М. Цветаевой к его первой рецензии и пишет в отзыве на следующий сборник молодой поэтессы:
Чего же, впрочем, можно ждать от поэта, который сам признается, что острых чувств и нужных мыслей ему от Бога не дано [Там же, с. 25].
М. Цветаева так комментирует это предложение:
Слова из его первого отзыва, взятые мною в кавычки, как его слова, были явлены без кавычек. Я получалась - дурой [Там же].
В образе автобиографической героини угадывается бунтарское романтическое начало, которого в Брюсове Цветаева не видит, поэтому и о его смерти говорит коротко:
Хочу думать, что без борения отошел. Завоеватели умирают тихо [Там же, с. 58].
И. Эренбург вспоминает: «вступив впервые в чинный сонм российских пиитов или, точнее, в члены почтенного «общества свободной эстетики», она (Цветаева -М. К.) сразу разглядела, чего нельзя было делать - посягать на непогрешимость Валерия Брюсова, и тотчас же посягнула» [Эренбург, с. 120]. Не случайно на вечер поэтесс она является в военном обличии:
<...> я в тот день была явлена «Риму и Миру» в зеленом, вроде подрясника, - платьем не назовешь (перефразировка лучших времен пальто), честно (то есть - тесно) стянутом не офицерским даже, а юнкерским, 1-ой Петергофской школы прапорщиков, ремнем. Через плечо, офицерская уже, сумка (коричневая, кожаная, для полевого бинокля или папирос) [Цветаева, т. 4, с. 40].
Военная метафора буквально пронизывает текст «Героя труда». Стихотворение, посвященное В. Брюсову, с точки зрения М. Цветаевой, звучит как вызов:
Словом, войска перешли границу. Такого-то числа, такого-то года я, никто, открывала военные действия против - Брюсова [Там же, с. 24].
С. Корниенко очень метко характеризует эти действия как «романтический конфликт слабеющей „школы" и воинственной байронически-наполеонической „личности"» [Корниенко, с. 50].
В эссе представлено несколько «побед» М. Цветаевой над В. Брюсовым. Показателен эпизод, в котором поэтесса жмет руку всем присутствующим, кроме него:
Это - человек было около двадцати - все-таки заняло известное время, тем более что я, природно-быстрая, превратила проформу в чувство, обычай - в обряд [Цветаева, т. 4, с. 27].
В комической ситуации оказывается В. Брюсов, присудив в собственном анонимном конкурсе «первое из вторых мест» при отсутствии первого М. Цветаевой. Реплика, которую героиня произносит во время церемонии награждения («Значит, я теперь - премированный щенок?» [Там же, с. 29]), встречена «ответным смехом залы».
Один из самых значимых эпизодов описан в главе «Вечер поэтесс». Приглашенные участницы одна за другой отказываются выступать первыми. Эмоциональное напряжение В. Брюсова растет от отказа к отказу: «Переговоры длятся. Зал уже грохочет» [Там же, с. 43]. Согласие М. Цветаевой открыть вечер показано как высокомерная победа благородства:
И я, дождавшись того, чего с первой секунды знала, что дождусь: одной миллиардной миллиметра поворота в мою сторону Брюсова, опережая просьбу, просто и дружески: «В. Я., хотите начну»? [Там же].
Р. Войтехович, позиция которого нам близка, видит причины поражения Брюсова в «способности Цветаевой и неспособности Брюсова со-
вершить „прорыв", благодаря динамизму одной и статичности другого» [Войтехович, 2000].
Настоящий поэт для М. Цветаевой выше зависти и способен восхищаться чужим даром. Так, А. Белый в «Пленном духе» восторженно отзывается о стихах М. Цветаевой: «Вы знаете, что ваша книга изумительна, что у меня от нее физическое сердцебиение» [Цветаева, т. 4, с. 245]. Вся статья, которую М. Волошин посвящает «Вечернему альбому», по словам автора сборника, «самый беззаветный гимн женскому творчеству и семнадцатилетью» [Там же, с. 161]. Совсем иначе пишет о стихах М. Цветаевой В. Брюсов: «Вторая книга г-жи Цветаевой „Волшебный фонарь", к сожалению, не оправдала наших надежд. Чрезмерная, губительная легкость стиха...» [Там же, с. 25]. В стихотворении «В. Я. Брюсову», включенному в текст эссе, М. Цветаева говорит, что его критика «из зависти» [Там же]. Пытаясь следовать собственному рыцарском кодексу и в то же время восстанавливая справедливость, М. Цветаева строит свое повествование одновременно как защиту и нападение. С одной стороны, поэт говорит о варварстве Брюсова, о его покушении на поэзию «с негодными средствами», более того, на наш взгляд, нарушает нормы этики, цитируя, например, такие слова Бальмонта, как: «С Брюсовым не дружите!»; «А вы, Марина, передайте Валерию Брюсову, что я ему не кланяюсь!» [Там же, с. 57]. Упоминаются в тексте и едкие замечания Адалис, например: «Он мстителен и злопамятен» [Там же, с. 36]. С другой стороны, М. Цветаева восхищается трудолюбием В. Брюсова и обращается к читателю с просьбой преклониться перед ним. Т. Геворкян акцентирует внимание на зна-ковости словосочетания «Герой труда», которое на первый взгляд кажется ироничным, для М. Цветаевой: «летом 1925 года Цветаева писала о Брюсове, в начале следующего 1926 года применила найденную формулу («Герой труда» -М. К.) к своему отцу - профессору Ивану Цветаеву, а через него - пусть пока неявно - и к себе самой» [Геворкян, с. 182]. На неоднократное пожелание в записных книжках Цветаевой самой себе оставаться «героем труда» обращает внимание Р. Войтехович [Войтехович, 2000]. О защите Брюсова в эссе говорит и дочь поэта, А. Эфрон: «„плохо" она (Марина) писала только о живых (имею в виду современников, а не Дантесов прошлого!) - предоставляя им, джентльменски, возможность лягаться в ответ; даже своему антиподу Брюсову она воздает должное, называя его Героем труда» [Кудрова, с. 187]. Действительно, при жизни поэта-символиста М. Цветаева позволяла себе в его адрес достаточно резкие
высказывания (например, в письме М. Волошину В. Брюсов назван «существом продажным», «жалким» и даже «гадом» [Цветаева, т. 6, с. 64]). Однако творческую задачу «Героя труда» в одном из писем А. Тесковой М. Цветаева определила так: «Судить, не осудив, хотя приговор -казалось - готов» [Там же, с. 339].
