CC BY
59
УДК: 82 ББК: 80
Кучумова М.О.
ОБРАЗЫ МУЖА И ДЕТЕЙ В АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ М. ЦВЕТАЕВОЙ
Kuchumova M. O.
IMAGES OF HUSBAND AND CHILDREN IN M. TSVETAEVA'S AUTOBIOGRAPHICAL PROSE
Ключевые слова: М. Цветаева, проза поэта, автобиографический миф, семейный миф, автобиография, мифотоворчество, документальное и художественное, мифопоэтика.
Keywords: M. Tsvetaeva, poet's prose, autobiographical myth, family myth, autobiography, formation of myths, documentary and fiction, mythopoetics.
Аннотация: настоящая работа исследует образы детей и мужа в автобиографической прозе М. Цветаевой и функции этих персонажей в авторском мифе поэта. В статье рассматриваются причины, по которым образы одних членов семьи выписаны более подробно, а другие представлены схематически, также прослеживаются сквозные мотивы, характерные для мифа о семье М. Цветаевой. Обращаем внимание на то, что большинство исследователей, говоря о семейном мифе М. Цветаевой, ограничивают круг его персонажей отцом, матерью, родной сестрой и единородными братом и сестрой поэта, сосредотачиваясь таким образом на детстве М. Цветаевой и оставляя за пределами своего исследования семейную жизнь уже состоявшегося поэта.
Abstract: this work is devoted to the images of children and husband in M. Tsvetaeva's autobiographical prose and to the study of the functions of these characters in the author's myth of the poet. The article discusses the reasons for which the images of some family members are written out in more detail, while others are presented schematically, as well as the cross-cutting motifs characteristic of the myth of M. Tsvetaeva's family. We draw attention to the fact that most researchers, speaking of M. Tsvetaeva's family myth, restrain scope of its characters to her father, mother, sister and only brother and sister of the poet, thus focusing on M. Tsvetaeva's childhood and leaving the family life of already accomplished poet outside of the study.
Работы, посвященные исследованию семейного мифа в прозе М. Цветаевой, как правило, сосредоточены на анализе произведений о детстве поэта1. Созданная М. Цветаевой и С. Эфроном семья становится в первую очередь объектом исследования ученых-биографов, среди которых уместно упомянуть М.И. Белкину, Л.Л. Кертман, И.В. Кудрову, В. Лосскую, В.А. Швейцер, А.А. Саакянц и др.2. Суще-
1 См., например: Калинина О.В. Автобиографическая проза М. Цветаевой о поэте. Саратов, 2004.
2 См., например: Белкина М.И. Скрещение судеб. Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка времени, людей, обстоятельств. М.: Благо-
вест: Рудомино, 1992; Кертман Л.Л. Воздух трагедии. М.: АСТ, 2017; Кудрова, И.В. Путь комет: жизнь М. Цветаевой. СПб.: Вита Нова, 2002; Лосская В. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). М.: Культура и традиции,
ствуют литературоведческие исследования, рассматривающие образы детей и мужа в поэзии М. Цветаевой. Так, интересной нам видится статья С.А. Фокиной и Е.Н. Мите-вой «Становление концепта «рыцарство» в ранней лирике М. Цветаевой»3. Роли образов детей и мужа в автобиографическом мифе, который М. Цветаева создает на страницах своей прозы, до недавнего времени оставались за пределами литературоведческих работ. В 2018 году на Международной конференции «Той России - нету -
1992; Саакянц А.А. Марина Цветаева: страницы жизни и творчества. М.: Советский писатель, 1986; Швейцер В.А. Марина Цветаева. М.: Молодая гвардия, 2009.
3 Фокина С.А., Митева Е.Н. Становление концепта «рыцарство» в ранней лирике М. Цветаевой // Русистика и словесность. Одесса, 2014. С. 278-284.
как и той меня» Л.Л. Кертман выступила с докладом «К 125-летию со дня рождения С.Я. Эфрона. Образ Марины Цветаевой в прозе и письмах Сергея Эфрона и образ Сергея Эфрона в эпистолярной и мемуарной прозе Марины Цветаевой. Своеобразие отношений - психологические наблюдения».
Такое «выпадение» обозначенной проблемы из круга исследований связано, на наш взгляд, с тем, что по опубликованной прозе М. Цветаевой нельзя восстановить биографии мужа или детей поэта, как это удалось бы сделать, например, с биографиями самой М. Цветаевой и ее матери и сестры. Мифы о Сергее Эфроне, дочерях Али и Ирине, сыне Георгии (Муре) созданы поэтом на страницах писем и записных книжек1, однако настоящая работа посвящена исследованию прозы, предназначенной М. Цветаевой для публикации при жизни. Кроме того, анализируя наравне с повестями и эссе дневниковое и эпистолярное наследие поэта, мы рискуем объединить литературный миф, который создает М. Цветаева, с мифом в бытовом, житейском понимании и подменить исследовательскую работу литературоведа жизнеописанием. Именно поэтому мы анализируем произведения, подготовленные поэтом для «встречи» с широким кругом читателей.
С. Эфрон, которому посвящен ряд стихотворений М. Цветаевой , о котором поэт часто упоминает в письмах, почти не появляется на страницах цветаевской прозы. На наш взгляд, это связано с тем, что М. Цветаева обращается к автобиографическим сочинениям уже в 1930-е годы, в эмиграции, когда муж поэта приобретает сомнительную известность. В «Страховке жизни», единственном прозаическом произведении М. Цветаевой, написанном не от первого, а от третьего лица, муж героини, в котором угадывается С. Эфрон, представлен, по словам О. Г. Ревзиной как «бессловесный статист», исследователь замечает:
1 Цветаева М. И. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной, М.Г. Крутиковой. М.: Эллис Лак, 2000-2001; Цветаева М. И. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной, И.Д. Шевеленко. М.: Эллис Лак, 1997.
«Если вспомнить то, что происходило с Сергеем Эфроном в 30-е годы, упорное молчание мужа в „Страховке жизни", избегающего вступать в контакт с каким-никаким, но все-таки представителем власти, равно как возникшая в сознании матери мысль об аресте ретроспективно обретают другой - и зловещий смысл»3. «Прямые» упоминания о С. Эфроне относятся к тому времени, когда его репутация еще не была запятнана сотрудничеством с НКВД. Имя Сергея Эфрона встречается на страницах очерка «Живое о живом», в «Истории одного посвящения», «Доме у Старого Пимена», «Герое труда», «Пленном духе», а также в автобиографии 1940 года. В прозе М. Цветаевой разворачивается тот же миф о С. Эфроне, что и в стихотворениях сборника «Волшебный фонарь». Муж поэта предстает в образе юного рыцаря, застенчивого в делах житейских, храброго - во вселенских.
Молодость мужа поэт будет подчеркивать неоднократно. Не случайно основная функция С. Эфрона в мифе М. Цветаевой -«муж», а не «отец». В «Лавровом венке» экономка, обращаясь к Асе и Марине, восклицает: «А то, - вышли замуж за мальчишек!» (V; 164)4. В «Доме у Старого Пимена» С. Эфрон присутствует в эпизоде последней встречи автобиографической героини с Д. И. Иловайским накануне открытия музея: «Не дожидаясь прислуги, живущей через двор и, наверное, уже спящей, Сережа Эфрон, за которого я только что вышла замуж, открывает» (V; 133). Бросается в глаза конструкция «за которого я только что вышла замуж» вместо, возможно, более уместной «который недавно стал моим мужем» или «с которым мы недавно стали мужем и женой». Использование «я» в качестве подлежащего придаточного предложения указывает на деятельную, доминирующую позицию автобиографической героини и обозначает место С. Эфрона в мифе
3 Ревзина О.Г. Парижские фельетоны М. Цветаевой «Страховка жизни» // «Чужбина, родина моя!». Эмигрантский период жизни и творчества Марины Цветаевой. Отв. ред. И.Ю. Белякова. М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2004. С. 245.
4 Здесь и далее следует сокращенное написание с указанием тома и страниц издания: Цветаева М.И. Собрание сочинений: В 7 т. М.: Эллис Лак. 19941995.