Выбирая стратегию оправдания Брюсова, М. Цветаева обращается к важному мотиву мифа о себе как о защитнике тех, кого защищать не принято, после прозвучавшем в целом ряде ее произведений. Так, в «Моем Пушкине» читаем: «Все дело было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка» [Цветаева, т. 5, с. 68]. А в эссе «Герой труда» автор призывает читателя жалеть Брюсова «как волка»: «Жалостью-досадой и жалостью-растравой, то есть двумя составными чувствами, не дающими простого одного» [Цветаева, т. 4, с. 59].
Способность жалеть неправого, упавшего, обиженного - важное дополнение к автопортрету автобиографической героини, о личности которой читателю много говорит уже сам подбор отраженных в эссе эпизодов. С одной стороны, В. Брюсов, которому посвящен очерк, показан в зеркале Цветаевой, с другой - в ряде фрагментов уже его роль сводится к зеркалу, отражающему автобиографическую героиню. Через образ
B. Брюсова реализуется ведущая для М. Цветаевой тема поэта и поэзии. В рассуждениях о личности поэта происходит самораскрытие автора эссе. На фоне портрета символиста М. Цветаева рисует свое «я» в прошлом. Такой принцип зеркальности ложится в основу автобиографического мифа о себе-поэте М. Цветаевой наряду с принципом двойничества.
Список литературы
Азадовский К. М. Возвращение Ариадны // Новый мир. 2009. № 10. С. 189-195.
Богомолов Н. А. Важная ступень // Вопросы литературы. 1987. № 9. С. 246-254.
Боровикова М. В. К вопросу о реконструкции брюсовского мифа М. Цветаевой (На материале эссе «Герой труда») // Русская филология 9. Тарту, 1998.
C. 171-180.
Боровикова М. В. Марина Цветаева: автоконцепция вхождения в литературу (Постановка проблемы) // Марина Цветаева: Личные и творческие встречи, переводы ее сочинений: Восьмая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9-13 октября 2000 г.): Сборник докладов. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2001. С. 347-352.
Войтехович Р. С. Брюсов как римлянин в «Герое труда» Марины Цветаевой // Блоковский сборник XV. Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX-XX вв. Тарту, 2000. С. 192-196. URL:
http://www.ruthenia.ru/document/397453.html (дата обращения: 20.05.2018).
Геворкян Т. М. Цветаева о В. Брюсове // Марина Цветаева в ХХ1 веке: ХШ и ХГУ Цветаевские чтения в Болшеве (2001, 2002 гг.): сб. докладов. М.: «Возвращение», 2003. 320 с.
Клинг О. А. Путь в будущее (1908-1921): мимо литературы // Знамя. 2017. № 9. С. 117-132.
Корниенко С. Ю. Самоопределение в культуре модерна: Максимилиан Волошин - Марина Цветаева: дис. ... докт. филол. наук. Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН. Москва, 2016. 467 с.
Кудрова И. В. Из писем Ариадны Эфрон (19701975) // Нева. 2011. № 3. С. 183-197.
Маслаков А. А. Жанрово-структурные особенности эссеистики русских поэтов XX века (на материале произведений А. А. Блока, О. Э. Мандельштама, М. И. Цветаевой, И. А. Бродского): дис. ... канд. филол. наук. Ставрополь, 2016. 239 с.
Цветаева М. И. Неизданное. Записные книжки: В 2 тт. Т. 1. М.: Эллис-Лак, 2000. 557 с.
Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7 тт. Т. 46. М.: Эллис-Лак, 1995.
Шевеленко И. Д. Литературный путь Цветаевой: Идеология - поэтика - идентичность автора в контексте эпохи. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 464 с.
Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. М., 1988. 416 с.
Эренбург И. Г. Марина Цветаева // Портреты русских поэтов. СПб., 2002. 351 с.
References
Azadovskii, K. M. (2009). Vozvrashchenie Ariadny [The Return of Ariadne]. Novyi mir. No.10, pp. 189-195. (In Russian)
Bogomolov, N. A. (1987). Vazhnaia stupen' [An Important Step]. Voprosy literatury. No. 9, pp. 246-254. (In Russian)
Borovikova, M. V. (1998). K voprosu o rekonstruktsii briusovskogo mifa M. Tsvetaevoi (Na materiale esse "Ge-roi truda ") [On the Reconstruction of Bryusov's Myth by M. Tsvetaeva (based on the essay "A Hero of Labor")]. Russkaia filologiia, No. 9. Tartu, pp. 171-180. (In Russian)
Borovikova, M. V. (2001). Marina Tsvetaeva: avtokontseptsiia vkhozhdeniia v literaturu (Postanovka problemy) [Marina Tsvetaeva: Autobiographical Conception of Entering Literature (Stating the problem)]. Marina Tsvetaeva: Lichnye i tvorcheskie vstrechi, perevody ee sochinenii: Vos'maia tsvetaevskaia mezhdunarodnaia nauchno-tematicheskaia konferentsiia (9-13 oktiabria 2000 g.): Sbornik dokladov. Pp. 347-352. Moscow, Dom-muzei Mariny Tsvetaevoi. (In Russian)
Epshtein, M. N. (1988). Paradoksy novizny [Novelty Paradoxes]. 416 p. Moscow. (In Russian)
Erenburg, I. G. (2002). Marina Tsvetaeva [Marina Tsvetaeva]. Portrety russkikh poetov. 351 p. St. Petersburg. (In Russian)
Gevorkian, T. M. (2003). Tsvetaeva o V. Briusove [Tsvetaeva about V. Bryusov]. Marina Tsvetaeva v XXI
veke: XIII i XIV Tsvetaevskie chteniia v Bolsheve (2001, 2002 gg.): sb. dokladov. 320 p. Moscow, "Vozvrash-chenie". (In Russian)
Kling, O. A. (2017). Put' v budushchee (1908-1921): mimo literatury [The Path to the Future (1908-1921): Passing Literature By]. Znamia. No. 9, pp. 117-132. (In Russian)
Kornienko, S. Iu. (2016). Samoopredelenie v kul'ture moderna: Maksimilian Voloshin - Marina Tsvetaeva: dis. ... dokt. filol. nauk [Self-determination in Modern Culture: Maximilian Voloshin - Marina Tsvetaeva: Doctoral Thesis]. Institut mirovoi literatury im. A. M. Gor'kogo RAN. 467 p. Moscow. (In Russian)
Kudrova, I. V. (2011). Izpisem Ariadny Efron (19701975) [From the Letters of Ariadna Efron (1970-1975)]. Neva, No. 3, pp. 183-197. (In Russian)
Maslakov, A. A. (2016). Zhanrovo-strukturnye oso-bennosti esseistiki russkikh poetov XX veka (na materiale proizvedenii A. A. Bloka, O. E. Mandel'shtama, M. I. Tsvetaevoi, I. A. Brodskogo) : dis. ... kand. filol. nauk [Genre and Structural Features of Russian Poets' Essays
Кучумова Мария Олеговна,
соискатель,
Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18. [email protected]
in the 20th Century (based on the works of A. A. Blok, O. E. Mandelstam, M. I. Tsvetaeva, I. A. Brodsky): Ph.D. Thesis]. 239 p. Stavropol'. (In Russian)
Shevelenko, I. D. (2002). Literaturnyi put' Tsvetaevoi: Ideologiia - poetika - identichnost' avtora v kontek-ste epokhi [Tsvetaeva's Literary Path: Ideology - Poetics -the Author's Identity in the Context of the Epoch]. 464 p. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russian)
Tsvetaeva, M. I. (1995). Sobranie sochinenii [Collected Works]. V 7 tt. T. 4-6. Moscow, Ellis-Lak. (In Russian)
Tsvetaeva, M. I. (2000). Neizdannoe. Zapisnye knizh-ki [Unpublished Works. Notebooks]. V 2 tt. T. 1. 557 p. Moscow, Ellis-Lak. (In Russian)
Voitekhovich, R. S. (2000). Briusov kak rimlianin v "Geroe truda" Mariny Tsvetaevoi [Bryusov as a Roman in the Essay "A Hero of Labor" by Marina Tsvetaeva]. Blokovskii sbornik XV. Russkii simvolizm v literaturnom kontekste rubezha XIX-XX vv. Tartu, pp. 192-196. URL: http://www.ruthenia.ru/document/397453.html (accessed: 20.05.2018). (In Russian)
The article was submitted on 07.11.2018 Поступила в редакцию 07.11.2018
Kuchumova Maria Olegovna,
Ph.D. applicant,
Kazan Federal University,
18 Kremlyovskaya Str.,
Kazan, 420008, Russian Federation.