М. Цветаевой не как самоценного персонажа, а как героя-спутника. С доброй иронией в эпизоде встречи с Иловайским показаны смущенное «молчание, затем покашливание» С. Эфрона под напором вопросов Иловайского о гардеробе и его же сбивчивая попытка представиться: «Я муж зятя... то есть зять дочери - Марины... Я хотел сказать: Ивана Владимировича. Муж» (V; 133). Молодость и застенчивость С. Эфрона, показанные в этом отрывке, станут важными составляющими цветаевского мифа. Выбор именно такого супруга показывает, что автобиографическая героиня смело идет против мнения общества.
В то же время муж поэта изображен как истинный рыцарь - деликатный, верный одной даме, храбрый: «Погляди, Макс, на Сережу, вот - настоящий мужчина! Муж. Война - дерется. А ты? Что ты, Макс, делаешь?» (IV; 188), - так М. Цветаева передает в эссе «Живое о живом» слова Е.О. Кириенко-Волошиной, матери Максимилиана Волошина. Именно Сергей Эфрон деликатно пытается «остудить» А. Белого, потерявшего рукопись (IV; 261-262), первым бросается тушить пожар у Волошиных (IV; 202203). М. Цветаева в «Живом о живом» по памяти цитирует письмо М. Волошина о смерти его матери Елены Оттобальдовны: «Главной ее радостью все эти последние годы был Сережа, в котором она нашла (подчеркнуто) настоящего сына - воина» (IV; 216).
Весь «Октябрь в вагоне» пронизан героическим пафосом. В одном из монологов автобиографическая героиня обращается к своему мужу: «А главное, главное, главное - Вы, Вы сам. Вы с Вашим инстинктом самоистребления. Разве Вы можете сидеть дома? Если бы все остались. Вы бы один пошли. Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали других. Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь - всем другим, зайцам и лисам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете, потому что ,,я" для Вас не важно, потому что я все это с первого часа знала!» (IV; 418). Анализируя стихотворение «Я с вызовом ношу его кольцо...», С.А. Фокина и Е.Н. Митева отмечают: «В куртуазной литературе мужчина воспевает возлюбленную.
Правила куртуазного поведения предписывали проявление рыцарской любви как преданное служение Даме. В стихотворении, посвященном С. Эфрону, наоборот - жена воспевает любимого мужа»1. На то, что образ С. Эферона, созданный в стихах и письмах М. Цветаевой, «резко выбивается из многовековой поэтической традиции» обращает внимание и Л.Л. Кертман . Безусловно, такая перестановка ролей наблюдается и в прозе М. Цветаевой. И если в приведенном выше отрывке «Октября в вагоне» восторженная женщина-рыцарь восхваляет своего возлюбленного, то в следующем примере она уже готова по-рыцарски бесстрашно бороться за него:
«- А все-таки мы вас впустить не можем.
Тут я, не выдерживая:
- А вы - кто?
- Мы домовая охрана.
- А я такая-то, жена своего мужа и
мать своих детей. Пустите, я все равно войду.
И, наполовину пропущенная, наполовину прорвавшись - шести площадок как не бывало - седьмая» (IV; 422).
Мотив предопределенности - один из сквозных в прозе М. Цветаевой. Скрытые и явные пророчества играют важную роль в античном мифе, в частности Эдипу жрица-пифия предсказывает: «Ты убьешь отца, женишься на собственной матери, и от этого брака родятся дети, проклятые богами и ненавидимые всеми людьми»3, а его отцу Лаю она говорит: «...ты погибнешь от руки своего сына»4. В «Истории одного посвящения» пророчество озвучивает сама автобиографическая героиня: «Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень» (IV; 149). Далее сообщается: «А с камешком - сбылось, ибо С.Я. Эфрон, за которого я,
1 Фокина С.А., Митева Е.Н. Становление концепта «рыцарство» в ранней лирике М. Цветаевой // Русистика и словесность. Одесса, 2014. С. 280.
2 Кертман Л.Л. Воздух трагедии. М.: АСТ, 2017. С. 48.
3 Кун Н.А. Легенды и мифы Древней Греции. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство министерства просвещения РСФСР, 1954. С. 419.
4 Там же. С. 418.
дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне - величайшая редкость! - генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной» (IV; 150). Обратим внимание, что пророчество М. Цветаевой звучит не столько как прогноз, сколько как программа: «найди мой любимый камень и принеси его мне, тогда я выйду за тебя замуж». Автобиографическая героиня показана как творец своей судьбы, отсюда и «я <...> вышла замуж» вместо «мы стали мужем и женой» в приведенном выше примере.
Аля (Ариадна Эфрон) - главный персонаж мифа о Цветаевой-матери. В анкете 1940 года поэт преподносит ее как свое творение, ставя рождение дочери на одну ступень с выходом поэтического сборника: «В 1912 г. выходит моя вторая книга стихов «Волшебный фонарь» и рождается моя первая дочь - Ариадна» (V; 10).
Аля нередко изображается как двойник М. Цветаевой. Девочка называет мать Мариной, на равных общается с ее знакомыми (особенно тщательно это подчеркивается в «Повести о Сонечке»). Аля - ребенок-поэт, М. Цветаева неоднократно цитирует ее удивительные находки: «К таким, как мы, Бог сам должен приходить! Потому что мы застенчивые нищие, правда? Не желающие омрачать его праздника» (IV; 356). Поэт советуется с дочерью в творческих вопросах, о чем так пишет в «Чердачном»: «Алечка, какое должно быть последнее слово в «Бабушке»? Ее последнее слово, -вздох, вернее! - с которым она умирает?» (IV; 537). Также в «Чердачном» М. Цветаева подробно описывает, как они с Алей совместно решают бытовые вопросы.
Как истинное дитя своей матери, Аля - ребенок-бунтарь. В одном из эпизодов «Повести о Сонечке» ее образ демони-зируется: «Марина, подойдите к моей голове, я вам что-то скажу! Чтобы Володя не слышал, потому что это - большой грех. Нет, нет, не бойтесь, не то, что вы думаете! Совсем приличное, но для Бога - неприличное! Подхожу. Она, громким шепотом: -Марина! А правда, те монашки пели, как муха, которую сосет паук? Господи, прости меня! Господи, прости меня! Господи, про-
сти меня!» (IV; 358-359). Здесь наблюдается сходство с автобиографической героиней М. Цветаевой, девочкой Мусей, которая повторяет кощунственную скороговорку «Бог - Черт» и при этом чувствует свою вину: «,,Дай, Господи, чтобы я не молилась: Бог - Черт", - и как с цепи сорвавшись, дорвавшись: ,,Бог - Черт! Бог - Черт! Бог -Черт!" - и, обратно, шестым номером Гано-на: ,,Черт - Бог! Черт - Бог! Черт - Бог!" -по ледяной клавиатуре собственного спинного хребта и страха» (V; 43).
Нередко голос Али звучит как голос истины. Она живое доказательство того, что все сказанное ее матерью - правда. Именно Аля передает читателю «Героя труда» ответ своей матери на слухи о том, что она якобы собирается замуж: «Передайте тем, кто так хорошо осведомлен, что я сплю и во сне вижу увидеться с Сережей, Алиным папой» (IV; 32). Главка «Вечер в консерватории» в эссе «Герой труда» выходит с подзаголовком «Запись моей, тогда семилетней, дочери Али» (IV; 32). Включение в свой текст текста «другого» уже повышает степень доверия к нему читателя. Однако М. Цветаева стремится усилить этот эффект с помощью сноски: «Запись, не измененная ни в одном знаке» (IV; 32). Обратим внимание на то, что в подзаголовке М. Цветаева особо подчеркивает возраст Али, поскольку детская гениальность дочери - одна из важных составляющих автобиографического мифа поэта. При этом стоит отметить, что сама Аля - более чем пристрастный свидетель, она соавтор и герой мифа о М. Цветаевой. К.М. Азадовский, говоря о сборнике «Психея. Романтика», который открывается циклом «Стихи к дочери», а завершается разделом «Психея. Стихи моей дочери», подчеркивает: «Марина Цветаева предприняла удивительную, едва ли не единственную в истории литературы, попытку: слить собственный голос с голосом своей дочери». Это утверждение, на наш взгляд, верно по отношению ко всем произведениям поэта, в которых упоминается имя Ариадны.
Однако Аля не только двойник автобиографической героини. Она дополняет образ матери. Голос Али, не приглушенный условностями и правилами приличия, звучит продолжением голоса М. Цветаевой,
дочь словно договаривает за мать то, о чем последняя умалчивает. Так, девочка позволяет себе достаточно дерзкие оценки: в «Пленном духе» называет А. Белого «очень тихим, очень вежливым, но настоящим сумасшедшим» (IV; 255), подчеркивает схожесть А. Белого с волком (IV; 255), а Л.Н. Толстого - со львом, у которого «Такие же брови, такой же широкий нос и такие же серые маленькие злые глаза - точно все врут» (IV; 257); в «Герое труда» В.Г. Шер-шеневича называет «поэтиком» и «сумасшедшим», В. Брюсова «стариком», Ада-лис - «приблудой», акцентирует внимание на «дуговатых зубах» и «рваной фуфайке» одной из выступающих (IV; 32-33); наконец, берет на себя роль воина-защитника, принимаясь декламировать юношеские стихи матери, которыми та объявила В. Брюсо-ву войну. При этом образ М. Цветаевой девочка рисует как романтически возвышенный, противопоставленный безликой массе: «Она стояла как ангел. Весь народ в зале так смотрел на читающего, как ястреб или сова на беззащитную птицу. <...> Ей рукоплескали коротко, но все» (IV; 33). Обратим внимание на то, что и Аля представлена как рыцарь, воспевающий и оберегающий прекрасную даму - свою мать.
Аля готова защищать не только саму М. Цветаеву, но и каждого, кто ей близок. В «Повести о Сонечке» девочка молится: «Дай, Господи, Володе счастливо доехать и найти на Юге то, что ищет. И потом вернуться в Москву - на белом коне. И чтобы мы еще были живы, и чтобы наш дом еще стоял. Аминь» (IV; 398); в «Пленном духе»: «Спаси, Господи, и помилуй папу, маму, няню, Асю, Андрюшу, Наташу, Машу и Андрея Белого» (IV; 490). А в «Чердачном» М. Цветаева обращается к дочери с просьбой: «Аля, убили русского царя, Николая II. Помолись за упокой его души» (IV; 490). И хотя все услышавшие эту новость от мальчишки-газетчика делают вид, что ничего не произошло, Аля троекратно крестится «с глубоким поклоном», стоя посреди людной площади. Обратим внимание на комментарий, данный М. Цветаевой в скобках: «Жаль, что не мальчик. Сняла бы шляпу» (Там же). Здесь, как точно сформулировала Л.Л. Кертман, в образе Али отображается
свойственная ее родителям «внутренняя невозможность промолчать, когда, как бы это ни было опасно, честь требует определенных действий и слов»1.
Ирина, в отличие от Али, на страницах цветаевской прозы появляется редко. Младшая дочь М. Цветаевой - доказательство жестокости страшных послереволюционных лет: она постоянно хочет есть и не получает еды. В «Чердачном» читаем: «Если Аля была со мной, первым делом отвязываю Ирину от стула. Стала привязывать ее с тех пор, как она, однажды, в наше с Алей отсутствие, съела из шкафа полкочна сырой капусты» (IV; 536). В «Повести о Сонечке» главная героиня сокрушается, обращаясь к своей любимице, что пришла без гостинцев: «А не дали [сахар и картошку] потому что они гадкие - и царя убили, и мою Ирину голодную посадили» (IV; 333), а затем признается ее матери: «О, Марина! Ведь сколько я убивалась, что у меня не будет детей, а сейчас - кажется - счастлива: ведь это такой ужас, такой ужас, я бы просто с ума сошла, если бы мой ребенок просил, а мне бы нечего было дать» (IV; 333).
В «Повести о Сонечке» Ирина олицетворяет скрытую жизнь поэта. Именно знакомство с младшей дочерью определяет степень близости персонажей автобиографической героине. Сонечка, недоумевая, что Володечка «ни разу не видел Ирины», восклицает: «Господи, как можно дружить с женщиной и не знать, сколько у её ребенка зубов? Вы ведь не знаете, сколько у Ирины зубов?» (IV; 365).
Сын М. Цветаевой Мур (Георгий Эфрон) рождается уже в эмиграции, и в эпилоге «Повести о Сонечке» он представлен как ребенок «из будущего», между описанными событиями и разговором о них с Муром, по словам М. Цветаевой, «тире <...> в целых десять лет» (IV; 410). Можно предположить, что в образе Мура содержатся черты возможного будущего читателя, который так же далек от событий, легших в основу повести. Мур воплощает образ нового поколения, не связанного с Россией.
Описывая Алино детство, М. Цветаева часто подчеркивает свою молодость, рас-
1 Кертман Л.Л. Воздух трагедии. М.: АСТ, 2017. С. 65.
сказывая о «дружбе» с собственной дочерью, которая называет ее по имени, знакомя читателя с бесконечной чередой своих гостей. После рождения Мура, как справедливо отмечает Л.Л. Кертман, «мучительно остро, как, может быть, никогда прежде, стала М. Цветаева ощущать <.> неумолимый бег времени»1. В «Пленном духе» М. Цветаева обращает внимание на то, что ее старшая дочь и сын, рожденные с разницей в 12 лет, являются представителями разных эпох:
«10-го января 1934 года мой восьмилетний сын Мур, хватая запретные «Последние новости»: - Мама! Умер Андрей Белый! - Что??? - Нет, не там, где покойники. Вот здесь.
Между этим возгласом моего восьмилетнего сына и тогдашней молитвой моей трехлетней дочери - вся моя молодость, быть может, - вся моя жизнь» (IV; 268).
Взаимоотношениям матери и сына посвящена «Страховка жизни», однако имя Георгия здесь не звучит. С.И. Ельницкая в своем глубоком анализе этого произведения впервые обратила внимание на то, что история с моралью написана для Мура как «притча-заклинание о любви к матери»2. Фабула рассказа проста: на пороге квартиры, которую снимают безымянные эмигранты (в их образах легко угадываются М. Цветаева, С. Эфрон и Мур), неожиданно возникает агент, который пытается убедить героиню в необходимости приобретения страховки, однако поняв, что русским претит сама идея страхования жизни, начинает рассказывать о себе и своих отношениях с родителями. И этот рассказ героя, наполненный неправдоподобными подробностями, С.И. Ельницкая называет мифом «о настоящем себе: о любящем, безумно преданном сыне»3, вдохновенным вымыслом «о себе -лучшем!»4. С его помощью молодой человек реализует всю свою «потенцию сынов-ности»5. Лейтмотивом звучат мысли о том,
1 Кертман Л.Л. Воздух трагедии. М.: АСТ, 2017. С. 219.
2 Ельницкая С.И. Сеанс словесной магии. О скрытом сюжете в автобиографической прозе «Страховка жизни» // Ельницкая С.И. Статьи о Марине Цветаевой. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. С. 91.
3 Там же. С. 87.
4 Там же. С. 88.
5 Там же. С. 88.
что сын должен быть здоровым, радовать родителей, он не может выбирать опасные профессии и жениться, чтобы всегда оставаться рядом с отцом и матерью. Девятилетний сын эмигрантов «заслушался» этим рассказом так, что у него «в горле пересохло». Мать мальчика, активно слушая страхового агента, выделяет значимые фрагменты его рассказа с помощью одобрительных возгласов, тем самым расставляя необходимые акценты для свидетеля беседы - собственного сына. Исследователь приходит к выводу, что в этом эссе «Цветаева как бы берет судьбу сына в свои профессиональные руки поэта-мифотворца-мага-чудотворца и создает настоящую «страховку жизни», призванную гарантировать жизнь Мура, при этом обеспечить сохранность не только его тела (чтобы был жив-здоров), но и его души (чтобы был любящим, преданным сыном)»6.
Итак, в мифе М. Цветаевой о созданной ею семье на передний план выходят ценности, важные для поэта как человека. В авторском мифе М. Цветаевой о С. Эфроне важную роль играет рыцарская тематика. Причем в качестве рыцаря предстает не только муж поэта, но и сама М. Цветаева. Часто С. Эфрон изображается не как самоценный персонаж прозы, а как герой-спутник автобиографической героини. На его фоне более явственно вырисовываются такие ее черты, как способность идти против общественных норм и устоев, самоотверженность, верность себе и своим близким. Через образ старшей дочери, Али, реализуется миф о М. Цветаевой-матери: юной, живой, притягивающей к себе людей. Аля -«чудесный ребенок», нередко изображается как двойник М. Цветаевой. Голос Али звучит как голос истины: она живое доказательство того, что все сказанное ее матерью - правда. И ей, как и ее родителям, свойственны такие черты рыцарского характера, как прямолинейность, стремление защищать, а также верность прекрасной даме - своей матери. Образы автобиографической героини, ее мужа и старшей дочери
6 Ельницкая С.И. Сеанс словесной магии. О скрытом сюжете в автобиографической прозе «Страховка жизни» // Ельницкая С.И. Статьи о Марине Цветаевой. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. С. 86.
оказываются объединены мотивами рыцарства и молодости. Образы младших детей поэта возникают эпизодически, они не мифологизированы в достаточной мере. Младшая дочь, Ирина, не пережившая голодных послереволюционных лет, олицетворяет скрытую, тяжелую жизнь поэта. Сын Георгий, он же Мур, показан как отстраненный холодный потомок, его мать, в отличие от матери маленькой Али, уже немолода. Именно персонажу, прототипом которого является Георгий, в «Страховке жизни» М. Цветаева с дидактический уста-
новкой адресует миф об идеальном сыне. Миф о М. Цветаевой жене и матери проходит через все творчество поэта (как предназначенное, так и не предназначенное для публикации) в целом. Очевидно, что для создания летописи семьи, в которой слились крови Цветаевых и Эфронов, поэту не хватило временной дистанции, в то время как письма, дневниковые записи, отдельные стихотворения ее не требовали - они писались как непосредственные и быстрые отклики на произошедшие события.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Азадовский, К.М. Возвращение Ариадны // Новый мир. - 2009. - № 10. - С. 189-195.
2. Белкина, М.И. Скрещение судеб. Попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка времени, людей, обстоятельств. - М.: Благовест: Рудомино, 1992. - 543 с.
3. Ельницкая, С.И. Сеанс словесной магии. О скрытом сюжете в автобиографической прозе «Страховка жизни» // Ельницкая С.И. Статьи о Марине Цветаевой. - М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2004. - С. 73-108.
4. Калинина, О.В. Автобиографическая проза М. Цветаевой о поэте. - Саратов, 2004. -
228 с.
5. Кертман, Л.Л. Воздух трагедии: главы ненаписанного романа. - М.: АСТ, 2017. - 464 с.
6. Кудрова, И.В. Путь комет: жизнь М. Цветаевой. - СПб.: Вита Нова, 2002.
7. Кун, Н.А. Легенды и мифы Древней Греции. - М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1954.
8. Лосская, В. Марина Цветаева в жизни (Неизданные воспоминания современников). -М.: Культура и традиции, 1992. - 348 с.
9. Ревзина, О.Г. Парижские фельетоны М. Цветаевой «Страховка жизни» // «Чужбина, родина моя!». Эмигрантский период жизни и творчества Марины Цветаевой / отв. ред. И.Ю. Белякова. - М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2004. - С. 241-258.
10. Саакянц, А.А. Марина Цветаева: страницы жизни и творчества. - М.: Советский писатель, 1986. - 390 с.
11. Фокина, С.А., Митева, Е.Н. Становление концепта «рыцарство» в ранней лирике М. Цветаевой // Русистика и словесность. - Одесса, 2014. - С. 278-284.
12. Цветаева, М.И. Неизданное. Записные книжки: в 2 т. Т. 1 / сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной, М.Г. Крутиковой. - М.: Эллис Лак, 2000. - 557 с.
13. Цветаева, М.И. Неизданное. Записные книжки: в 2 т. Т. 2 / сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной, М.Г. Крутиковой. - М.: Эллис Лак, 2001. - 542 с.
14. Цветаева, М.И. Неизданное. Сводные тетради / подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной, И.Д. Шевеленко. - М.: Эллис Лак, 1997. - 640 с.
15. Цветаева, М.И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 4: Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. - М.: Эллис Лак, 1994. - 688 с.
16. Цветаева, М.И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы. - М.: Эллис Лак, 1994. - 720 с.
17. Швейцер, В.А. Марина Цветаева. - М.: Молодая гвардия, 2007. - 591 с.
